Глава 10. Там, где восходит солнце

Хосок

Июля 22 год

Я столкнулся с Юнги, когда шёл в танцевальную студию из больницы. Ноги сами понесли меня туда, и когда я понял это, то остановился. Что я вообще смогу там сделать? Дела с лодыжкой стали хуже. Гипсовую повязку заменили на настоящий гипс. Врачи ругали меня: «Тебе запрещены любые нагрузки на лодыжку». Но я не мог просто взять и сидеть во время рабочего дня в бургерной, да и в студии много всего происходило. «Ты должен быть предельно осторожен со своей ногой. Так как лодыжка уже была травмирована, то существует риск, что без должной заботы она может быть повреждена навсегда» – врачи повторяли это снова и снова.

Я вышел на главную дорогу, ведущую к моему дому, на костылях. Раньше я не приходил домой так рано, не пропускал без важной причины тренировки. Я столкнулся лицом к лицу с Юнги. Он был пьян и, шатаясь, переходил через пешеходный переход. Видимо, он не узнал меня, проходя мимо.

Я повернул голову и посмотрел на зелёный сигнал светофора. Спустя два дня после того, как я навестил Чонгука в больнице, я пошёл в мастерскую Юнги. Он не ответил на звонок, так что я пошёл прямо к нему. Это было до начала рабочего дня в «Two Star Burger», а значит, стояло раннее утро. Я постучал в дверь, но никто не ответил. Через дверь слышались слабые отзвуки музыки. Я подумал о том, чтобы позвать его ещё раз, но вместо этого вышиб дверь.

Я знал Юнги со средней школы. Знал, как у мерла его мать, как её смерть повлияла на него и в какой борьбе он потом находился. Я пытался быть для него надёжным другом, способным утешить. На его грубые слова я отшучивался, хоть он и считал меня надоедливым. Но для него мы не были чем-то важным. А Чонгук – как нам казалось – был. Он наверняка знал, как много значит для Чонгука. Чимин уже сказал ему об аварии, но он так и не пришёл в больницу. Что ещё хуже, так это то, что женщина, назвавшаяся его музыкальным партнёром, внезапно сама пришла ко мне несколько дней назад. Она сказала, что, расспросив у всех, в итоге нашла меня. Сказала, что не могла с ним связаться.

Загорелся зелёный, и я, сам шатаясь, стал переходить дорогу. На середине я всё же повернулся – как бы я ни старался, я не мог не сделать этого. Юнги лежал посреди улицы перед тележкой с выставленными на продажу аксессуарами. Проходящие мимо люди хмурились, продавец кричал на него.

«Когда ты уже перестанешь этим заниматься?» Он посмотрел на меня пустым взглядом. «Думаешь, у тебя у одного сейчас трудные времена? Думаешь, я натягиваю улыбку перед остальными, потому что у меня безоблачная жизнь? Скажи мне, из-за чего ты так расстроен? Все знают, что ты очень хорош в музыке и охотно терпят тебя, даже когда ты выкидываешь всякое. Да, должно быть, тебе больно с тех пор, как умерла мама. Я понимаю. Но так же не может продолжаться вечно. Ты не собираешься посвятить себя музыке? Ты можешь жить без неё? Неужели ты не был счастлив, хоть однажды, из-за музыки? Почему не пришёл навестить Чонгука? Не знаешь, сколько значишь для него? Разве не видишь, что нам всем тоже больно? Не видишь?»

Я не хотел так сильно на него давить, но я был очень расстроен. Меня огорчал не только он – я был расстроен из-за костылей. Травмы были неизбежны, но некоторые из них ставили точку на танцах. Я думал, что всегда был настороже, но в самый неожиданный момент упал. Это была моя вина и некого было винить кроме себя. Я знал, что во время танца буду постоянно переживать и думать о лодыжке, и это неизбежно будет меня угнетать, а иначе – снова получу травму. И всё же я не мог бросить танцы, я не мог без них жить. Я должен был продолжать танцевать, несмотря на душевную боль и травмы.

«Пришло время перестать убегать. Если собираешься снова сбежать, то не возвращайся».

Я развернулся и перешёл улицу. «Хосок» – мне показалось, что я услышал, как он позвал меня, но не обернулся. Я всегда винил себя за всё плохое, что случалось. Я всегда думал, что должен был сделать то и вытерпеть это. Но я больше не желал такой жизни.

Юнги

Июля 22 год

Посреди ночи я открыл глаза. Шёл дождь. Проклятия сами вырывались из уст, когда я с трудом пытался подняться с земли. Я сидел неподвижно ещё какое-то время. Я весь промок от дождя, по телу бежал холодок, и меня била дрожь.

«Если собираешься снова сбежать, то не возвращайся» – звенел в ушах голос Хосока. Всё, что я помнил – это как, уйдя из больницы, я то и дело спотыкался, врезался во всё вокруг и падал. Будучи под воздействием алкоголя, из-за головных болей, страха и отчаяния, я не понимал, сколько прошло времени и где я находился. Тогда-то я и наткнулся на Хосока. Я чувствовал, как задыхался. Я ощущал то ли радость, то ли облегчение. По какой-то причине я верил, что он сможет понять моё замешательство и мой страх, несмотря на то, что я сам себя не мог понять.

Но он отвернулся, притворился, что не видел меня. Светофор вскоре поменялся, а я просто стоял и наблюдал, как он уходит. Затем кто-то толкнул меня, и я упал на землю. Слышал, как люди кричат на меня и цокают.

«Почему не пришёл навестить Чонгука? Не знаешь, сколько значишь для него?» Конечно я знал. Может, поэтому и не смог зайти к нему в комнату. Я был испорчен и весь словно покрыт шипами, и каждый, кто приближался ко мне, неминуемо страдал.

Я поднял голову и посмотрел на заросшую горную тропу. Было два пути: я мог пойти дальше в гору или развернуться и спуститься с неё. Я всегда рисковал, находясь на распутье дорог. У меня не было места назначения. Я потерял счёт времени. Может, я даже ходил кругами. Казалось, от этого промозглого холода и усталости мои колени вот-вот не выдержат и я упаду. Я выдохся, сердце бешено колотилось. Что будет, если я просто упаду здесь и умру? Что ж, если мне суждено умереть здесь, значит, пусть так и будет. Я рухнул без сил.

Капли дождя падали на лицо. Хоть закрой, хоть открой глаза – было одинаково темно. Я тонул в этих слоях тьмы, снова и снова думая о смерти. Я хотел сбежать от страхов и желаний, преследовавших меня. Убежать как можно дальше от этого ужасного объекта, к которому я безнадёжно тянулся, но не мог посмотреть прямо в глаза, этой агонии, что толкала меня из крайности в крайность. Сейчас самое время. Всё было к лучшему.

Я причинял боль другим, потому что сам страдал от большей боли. Я отворачивался от их ран. Я не хотел брать на себя никакую ответственность. Я не хотел быть их частью. Вот кем я был. Этот момент должен быть благословением для всех. Я медленно опустил веки и начал забываться. Холод, боль и слабость исчезли. Я стал безразличен к темноте, свету и всему, что меня окружало. Всё померкло.

Я снова открыл глаза от звука пианино. Стояла тишина, и слышались только капли дождя и шелест листьев. Посреди тишины эти хрупкие тонкие звуки продолжали до меня доноситься. Кто-то играет на пианино ночью посреди горы? Я подумал, что это была галлюцинация, но музыка всё продолжала играть.

Я ухмыльнулся. Это была та самая мелодия. Мелодия, которую я так сильно старался вспомнить. Это «что-то», которого так не хватало и из-за которого я не спал ночами. Почему оно пришло ко мне именно в этот момент? Я ещё больше сосредоточился на звуке, но мотив до сих пор был слабым и далёким и заглушался звуком дождя. Я закашлялся.

Я попытался встать, но замер. Что я сейчас сделаю, даже если смогу распознать её? Что изменится, даже если я допишу свою музыку? Я никогда не искал чужого признания, оваций и известности. Никогда не хотел показать себя. Тогда что будет значить написание этого произведения?

Но я оттолкнулся от земли рукой и пошёл в том направлении, откуда доносились звуки музыки. Меня шатало, и всё тело сотрясала дрожь. Лицо и руки онемели, ног я не чувствовал. Казалось, ни одна часть моего тела не была мне подвластна. Но я твёрдо шёл вперёд, шаг за шагом, всё ближе к мелодии.

Крупные капли дождя били мне в голову. Вся футболка была мокрой. Каждый сустав и каждая мышца, казалось, так и вопили. Ноги так сильно дрожали, что я не мог оторвать стопу от земли. Я поскальзывался на сырой траве, и колючие ветки задевали мои плечи. Я промёрз до самых костей и чуть падал. Я стал замедляться – мелодия затихала с каждым шагом.

Я разогнался, чтобы успеть добраться до источника мелодии перед тем, как она прекратиться. Я боялся, что прекратившись сейчас, она больше не придёт ко мне. Я зашагал вперёд, не разбирая, где тропа, а где густой лес. На меня падали ветки. Затем ноги внезапно подкосились, и я рухнул на землю. Я так сильно задыхался, что меня чуть не вырвало. Все чувства вновь обрушились на меня, и я со всей живостью почувствовал холод, слабость и странное окружение здесь, посреди горы. Чем быстрее я шёл, чем больше задевал веток, чем сильнее поскальзывался, тем отчётливее становились звуки. Чем острее была боль, тем громче становился звук.

После часов хождений по лесу я наконец остановился. Мелодия всё ярче проникала в реальную жизнь. В моей голове случился взрыв, когда она смешалась с той музыкой, над которой я работал несколько дней назад. Я закрылся руками и сел на землю. Она была близка, скорее, к надрыву, чем к музыке. Она скорее взывала к моему чувству боли, чем к слуху. Она была смесью страдания, надежды, радости и страха – всем тем, от чего я так старался сбежать.

Внезапно перед глазами появилась сцена яркого солнечного дня. Я играл мелодию на пианино в мастерской. Это была та самая мелодия, что никак не выходила из головы. «Звучит очень здорово» – Чонгук подошёл ближе. Я усмехнулся: «Ты всегда так говоришь».

Это была не просто мелодия – она состояла из разных воспоминаний. Из тех дней, когда я ребёнком шутливо стучал по клавишам пианино. Из дней, когда мои друзья танцевали вместе под мою игру в нашем классе-кладовке. Из тех дней, когда я ночь напролёт писал музыку и вдыхал свежий утренний воздух. Пианино было рядом со мной в каждый счастливый момент. Все эти радостные моменты в конечном счёте разбивались вдребезги, но их нельзя было отвергать.

Что будет значить написание этого произведения? Я до сих пор не мог найти ответа. Но было нечто, предшествующее этому вопросу и ответу. Я хотел запечатлеть всё, пока оно не рассеялось в воздухе. И не для того, чтобы кому-то угодить или показать себя. И даже не для себя самого. Я просто хотел поймать эту эмоцию, боль и страх, которые так и норовили взорваться в моей голове и моём сердце, вместе с музыкой. И это не обязательно было сигналом к началу чего-то. И оно не должно было что-то значить. Я просто хотел закончить эту музыку.

Звуки пианино стихли. Дождь постепенно заканчивался, но моё тело неудержимо била дрожь. Я закрыл глаза и ещё острее почувствовал всё окружающее меня пространство: падающие на щёки капли дождя, попадающие затем на землю и текущие ручейком, промозглый ветер, запах почвы, шелест листьев. И своё дыхание. Поднявшись, я увидел знаки, указывающие на то, что где-то рядом течёт минеральный источник. Мне казалось, что я забрёл глубоко в лес, но стоял на том же месте, откуда начал. Тропа всё так же вела в два противоположных направления. Я повернул туда, где восходит солнце.

Чимин

Июля 22 год

Я проверил внутри «Two Star Burger», но Хосока там не было. Прошло уже четыре дня с тех пор, как он перестал показываться в студии. Другие рассказывали, что он сказал партнёрше, что возьмёт перерыв. Но после этого перестал отвечать на все звонки и даже не читал сообщения в беседе нашей группы «Just Dance».

Я знал, что его беспокоит лодыжка. Может, это случилось в ту ночь. В ту ночь, когда моя партнёрша пострадала из-за меня. Тогда шёл ливень, а он бежал со всех ног, неся её на себе в больницу под дождём. Его состояние, должно быть, ухудшилось.

В ресторанчике меня приветливо встретили работники. «У Хосока сегодня выходной?» Они сказали, что он взял больничный на три недели, но не были в этом уверены. Его лодыжка стала хуже, он носил гипс, и менеджер дал ему небольшой отпуск.

Я направился к нему домой. Я не мог ждать автобуса и поэтому побежал по уходящей вниз дороге. Стояла знойная жара, и вся спина была мокрой от пота. Я бросился вверх по ступенькам к его комнате на крыше. Нагретая солнцем дверная ручка раскалилась. Было заперто. Я написал в нашу беседу: «Хосок, где ты?» День подходил к концу, но он так и не ответил.

Юнги

Июля 22 год

После полудня мне наконец удалось подняться с постели. Два дня после спуска с горы меня бил озноб. Я не помнил подробностей этих двух дней. Я весь горел и дрожал от лихорадки. Иногда приходил в себя, но тут же снова забывался.

Простыни насквозь промокли. Голова всё ещё кружилась. Я вышел из мастерской, пытаясь держать равновесие. Я пошёл в больницу, чтобы мне поставили капельницу, а затем набили там желудок. Но я плюнул на всё это. Я прочитал сообщение Чимина, когда полоскал рот в туалете. Число рядом с сообщением сдвинулось, значит оно было прочитано, но ответов под ним не было.

Я пошёл вдоль путей и пришёл на остановку. На расстоянии виднелось недостроенное здание. Стройка была заморожена уже долгие месяцы. Музыкальный магазин находился чуть выше по склону, если пройти это здание. Я остановился перед магазином. Не слышался ни треск костра, ни неуклюжая растянутая игра на пианино. У меня не было сил, чтобы нагнуться, взять камень и бросить его. Всё это представлялось далёким будущим, и я задумался, правда ли это происходило в настоящей жизни. Через витрину на меня смотрело пианино.

«Разве не видишь, что нам всем тоже больно? Не видишь?» – вот что Хосок сказал тогда. Все события того дня переплелись в голове. Но я отчётливо помнил, что Хосок в тот день был каким-то другим. Он не в первый раз злился на меня. И хоть раньше он не был на таком взводе, он всегда толкал меня вперёд и подбадривал. Почему тогда всё было по-другому?

Я ещё раз открыл сообщение от Чимина. «Хосок, где ты?» Прошло уже несколько часов, но Хосок так и не ответил. Я видел, что подвёл его. Казалось, что что-то внутри меня забилось. Хосок часто злился на нас и отчитывал, но он никогда не молчал и не отворачивался. Он был тем, кто прокладывал мне путь обратно, не важно, как далеко я блуждал. Но не в этот раз. На этот раз всё казалось непоправимым.

Намджун

Августа 22 год

Я включил свет и посмотрел на листовку, прикреплённую к двери моего вагончика. Она гласила «перестройка» и «снос». Люди, должно быть, опять обсуждали перепланировку этого места. Всегда ходили разговоры о сносе вагончиков, выстроенных около путей и незаконных построек вокруг железной дороги. Я скомкал листовку и выбросил её в мусорку. Разговор о перестройке начался далеко не вчера, но она всегда сначала бурно обсуждалась, будто начнётся завтра, но через некоторое время все обсуждения утихали.

Я положил сумку и лёг на пол. С захода солнца прошло много времени, но вагончик внутри был ещё тёплым. Я проводил здесь каждую ночь, после того как навещал Чонгука. Это выматывало. Кровь из носа шла каждый раз, когда я умывался. Но я всегда приходил сюда вместо той крошечной подсобки на заправке.

Никто другой не открывал эту дверь и не заходил сюда. Может, никто никогда и не зайдёт. Все, кто повстречался, должны расстаться, и исключений быть не может. Наверное, пришла и наша очередь. Но если кто-то до сих пор нуждался в «нас», то я хотел падать ему сигнал, что я здесь. Я хотел показать, что «наше» убежище всё ещё здесь и оно всё ещё светит.

Тэхён

Августа 22 год

Я вышел из магазинчика, закончив свою смену. По привычке я взял телефон, но на нём не было никаких пропущенных звонков и сообщений. Садилось солнце, и улица была полна всюду спешащих людей. Я засунул руки в карманы и пошёл. По дороге пронёсся знойный ветер. Я начал потеть, сделав всего пару шагов. Сколько ещё будет длиться это лето? Расстроенный, я ударил ногой о землю.

Я шёл дальше, низко опустив голову, и остановился перед знакомой стеной. Это была та самая стена, на которой та девушка нарисовала своё первое граффити. Я машинально посмотрел по сторонам. С той ночи, когда я оставил её в переулке и вышел на свет фар патрульной машины, я больше не видел её в своём районе.

Пытаясь найти её следы, я обнаружил большой знак «X», нарисованный баллончиков поверх её граффити. Что он значил? Множество образов наслаивалось на это закрашенное «X» граффити: как она смеялась надо мной, когда я пытался лечь на рельсы и ударил голову, как она подняла меня на ноги, когда я помог ей сбежать и упал, как она вышла из себя, когда я украл её хлеб и съел его, как она мрачнела каждый раз, когда проходила мимо фотостудии с выставленными на витрине семейными фото. Я сказал ей тогда, когда мы бок о бок рисовали это граффити: «Не думай, что тебе надо нести это бремя в одиночку. Раздели его с другими». Гигантский «X» закрывал наши воспоминания и, казалось, так и кричал, что все они были подделкой. С того дня я больше не смотрел на эту стену.

Я уже хотел было развернуться, как вдруг увидел, что под «X» крохотными буквами было написано предложение. Это не твоя вина было нацарапано на стене. Это написала та девушка. Я не видел, как она писала это, и не узнал её подчерк – я просто знал. «Это не твоя вина». Это была она.

Хосок

Августа 22 год

Когда я выходил из поезда, кто-то задел моё плечо, и я выронил билет, который держал в руке. Он упал на пути и скрылся в одной из трещин. Я посмотрел вокруг. Когда я уезжал, была середина лета, когда я приехал – оно ещё не кончилось. Поезд, рассекая воздух, умчался к следующей остановке.

В конце того месяца я уехал из Чоджу, сев на поезд с этой платформы. В окне я видел, как удаляется город. Я жил в Чоджу, сколько себя помнил. Я никогда не уезжал из него и даже вообразить не мог, что буду жить где-то в другом месте. Ходил в бургерную и студию по расписанию, а после нескольких часов танцев подряд приходил домой и падал без сил. И хотя городок был небольшой, здесь были места, куда я должен был пойти, места, где мне нужно было быть. После травмы вся моя ежедневная рутина развалилась. Я ходил на работу и на тренировки с гипсовой повязкой. Когда состояние лодыжки ухудшилось и мне наложили гипс, пришлось взять больничный. Целых три недели, наполненных ничем. Три недели без работы, без танцев – в никуда.

Мне удалось пройтись утром первого же дня. Дождь, ливший всю ночь, прекратился на рассвете. Я убрался и разложил одежду, постригся и вытер дождевую воду со скамейки перед домом. Но у меня закончились дела на день. Телефон молчал, и приходили только сообщения от коллег по работе и участников Just Dance. И до сих пор ни звонка, ни сообщения от остальных. Если подумать, это я всегда первым связывался с другими. Что, если никто их них не отправит ни одного сообщения? Пусть так и будет. Я вспомнил, как прошлой ночью столкнулся с Юнги. Слова, которые я со злости выплеснул, никак не выходили из головы. Я вскочил на ноги и прокричал вслух: «Он всё равно не вспомнит!»

Дорога домой показалась в тысячу раз длиннее, чем была обычно, когда я оставил Юнги. Я должен был подниматься по склону на костылях. И хотя солнце уже село, в воздухе чувствовался зной. Ещё было влажно. Я пришёл домой весь мокрый от пота. Я не жалел тогда о том, что сказал Юнги. Настало время перестать ему предаваться жалости к себе. Но те мгновения, те слова продолжали приходить ко мне.

С крыши я видел город без меня. Поезд проходил по центру города и исчезал за подножием горы. Я беспечно забросил одежду в сумку и пошёл на станцию. Я просмотрел список городов, вывешенный перед билетной кассой, и выбрал самый большой город поблизости. Мне показалось, что если и переезжать, то в большой город. С такими мыслями я и покинул Чоджу.

Примерно через два часа я вышел из поезда. Сразу за станцией я попал на оживлённый перекрёсток. Под яркими лучами солнца открывался вид на ряды многоэтажек и спешащих людей, проходящих мимо. Я сел на первый попавшийся автобус.

«Где мне стоит выйти?» Водитель посмотрел на меня так, будто я нёс чушь – пассажир, спрашивающий о своём собственном месте назначения? Да, наверное, звучало и правда глупо. Через двадцать минут автобус въехал в район, который, похоже, был частью старого города. Я оставил сумку в небольшой комнатке рядом с рынком, где висела табличка «Гостиница» и вышел наружу. Я не знал, какое направление куда ведет.

В первые два дня я просто бродил по району. Здесь не было высоток и ярко освещённых улиц деловых районов. Этим он напоминал мой район, где я жил в комнате под самой крышей. Впервые в жизни я решил покинуть Чоджу и приехать в другой Чоджу. Может, это было поэтому. Я пытался не вспоминать о городе и людях, которых оставил там, но скоро потерял контроль. Я включил телефон и стал думать об остальных. Может я и покинул Чоджу, но все мои мысли были там.

На третий день я осмелился зайти дальше. Я ушёл с рынка, но меньше чем через двадцать минут плечи стало ломить от костылей. Под палящим солнцем по спине стекал пот. В поле зрения попало здание из красного кирпича. Это был «Citizens' Hall *». Нажимая кнопку на торговом автомате, я увидел, как открылись двери актового зала и из них вышло несколько человек. Оттуда доносилась музыка. В углу сцены растягивался мужчина, на него были направлены софиты.

* Citizens' Hall [Зал для граждан] – в Корее это помещение, которое используется гражданами для проведения различных встреч, концертов, лекций и т.д.

Я, сам того не поняв, уже заходил в зал. Дверь закрылась за моей спиной, и я остался один в темноте и музыке. Я занял ближайшее сиденье. Звуки музыки разливались по воздуху плеском волн. Человек на сцене плавно разминал сначала ноги, а затем лодыжки, руки, шею и плечи. Его растяжка продолжалась довольно долго, и сама по себе напоминала кусок хореографии. Затем музыка стихла. Мужчина, стоявший на сцене, поднялся и вышел на середину. На какие-то мгновения вся сцена погрузилась в тишину.

Музыка зазвучала снова. На этот раз она обрушивалась потоками. Мужчина ускорялся и замедлялся в ритм музыке. Его руки и ноги создавали не простые линии и изгибы, а трёхмерные формы. Один момент перетекал в другой через динамику его движений и жестов. Своими движениями он создавал историю, у которой, казалось, не было конца. От того, как он рассекал воздух руками и передавал импульс в землю, в глаза – а самое главное – в мою голову хлынул адреналин.

Музыка всё нарастала и наконец привела к ещё большему взрыву эмоций. Он в ярости заревел изо всех сил, отдышался и устремил взгляд вдаль. Он обнажал свои страдания, надежду, радость и страх. Чувства, до той поры мне неизвестные, нахлынули и закружились внутри меня.

Я не знал, сколько прошло времени. В зале зажгли свет. Я просто сидел не шевелясь. Кто-то подошёл ко мне и попросил покинуть помещение, потому что это была репетиция, на которую посторонние не допускались. На входе был прикреплён постер Танцевальной Академии. Мужчины со сцены на нём не было. Выступление должно было состояться через день.

Я пришёл обратно в гостиницу и лёг на широкую скамейку на заднем дворе. Я закрыл глаза и подумал о тех часах, проведённых в зале. Я впервые видел выступление вживую. Это было совсем не то, что я видел через то маленькое окошко, называвшееся Ютубом. Возможно это произвело на меня такой эффект ещё и потому, что само выступление было невероятно живым и ярким. Я вспомнил каждое движение и жест, в ритме которых билось моё сердце.

В этот момент у меня в кармане зазвонил телефон. «Хосок, где ты?» – это было сообщение Чимина. Число рядом с сообщением постепенно сдвигалось, но никаких других сообщений после этого не пришло. Что я должен был сказать? Я всегда объяснялся полушутя, но в этот раз мне не хотелось этого делать. Я впервые не ответил на сообщение, адресованное именно мне. Наш групповой чат погрузился в тишину.

На следующий день я пришёл в зал в то же время. Я скрылся в темноте и наблюдал за движениями того человека. Выступление было тем же, но уже передавало другую историю с другими эмоциями. Кем он был? Как он мог выражать и изливать все эти чувства вот так? Репетиция закончилась. Выходя в коридор, я встретился взглядом с этим мужчиной, пока он разговаривал с сотрудниками впереди меня. Я, сам того не осознавая, поклонился. Сотрудник подошёл ко мне и сказал: «А, вы же тот вчерашний парень?»

Выступление состоялось на следующий день. Но он в нём не учувствовал. Он не значился в представлении, состоящем из четырёх актов. Выступление длилось больше часа, и во время него я не один раз аплодировал и выкрикивал с места, но все же не смог заново пережить тот поразительный момент, когда моё сердце вскипело, а всё тело сковал лёд. Ничто не могло сравниться с его удивительными движениями. Почему он не присоединился к выступлению? После его окончания я прошёлся по сцене, но не нашёл никого кроме персонала и танцоров, занятых уборкой.

На железнодорожной станции я снова наткнулся на эту команду танцоров. Я уже заходил на платформу, чтобы уехать в другой город, когда увидел вдалеке группку людей. У них явно были проблемы с погрузкой в поезд декораций и оборудования всевозможных размеров. Я не задался какой-то целью, а просто подошёл и помог им. Просто они выглядели растерянными и было видно, что делают это впервые, а я уже привык раскладывать и передвигать вещи. Гипс мешал, но всё же я справлялся лучше, чем большинство из тех, кто просто стоял на месте в растерянности. «И снова ты» – я огляделся и увидел того работника.

«Я толком тебя и не поблагодарил» – вскоре после отправления поезда к моему месту подошёл тот самый сотрудник. Он плюхнулся на соседнее сиденье и рассказал, что почти половина персонала разбежалась, когда всё пошло наперекосяк. Добавил, что не справился бы без моей помощи. Он указал на мой гипс и спросил, не слишком ли сильно я нагрузил ногу. Я просто махнул рукой.

«Кстати, тот мужчина, которого я видел на репетиции. Почему он не выступал?» Вначале он смутился, а затем кивнул: «А, он. Он наш художественный руководитель». Его объяснение продолжалось: он рассказал, как тот был признанным танцором, как получил ужасную травму, как пережил годы отчаяния и разочарования. «Знаешь самую потрясную часть? Он поразил всех, когда вернулся как хореограф и руководитель». Но травма всё же оставила неизгладимый след – он больше не мог выступать на сцене. Сотрудник сделал глубокий вдох. За окном смеркалось.

Я присоединился к шоу совершенно случайно. Я помог им выгрузить их багаж на следующей станции, и получилось так, что в процессе моя сумка затерялась в нём. К счастью, у меня был номер одного из сотрудников. Я вышел на следующей станции, вернулся на ту, с которой они вышли и направился к их жилью. Была поздняя ночь, и меня позвали переночевать с ними. На следующий день я позавтракал и пошёл с ними в районный культурный центр – их следующую площадку.

Предложение участников присоединиться к ним, должно быть, отчасти было шуткой. Я так же в полушутку подхватил его. Тогда началась его репетиция, на которую я смотрел не отрываясь, а затем спросил: «Я и правда могу поехать с вами?»

Я проехал с ними три города. Мы ехали на автобусе или поезде, выходили, устраивались в мотеле, набивали животы, проверяли сцену на площадке, где должны были выступать, возвращались в отель и снова садились на автобус или поезд. Этот человек растягивался и тренировался каждый день независимо от места. Он ни пропустил ни одного дня, хотя не собирался выступать на сцене.

Я подружился с персоналом и танцорами. Наши танцы разнились, но разделяли эту страсть выражать чувства через движения. Мы говорили о танце в поезде и пока ждали автобус. Мы рассказывали друг другу о любимых танцорах и вместе смотрели их видео.

Мне наконец удалось поговорить с ним, когда я показывал персоналу видео с тренировки Just Dance.

«Ты танцор?» – я огляделся и увидел, что он стоят рядом. Я поднялся, слегка поклонившись. Я посмотрел на него. Я не знал, что ответить на его вопрос. Я не решался признаться перед ним, что тоже был танцором. «Ты – танцор» – сказал он, указывая на меня в видео. Так я впервые поговорил с ним. «Почему ты любишь танцевать?» Я нервно проглотил конец предложения: «Ну, то есть…знаете…» Мужчина спросил, когда я начал танцевать. Я сказал, что это было на шоу талантов в школе, когда мне было двенадцать.

Мои одноклассники вытащили меня на сцену. Тело двигалось само. Аплодисменты и поддержка зрителей ещё больше меня подстегнула. Я ни о чём не мог думать. Я просто двигался спонтанно. Когда музыка кончилась, я посмотрел вперёд, пробегая пальцами по мокрым от пота волосам. Казалось, что я вытащил из себя все, что сковывало моё сердце. Чувствовалась свежесть и вознаграждающая благодарность. Мне потребовалось много времени, чтобы осознать, насколько же это ободряло и что это чувство шло не от аплодисментов зала, а из глубины себя.

Он ткнул на меня в видео и сказал, что ему нравятся мои движения. «Не каждый танцор может так двигаться». Я наблюдал за собой на экране. Мне нравилось, как я выглядел во время танца. Я мог вспорхнуть над землёй и освободиться от очей и мерил всего света. Меня не волновало ничего, кроме движений моего тела в такт музыке и передачи чувств через тело. Вне сцены меня сковывало столько вещей. Я не мог парить в воздухе, оторвав ноги от земли. Я должен был улыбаться и смеяться, даже когда был огорчён и расстроен. Раньше я падал без сознания на улице и принимал таблетки, которые были мне не нужны. Были такие моменты, когда я мог быть тем, кем был на самом деле. Моменты, когда я верил, что вновь могу быть счастливым. Моменты, когда я мог избавиться от всех тягостей и воспарить. Когда мог достичь высот, немыслимых вне сцены. Танцы дарили мне эти моменты.

«Я слышал, Вы пережили серьёзную травму». Он уставился на меня. Я знал, что это была грубость, но я должен был спросить. Он посмотрел вниз на мой гипс и открыл рот, чтобы сказать: «Высота – вот, что нужно. Но важна и глубина. Ты должен упасть на самое твоё дно. Ты должен спускаться до момента, когда упрёшься в него, когда почувствуешь, что задыхаешься от своего отчаяния. А затем ты должен сбежать из него. Здесь крайне важно понять, что тобой движет. Другими словами, ты должен найти то, что заставит тебя выстоять. Однажды найдёшь это – и больше никогда не отпускай. Это может быть человек или желание, а может – зло и отвращение. Но придерживайся этого».

Это был наш первый и последний разговор. Тур продолжился, но больше мне не выпало случая поговорить с ним. Каждый день я смотрел, как он тренируется, и думал о том, что он тогда сказал. Глубоко. Моё самое тёмное отчаяние. Что заставит меня твёрдо стоять на ногах?

«Ты живёшь в Чоджу? Руководитель тоже оттуда» – сотрудник сказал мне это, когда я смотрел на рекламные листовки в зале ожидания на вокзале. Фестиваль фейерверков пройдёт на берегу реки Янджи в Чоджу. 30 августа. Сколько себя помню, я видел его каждый год. Он проводился в конце каждого лета. Ещё живя в детдоме, мы все забирались на крышу и наблюдали, как огни вздымались в ночное небо и осыпались каплями вниз. После детдома я жил на самом высоком этаже многоквартирного дома в самом высоком районе в Чоджу. С этой точки открывался самый лучший вид на фейерверки. И, хотя, от самого фестиваля было далеко, здесь мне обеспечивался широкий панорамный вид.

«Ты передумал за ночь?» – спросил меня сотрудник, тот, кто несколько дней назад предложил мне присоединиться к команде. «Мы думали, что на тебя можно положиться и ты талантлив». Другие с энтузиазмом закивали. Некоторые чуть ли не хлопали. Я почти сказал да. Сам того не поняв, я привязался к ним. Гастроли были нелёгкой работой, но я наслаждался каждым мгновением, даже когда со стонами ложился спать поздней ночью. Лодыжка постепенно заживала, пока я продолжал работать с ними и ставить всё больше постановок. Может быть, я бы смог пройти прослушивание и стать официальным участником, получить доступ к сцене. Может быть, смогу учиться у этого человека и больше узнать про глубину. Я уже начал было думать, что вот то место, которому я принадлежу. Сотрудник сказал мне всё как следует обдумать, и я дал ему ответ прошлой ночью. Я поблагодарил его за предложение и сказал, что должен вернуться. «Ты уверен?» – он ещё раз спросил меня. Собирая сумку, я ответил: «Я должен вернуться и снять гипс».

Я сел на поезд на противоположных путях. Я прибуду в Чоджу через два часа. Это было волнующе. Меня так и не вынудили удариться о своё психологическое дно. Может, это никогда не произойдёт. Но я подумал о некоторых моментах после беседы с этим человеком. «Я с тобой больше никогда не свяжусь. Ты живёшь своей собственной жизнью. Никогда не возвращайся». Быть может, Юнги в тот день достал до своего дна. «Хосок». Я развернулся и ушёл, а он позвал меня. Я не обернулся. Я бросил его, когда он задыхался от собственного отчаяния. Я сбежал.

«Ты в порядке?» – я отправил это сообщение после некоторых колебаний. Память о произошедшем с каждым днём всё больше и больше отягощала меня. Сообщение Чимина до сих пор висело в беседе. «Хосок, где ты?» Я отправил Юнги сообщение в нашей с ним переписке.

На рассвете пришёл его ответ. Я проснулся, испугавшись вибрации, которую издавал телефон. Имя Юнги высветилось на экране. Он отправил мне музыкальный файл. Я надел наушники и проиграл его. Я слушал его музыку, лёжа на кровати с закрытыми глазами. Она была прекрасна и так не похожа на всё, что он когда либо создавал. Радость и отчаяние пересеклись среди печали, и синее море разлилось над пустыней. Цветы расцвели и увяли, ноты вздымались и в следующий миг стремительно падали. Она напоминала его.

Я спросил, как она называется, но он ответил вопросом на вопросом: «Когда ты возвращаешься?»

На станции в полдень было тихо. Люди, таща большие чемоданы, спускались на платформу, чтобы сесть на приближающийся поезд. Они напомнили мне себя, в день, когда я уехал. Я был одет в то же, что носил тогда, и нёс такую же по весу сумку. Но лодыжка, должно быть, зажила. Я открыл нашу групповую беседу и оставил сообщение: «Как делишки, друзья! Я вернулся! Как вы поживаете?»

Хосок

Августа 22 год

Я заскочил на тренировку в Just Dance впервые за долгое время. Меня встретила бьющая музыка, воздух, пропитанный запахом пота и комната, наполненная адреналином. Сердце колотилось каждый раз, как я приходил сюда. После долгих и шумных приветствий от участников я сел у стены и стал смотреть за их репетицией. Когда я смогу снова танцевать? Мне одновременно и не терпелось, и было волнительно. Я подумал о танце того человека. Смогу ли я в один прекрасный день так же танцевать? В этот момент кто-то подошёл и сел рядом со мной.

Это была та девушка. Она, улыбаясь, похлопала меня по плечу и сказала: «Где ты был? Где это ты забавлялся один-одинёшенька?» В отражении зеркала мы двое сидели бок о боком, прислонившись к стене. «А как ты поживаешь?» На её лице появилось выражение, похожее на упрёк за такой риторический вопрос. Я продолжил, уставившись на себя в зеркало: «Я рассказывал тебе о своей матери?» Я, должно быть, уже сто раз повторял это, но каждый раз она с интересом меня слушала. «Она, наверное, живёт где-нибудь счастливо, да? Тогда я рад. Даже если мы никогда больше не встретимся, то это совсем неплохо, если мы оба счастливы».

Она посмотрела на меня. «И мне казалось, что ты выглядишь как моя мама. Но это не так. Мне понадобилось много времени, чтобы выяснить это». Она смутилась. Я посмеялся и продолжил говорить.

«Так что, когда ты вылетаешь? Нет, я не это хотел сказать. Поздравляю. Это была твоя мечта». Она опустила и снова подняла голову. «Прости, я должна была сказать тебе первому» – «Если сожалеешь, то купи мне еды. Я закачу тебе отличную прощальную вечеринку позже».

Я растянулся в нарочито большой улыбке и выпалил: «Давай встретимся однажды как известные танцоры. Упорно трудись. Потому что я не позволю тебе уделать себя». Она кивнула. В отражении зеркала мы двое сидели рядом, прислонившись к стене.

Сокджин

Августа 22 год

Первый раз я встретил её около железной дороги. Это бы