Глава 3. Конец лета, начало одиночества

Тэхён

Марта 20 года

Я бежал по коридору и звук моих тяжёлых шагов отражался от его стен. Я резко затормозил в конце коридора, увидев Намджуна. Он стоял перед «нашим классом». Наш класс. Так я называл эту ставшую кладовкой комнату. Значимое место для каждого из нас семерых. Я тихонько на цыпочках начал подкрадываться к Намджуну, чтобы неожиданно сбить с него шапку.

«Директор!» – приблизившись к Намджуну примерно на пять шагов, я услышал призывной голос, доносящийся сквозь слегка приоткрытое окно нашего класса. Было похоже на голос Сокджина. Я замер. Сокджин говорит с директором? В нашем классе? О чём? Я услышал своё имя и имя Юнги и увидел, как Намджун тяжело вздохнул. Почувствовав наше присутствие, Сокджин распахнул дверь. В руках он держал телефон. Он выглядел испуганным и взволнованным.

Я спрятался за углом и наблюдал за ними. Сокджин открыл рот, и было похоже, что он подбирает слова для оправдания, но Намджун прервал его: «Все в порядке. Должно быть, у тебя была стоящая причина». Я не мог поверить в это. Сокджин рассказал директору, чем мы с Юнги занимались последние несколько дней. То, как мы прогуливали уроки, перелезали через стену школы и ввязывались в драки. И Намджун говорил, что всё в порядке?

«Что ты здесь делаешь?» – я в изумлении обернулся и увидел перед собой Хосока и Чимина. Хосок одарил меня взглядом, так и говорившим, что тот удивлён ещё больше чем я. И, обняв меня за плечи, втащил меня в комнату. Намджун и Сокджин уставились на нас. На лице Намджуна засияла улыбка, будто не произошло ничего необычного. В этот момент я собрался с мыслями. Должно быть, у него были на то свои причины. Он гораздо более умный, сообразительный и зрелый, чем я. И это наша комната. Я подошёл к Намджуну и Сокджину, натянув свою глуповатую улыбку, которую все называли «квадратной». Я решил никому не рассказывать про разговор, который мне только что довелось подслушать.

Намджун

Мая 20 год

Я пересёк класс-кладовку, ставшую будто бы убежищем для нас семерых, по пути приводя в порядок стулья. Я поднял опрокинутую парту и ладонями стёр с неё пыль. Сегодня был мой последний день в этой школе. Две недели назад моя семья решила переехать. У отца случились «осложнения», заплатить за которые мы были не в состоянии. Оплата аренды квартиры была просрочена уже как несколько месяцев. Помощь от соседей и плата за мою подработку на заправке не могли покрыть всех этих расходов. Мы должны были уехать прежде, чем полностью разоримся.

Я сложил лист бумаги пополам, положил его на парту и взял в руки карандаш. Я понятия не имел что написать. Шли минуты. Пока я рисовал каракули на бумаге, стержень карандаша сломался. Я должен выжить. Вот что я, сам того не замечая, написал прежде, чем чёрные осколки графита рассыпались по листу.

Я скомкал листок, убрал его в карман и встал. В воздух поднялось облако пыли, как только я отодвинул парту. Прежде чем выйти из комнаты, я подышал на окно и написал три слова. Никакое прощальное послание не смогло бы до конца раскрыть другим все мои чувства. И в то же время было и не нужно никакого прощального послания, чтобы меня поняли. «Мы увидимся снова» – скорее желание, чем обещание.

Чонгук

Июня 20 год

Я мягко прошёлся по клавишам пианино, и на пальцах осталась пыль. Тогда я надавил сильнее, но всё равно оказался не в силах заставить их звучать так, как они звучали у Юнги. Он уже две недели не появлялся в школе. Ходили слухи, что его в конце концов исключили. Хосок ничего не говорил, а я и не спрашивал.

В тот день, две недели назад, мы с Юнги были единственными, кто сидел в классе, когда в него вошёл учитель. Это был день открытых дверей. Мы пришли туда не намеренно, нам просто не хотелось оставаться в своих классных комнатах. Юнги даже не оборачивался и всё продолжал играть. Я же лежал на двух сдвинутых вместе партах с закрытыми глазами. Между Юнги и пианино, казалось, лежала пропасть – так они не подходили друг другу, но между тем были неразлучны. Я понятия не имел, сколько уже прошло времени. Дверь вдруг распахнулась с таким грохотом, будто ещё чуть-чуть и сорвётся с петель. Пианино замолчало.

Я всё продолжал пятиться, пока учитель давал мне одну за другой пощёчины, а затем я упал. Я сгорбившись сидел и забито выслушивал летевший в меня нескончаемый поток ругательств. Внезапно учитель перестал орать. Я поднял голову и увидел, как Юнги встаёт между нами и отталкивает учителя. А ещё увидел ошарашенный взгляд учителя поверх его плеч.

Я нажал на клавиши и попробовал подражать мелодии, игравшей в тот день. Неужели его и правда исключат? Вернётся ли он когда-нибудь? Он говорил, что уже давно привык к ударам и пинкам преподавателей. Если бы меня не было там в тот день, пошёл бы он против учителя? Если бы меня не было там, продолжал бы он играть на этом пианино?

Юнги

Июня 20 год

Войдя в комнату, я тут же вытащил конверт, лежавший в нижнем ящике письменного стола. Достал из него наполовину сгоревшую клавишу пианино, бросил её в мусорку и лёг на кровать. Я до сих пор с трудом дышал и не мог унять безумный поток мыслей, роящийся в голове.

Я вернулся в сгоревший дом лишь раз после похорон. Посередине когда-то бывшей маминой комнаты громоздился скелет того, чем раньше было пианино. Я повалился на пол. Лучи послеполуденного солнца на миг проникли сквозь окно и тут же исчезли. Я поднял голову и увидел несколько валяющихся в отдалении клавиш. Каким же нотам они соответствовали? Сколько раз её пальцы касались этих клавиш? Я поднялся и положил одну из них в свой карман.

С тех пор прошло четыре года. Дом был погружён в тишину. Тишину, сводившую меня с ума. Было начало одиннадцатого, а значит, отец уже лёг спать. Всё и вся в этом доме должны были соблюдать тишину, когда он шёл в постель. Таков был закон. Но эта гробовая тишина была не по мне. Точно так же не был я знаком и с понятием пунктуальности или следованием правил. Тем ещё невыносимее была для меня жизнь в этом доме. Но всё же я получал от него карманные деньги, делил с ним ужин и сносил его оскорбления. Иногда я словно бросал ему вызов, попадая в неприятности, но у меня недоставало мужества покинуть его, сбежать и обрести настоящую свободу.

Я достал клавишу из мусорки под столом. Из открытого мною окна подул ночной воздух. В голове одно за другим в быстрой последовательности прокручивались события этого дня. Я изо всех сил швырнул клавишу в окно. Прошло уже две недели с тех пор, как я последний раз был в школе. Мне сказали, что я исключён. Меня могут выгнать из дома, даже если я захочу остаться. Я не услышал, как клавиша ударилась о землю. Теперь я никогда не узнаю, какую же ноту она издавала. Она больше не зазвучит. И я никогда вновь не сяду за пианино.

Сокджин

Июля 20 год

Пронзительная трель цикад оглушила меня, как только я вышел из здания школы. Школьный двор был полон смеющихся, играющих и гоняющих по нему ребят. Начинались летние каникулы, поэтому все были в радостном волнении. Я проложил себе путь прямиком через толпу и, смотря под ноги, устремился вперёд. Всё, чего мне сейчас хотелось, так это уйти отсюда.

«Сокджин!» – передо мной выпрыгнула чья-то тень, и я в спешке поднял голову. Этой тенью оказались Хосок и Чимин. На их лицах, как и всегда, сияли большие, добродушные улыбки, а в глазах мелькал озорной блеск. «Ты же не собираешься вот так просто пойти домой в первый же день каникул, правда?» – сказал Хосок, дёргая меня за руку. Я пробормотал что-то похожее на «да» и отвернулся.

Случившееся в тот день было недоразумением. Я не знал, что всё так обернётся. Я не думал, что Чонгук и Юнги окажутся в классе-кладовке в то самое время. Директор подозревал, что я прикрывал других. Он грозился рассказать отцу, как плохо я учусь в школе. Я должен был что-то сказать. Поэтому я и рассказал ему о нашем убежище. Я думал, там никого не будет. Но это привело к тому, что Юнги исключили. Никто не знал, что я был замешан в этом.

«Хороших каникул! Будем на связи» – Хосок, видимо, всё прочитал по моему лицу. Он медленно отпустил мою руку и улыбнулся ещё добродушнее. Я был не в состоянии ответить, или, скорее, мне было совсем нечего сказать. Когда я выходил из школьных ворот, в моей голове всплыло воспоминание о моём первом дне в этой школе. Мы все тогда опоздали и получили наказание. Но мы были вместе, поэтому и вместе могли смеяться. Я разрушил все эти созданные нами общие воспоминания. Когда я решил жить так, как того хотел мой отец, когда решился отказаться от погони за счастьем – тогда я переоценил свои силы и попытался прыгнуть выше своей головы.

Хосок

Сентября 20 год

Мать Чимина пересекла отделение скорой помощи и подошла к кровати. Она проверила написанное на карточке имя пациента в изножье кровати и свисающую над изголовьем капельницу и убрала засохшую травинку с его плеча. Я в нерешительности подошёл к ней и поклонился. Я чувствовал, что должен рассказать ей, почему Чимин оказался в больнице и как у него случился приступ на автобусной остановке. Его мать, казалось, сразу заметила моё присутствие, но лишь бросила мне отрывистое «спасибо» и отвела глаза, не дожидаясь моих пояснений.

Так продолжалось до тех пор, пока врачи и медсёстры не начали перевозить Чимина в другую палату и я не пошёл следом. Его мать снова взглянула на меня. Она ещё раз поблагодарила и слегка толкнула моё плечо. Если задуматься, это был и не совсем толчок: она просто положила руку и сразу отдёрнула. В это самое мгновение между нами была проведена незримая черта – крепкая и прочная, словно лёд, черта, не поддающаяся стиранию. Я никогда не смогу пересечь её. Больше десяти лет я жил в детском доме. Я буквально ощущал такие границы всеми своими органами чувств, я мог прочесть их в глазах людей и уловить в атмосфере.

Я в замешательстве отступил и споткнулся. Мама Чимина лишь безучастно посмотрела на меня. Она была невысокой красивой женщиной, но её тень – огромной и словно пронизывающей холодом. Эта громоздкая тень нависала надо мной, пока я, сгорбившись, сидел на полу отделения. Когда я поднял голову, Чимина нигде не было.

Чонгук

Сентября 20 год

«Чонгук, ты же не ходишь туда до сих пор, правда?» Я просто таращился на носки своих кроссовок. Я отказывался отвечать, поэтому учитель ударил меня журналом посещений по голове. Но я всё ещё не сдавался. Речь шла о классе-кладовке, месте, где мы всемером проводили время. После того, как я впервые ступил в эту комнату, не было и дня, чтобы я не приходил туда. Другие, должно быть, даже не догадывались об этом. У них были свои планы, свои заботы на подработках, и поэтому они не часто заглядывали. Юнги и Сокджин иногда не показывались днями. В отличие от меня. Я бывал там каждый день без исключений. Бывали дни, когда кроме меня не приходил никто. Но в этом не было ничего страшного. Совсем ничего страшного, ведь эта комната всё так же была там. А значит, рано или поздно остальные пришли бы – может, завтра, а может, ещё через день.

«Я знал, что ты связался не стой компанией» – журнал посещений снова прилетел мне в голову. Подняв глаза и посмотрев на учителя, я получил ещё один удар. Разум наводнили воспоминания – я вспомнил, как избивали Юнги. Я стиснул зубы и постарался сдержаться. Я не хотел врать и говорить, что не ходил туда.

И вот я опять стою перед комнатой. Такое чувство, что стоит открыть дверь и увидишь их там, увидишь, как они оборачиваются и начинают жаловаться на то, что меня так долго не было. Сокджин и Намджун были бы поглощены чтением, Тэхён играл в приставку, Юнги сидел за пианино, а Чимин и Хосок, должно быть, танцевали.

Но когда я открыл дверь, за ней оказался только Хосок. Он пришёл забрать то, что осталось из наших вещей. Я застыл на месте, сжимая дверную ручку. Хосок подошёл ко мне, обнял за плечи и вывел в коридор. «Пойдём». Дверь комнаты захлопнулась за нами. В тот самый миг ко мне пришло осознание: те дни прошли и никогда не вернутся вновь.

Глава 4. Я должен выжить

Намджун

Декабря 21 год

Я продолжал замедлять шаг и наконец подошёл к остановке. Над пригородом, куда даже автобусы заезжают не часто, вставало солнце. Всю местность покрывал ослепительный снег, сыпавший всю ночь. Деревья стояли, как огромные скрючившиеся белые звери, словно сбрасывающие шерсть каждый раз, когда ветер сдувал с них снег. Даже не оглядываясь назад, я мог с лёгкостью сказать, что был единственным человеком, оставляющим свои следы на заснеженных просторах деревни в этот час. Мои ноги уже давно промокли из-за потрескавшихся подошв на кроссовках. Однажды я услышал высказывание: «Бог делает нас одинокими, чтобы привести к Нему» [“Демиан” Герман Гессе]. Но я не был одинок. Я не шёл по пути к самому себе. Это было сродни отступлению. Я убегал от самого себя.

Моя семья приехала в эту деревню прошлой осенью. Количество вещей, которое мы брали с собой, с каждым нашим переездом в новый город становилось всё меньше. Теперь нам было достаточно всего-навсего одного фургона. Мы были не в том положении, чтобы требовать многого от нового местожительства. Существовало только два условия: первое – больница для папы, а второе – работодатель, готовый принять на работу без диплома.

Это же место отвечало сразу двум требованиям. Автобус, ходивший два раза в день, останавливался напротив государственной больницы, а за городом вдоль речки выстраивалась целая череда забегаловок. В этих закусочных подавали мясо и картошку фри вместе с пойманной из этой речки рыбой, а в летние месяцы был разгар сезона. Из близлежащих городов люди толпами приезжали сюда на водные экскурсии, а те, кто остановился в зоне отдыха на горе, как никто другой нуждался в доставке еды. В зимние месяцы, когда речка замерзала, закусочные готовили консервированную рыбу, пойманную летом. Тогда, конечно, было не так много туристов как летом, но спрос на доставку не падал. Я был одним из таких городских доставщиков.

Конечно, присутствовала и конкуренция. Бóльшая часть семей кормилась за счёт сельского хозяйства, поэтому, как не трудно догадаться, они были не очень богаты. Служба доставки была единственной доступной для мальчишек подработкой в городе. Владельцы закусочных заставляли нас всё время соперничать друг с другом. «А разве это не естественно, что я нанимаю тех, кто производит на меня большее впечатление?» – им было неважно, что мы ещё несовершеннолетние и что у нас нет водительских прав. Парни, те, которых взяли на работу до меня, рьяно охраняли свою территорию. Их было немного, но мне не удалось избежать суровой дедовщины.

Во время каникул конкуренция ожесточалась. Мы добровольно, ради соревнования друг с другом, брались выполнять поручения и выбрасывать мусор владельцев. Их попустительство только подогревало нас. И всё же, почти неожиданно для нас самих, между нами возникла своего рода солидарность. Мы были соперниками, но при этом было между нами нечто вроде симпатии, взаимного понимания. Если один из нас не появлялся, остальные гадали, что же случилось. А ещё они напоминали мне о времени, проведённом в нашем классе-кладовке в школе. Кто-то из них был похож на Юнги, а кто-то на Чимина. Я не мог отделаться от мысли: встреть я моих школьных друзей здесь, в деревне, соперничали бы мы и пытались бы во всём превзойти друг друга? И встреть я этих парней-доставщиков в школе, стали бы мы друзьями?

Падал сильный снег, когда наше соревнование, территориальные инстинкты и необычное чувство сплочённости разом достигли наивысшей точки. А затем вся конкуренция мгновенно утихла. Для доставки заказов в зону отдыха, располагающуюся в горной деревне, был просто необходим скутер, но разъезжать на лёгковесном мопеде по усыпанной снегом горной тропе было опасно. Тропа, ведущая к этой зоне отдыха, была крутой и извилистой. Доставка пешком даже не обсуждалась.

В конце концов, в решающем противостоянии сошлись я и Тэхён. Он был на два года младше меня и жил на окраине возле фруктового сада. Тэхён не было его настоящим именем. А настоящим было либо Чонщик, либо Чонхун. Но он напоминал мне Тэхёна. У него не было этой глуповатой улыбки, и он не открывался любому со своей нежной наивной натуры. Он, скорее, всегда казался агрессивным, сердитым и недовольным. Снаружи он больше походил на Юнги, но, как ни странно, больше напоминал мне Тэхёна.

Я и Тэхён были единственными, кого страшная бедность толкала пойти на риск и продолжать доставлять заказы до этого заснеженного горного городка. В тот день всё было так же. Когда после очередного звонка в закусочную был сделан заказ, я бродил вдоль речки. Кроме меня никто не объявился из-за прогноза погоды, обещавшего сильный снегопад во второй половине дня. Тэхён появился через несколько минут. Но вместо того, чтобы пойти прямиком в закусочную и как обычно болтать там, он просто плюхнулся на землю около моста и не двигался. Это был один их тех дней. Тех дней, когда на его лице не было живого места. Тех дней, когда его глаза были налиты кровью, а одежда – пропитана ею. Случилось ли с ним что-то? Избивали ли его? Я не спрашивал.

Пока я ждал, когда приготовится еда, повалил снег. В тот же миг я почувствовал, как что-то холодное коснулось моей шеи – снег стал падать всё гуще и гуще. «Ты уверен, что всё будет хорошо?» – высунул голову хозяин. Тэхён вскочил на ноги, а я повернулся к нему. «Конечно!» – мы ответили в один голос. «Никогда не знаешь, сколько же ещё снега выпадет из вот такого неба» – донёсся голос изнутри закусочной. «Он же только начал падать. Я мигом вернусь». Владелец с сомнением посмотрел на меня: «Но ты же всё ещё плохо водишь скутер». Тут подошёл Тэхён, говоря, что он уже много раз на нём ездил. Владелец щёлкнул языком при виде его лица. «Нет, не ты сегодня. Иди отдыхай». Я не упустил шанс и прыгнул на мопед. «Всё когда-то происходит впервые, вот и я сегодня впервые доставлю заказ по снегу. Вы же знаете, я очень осторожный». Владелец сдался: «Заходи. Тебе придётся несколько раз съездить туда-обратно, так что смотри в оба».

Заходя внутрь закусочной, я буквально спиной ощущал провожающий меня взгляд Тэхёна. Он не спускал с меня глаз, пока я упаковывал готовую еду и убирал её в контейнер. Это было не похоже на него. Обычно гордость не позволяла Тэхёну вести себя подобным образом. Оглянувшись на него, я заметил, что он сделал шаг ко мне, словно хотел что-то сказать. А затем снова отвернулся. Хозяин всё что-то втолковывал мне про вождение по снежным дорогам. Я притворялся, что слушаю, с энтузиазмом кивая головой. Управление скутером не требовало особой концентрации внимания, умений и усилий.

Вопреки всему, что я думал, забраться по склону на скутере через снежный шквал оказалось непростой задачей. Хотя снег ещё не начал прилипать к дороге, мои нервы были на пределе из-за мечущихся во все стороны крупных снежных хлопьев. Дряхлый скутер с большим трудом взбирался по склону. Он будто вцепился в меня. Было холодно, но с меня градом тёк пот и мои мышцы горели. Через минуту пот высох и по спине пробежал озноб. Я упорно повторял про себя, что поднимался и спускался по этой дороге всю осень и до самой зимы и ничего страшного не приключилось. К тому же, снег не липнет, а на дороге нет гололёда.

Скутер беспомощно заносило на склоне во время моего третьего по счёту спуска. Я только начал обретать уверенность в своей способности успешно маневрировать по снегу. Так как снег шёл не переставая, а на дорогах почти не было машин, тут и там начали появляться сугробы. Но в центре дороги всё было более-менее, да и склон был не таким крутым. Как только мне в голову пришла эта мысль, у скутера повело заднее колесо по скользкой дороге. Испугавшись, я со всей силы зажал тормоза. Но не слишком ли сильно я давил на них? Эта мысль не давала мне покоя. Я думаю, что помнил слова хозяина про тормоза. Его предостережения, которые я слушал вполуха, промчались у меня в голове.

На мгновение показалось, что контроль над скутером восстановлен, но не успел я облегчённо выдохнуть, как колёса снова начали вилять. При следующем вдохе меня вышвырнуло с сидения. Скутер будто бы изо всех сил оттолкнул меня, и я сильно ударился о дорогу. Сам он заскользил дальше, и, должно быть, во что-то врезался – я услышал громкий звук удара.

Я вскочил на ноги. Я не мог себе позволить проверить, не ранен ли я и что болит. Я побежал к скутеру, лежащему на боку под деревом с правой стороны дороги. Он весь был засыпан упавшими листьями. Когда я поднял его, в глаза сразу бросилась глубокая царапина в нижней части корпуса. Я вставил ключ зажигания и повернул. Он не завёлся. По затылку катился пот. Каждый сустав в моём теле болел. Я был объят страхом. Я никогда не смогу расплатиться за этот скутер.

Я ещё раз повернул ключ, при этом пару раз пнув двигатель. Он застучал и завёлся так же быстро, как и заглох. Я выругался себе под нос, закрыл глаза и изо всех сил ударил о землю. Рука, в которой я держал ключ, не переставая дрожала. Мимо проскользнули лица родителей и брата. Я поднял глаза к небу и собрался с мыслями, сжал и разжал кулаки и затем снова повернул ключ.

После нескольких попыток двигатель наконец завёлся. Скутер ожил, но при этом издавал звуки, похожие на стоны умирающего животного. Я рухнул на землю. Я был опустошён. Царапина проходила прямо на уровне глаз. Я вскочил и принялся затирать её носком кроссовка. Скутер был старым, поэтому уже был покрыт множеством вмятин и царапин. Может, никто и не заметит.

Выпрямившись, я почувствовал, как лодыжку покалывает от боли. Только тогда я решил осмотреть и себя тоже. К счастью, серьёзных ран не было. На левой ноге над лодыжкой был небольшой порез, из которого сочилась кровь. Бёдра и поясница на следующее утро должны были болеть, но я уже проходил через это.

Тэхён смотрел на то, как я паркую скутер и захожу в закусочную. Заметил ли он? Я нервничал, но старался беседовать с владельцем как можно более непринуждённо. Вскоре поступил новый заказ. Мне пришлось выезжать прежде, чем я успел согреться.

«Эй..» – Тэхён заговорил со мной, когда я подошёл к скутеру. Он увидел царапину? Я ответил нарочито громким голосом: «Что?» Поколебавшись, Тэхён продолжил: «Я хочу попросить тебя об одолжении» – «Одолжении? О каком одолжении?» Тут зазвонил мой телефон. Я поднял руку и жестом попросил его прерваться и отвернулся. Звонила мама. Папа попытался выйти на улицу один и упал. Она просила меня отвезти его в больницу. Я закрыл глаза. Внутри меня закипала злость. Я сжал зубы. Я чувствовал, как из области живота медленно поднимается раздражение. Снежинки, теперь ставшие заметно больше, падали на лицо. Я поднимался и снова спускался по этой скользкой дороге, чтобы заработать хоть какие-то гроши. Рана на ноге ныла, а бёдра жгло. Но я вновь собирался сесть на этот скутер. Это был единственный шанс заработать эти небольшие деньги сегодня.

Я мог понять, почему же он попытался выйти один. Это была последняя оставшаяся у него гордость как главы семейства и его стремление сохранить своё достоинство как родителя. Но мы не могли себе позволить такие излишества, стоя перед лицом нищеты. Достоинство, гордость, чувство справедливости и морали становятся лишь бóльшим бременем и ведут к ещё большей трате денег. Когда я открыл глаза, Тэхён в ожидании смотрел на меня. Я протянул ему ключи.

Когда мы с папой вышли из автобуса после больницы, солнце давно село. В прошлом крупные снежинки продолжали расти и теперь превратились в метель. Автобус еле полз. Дорога до больницы и обратно заняла вдвое больше времени. Я шёл домой, неся папу на спине, и было некому придержать для нас зонт. Мои волосы были мокрыми, а руки, державшие папу, онемели от холода.

Я решил передохнуть под дзельквой *, растущей рядом с дорогой на набережной. Затаив дыхание, я посмотрел наверх. Мне открылась панорама деревни. Покрытая снегом, она источала спокойствие. Тут и там из окон домов лился тёплый жёлтый свет. От запаха пропаренного риса и тушёного мяса у меня разыгрался аппетит. Когда мы вошли в переулок после моста, собаки принялись лаять. Несмотря на то, что мы жили здесь уже несколько месяцев, собаки всё равно гавкали на меня словно на чужака. Мама появилась, как только мы зашли в дом. «Он нуждается в амбулаторном лечении ещё как минимум три дня» – я положил отца в его комнате и вышел на улицу. Не было и намёка, что снегопад в скором времени прекратится. «И почему вы меня так не любите? Дайте мне хоть понять причину» – закричал я на истошно лающих собак. На следующий день я узнал, что произошло с Тэхёном.

* вид дерева, родом из Японии, Кореи, Восточного Китая и Тайваня

Когда я заглянул в закусочную у реки, то увидел, как владелец разговаривает с полицейским. Я инстинктивно застыл на месте. Я подумал, что он приехал за мной. Накануне я разбил скутер. Будучи несовершеннолетним и без прав, я легко мог попасть из-за этого в неприятности. Может, мне стоит сбежать домой? Но автобус не появится ещё несколько часов. Да и сбежать отсюда с отцом, пока он в таком состоянии, просто невозможно.

«Ты слышал?» – это была хозяйка соседней закусочной. Она рассказала, что это случилось, когда Тэхён ехал вниз по склону после доставки. Его тело пролежало там больше трёх часов, пока кто-то из проезжающей мимо машины не нашёл его. Житель той деревни позвонил владельцу закусочной, но никто не собирался его искать.

Полицейский сказал, что Тэхён был неопытным водителем. Также он обвинил его в том, что тот поехал без шлема. Я увидел лежащий на прилавке шлем, который никогда прежде там не видел. Владелец продолжал заверять полицейского, что он ни в коем случае не заставлял Тэхёна ехать и даже пытался отговорить его. Это была правда. Я и Тэхён настаивали, что справимся. В разговор вмешались все соседи. Это была небольшая деревенька, где все друг друга знали. Каждый, хоть и по одному-двум обрывкам, хранил в памяти воспоминания о всяком живущем здесь, будь то первая драка, сплетни или предательство. Некоторые из таких историй с ним теперь всплыли наружу. Он жил с матерью и сестрой, отца у него не было.

Мать Тэхёна билась в агонии на скамейке перед закусочной и причитала. Верните моего сына. Верните моего бедного, бедного мальчика. Это несправедливая смерть… Сперва соседи пытались успокоить её, плакали вместе с ней. Но было холодно и солнце рано заходило. К вечеру его мама осталась одна, а из окон всё так же доносился запах готовящегося ужина. При каждом дуновении ветра на растущие по берегам речки деревья, с них комьями падал снег. А она всё сидела там, посреди всего этого.

Я увидел её, одиноко сидящую там, когда забирал отца из больницы. Сам того не осознавая, я остановился и вспомнил место происшествия. Услышав о произошедшем с Тэхёном, я решил самостоятельно отправиться туда. Моё дыхание превратилось в лёд и рассыпалось на землю маленькими кристаллами. Его очертания, выведенные белым на дороге, были еле видны. Я остановился у его ног. Вокруг кружили мокрые листья, и на земле ещё остались сероватые следы хлористого кальция *. Сейчас здесь мог бы лежать я. Если бы я взял этот заказ, если бы поехал вместо Тэхёна, здесь был бы обведён мой силуэт. И моя семья могла бы оплакивать меня на лавочке перед закусочной вместо его семьи.

* хлористый кальций используют в качестве противогололёдного реагента

Я продолжил идти, когда папа сильно закашлялся. «Намджун» – позвал меня отец, когда мы вошли в переулок после моста. Только я замедлил шаг, как собаки принялись лаять. Папа продолжил слабым, болезненным голосом. Его слова были еле слышны и терялись среди истошного лаянья. Я сделал вид, что не услышал его.

Прошла ещё неделя. Жизнь в деревне снова пришла в норму. Мать Тэхёна иногда приходила к закусочной и горько плакала, но никто не разделял с ней её горе. Люди жаловались на неё сестре Тэхёна, пока та не уводила мать с собой. Многие утверждали, что это была самая обычная авария. Я перешёл на работу в другую закусочную. По сути, мне были поручены все доставки, заказанные из деревни с зоной отдыха. Последовал ещё один сильный снегопад, и тропа продолжала то замерзать, то снова оттаивать. Заказы сейчас текли рекой, но никто не брался за работу доставщика. Я доставлял пять или шесть заказов в день, поэтому мой доход заметно увеличился. Я всегда сперва проверял, есть ли на мне шлем и защита, и никогда не спускал глаз с дороги, держа в напряжении каждый нерв.

Прошлым вечером я доставил свой последний заказ. На тот момент я и подумать не мог, что он окажется последним, но так получилось. В любом случае, зона отдыха закрылась на все зимние месяцы. Когда я поднялся туда, все люди собрались в офисе. Казалось, они обсуждали продажу объекта. Некоторые лица были мне не знакомы. Эти незнакомцы, должно быть, только въехали. Пока я доставал еду и забирал деньги, один из них заговорил о случившемся с Тэхёном. Другой щёлкнул языком и упомянул, как же опасно разъезжать на мотоцикле в снегопад. Незнакомец, первый упомянувший о Тэхёне, предупредил меня, чтобы я был крайне осторожным. Я поблагодарил его за беспокойство обо мне. Но на самом деле я так не думал. Если уж его так заботила покрытая снегом крутая дорога и моя безопасность, то мог бы не заказывать еду сюда.

«Знаете, что на самом деле опасно?» – незнакомец выпалил ответ прежде, чем я успел закрыть за собой дверь, – «реагент и мокрые листья, а не сам снег. Ты обязательно заскользишь по ним, если только не будешь достаточно хорошим водителем. Разве в тот день не шёл снег? Тогда, он скорее всего…» Его последние слова остались за закрытой дверью. Я пересёк пустую, мрачную зону отдыха. Я прошёл мимо тесной закусочной и стойки с местными скидками и направился к выходу.

Я спускался по ступенькам, каждый раз вставая на каждую двумя ногами. Хоть температура была ниже нуля, было не так холодно. Ключ всё ускользал из моих рук, а я безрезультатно пытался повернуть его. Я сжал и разжал кулак. Старый скутер затарахтел как ненормальный и наконец завёлся. Я медленно выехал из зоны отдыха. Дорога начинала петлять сразу за указательным столбом. На большом круге я повернул направо, проехал по короткому прямому участку и добрался до другого сворачивающего влево поворота. Это было то самое место, где сначала заскользил я, а затем разбился Тэхён.

Смотря прямо перед собой, я быстро миновал это место. Я пытался убедить самого себя, что не отводил взгляда с дороги, потому что думал о безопасности, но мной двигало лишь чувство вины. Вины за то, что выжил один. За облегчение, которое посмел почувствовать, став тем, кто до сих пор живёт. За то, что не дал показания. За то, что не заступился за его водительские способности и за то, что не признался, что никогда до этого не видел шлем в этой закусочной. Быть может, я был просто лицемером, притворяющимся, что его мучает чувство вины?

Я разбросал тогда мокрые листья на месте, где разбился Тэхён. Я не хотел, чтобы всё так обернулось, но я был виновен во всём, что произошло. Это я посыпал дорогу реагентом. С хорошими намерениями, чтобы дорога не покрылась гололёдом. В сущности, я сделал это для себя, потому что думал, что тогда я поеду доставлять следующий заказ и следующий после него. «Знаете, что на самом деле опасно?» Услышанное мною в офисе прокручивалось у меня в голове. «Он, скорее всего, наехал на них и заскользил». Если бы я убрал листья, если бы не посыпал реагент, остался бы он в безопасности?

Несколько людей уже стояло на остановке в ожидании первого автобуса. Я кивнул головой в знак приветствия, а затем снова опустил её. Я старался ни с кем не встречаться взглядом. Вдалеке показался первый автобус.

Автобус постепенно приближался к остановке. Я зашёл в него последним, низко опустив голову. У меня не было конкретного плана. Я просто сбегал. Сбегал от уставшего лица матери. От сбившегося с пути брата. От борющегося с болезнью отца. От нашего семейного состояния, неустанно идущего под откос. От моей семьи, требующей от меня жертвы и послушания. От себя же, пытающегося смириться с такой судьбой. И, прежде всего, от нищеты. Нищета вгрызается в само сердце жизни, в её суть. Всё ценное она превращает в незначимое. Заставляет отказаться от вещей, от которых не следует отказываться. Заставляет сомневаться, страшиться и отчаиваться.

Прошлым вечером я уехал из зоны отдыха, заехал в закусочную и вернулся домой. Я не помню, кого встретил, о чём говорил и думал между всем этим. Всё моё тело и разум словно онемели. Я не мог сказать, было ли ветрено, было ли холодно, я не чувствовал запахов и не понимал, с кем виделся. Мой мозг, казалось, замёрз. Я двигался механически словно зомби, забыв кто я, что я сделал, делаю и о чём думаю. Тогда меня привел в чувство лай собак в переулке, ведущему к дому. В тот миг все мои чувства, до этого парализованные, разом пробудились и бесчисленное множество сцен из моего прошлого всплыло перед моими глазами: метания с места на место, миг, когда меня занесло на дороге, я, пресмыкающийся перед хозяином закусочной и соревнующийся с другими парнями за заказы, смеющиеся надо мной парни и то, как я смотрю на своих приятелей, одетых в школьную форму и ждущих автобус. Звук лающих собак и взгляд их грозных глаз, наполненных ненавистью, добавились к этим сценам.

Я почти кричал: «Перестаньте! Что вы хотите, чтобы я сделал?» Но я сдержал себя. В ушах зазвучал голос отца. Его слабый, болезненный голос. Я подумал о том, что он сказал мне тогда ночью, когда мы возвращались из больницы…то, что я, притворившись, что не услышал, на самом деле расслышал ясно как день среди оглушающего лая собак. То, о чём я думал снова и снова с того дня. То, о чём я пытался не думать. «Иди, Намджун. Ты должен выжить».

Автобус тронулся в путь до Чонджу, в который прибудет через несколько часов. Я не оставил записки, когда покинул город год назад. Теперь же я возвращаюсь в него без предупреждения. Я думал о моих друзьях. Я ни с кем не поддерживал связь. Я задумывался, чем же они сейчас занимаются и до сих пор ли они там. Окно было затянуто инеем, поэтому я не мог ничего разглядеть. Я не спеша вывел на окне указательным пальцем: «Я должен выжить».