Речь присяжного поверенного подсудимого З-ва

"Да, я буду говорить. Я воспользуюсь своим правом последнего слова, я хочу это сделать для того, чтобы очистить себя в ваших глазах, господа присяжные заседатели, и в глазах всего уральского населения. Прокурор бросал в меня грязью, он делал намеки на то, что я эксплуатирую народ, что я его обираю. Но это неправда. Я пять лет живу в Екатеринбурге и веду дела, и ни разу еще не слыхал плача и стенаний от моих действий.

Никто еще не ушел из моей квартиры обобранный, с расстроенным состоянием. И в выборе дел нельзя упрекнуть меня. Вы слышали, господа присяжные заседатели, как я вел дела в этой же зале. Вы видели, какой результат имели мои защиты. По большей части вы, представители народа, оправдывали моих клиентов. Что показывает собою это обстоятельство? Не показывает ли это, что я брал дела те, где подсудимые были правы, что я не брал темных, грязных дел.

Кроме того, если бы я был действительно таков, как намекает прокурор, разве не относилось бы ко мне общество с презрением, а между тем теперь я знаком почти со всеми, и никто не скажет, чтобы они видели ко мне презрение со стороны общества. Напротив, я скажу больше, я думаю, что я встречаю от всех уважение.

Во мне нет тех качеств, которые были выставлены характеристикою со стороны прокурора, и поэтому я думаю, что для того, чтобы доказать вам, господа присяжные заседатели, что я чист и прав, я должен разобрать настоящее дело и к нему обратиться. Я не буду держаться формальной стороны дела, я по содержанию докажу, что в моих действиях нет ничего безнравственного, что у меня не было той злой воли, про которую так много говорил господин прокурор. Поэтому я докажу прежде всего, что не знал, на кого написан исполнительный лист и поэтому не мог сообщать заведомо ложного сведения кредиторам госпожи Пономаревой.

Обратите ваше внимание, господа присяжные заседатели, на следующий факт. Помните, свидетели говорили вам, что мы все собрались на квартиру Федора Павловича Пономарева: Квашнин, Долгов и т.д....Я посылал своего писаря Сыромолотова за судебным приставом, чтобы он привез с собою все бумаги, относящиеся к долгам Пономаревой, все исполнительные листы. Спрашивается, неужели я посылал бы за судебным приставом, если бы знал, что исполнительный лист написан на Пономарева, а не на Пономареву? Какими бы я глазами смотрел на своих товарищей и что бы они мне сказали? Они прямо в глаза могли мне сказать - подлец. Кроме того, припомните, что я приготовил на имя судебного пристава Попова от имени кредиторов и Пономаревой заявление, и в этом заявлении просили кредиторы и должница, чтобы деньги были разделены между кредиторами. Опять! Если бы я знал, что написан лист на Пономарева, а не на Пономареву, разве я бы приготовил такое заявление? Ведь судебный пристав вынул листы для счета, сколько кому из кредиторов следует получить по соразмерности; он, конечно бы, отказал в выдаче денег на долю Мамаевой, так как лист был со стороны ее написан не на Пономареву, ведь пристав денег бы не дал. Так какая же цель с моей стороны была писать такое заявление? Ведь это было тогда, когда еще и помину не было о 4 тыс. руб. Не показывает ли это несомненнейшим образом, что я не знал, на кого написан лист, и поэтому я не могу обвиняться в том, что сообщалось какое-то заведомо ложное сведение. Да, клянусь вам, господа присяжные заседатели, что я не знал этого.

Затем вы спросите: почему произошла эта история? Очень просто. Я расскажу. В то время на Пономаревых поступало много исков, они были должны многим, в том числе Пономарев выдал вексель на имя Мамаевой в 14 тыс. руб., а жена его за него поручилась. Мамаева получила исполнительный лист. Связавши эти два понятия, т.е. то, что Мамаева есть кредиторша и того, и другого (так как жена была поручительница) и то, что получен из суда исполнительный лист, оба Пономаревы, в простоте души, не будучи знакомы с юридическими определениями, пришли к тому убеждению, что исполнительный лист написан на Пономареву, или же может быть они думали, что лист написан на обоих. В самом деле, муж и жена оба участвовали в обязательстве. И вот они говорят мне, что Мамаева - кредиторша Пономаревой на 14 тыс. руб. и что есть уже на нее исполнительный лист. Я, как сообщили мне Пономаревы, так и передал о том и Квашнину, Долгову и Казанцеву. Я не отрицаю это. Да! Я говорил. Но позвольте вас спросить: как мне было не поверить Пономаревой? Кому же лучше знать своих кредиторов, как не самому должнику? Могло ли мне прийти в голову, что Пономарева говорит неправду, что она ошибается? Да, наконец, какое мне дело? Мне говорят: получи мои 4 тыс. руб., отдай их моим кредиторам Петру и Карпу. Какое мне дело: кредитор ли тебе Карп или нет? Деньги твои; как хочешь - так и распоряжайся ими.

Но вот я перехожу ко второму вопросу. Чьи были деньги? Господин прокурор укоряет меня, что я стараюсь защищаться таким формальным путем, доказывая, что имущество было собственностью Пономаревой. Да, я хочу защищаться и этим путем. Это очень естественно и извинительно. Помилуйте, разве не свойственно человеку, у которого хотят отнять все, защищаться всеми законными средствами, и вот я защищаюсь. Да, деньги были собственностью Пономаревой и, следовательно, ни я, ни она не могли совершить относительно денег этих преступления. Господин прокурор говорит, что деньги были собственностью Богомолова, а не Пономаревой, но это происходит от того, что он не знаком со статьями Устава гражданского судопроизводства, где говорится о таких деньгах. Действительно, господин прокурор скорее специалист уголовного права и он действительно неправильно смотрит на этот гражданский вопрос. Это так называемые суммы, следуемые в выдачу должнику от третьего лица. Про них говорится в ст. 630-640 и 1078 Устава гражданского судопроизводства. Одно уже то, что это есть сумма, на которую можно налагать арест со стороны кредиторов, одно то, что третье лицо после такого ареста не может отдать этих денег никому, кроме кредитора, и само не может сумму эту оставить у себя и ее присвоить, - одно это указывает на то, что сумма эта есть собственность должников, ибо иначе ею нельзя бы погашать долгов этих должников. Итак, следовательно, эти 4 тыс. составляли собственность Пономаревой. И что же! Меня и ее обвиняют в том, что мы совершили преступление относительно этих денег. Помилуйте, да разве можно совершить преступление против своего имущества чужого имущества?! Я понимаю, что можно совершить преступление против, но против своего!!...Да это такой абсурд, что ужас! Я вел множество дел в течение своей жизни, да никогда не наталкивался на подобное дело. Что это такое! Я не понимаю, каким образом могут появляться подобные дела.

Затем я обращаюсь, господа присяжные заседатели, к другим частям дела. Я спрошу вас: какая такая невыгодная сделка будто бы произошла между мною как поверенным Пономаревой и ее кредиторами? Прежде всего обратите внимание на то, что все кредиторы получили все. Затем, если смотреть на вопрос с точки зрения господина прокурора, сколько получили все в день дележа 4 тыс. руб., - что выйдет? Семен Петров получил в этот день 400 руб. Ну, а если бы Пономарева не согласилась на разделение денег, сколько бы получил тогда и в день дележа Семен Петров? Нуль. По моему, однако, мнению, 400 руб. больше нуля и, следовательно, сделка, если только она была, была не невыгодна, а выгодна. Но говорят - он не получил, он рисковал, но что об этом говорить, если впоследствии он получил все, что видно из его прошения, поданного в суд, где он говорит, что получил полное удовлетворение с Пономаревой, и где просил, вследствие этого, снять с ее имения запрещение.

Да, наконец, могла ли, господа присяжные заседатели, быть какая-нибудь сделка в данном случае, если деньги принадлежали все Пономаревой. Я понимаю, что сделка бывает тогда, когда и с той и другой стороны идут или деньги, или вещи, или действия. Но здесь, что такое? Деньги принадлежат целиком Пономаревой, никакого ареста, секвестра или чего подобного на них нет; они свободны. Какая тут могла быть сделка? Сколько захотела - столько бы и дала тому или другому кредитору. Никто ничего не мог сделать, и никакой сделки быть, следовательно, не могло. Припомните, господа присяжные заседатели, что кредиторы и сами не смотрели на выдачу денег как на сделку? К чему мы приходим? К тому, что нет в данном случае ни одного из признаков преступления, предусмотренного 1688 статьей Уложения о наказаниях, что здесь нет ни заведомо ложного сведения, ни умысла, ни сделки, ни невыгодной сделки.

Наконец, в данном деле не было и корыстных видов. Вы помните, что показывал Пономарев: что я принес три расписки кредиторов, деньги 2 тыс. руб., положил все это на стол перед Пономаревой, взял с нее расписку в том, что она получила с меня 4 тыс. руб., переданных мне Квашниным, и ушел. У меня не осталось ни одного рубля из этих денег. Где же корыстная цель-то? Из чего мне было совершать преступление? В чем же обвинять меня? Меня обвиняют в том, что я похитил свое собственное имущество из рук такого лица, которое не имело никакого права на это имущество, похитил так, что он ничего не потерял, я ничего не получил.

Я не знаю, что это такое, господа присяжные заседатели? Корыстная цель!!

Господа присяжные заседатели! В то время, когда было это происшествие, у меня была блестящая практика, у меня были дела большие гражданские и были главные уголовные. Я могу указать на те дела, по которым получал в вознаграждение по несколько тысяч рублей. Для чего мне было пускаться на такие штуки? Для чего мне было рисковать? Мне этого делать было не надо. Я еще молод и полон сил, у меня есть способности, да! Я не люблю хвалиться, но сегодня я должен сказать, у меня хорошие способности, я не пропаду нигде! Мне не для чего прибегать к таким вещам, которые на меня возводят. С какой стати господин прокурор говорит про меня таким образом? Знает ли он меня? Он приехал без году неделя и решается так авторитетно определять людей.

Господа присяжные заседатели! Я передаю вам свою защиту. Снимите с меня этот гнет, который лежит на мне четыре года. Я прошу вас, не обращайте внимание на обвинение, которое все состояло из одних только фраз, напыщенного красноречия; было полною бранью и неосновательно по существу".

Затем последовало резюме председательствующего, и присяжные заседатели удалились на совещание. Через довольно продолжительное время их старшина г.А. Тиме прочел вердикт, "коим самое событие преступления признано недоказанным"*(224).

§ 3. Дело Жиряковых, Балдина и Бодрова*(225)