Пионер по воле судьбы: Моя личная история

 

В 1995 году две дальновидные организации, Фонд Фетцера и Институт Духовных Наук, пришли к выводу, что мы скоро можем потерять знания и опыт первых исследователей психоделиков. Ушли из жизни Олдос Хаксли, Тимоти Лири и Алан Уоттс, чьи книги и лекции открыли целому поколению глаза на возможности, скрытые в этих веществах; не стало и Ричарда Эванса Шульца, описавшего десятки растений, используемых туземными целителями, и Гордона Уоссона, повторно открывшего псилоцибиновые грибы в Мексике. Были мертвы даже сотрудники ЦРУ, некогда проводившие грязные и зачастую ужасные эксперименты по использованию психоделиков в качестве инструмента для пыток и допросов.

Фонд Фетцера объявил о готовности принять всех исследователей, готовых приехать на выходные и поделиться знаниями. Однако перед встречей они также провели серию дистанционных интервью по видеосвязи со всеми потенциальными участниками, чтобы дать возможность поучаствовать даже тем, кто не сможет прийти. Опрашиваемые рассказывали о своем вкладе в прошлые исследования.

Эта глава состоит из отрывков моего интервью. Меня просили припомнить свою роль в истории психоделиков. Более полную версию можно найти в книге "Higher Wisdom: Eminent Elders Explore the Continuing Impact of Psychedelics " под редакцией Роджера Уолша и Чарльза Гроба (оба являются важными исследователями в своих областях), опубликованной SUNY Press в 2005.

 

Надо сказать, я стал исследователем психоделиков по чистой случайности. Как указано и в других частях данной книги, я был студентом в Гарварде и проходил небольшой курс у молодого и энергичного профессора по имени Ричард Олперт. Мы подружились и в итоге вместе сняли дом в Стэнфорде на лето, там я помогал ему в одном крупном исследовательском проекте.

После выпуска из Гарварда в 1960 я уехал жить в Европу. Следующей весной Олперт и Тимоти Лири оказались в Париже. Они направлялись в Копенгаген опубликовать свою первую работу по изучению псилоцибина. Он был в прекрасном настроении и сказал мне:

- Произошла самая прекрасная вещь в жизни, и я хочу с тобой поделиться.

- Конечно, давай, - ответил я (как и любой бы на моём месте)

Тогда он достал из кармана жилета маленький пузырёк с таблетками.

- Таблетки? Наркотики? Это что вообще такое?

Но тем же вечером я принял немного псилоцибина из пузырька в кафе на главной улице Парижа. Вскоре мы поднялись в мой номер отеля, и он, по сути, был ситтером в моей сессии.

Среди открытий, сделанных мной в ту ночь, было понимание, что Вселенная больше, чем я думал раньше, а моя идентичность - меньше, и мне всегда не хватало чего-то во взаимодействии с людьми. Между нами определённо установилась сильная связь. Однако в этой сессии я не вырвался в какие-то иные слои реальности. Это произошло позже.

Пару псилоцибиновых сессий спустя (одна с Олпертом и одна с моим братом) я вернулся в США. Там меня ждало письмо от военных, в котором говорилось: "Вы не хотели бы составить нам компанию во Вьетнаме? Вы также можете выбрать одну из предусмотренных законом альтернатив". На тот момент учёная степень меня ничем не привлекала, но определённо представлялась меньшим из двух зол.

Осенью я приступил к учёбе, преодолевая разочарование психологией - ведь я уже пробовал психоделики и знал, что есть нечто большее. Что именно представляет собой "большее", я не мог сказать, но на кафедре психологии этому определённо не учили. Однако в самом конце каталога курсов я нашёл "особое предложение" - курс под названием "Человеческий потенциал", преподаваемый Уиллисом Харманом, который был, помимо прочего, профессором по электроинженерии. В короткой приписке говорилось: "Что является наилучшим и наивысшим объектом устремлений человеческих существ?" Далее был приведён список рекомендуемой литературы. Тогда я подумал: "Тут должно быть что-то о психоделиках. Этот человек знает то же, что и я". Тогда мой мир делился на людей, которые знали то, что и я (таких было немного, но за последние два месяца их число возросло) и людей, которые не знали. (Которых вокруг меня, вне всяких сомнений, было намного больше допустимого количества).

Так что я нашёл кабинет Уиллиса Хармана (который оказался типичным кабинетом профессора по электроинженерии в унылом здании, похожем на больницу) и сказал:

- Я хотел бы пройти ваш специальный курс.

- В этой четверти мест нет, но будет ещё один заход, - мягко ответил он. - Вы можете записаться позже.

Я посмотрел на него и сказал:

- Я принимал псилоцибин три раза.

Тогда он встал, закрыл дверь, и мы продолжили разговор.

Как оказалось, чутьё не подвело меня. Данный курс был его решением вопроса "Как преподавать о психоделиках так, чтобы тебя не вычислили и не уволили?". После небольшой беседы мы решили, что я не только присоединюсь к курсу, но также буду участвовать в преподавании, так как, в отличии от Хармана, я не беспокоился о будущем и не чувствовал, что могу многое потерять.

Курс был открыт вопросом: "Что является наивысшей и наилучшей точкой в развитии человека?" Постепенно мы перешли от психологии к философии, затем - к мистике, а потом стали обсуждать личный опыт.

Примерно в то же время я начал работу с Международным Фондом Продвинутых Исследований в Менло Парк. Этот фонд основал Мирон Столярофф, исполнительный директор в электротехнике, оставивший свою область и решивший посвятить себя работе с психоделиками. С нами был Харман и ещё несколько людей. Так как в команде не было других психологов, на эту роль вызвался я, что было смешно, потому что я проучился в этой области лишь два месяца (на первом цикле я изучал другие науки). Но я был в игре. Мы начали с работы над статьёй "Психоделический опыт", описывавшей результаты терапевтических сессий с ЛСД, проведённых фондом.

После нескольких недель совместной работы на курсе и на фонде Гарман предложил мне поучаствовать вместе с ними в сессии. Я сказал: "Было бы здорово!" Мы встретились в здании фонда 19 октября 1961, в нашем распоряжении были две жилые комнаты и несколько маленьких офисов, располагавшиеся над косметическим магазинчиком, выходящим на парковку с гигантским дубом. Мне предложили принять немного ЛСД. Ситтеров было двое: Харман и одна симпатичная профессорша инженерии.

Роль нашего медицинского консультанта доктора Чарльза Сэвэджа заключалась в том, чтобы дать мне вещество и вернуться к своей психоаналитической практике этажом ниже. Я принял вещество, осмотрелся и сказал ситтерам: "Ну а вы, ребята, ничего не принимаете?" Именно так мы работали с Олпертом и Лири в предыдущих сессиях. (Я думаю, что Харман тогда принял немного амфетамина просто чтобы мне не было неловко.) Я надел маску для сна, лёг на диван и приступил к прослушиванию музыки - такой формат они разработали в работе с Алом Хаббардом, и теперь он является стандартным почти во всех современных исследованиях мира.

На несколько следующих часов, проведенных в той комнате, мой маленький разум (к моему собственному удивлению) прекратил своё существование. Моя сессия была классическим энтеогенным путешествием с высокой дозой психоделика. Я обнаружил, что моё равнодушие к духовным вещам было таким же оправданным, как равнодушие десятилетнего ребёнка к сексу, и было следствием непонимания устройства Вселенной.

Я достиг точки полного осознания (эта не-рассказать-словами-необходимо-пережить штука, глубокое понимание своей отделённости от Вселенной и отсутствия каких-либо абсолютных ориентиров). К счастью, совсем рядышком находится осознание, что существует только Одно, и я являюсь его частью. Там ещё было то, что можно назвать песней ликования, доносящейся с небес: "Ещё один придурок пробудился!" И ликование было не о том, что я как Джим Фадиман осознал себя, а о том, что Джим Фадиман осознал, что является частью чего-то ещё. Какое облегчение! Затем от осознания, что я являюсь частью целого, я перешёл к осознанию, что всё является частью всего, и я в том числе. Внезапно стало очевидно, что смерти не существует, а волнообразная природа Вселенной соответствует человеческому понятию под названием любовь. Всё это было видно невооружённым взглядом. И было так странно, что мне, Джиму Фадиману, было подарено осознание моей истинной сущности.

И из этого состояния я взглянул на разные элементы своей жизни - и всё показалось нелепым и смешным. Пришло поразительное осознание, что получить учёную степень ради уклонения от воинской службы - прекраснейшая вещь, которую можно сделать в этом воплощении. Воплощался ли я как личность по имени Джим Фадиман когда-либо ещё, было непонятно, но это было и неважно, так как Джим Фадиман, находящийся в той комнате 19 октября, служил только сосудом для того "Меня", который в нём находился.

Тем вечером перед возвращением домой мы с Харманом поднялись на вершину Скайлайн, горного хребта над Стенфордом. Глядя с вершины, я поймал удивительное чувство отождествления с Творением. Я прохаживался, приговаривая: "У меня всё это очень классно получилось". Под "Я" ни в коем случае не имелся ввиду я, Джим Фадиман, однако это "Я" было очень довольно творением, а также тем фактом, что одни части меня наблюдали другие части меня. Знаете, Ветхий завет рекомендует восхваление Господа, и людям иногда непонятно, зачем это Господу нужно, ведь Он сам и придумал эти молитвы и всё необходимое для богослужений. Но когда входишь в этот режим восхваления, то поздравить себя с хорошо выполненной работой всё же очень приятно.

Я продолжил свою работу вместе с Харманом, Столярофф, Сэвэджэм и другими, но теперь смотрел на неё совсем иначе: теперь-то я понимал, что мы на самом деле делаем. Мы пытались выяснить, возможно ли, принимая психоделик в абсолютно поддерживающей и немедицинской обстановке и в достаточно высокой дозе, вызвать энтеогенный опыт. И, если это возможно, то пойдёт ли на пользу?

С Хаббардом было ещё так называемое "продвинутое обучение", которое обычно проходило в Долине Смерти. Установка и обстановка там были невообразимо суровыми, и это позволяло вскрывать такие уровни, которых в других ситуациях достичь нелегко.

Обычно мы въезжали по шоссе Lone Pine, останавливались в какой-то точке и принимали психоделик. Потом мы посещали определённые места и проводили в каждом некоторое время, обычно "с открытыми глазами" и познавали то, что было открыто глазу (или то, что открывалось в этот момент внутреннему взору).

Благодаря сочетанию грубости, потрясающей красоты и безжизненности окружающего пейзажа там лучше получалось работать со своей собственной жизнью. Продвинутое обучение заключалось в том, чтобы предотвращать застревание в своей личной системе верований.

Хотя часть моего времени уходила на государственные исследования, я также успевал (как упоминается в главе 14) работать с писателем Кеном Кизи, потому что моя жена Дороти была с ним знакома. Это позволило мне стать одним из немногих, кто одновременно и участвовал в абсолютно легальных исследованиях психоделиков, и якшался с главной бандой психоделических изгоев, для которых не было никаких правил.

 

Как долго вы работали с психоделиками в Стэнфорде и как эта работа завершилась?

На поиск комиссии, члены которой позволили бы указать свои имена на диссертации с названием "Поведенческие изменения после (ЛСД) Психоделической терапии" (я выбрал такое название, чтобы меня не выгнали из Стэнфорда), ушло два года.

К тому моменту мы уже получили разрешение от правительства провести исследование на тему креативности, чтобы выяснить, могут ли психоделики способствовать решению технических задач. Доктор Оскар Жанигер из Лос Анжелеса уже занимались художниками, а мы решили выбрать другую область. Можно ли дать людям эти вещества и занять их сугубо техническими задачами? Одна известная нам проблема заключалась в том, что при превышении дозы нашим волонтёрам будет намного интереснее общаться с Богом и испытывать растворение своих земных идентичностей, времени и пространства, чем заниматься вопросами, связанными с работой.

В 1965 году мы набрали из ряда компаний ведущих научных сотрудников и начали это потрясающее исследование. Мы пообещали участникам помочь им в решении самых сложных технических задач, особенно если они в своих попытках зашли в тупик. Критерием отбора участников было наличие как минимум трёх задач, над которыми они бились в течение последних трёх месяцев. В конечном итоге исследование привело к появлению нескольких патентов.

Но всё хорошее рано или поздно заканчивается. Как-то утром мы работали с седьмой группой. Четверо участников находились в начальной, свободной части эксперимента, когда мы получили письмо, по сути, говорившее вот что: "Салют, это ваше правительство. Теперь нам не нравится, что психоделики всем доступны, люди ими злоупотребляют, и в молодёжной среде творятся ужасные вещи. Похоже, с этим мы ничего не можем сделать, но зато мы хотя бы можем кому-то где-то помешать и таким образом себя успокоить. Так что этим утречком мы подумали и решили прекратить все научные исследования в Соединенных Штатах, включая ваше". Я, конечно, перефразировал, но смысл был однозначным: нашей работе конец.

На этом наше исследование и завершилось.

Мы всё же опубликовали свои результаты; в наших исследованиях поучаствовали некоторые выдающиеся учёные, и они остались очень довольны результатами. Один из них в дальнейшем стал вице-президентом Hewlett-Packard; другой получил все важные награды в сфере компьютерных технологий. Ирония в том, что наше исследование было вполне приемлемым способом включить психоделики в современную культуру. Однако нам не просто приказали прекратить его, но ещё и отвергли всё, что мы открыли, продолжая держать общество в неведении. Они остановили нас, в то время как повсюду миллионы людей продолжали экспериментировать на себе без знаний, без всякой помощи и поддержки.

 

Имея такой богатый личный опыт, что вы предприняли дальше?

В тот момент я уступил. Меня больше беспокоила абсурдность ситуации, а не какие-то трудности на личном пути, потому что я тогда уже не особенно реагировал на вещи как личность - всё просто случалось, а я делал то, что должен был делать. Так что я уступил и задумался: "А что ещё можно сделать?" В то время, благодаря тому, что миллионы людей использовали психоделики, начинало появляться огромное количество других духовных путей. Большинство происходили из существующих традиций и практик, включая медитацию, голодание, поиски видений, шаманские ритуалы и Путь Пейота, созданный и применявшийся преимущественно коренными американцами. Раз то, что мне казалось чистейшим, лучшим и легчайшим способом работать над собой и другими, оказалось недоступно, я решил выбрать что-то другое.

Мне почти предложили работу консультанта в Государственном Университете Сан Франциско, так как у меня был опыт с психоделиками, а они отчаянно нуждались в ком-то, кто мог бы работать с соответствующими проблемами у студентов. Однако, подумав немного, они поняли, что нанять кого-то вроде меня значило бы подтвердить или узаконить происходящее. Так что они отозвали предложение и решили, что обойдутся без человека, который действительно понимает, что там творится.

Тогда я понял, что моя карьера пошла под откос - ведь из названия моей диссертации сразу понятно, что я один из "них", кем бы ни были эти "они". Мне всё-таки удалось пробиться в Стэнфорд, но к этому моменту величайшим кошмаром Стэнфорда было поддержкой исследований психоделиков оправдать своё любимое неофициальное название "Западный Гарвард" (Лири и Олперта тогда уже уволили из Гарварда за исследования гораздо более невинные, чем мои).

Среди того, чем мне удалось заняться в дальнейшем. был Журнал Трансперсональной Психологии. Я также участвовал в создании Ассоциации Трансперсональной Психологии. Всё начиналось с форума, на котором собирались представители разных религиозных и интеллектуальных традиций и общались - не о доктринах, а об опыте. Это позволяло им сотрудничать в таком формате, какой раньше был невозможен ни в религиозных, ни в психологических кругах.

Тогда уже существовал Журнал Гуманистической Психологии и соответствующая ассоциация. Мы решили сделать что-то похожее. В нашем письме редакции Журнала Гуманистической Психологии, в котором говорилось: "Мы пойдём дальше. Человеку доступно больше, чем охватывает гуманистическая ориентация. Мы точно ещё не знаем, что из этого получится, но мы планируем заняться следующими вещами... Не хотите поучаствовать?"

Редакция разошлась во мнениях. Половина команды говорила: "Я смутно понимаю, к чему всё идёт, и я с вами", - а другая: "Ни в коем случае". Главные негативные реакции, насколько я помню, поступили от Виктора Франкла, написавшего "Это полная чушь", и Ролло Мэй, который по определённым причинам стал активным и ярым противником духовной составляющей нашей работы.

 

Гуманистическая школа во многих отношениях была прогрессивной для своего времени. Почему вы полагаете, что психоделики и трансперсональное движение были близки её системе верований?

Успев поучаствовать в обоих направлениях, могу предположить, что если в вашем мировоззрении есть только этот мир, то вас можно назвать интеллектуальным провинциалом. Весь ваш религиозный опыт сводится к взаимодействию с людьми, у которых никогда не было настоящего духовного опыта. Вам доступна разве что формализованная религия, предлагающее сообщество добрых людей, говорящих метафорами, потому что лучшего языка не знают. Всё это ведёт к очень узкому пониманию духовности.

Потом всё это проецируется на других людей - например, на меня. Если я, например, говорю о том, что я святой посланник Бога, то я, очевидно, параноидный шизофреник, потому что параноидные шизофреники тоже так говорят. Так что есть группа людей, которые очень боятся понять, что их мировоззрение очень ограниченное. А имея ограниченное мировоззрение и находясь в более выгодной позиции, очень легко объявить людей, которые как бы атакуют твой авторитет, неправыми.

Психология очень хорошо умеет в обыкновенном несогласии усматривать психические расстройства, инвалидность и патологию. В научном мире страх носит название "скептицизм". Представьте: если очень плохо знать биологию, то существование утконоса покажется очень маловероятным. Ни разу не видев жирафа или слона, легко поверить, что их и вовсе не существует. Так что если кто-то приходит и говорит: "Я хочу познакомить тебя с моим другом, он слон, и он отвезёт нас в джунгли, где водятся жирафы", то я не удивлюсь, если вы ответите: "Иди-ка ты отсюда, я не буду нанимать тебя и, скорее всего, публиковать твои работы тоже не буду".

 

Как вы думаете, можно ли этим же объяснить то, что культура в целом так враждебно настроена к психоделикам, и то, что после первоначального энтузиазма пошла волна репрессий, частью которых было закрытие вашей программы в Стэнфорде?

Психоделики были вибрациями растущей силы, а война во Вьетнаме была каменной стеной. Когда психоделики ударили по вьетнамской войне, и в стране пошёл раскол, старый дракон, создавший и поддерживающий войну, почувствовал угрозу - и правильно. Почему? Потому что психоделические люди говорили: "Нам не нужны никакие ваши институты. Мы готовы сделать всё необходимое, чтобы их уничтожить. Мы хотим избавиться от ваших университетов, а не открывать в них новые курсы. Мы хотим избавиться от армии, а не улучшить военную подготовку. Мы хотим опустошить ваши церкви, потому что истинные религиозные переживания не умещаются в их стенах".

Так что старый дракон на страже старого мира ответил: "Не знаю, что вы там затеяли, но мне как-то не по себе, и я сделаю всё возможное, чтобы вас остановить". В результате государственные институты в небывалом единодушии оказали сопротивление психоделической волне. Они говорили: "У нас пушки, у нас университеты, у нас медицина. И именем Господа мы объявляем войну людям, которые не могут оставить нас в покое и стремятся через самых уязвимых из нас, наших детей, отнять у нас любовь, уважение и поддержку наших институтов и нас самих". Если так посмотреть, это для них был единственный путь.

 

В последние несколько лет наблюдается возрождение интереса к психоделикам. Что происходит?

Культура потихоньку начинает понимать, что (хотя правительство давным-давно прекратило исследования, журналы перестали принимать статьи, и финансирования исследований нет) молодые люди всё равно принимают психоделики. И эти молодые люди, по большей части, хорошо образованные, начинают соглашаться в том, что длившаяся десятилетия политика дезинформации не сработала так хорошо, как хотелось бы её авторам. Пришло новое поколение, многие в котором говорят: "Я сравнил собственный опыт с горой лжи, которой меня пичкали, и своему опыту я доверяю больше".

 

И теперь психоделики вновь выходят на свет. В каких контекстах они могут заслужить более хорошую репутацию в обществе?

Применение психоделических веществ следует рассматривать в двух контекстах. Это энтеогенный и психотерапевтический контексты. Энтеогенный говорит, что религия — это личное дело, и противодействие личным, внутренним событиям со стороны государства является преступлением против человечества. Это энтеогенный путь, который избрал я. Теперь я понимаю, что государство не просто закрыло моё исследование креативности. Оно сказало мне: "Ты не будешь практиковать свою религию, иначе мы посадим тебя за решётку".

Второй контекст - помогать людям улучшить свою жизнь, избавляя их от неврозов, психозов, фиксаций, перверсий и так далее. Это совсем другая область, и она должна принадлежать людям, которые оказывают терапевтическую помощь исторически.

Наверное, я стал более радикальным. Около 1830 года законы США позволяли кому угодно практиковать любой желаемый вид целительства и медицины. Если навредишь кому-то, придётся ответить, а если не навредишь, то отвечать не придётся. Хорошо иметь свободу помогать людям.

 

Что бы вы хотели сказать молодым людям о психоделиках?

Я бы прочёл им свою лекцию об установке, обстановке, веществе, ситтере, сессии и ситуации, которую можно обобщить так: если вы собираетесь принять психоделик, делайте это с теми, кого вы любите, желательно с теми, кто это делал до вас, и знайте, что мир может оказаться гораздо лучше, чем вы думали раньше. Помимо этого, я обычно говорю, что было бы ужасно круто узнать истину до начала работы с психоделиками. Пожалуй, многие знакомятся с психоделиками в слишком молодом возрасте. Из своих собственных исследований я понял, что психоделики берут твой жизненный опыт и делают из него компост для прорастания чего-то нового. Если компостировать нечего, то и пользы будет немного. Я всегда считал психоделики инструментом познания. Даже посреди психоделического опыта я порой начинал думать: "Что мне со всем этим делать?" В каком-то смысле я хотел поскорее завершить опыт и приступить к фазе усвоения и ассимиляции, так как психоделический опыт как таковой не был моей главной целью.

 

Как вы думаете, каким бы вы были без психоделиков?

Без психоделиков я был бы более невротичным и скучным. Я хорошо помню, каким был во время учёбы в Гарварде: простоватый, умненький, саркастичный, инфантильный и заносчивый. Фу! То есть, это всё было мило, но я бы себя точно не пригласил на ужин. Мой мир был очень маленьким, главными предметами гордости в нём был большой словарный запас и умеренно высокий коэффициент интеллекта, а души было так мало, что нечего даже зачерпнуть ложечкой, чтобы попробовать на вкус. Психоделики стали ключевым ресурсом, позволившим мне стать человеком.

 

Сменим немного тему: кому, по-вашему мнению, следует принять психоделики? Представим, что вы можете издать указ.

Я твёрдо уверен, что использование энтеогенов следует вернуть к модели управляемых отношений, как это было в каждой знакомой мне традиционной культуре. Идея, что надо идти и триповать со своими ровесниками, знающими не больше вас самих (идет ли речь о пятидесятилетнем, двадцатилетнем или двенадцатилетнем возрасте), ни в одной культуре себя не оправдывала, и в нашей явно тоже не работает. Так что, если бы я был царём духовного опыта и писал указ о свободе вероисповедания в США, я бы начал с пояснения, что свобода энтеогенной религии будет реализована аналогично свободе летать на личном самолёте. Вы не идёте и не садитесь сразу за штурвал. Сначала вы летаете с кем-то, кто разбирается лучше вас. Обученный пилот определяет, когда вы готовы к самостоятельным полётам.

 

Вы оптимистично настроены насчёт долгосрочных перспектив?

История энтеогенов показывает, что истина всегда доступна, и так или иначе люди будут открывать её в каждом поколении. У людей нескольких последних поколений было множество возможностей открыть истину, и они это сделали.

У истоков любой достойной духовной традиции есть некто, прорвавшийся в истинную реальность. Вернувшись в свои земные тела, такие люди задаются вопросом: "Как передать это другим?" Им как-то удалось это сделать, а потом вокруг них собралось множество людей, некоторые из которых говорили: "Я сделаю всю грязную работу: соберу встречи, принесу еду, буду следить за порядком".

И такие контролёры постепенно (они это любят) захватывают ситуацию. Первооснователь уходит из жизни, а контролёры начинают всё перекраивать под себя. Удобнее приносить еду по расписанию, в каждое воскресенье; удобнее, когда все знают, где надо сидеть; удобнее, когда контролёрам платят; ну и так далее. Так что всю духовную пищу, которую раздавал первооснователь, в итоге сжирают бюрократы. А без духовной пищи появляется то, что у нас называется "организованной" религией. Духовная потребность - потребность воссоединиться со своей истинной сущностью - невозможно подавлять, как и сексуальные желания. Но её выражение всегда, неизбежно (и, я бы сказал, без какого-то злого умысла) окостеневает. Окостенение ведёт к ещё большему окостенению.

Я жду, когда следующее психоделическое поколение скажет нам: "Вы, кучка старпёров, трясущихся над своими затёртыми журналами, ассоциациями и так называемыми исследованиями, разве не видите, что Бог повсюду вокруг!" И я хочу ответить им: "Гоните меня из дворца, вы победили! Ломайте стены, возвращайтесь к основам. Можете хоть застрелить меня, буду только благодарен. Но, пожалуйста, продолжите мою работу!"

Этот момент уже не за горами, и мне это нравится.

 

18. Положительные перспективы психоделиков.
Время осторожного ликования

 

Вещества для трансформации и откровений, открывающие путь свету, видениям и общению, которые мы называем "раскрывающие разум", были известны индейцам как лекарства: инструменты, подаренные человеку, чтобы он мог познавать и исцелять, видеть и говорить правду.

Генри Мунн, "Галлюциногены и шаманизм"

 

Для тех из нас, кто посвятил себя психоделикам, настала пора неожиданных перемен, пора осторожного ликования. После десятилетий зимы лёд начинает таять. Наступает оттепель и появляется надежда на легализацию; растёт религиозное, медицинское и психотерапевтическое использование психоделиков; продолжаются научные исследования; общество становится лояльнее.

Почему это происходит сейчас, после стольких лет? Возможно, то поколение, которое закрыло исследования, запретило личное использование и сажало людей в тюрьмы, теряет хватку. Следующее же поколение способно признать неэффективность драконовских запретов и смягчить их. Людям, которые не голосовали в спешке и невежестве за принятие существующих законов, проще увидеть их неадекватность и контрпродуктивность.

Хотя научное сообщество в первую очередь стремится восстановить терапевтическое применение, наиболее поразительные перемены пока произошли в сфере личного использования. ООН, похоже, оправляется от страха, вызванного излишествами шестидесятых, истерической реакцией американского правительства и навязывания Штатами аналогичной политики другим странам. Подобно тому, как ростки пробиваются через трещины в камне, разные страны начинают вырабатывать свои собственные правила.

Например, Гилберто Гил, министр культуры Бразилии, указывал на важность признания бразильской культуры посредством программы о национальном наследии и назвал церкви айяваски частью "религиозного многообразия, которое должно поддерживаться бразильской демократией". Признание использование айяваски "религиозным" позволило Бразилии ловко обойти международные обязательства по ограничению использования наркотиков.

Нидерланды давно смотрели на доступность некоторых психоделиков сквозь пальцы, хотя формальной легализации там пока не произошло. Португалия в 2001 году декриминализовала все наркотики и предложила лечение всем потребителям наркотиков, которые в этом нуждаются. Злопыхатели пророчили ужасные последствия, но реальные результаты оказались положительными: снизилась аддикция, снизилась социальная деградация, снизилась преступность, уменьшилось использование наркотиков в целом, люди стали чаще обращаться за помощью, были сэкономлены огромные средства, которые раньше тратились на карательные меры. В Мексике в 2009 году стали легальны в небольших количествах прежде запрещённые вещества. Это было сделано отчасти ради высвобождения ресурсов для борьбы с преступными наркокартелями. Так как нелегальные аддиктивные наркотики (в том числе кокаин, героин и их производные) производятся преимущественно для американского рынка, теперь силы брошены на борьбу с контрабандой. Чешская республика смягчила свои законы, и теперь многие психоделические растения можно законно хранить и выращивать. Смягчились также и законы о хранении небольших количеств синтетических веществ наподобие МДМА.

Причиной всех этих реформ стало понимание следующих реалий:

1. Психоделики не вызывают и никогда не вызывали аддикции.

2. Некоторые вещества, в отличие от сигарет, никого не убивают.

3. Запреты на вещества провоцируют преступность и насилие. Это правило работало во времена сухого закона двадцатых годов в США и работает для любого запрещенного вещества, на которое есть спрос. Мы забыли, как подскочил алкоголизм и преступность в результате сухого закона. Саймон Лоувиш писал: "На Таймс Сквер между 34 и 52 улицами было 2500 нелегальных баров, хотя до сухого закона было только 300 салунов. Количество "точек" во всей стране оценивалось в три миллиона, тогда как до сухого закона было всего 177 тысяч кафе. Иными словами, умеренно пьющую нацию превратили в нацию обсессивных алкоголиков, отдающих деньги преступникам, создавая огромный чёрный рынок. Экономические последствия этого будут ощущаться ещё не одно десятилетия".

При отмене уголовных наказаний за безобидные или хотя бы неаддиктивные вещества их использование снижается - по крайней мере, так было в Голландии и Португалии, потому что других данных пока нет. Аналогичную статистику можно увидеть в некоторых штатах: легализация медицинской марихуаны не приводит к повышению её общего потребления, хотя противники новых законов предрекали другой исход.

Другая категория стран не изменила свои законы, но через суд признала, что их конституции утверждают право экспериментировать с сознанием в частном порядке. Высшие суды Бразилии и Аргентины решили, что государство не вправе отнимать у людей право на самостоятельное использование веществ, пока это использование не ведёт к социально неприемлемому или преступному поведению.

В третью категорию стран, пока не определившихся с дальнейшим направлением, входит США. В США суровые законы, не различающие марихуану, психоделики и аддиктивные наркотики, привели к переполнению тюрем, расцвету международной преступной деятельности, повреждению экономики стран, производящих нелегальные вещества для американского рынка, а также к ухудшению репутации правительства, неспособного справиться с ситуацией. На правоприменительную практику в этой области ежегодно тратятся миллиарды долларов. И хотя Вашингтон отказывается менять свою политику, штаты один за другим разрешают людям использовать марихуану в лекарственных целях.

До избрания Обамы федеральное правительство делало всё возможное для подавления этих перемен и возврата криминализации всех потребителей марихуаны. Показателем неудовлетворённого спроса на легальное медицинское использование марихуаны является тот факт, что в течение нескольких недель после решения правительства отменить бойкот на медицинскую марихуану в одном только Лос Анжелесе открылось восемьсот марихуанных диспансеров (данное количество превышает число банков и школ в городе). Тренд легализации продолжает расти, так как становится всё очевиднее, что использование марихуаны не ведёт к насилию или преступному поведению. Как реформаторы, так и широкая публика, не пропустили мимо внимания тот факт, что последние три президента сообщали о курении марихуаны в некоторые моменты жизни. Марихуана не является психоделиком, но она изменяет сознание и исторически использовалась в духовных и терапевтических целях. Изменение её статуса даёт надежду на прекращение демонизации других растений и веществ, изменяющих сознание.

В 2010 нескольких штатах (не только в Калифорнии, но и Неваде и Флориде) были попытки добиться права голосовать за декриминализацию или легализацию марихуаны. В Калифорнии эти попытки были успешными, и "Предложение 19" появилось в бюллетенях. Главным аргументом в Калифорнии было то, что производство марихуаны, являясь одной из главных отраслей в штате, не облагается налогами и что запреты оказались дорогими и неэффективными. Идея в том, чтобы вместо бессмысленного слива денег начать их зарабатывать. Предложение легализует хранение марихуаны в количестве до одной унции, разрешает засаживать в личных целях не более 25 квадратных футов, запрещает продавать марихуану несовершеннолетним и курить в общественных местах. Вопросы контроля и налогообложения остаются за местными органами.

Предложение было отвергнуто 54 процентами против 46. Инициативы по медицинской марихуане в Орегоне и Южной Дакоте также провалились. Причины поражения в Калифорнии были чисто демографическими. В голосовании принимало участие гораздо меньше молодёжи, чем в 2008. Чем старше участники, тем менее вероятно, что они проголосуют за реформу.

Было несколько судебных процессов и насчёт связи между психоделиками и свободой вероисповедания. В других штатах суды признали, что религиозные группы, использующие айяваску как главное таинство, могут практиковать свою религию, не боясь тюремных сроков. Такие процессы являются большим шагом для восстановления свободы вероисповедания и для использования других психоделиков в других течениях.

Начался пересмотр даже бессмысленного запрета культивации конопли, как будто она является марихуаной - это как сравнивать рутбир с пивом марки Coors. На рынке теперь доступны импортные товары из конопли, в том числе и пищевые. Штат Вашингтон, следуя примеру Канады и десятка других стран, разрешил выращивание, сбор и продажу конопли. Безумие в процессе разработки законов если и не побеждено окончательно, то хотя бы дало трещину.

Легализация и налогообложение марихуаны привело бы к сильному уменьшению бюджета и штата организаций по контролю наркотиков (как и их авторитета). Так что от правоприменительных организаций, частных тюрем и тюремных охранников, чей заработок и даже существование зависят от строгих запретов и долгих тюремных сроков, последовал ответный удар (не остались в стороне и производители табака и алкоголя). Многие отделы полиции, например, зависят от конфискации денег и имущества при арестах, связанных с наркотиками, и они будут отстаивать главный источник своих доходов. Например, аресты в Лос Анжелесе в 2008 году принесли 7,709,335 долларов; в Сан Фран