Речь гражданского истца присяжного поверенного Базунова

Господа присяжные заседатели! Я не буду повторять слова обвинения, не буду пособником прокурорскому надзору, так как предъявляю гражданский иск к тем обвиняемым, виновность которых будет доказана. Но считая всех их виновными, я принимаю на себя обязанность доказать это.

Первый вопрос - кто же, в сущности, является здесь потерпевшим по делу? Государственный обвинитель в своей речи сказал, что в настоящем деле потерпевшего нет. Но я должен сказать, что это только недоразумение. Здесь есть потерпевший - потерпело то страховое общество, которое заплатило 400 тыс. рублей...

Теперь задаюсь категорическим вопросом - с чем мы имеем сегодня дело: с простым несчастным случаем или умышленным поджогом?

Были попытки со стороны защиты показать, что возгорание могло быть естественно, были попытки установить возможность возникновения пожара от курения или брошенной папиросы; вам старались внушить, что все это могло быть, что рабочие курили, несмотря на запрещение. Эта попытка защите не удалась. Тогда взялись за лампы и старались вам доказать, что причиной пожара могла быть четвертая лампа, о которой некоторые свидетели показывали, но из этого ничего не вышло: и четвертая лампа не помогла. Ни папиросы, ни лампы не виноваты и защите нисколько не помогли. Странно, что ищут разъяснения там, где все ясно, как Божий день... Мне припоминаются слова свидетеля Мешалина, который был настоящим пророком в этом деле. Помните, что он говорил здесь на суде? "Я был уверен, - говорил этот почтенный старичок, - что фабрика сгорела от поджога... С ней надо было покончить поджогом и поджогом с ней и покончили".

Поджог так ясен, что доказывать его нет надобности. Но здесь же я должен сказать, что поджог, как бы он ни был установлен, еще не предрешает виновности обвиняемого. Я позволю себе лишь кратко остановиться на первом подсудимом - Бодрове - и случае пожара на фабрике 5 марта. Тогда на фабрику приезжал С. Жиряков и, узнавши о пожаре в чулане, не постарался разузнать о причине возникшего пожара, а наоборот, принял все меры, чтоб скрыть его. Это весьма важно. Для меня представляется важным это старание скрыть случай, когда имуществу Жирякова грозила серьезная опасность. С. Жиряков не только не старался устранить причины пожара, но и не взял на себя труд поинтересоваться, что это за причины. Напрасно защита подчеркивает отсутствие С. Жирякова в день пожара на фабрике. Если вникнуть в положение вещей, то это легко объясняется. С.В. Жиряков в день пожара старается подальше уехать, чтобы говорить потом: "Меня там не было, я был у приятелей". Это понятно. Кто не может купить чужие руки, тот сам должен быть на месте преступления, а кто владеет средствами, тот покупает чужие руки для того, чтобы не пачкать свои. Перед вами первый подозреваемый - Бодров. Не буду говорить о том, что содержится в признании Бодрова. Все это, не сомневаюсь, удержано вами в памяти. Здесь важно установить отношение к его признанию гг. Жиряковых. Всякое признание обвиняемого, господа присяжные заседатели, если установлена его искренность, самый отрадный факт для судьи, на нем он отдыхает, в особенности в таких преступлениях, как поджог, где так редко приходится иметь дело с прямыми уликами. Здесь явился человек и сам заявил: "Это я поджег фабрику". Он подробно рассказал, как это сделал. Когда мы услышали его рассказ, мы свободно вздохнули; таинственная завеса, набросанная теми, кому это было выгодно, спала. Но с этим признанием ему пришлось сразу считаться с другими обвиняемыми. Они говорят, что не верят в искренность признания Бодрова и поступают с ним весьма оригинально. Они утверждают, что Бодрова подкупили или имели в виду подкупить.

Здесь набрасывают тень на страховое общество, но, господа присяжные заседатели, вы сами, разумеется, согласитесь, что нехорошо валить с больной головы на здоровую.

Вы помните, что нас торопили уплатить страховую премию, спешили с расчетами. И мы без всяких пререканий сполна рассчитались с Василием Саввичем, и после этого нам бросают упрек, что мы подкупили... Раз признание Бодрова доказано, то всяким сказкам, рассказываемым услужливыми свидетелями, ни один здоровый человек, я думаю, не поверит. Но здесь есть гораздо серьезнее обстоятельства. Здесь громадной важности значение участия подсудимого Балдина. Вы, господа, помните, этого "папашу". Во всех рассказах Бодрова, которые касаются имени Балдина, звучит тревожная нотка. Он с болью в сердце обличает своего "папашу" и эти слова обличения - дорогие слова. Ему "папашу" жалко до глубины души, и это не оговор, это установленное обстоятельство. Но Бодров явился только обольщенным. Змеем-обольстителем его был все тот же его "папаша" Балдин, который сам давно уже искусился. Вы помните, он велел вкатить, куда нужно было, керосин, он возвышался по службе и как-то из простых рабочих сделался помощником директора. Он получил возможность оперировать деньгами и когда почувствовал необходимость, спровадил за свой счет Бодрова в Казань. Но, по-моему, Балдина судить строго нельзя - у него у самого кружилась голова, ему обещают деньги, его приближают к себе владельцы фабрики и он, как человек слабый, скоро им подчиняется: "он гуляет как рекрут". От него я должен был бы перейти к следующему подсудимому - В.С. Жирякову. Но позволю себе на некоторое время оставить его и перейти к последнему - С.В. Жирякову. Здесь перед вами серьезный и важный обвиняемый, его формально уличает Бодров; вы слышали, что он говорил нам, что Балдин всегда, когда уговаривал поджечь фабрику, уверял, что Сергей Васильевич даст денег. А дальше - не нужны ли прямые улики свидетеля Мешалина? Вспомните его совершенно искренние слова о том, как ему хозяин говорил: "Я бы дал тысячи тому, кто бы мог сжечь фабрику". Я утверждаю, что Мешалин изобличает С. Жирякова настолько сильно, что выйти ему отсюда оправданным невозможно. Вам будут говорить: какой же это свидетель, это пропивший свой разум человек, какая-то старая баба-болтушка. Нет! Мешалин не человек с пропитым разумом, это человек правды. На меня он произвел самое лучшее впечатление. В каждом его слове звучит порядочность. Он человек с высоким образованием. Все его несчастье в том, что он попал в глухую провинцию, но и здесь он не промотал свою честную душу. Вы помните его рассказ. Когда он услышал о тысячах, которые Жиряковы должны были заплатить тому, кто сумел бы сжечь фабрику, он прямо заявил им: "Вы ищите других, а я вам в таком деле - не помощник". Показание Мешалина весьма серьезно изобличает С. Жирякова. Но и кроме его показаний перед нами целая серия других, которые убедительно говорят об отношении С. Жирякова к Балдину. Сергей Васильевич - человек среднего образования, хозяин фабрики, дружит с бывшим простым рабочим. Он ведет себя с ним, как с товарищем, и близость эта делается постоянной. С.В. едет в город и берет с собой Балдина, хотя раньше он всегда ездил один. К Балдину с некоторых пор установилось отношение покровительственное и со стороны старика Жирякова. Ему директор фабрики пишет о том, что Балдин пьянствует; ответ хозяина: подождите, Балдин исправится. И вот это няньченье с Балдиным... едва ли может быть объяснено чем-нибудь иным, кроме того, что Жиряковы имели в Балдине верного исполнителя заранее обдуманных планов. Единственно, что здесь за С. Жирякова, это то, что и он действовал во всем этом под влиянием других... И вот дальше идет центр процесса. Вы знаете, что это дело называется "дело Жирякова". Так говорят все и будут говорить может быть после вашего даже приговора - "дело Жирякова". Вот на нем-то, на В.С. Жирякове, мы теперь и остановимся. Вы видите, он все время процесса стоит как бы в стороне, он не изобличается свидетельскими показаниями, он только время от времени как бы говорит: "Я здесь ни при чем".

Но в сущности это, господа присяжные заседатели, далеко не так. Я повторяю: это центр процесса! В.С. умудрен опытом, он не станет сам говорить с Балдиным и Бодровым. Важно, что его слова властны для его подчиненных, он прежде всего хозяин фабрики. Он ее прекрасно знает, но и вы, господа присяжные заседатели, теперь тоже знаете, что это была за фабрика. Это фабрика, которую, по показанию свидетеля Лазарева, не жалко было спалить. Если вы при этом вспомните заключение экспертизы, то вы с ним согласитесь. И В.С. Жиряков захотел избавиться от такой фабрики. Честный человек в таком случае отделался бы от своего имущества другим путем. Он продал бы ее, хотя бы может быть, и понес убытки. В.С. же и так терпел уже от нее убытки... И далее угрожал ей прогрессирующий убыток, и выход в таком случае был один - разделаться с фабрикой. Но у различных людей различные и пути. У изворотливого человека, не стесняющегося считаться с уложением о наказании (каким является Василий Саввич), был лучший выход - фабрику сжечь...

К тому времени, когда подготовлен был поджог, В.С. испытывал весьма серьезные финансовые затруднения. Ему приходилось платить по векселям свыше 400 000 руб., а у него в портфеле оказалось векселей только на 13 тыс. руб., и, кроме того, около 40 тыс. руб. других денежных средств. А таких наличных средств ему не хватило бы на удовлетворение первых апрельских платежей. Протест же векселей, разумеется, грозил не только подорвать его доброе имя, но и грозило ему даже разорение.

Активная роль В.С. Жирякова в этом деле для меня совершенно ясна. Он сначала фабрику страхует на большую сумму, затем увеличивает общую оценку и доводит, наконец, ее до 500 тыс. руб. и все это он делает непосредственно сам. Он сам ведет все это дело. Здесь приходится еще раз припомнить слова Мешалина. Он спроста спрашивает В.С.: "Да кто же у вас, Василий Саввич, застрахует фабрику на такую большую сумму, когда она и половины не стоит?" В.С. только рассердился на такое замечание Мешалина и сказал: "Не ваше дело, у меня там есть друзья, они застрахуют, как я захочу". У него действительно оказались в страховом обществе друзья, даже больше: агент Беренов оказался с ним в свойстве и ходил к нему с визитом в Новый год и на Пасху, a В.С., конечно, не отвечал на визит, как солидный человек (в публике смех), они ему поверили на слово, он установил цены, и их приняли. Свидетель Климшин говорил, что он требовал просить счета, но В.С. их не дал. "Я не смел настаивать", - говорил нам Климшин. Вот какая сила был В.С. Жиряков. Между тем, экспертиза нам показала, что стоили машины на Черноусовской фабрике. То же самое говорил и свидетель Мешалин. И еще один свидетель здесь сказал, что машины только на ремнях и ходили. Можно ли после всего этого говорить, что В.С. Жиряков в деле в тени. Нет, он все время был полновластный хозяин. Он сам успел повысить незадолго до пожара страховую оценку на 80 тыс. руб., и он сам лично торопил страховое общество сделать эту переоценку, да и как было не торопить. Видите ли, он человек предрассудка, а там, на фабрике, крысы ушли! А это по примете указывало на скорый пожар, вот какая причина была, что он так торопил увеличить страховую оценку. Оцените ее, господа присяжные заседатели, сами!

Вам небезызвестно, какую большую страховку платил В.С. Жиряков, в общем она равнялась ежегодно довольно круглой цифре в 14 000 руб. Для чего же, спрашиваю я вас, нужно было платить Жирякову эту большую страховку, для чего же наконец проявлял он такую странную торопливость в желании возвысить страховку фабрики еще больше? Ответ, конечно, получается ясный: он сделал это в надежде реализовать выгоды пожарного убытка, который должен был произойти по ранее обдуманному плану. Вот какой ответ дает нам весь этот 10-дневный процесс, а совсем не тот, что крысы бежали, в которых Василию Саввичу хотелось бы видеть себе защиту и о которых, кстати сказать, не обмолвился ни один свидетель.

Защите есть основания особенно напирать на то, что всеми делами правил не сам старик Жиряков, владелец собственности, а его сын Сергей Васильевич. Мы видели, как хваталась она за каждое ничтожнейшее свидетельское показание, коим хотя бы отчасти подтверждалось это положение. Лодыгин для нее дорогой свидетель, потому что он охарактеризовал Сергея Васильевича как самостоятельного вершителя всех дел фирмы. И, таким образом, сам Жиряков рисуется пред ними человеком, который ни во что не вмешивался, всем верховодил сын, и, стало быть, и в преступлении, которое с такой очевидностью выдвинулось теперь перед нами, он не повинен, а повинен его сын.

Но, господа присяжные заседатели, не Лодыгина, а Булдыгина следует считать истинным показателем положения вещей в этом деле, Булдыгина, который служит у Жиряковых 22 года и, следовательно, может сказать нам, кто же в самом деле был тут хозяином. И Булдыгин сказал нам ясно, категорически: "Всем правит В.С. Жиряков, а его сын только не ослушник родительской воли".

И этот человек, центр всего процесса, нас поражает своим более чем скромным поведением, которое он проявляет во время всех судебных заседаний. Он молчит. Ему кидали в лицо обвинения; в стремлении найти сокрытую истину правосудие несколько неделикатно (впрочем, но что же делать?) - заглядывало и в его финансовый портфель, разоблачало малейшие тайны и факты конторской механики его фирмы, перед ним прошла целая вереница людей, совестливых, честных, бросающих в его сына обвинения, а он молчит и молчит, как будто это совсем его не касается. И вот манера отмалчивания в такое время, когда его сын тонет, нас и удивляет и заставляет недоумевать: "Что же это такое?" Что же это за существо, одаренное разумом, в которое вдунута Богом душа, смотрит на все бесстрастными глазами в то время, когда перед ним стоит такая масса улик, смотрит бесстрастно на гибель своего сына. И он не дрогнет душою и не скажет: "Господа! Постойте, не вините лиц, сделавших преступление по моему властному приказу, вините меня, потому что я сделал, все это моя идея, я выносил ее в своей душе и претворил во плоть". Но он молчит, этот упрямый и хитрый старик, и представляется нам каким-то загадочным сфинксом.

Оратор попросил суд дать небольшой перерыв, после которого г-н Базунов продолжал.

Я, может быть, своими объяснениями утомил ваше внимание, господа присяжные заседатели, и я постараюсь поэтому быть по возможности кратким. Но вы для нас загадка. Мы не знаем, что вы скажете, и долг совести заставляет меня передать вам те соображения, по которым я считаю пожар Черноусовской фабрики поджогом, в виновности которого следует считать одного только В.С. Жирякова.

В уголовном процессе самым важным является возможность установить поведение подсудимых до и после совершенного ими преступления. Это лежит не столько на обязанности суда, сколько на обязанности предварительного следствия. И нужно отдать справедливость, следствие хорошо справилось со своей далеко не легкой задачей, и перед нами развернулась целая картина. Из этой картины мы узнали, что делали господа Жиряковы, чтобы скрыть свое преступление. Первым долгом они стараются удалить Бодрова куда-нибудь подальше, чтобы, пьяный, он не мог разбалтывать в народе о содеянном им поджоге. Они награждают его деньгами и наскоро устраивают его отправку в Казань.

Затем, что это такое значит всех жиряковских рабочих, говоривших о поджоге, Жиряковы лишали места у себя на фабриках, самого Бодрова сбивали всякими правдами и неправдами не говорить ничего о поджоге, а младшего надзирателя тюрьмы Чупина даже подкупали - если не деньгами, то обещанием места. Даже тюремную стражу задумали подкупать! И чтобы отвлечь внимание от факта преступления, Жиряковы распространили нелепую басню о том, что Балдин с Бодровым разбогатели от того, что воровали медь при разборке машин после пожара. Но, господа, эта кража ничего ровно нам не уясняет. Я охотно могу поверить, что Балдин, решившийся поджечь фабрику, мог воровать и медь, но от одной меди он не мог разбогатеть так, как показала нам его последующая жизнь, полная разных затрат и пьянства. Но этого обстоятельства, однако, защите Жиряковых было достаточно. Она все время старалась держаться за этот факт, видя в нем якорь спасения для своих клиентов. Далее о собачке Уфимцева. Ведь это так ясно: сказал Бодров, при каких условиях он совершил поджог и как собачка была брошена им в турбину. И собачка потом нашлась там. Казалось бы, нужно только благодарить судьбу, что все так счастливо устроилось, что слова Бодрова о поджоге на этом пункте подтверждаются вполне. Но нет, защита изо всех сил старается доказать, что собачка - это не та собачка, которая была у Уфимцева, а какая-то другая, попавшая в турбину извне. И в подтверждение этого является свидетель Уфимцев, сам хозяин злополучной собачки. У следователя он в свое время говорил, что собачка у него после пожара пропала совсем куда-то; ныне же на суде вы слышали, что говорил этот свидетель, явно сочувствующий положению Жиряковых. Он воскресил собачку, увел ее в лес и там зачем-то застрелил ее. Мы так и не поняли, что вынудило его застрелить эту собачку? "Она, - говорил нам Уфимцев, - поворотила от меня домой, я взял да и застрелил ее". Вы, конечно, понимаете, что Уфимцев рассказал нам одну побасенку, поражающую своей бессмыслицей, довольно наивную и сшитую белыми нитками, но Уфимцеву некогда было придумать что-нибудь получше. Его попросили Жиряковы, и он в угоду им рассказал нам то, что первое попалось ему в голову.

Вообще мы видим, как Жиряковы не жалеют денег для того только, чтобы как можно сильнее затемнить свое преступление, чтобы не дать ему всплыть наружу... Это уговаривают Бодрова отпереться от своих показаний и вообще молчать. Да, я убежден, что есть люди, которые не только уговаривают, но и даже решаются говорить все, что нисколько не похоже на правду. Меня не удивило также и желание Жирякова замазать свой грех перед судебным начальством путем поднесения им взятки в 200 руб.

У господ Жиряковых, по-видимому, все еще сохранился дореформенный взгляд на судебное следствие, по каковому взгляду стоит только тряхнуть деньгами и оно готово загладить все возможные грехи. И вот, видя, что слово, брошенное Бодровым, дало некоторые результаты, виновникам преступления грозит суровая кара правосудия, Жиряковы в силу своего дореформенного взгляда на судебного следователя и слепой веры в свои деньги ничего лучшего не придумывают, как украшать мрачные страницы уложения о наказаниях радужными бумажками. Если хотите, С.В. Жиряков этой взяткой не выступил из пределов корректности и чести.

Он все может сделать, у него есть деньги, и этими деньгами он может купить все... Отчего же не дать 200 руб. следователю за прекращение возникшего следствия или для смягчения его. Ведь он привык смотреть на себя именно так, что он все может сделать... Ему все послушно и ждет только его приказаний. И вокруг него группируется масса лиц, которые готовы идти на все, на что прикажет В.С., идти туда, куда он поведет их. В.С. Жиряков является среди своих верных приближенных как бы начальником генерального штаба. И он повел свой отряд по точно рассчитанному плану, к заранее намеченной цели, которую наконец благополучно достигает, захватив в свои руки трофеи победы, в виде 400 тысяч страховой премии.

Он смотрел на все это просто, как на выгодное для себя дело, которое, выражаясь по-коммерчески, можно "обделать"; смотрел как на обыкновенный заработок... Но в данном случае, господа присяжные заседатели, мы видим уж слишком крупный заработок, полученный через преступное дело, и ваш промах, господа, был бы очень серьезным, если бы преступники нашли себе условие для своего торжества...

Эту скамью подсудимых, господа присяжные заседатели, занимают часто люди нужды, которых толкает на путь преступления почти необходимость, но здесь сидит теперь В.С. Жиряков, который совсем не знает нужды и не имел надобности покончить преступлением, чтобы освободиться от невыгодно поставленного коммерческого предприятия. Он мог бы выйти из затруднения путем ликвидации фабрики, но он не захотел этого. Он привык получать всюду барыши, где другие могут потерпеть неудачу. И тут он захотел легким путем зашибить сразу крупную сумму денег и из невыгодного предприятия сделать для себя довольно выгодное дельце. И поэтому единственно его нужно считать виновником того преступления, следствием которого является настоящий процесс. Эти двое, Балдин и Бодров, тут только не более, как слепое орудие в руках хитрых и осторожных людей. И один из них уже сознался перед нами, сознался в своем преступлении, сделанном по подстрекательству. Должен был сознаться бы в нем и Балдин, но он не смеет делать этого против крупных людей, сидящих рядом с ним. Из его души все еще не исчезло обаяние жиряковской силы, обаяние авторитета начальника генерального штаба. Вот почему мне было бы жаль этих людей, если бы им пришлось пострадать за грехи других. И если действительно выйдет так, что они пострадают, тогда мы уйдем отсюда с тяжелым чувством: значит, мы не содействовали торжеству правосудия.