Новые черты художественной жизни

Художественная жизнь послефевральских месяцев обращала на себя внимание одной особенностью, присущей, {113} как тогда говорили, «переживаемому моменту».

Наряду с традиционными формами существования искусства (станковое — в выставочных залах, театрально-декорационное — на сцене) в это время возникают иные формы его жизни. Искусство появляется на улицах и площадях городов, обращаясь, правда, не всегда умелыми и совершенными средствами выразительности (его авторами были не только профессиональные, но и самодеятельные художники) уже не только к постоянным посетителям вернисажей и премьер, но и к более широкой аудитории.

Изобразительное и театрально-декорационное искусство начинает принимать участие в общественной жизни, откликаясь на события времени.

Подобное стремление к расширению общественного адреса наблюдалось в определенной степени также и в выставочной и театральной деятельности ряда мастеров, стремившихся средствами искусства рассказать о свершившихся переменах в стране.

Среди первых таких опытов назовем, например, «живые картины» — театрализованные представления, осуществленные К. Коровиным {114} 13 марта 1917 года в Большом и Малом театрах.

В печати тех лет сохранился рассказ об этом событии. В Малом театре занавес поднялся под звуки «Марсельезы». Декорация на сцене изображала лазурное небо с ярко горящим солнцем. Под солнцем — женщина в русском костюме, с разорванными кандалами.

Это «Освобожденная Россия», которую изображала А. Яблочкина.

У ног «Освобожденной России» — лейтенант П. Шмидт. Вокруг нее — плеяда писателей: Пушкин, Грибоедов, Лермонтов, Гоголь, Некрасов, Достоевский, Толстой, Добролюбов, Чернышевский, Белинский, Писарев.

Здесь же «сидит, скрестив руки, Бакунин, стоит Петрашевский, опустив голову, глубокую думу думает Шевченко, в черном платье Перовская, а вокруг них изможденные лица в серых арестантских халатах <…> Дальше в мундирах александровских времен — декабристы и среди них — княгиня Волконская, княгиня Трубецкая. Дальше — студенты, крестьяне, солдаты, матросы, рабочие, представители всех классов и народностей России <…> Теперь они победно поют “Марсельезу”. Впереди этой живой картины {115} стоит комиссар московских государственных театров князь А. И. Сумбатов. Публика рукоплещет. У многих на глазах слезы»[cccviii], — так описывал впечатление от одной из виденных живых картин московский журналист.

Аналогичная живая картина была поставлена и в Большом театре.

Несмотря на новое содержание, функционирование искусства происходит еще в рамках традиционного театрального представления.

Сохраняют свой традиционный облик и выставки после Февраля, однако новым в них было стремление художников обозначить их общественное назначение. Именно поэтому ряд выставок и аукционов в Москве и Петрограде художники посвятили «борцам за свободу».

Так, например, 26 марта, после закрытия в Петрограде 45‑й выставки Товарищества передвижников, художники (среди них были Н. Дубовской, В. Маковский, И. Репин и другие) устроили аукцион произведений в пользу освобожденных революцией политических заключенных.

Вслед за тем аналогичный аукцион был устроен и в Москве. 15 апреля 1917 года К. Коровин, А. Лентулов, И. Машков, А. Моравов, {116} Л. Пастернак, П. Павлинов, П. Эттингер опубликовали «Обращение ко всем художникам», где говорилось: «Товарищи! Политические возвращаются с востока и запада. Число их ежедневно растет и превышает десятки тысяч. Заслуги их перед Россией громко и красноречиво говорят за себя, не требуя разъяснений». И далее авторы обращения писали о необходимости оказать политкаторжанам помощь, «достойную их подвига», для чего «Совет художественных организаций г. Москвы» просил художников пожертвовать свои работы на выставку-аукцион. 23 апреля такая выставка состоялась, и на ней были представлены произведения А. Архипова, И. Бродского, В. Бакшеева, А. Васнецова, И. Грабаря, Н. Касаткина, К. Коровина, П. Кузнецова, А. Лентулова, С. Малютина, И. Нивинского, В. Поленова и многих других художников[cccix]. Еще одну выставку, чей сбор также предназначался в пользу политических заключенных, получивших освобождение, устроил в Петрограде художник Н. Верхотуров-Сибиряк. Он показал выставку живописных портретов «первых борцов за свободу», где среди изображенных были и В. Фигнер, и П. Кропоткин, и даже И. Репин. Помимо тематического, эта выставка для современников никакого интереса не имела, и известный петроградский критик А. Ростиславов писал о ней, как о выставке, демонстрировавшей «двадцать слабых дилетантских портретов»[cccx].

Вместе с тем сам факт возникновения подобных выставок небезынтересен — они свидетельствовали о самых первых шагах, сделанных художниками в поисках нового общественного назначения своего искусства и новой аудитории.

Именно об этом говорило, например, объявление скульптора И. Шадра, помещенное в газете: «Гражданам, желающим видеть эскизы проекта “Памятника "Мировому страданию"”. Осматривать эскизы проекта художника И. Д. Иванова можно в среду<…> во временном помещении редакции <…> Объяснения будет давать сам автор»[cccxi].

{117} Новые черты художественной жизни сказались и в том, что в это время ряд учреждений, организаций и обществ пытаются организовать всероссийские конкурсы на создание произведений, которые бы имели общественное назначение и воплощали идеи революционного характера.

Одни такие конкурсы были посвящены созданию живописных произведений. В Петрограде, например, Академия художеств объявила конкурс на создание картины, изображающей Петроград в дни русской революции[cccxii], а в Москве Совет рабочих депутатов обнародовал в печати предложение моряков одного из кораблей Черноморского флота написать для них картину «Свобода России»[cccxiii].

Другие конкурсы предполагали создание скульптурных памятников.

7 апреля было опубликовано постановление от имени Временного правительства «воздвигнуть в Петрограде на средства государства памятник всем героям-борцам за свободу России, павшим жертвою в этой борьбе»[cccxiv]. Программа, выработанная Обществом архитекторов-художников по поручению Исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов, предполагала, чтобы первоначальное убранство могил жертв революции, похороненных 23 марта на Марсовом поле, носило «простой характер, без каких-либо монументальных сооружений»[cccxv]. В дальнейшем в результате конкурса, проведенного на памятник, как известно, возникло решение более сложное, носившее монументальный характер.

Тогда же, весной, появились в печати сообщения о том, что в Петрограде {118} «Общество памяти декабристов», в составе которого были художники В. Беклемишев, В. Матэ, И. Репин, ставит своей целью «организовать конкурс на постановку памятника декабристам»[cccxvi], а в Москве общественные организации обсуждали вопрос о возможности создания памятника жертвам революции 1905 года[cccxvii].

Судьба большинства конкурсов на создание как живописных картин, так и скульптурных памятников неизвестна, и скорее всего они не были осуществлены, тем более что дальнейшие события летне-осенних месяцев в России едва ли могли поддержать в художниках энтузиазм для осуществления указанных тем.

Единственным, увенчавшимся конкретным результатом, был конкурс по временному убранству могил героев на Марсовом поле, в котором среди одиннадцати проектов после окончательного обсуждения 18 мая лучшим был признан проект Л. Руднева «Готовые камни».

Скромные ступенчатые пирамиды из гранитных камней, оставшихся от старой набережной (поэтому проект назывался «Готовые камни»), должны были венчать братские могилы. Работа по строительству комплекса, начатая в 1917 году, как известно, была завершена уже в советское время.

В связи с решением этого комплекса укажем также на работу В. Щуко «Революция», являющуюся, по-видимому, эскизом постоянного памятника жертвам революции на Марсовом поле (Л. Руднев стремился осуществить задачу «временной обработки», как было предусмотрено программой конкурса): романтическое выражение архитектурной фантазии с обелисками, жертвенником, арками и грандиозным людским потоком, направляющимся к величественному зданию — пантеону[cccxviii].

Реальный успех данного конкурса и внимание к нему художников объяснимы: похороны жертв революции явились одним из наиболее волнующих событий весенних месяцев и произвели неизгладимое впечатление на современников.

«Весь город вышел на улицы проводить погибших борцов за свободу, — рассказывала А. Остроумова-Лебедева, — произошли грандиозные демонстрации. Много часов мы пробыли на улицах. Я все время рисовала среди толпы, движущейся бесконечным потоком. Сделала семь подкрашенных рисунков»[cccxix].

Все делегации Петрограда, пришедшие на Марсово поле отдать последние почести героям революции, появлялись со знаменами, специально приготовленными, для этого дня. «В воздухе колыхались сотни причудливых знамен, красных, черных, белых с эмблематическими рисунками и надписями»[cccxx] — и эта небывалая картина выражения народных чувств также поражала очевидцев.

«Я видел, — вспоминал Л. Руднев о возникновении у него замысла будущего памятника, — как тысячи пролетариев, проходя, прощались {119} со своими товарищами, и каждая организация, каждый завод оставляли свои знамена, втыкая их в землю»[cccxxi].

В этом громадном острове разноцветных знамен, возникшем на Марсовом поле возле могил, одно из центральных мест занимало знамя художников, изготовленное студентами Академии художеств и признанное лучшим. На нем был нарисован Прометей, разрывающий цепи. «У ног Прометея черный орел, в которого освобожденный вцепился руками и давит беспощадно. В стороне от орла валяется корона»[cccxxii].

Таких знамен с рисунками было немало. В газетных отчетах упоминались сюжеты: «символическое изображение России в виде женщины, поддерживаемой солдатом и рабочим», «заря восходящей свободы», «кузнец у наковальни кует народное счастье», «двое рабочих держат в руках зеленую ветвь мира» и др.

Аналогичное стремление к декоративному убранству колонн демонстрантов, желание украсить знамена, плакаты рисунками аллегорического характера, выражающими для современников новое содержание, в еще большей степени получило воплощение во время празднования Международного дня труда 1 Мая.

В этот день Марсово поле, декорированное огромными плакатами, вновь было в центре внимания петроградцев. «Густой сплошной черный лес под ярко-красным куполом — так издали выглядит Марсово поле в день красного праздника. Знамена, плакаты, штандарты образуют этот купол, нависший над головами черной массы», — рассказывал {120} о своем впечатлении журналист М. Левидов[cccxxiii].

Другой журналист сообщал: «Праздник принял всеобщий характер. Даже на правительственных зданиях красовались плакаты и надписи, совершенно не соответствующие этим почтенным местам: “Да здравствует Интернационал”, “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!” Над всеми официальными местами развевались красные знамена»[cccxxiv].

На зданиях Дворцовой площади были развешаны белые полотнища с красными кантами и надписями, на Александринском театре — плакаты, знамена — «яркие красные пятна на унылом желтом фоне»[cccxxv], — город к празднику преобразился. Заведовал в Петрограде декоративной частью рабочего празднества Л. Руднев, являвшийся архитектором Исполкома Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов.

Не менее торжественно была украшена Москва, где праздник организован был Московским Советом рабочих и солдатских депутатов: «большинство вокзалов, все мастерские и многие из других служебных помещений <…> были богато декорированы красной материей, флагами, зеленью»[cccxxvi].

Особенно обильно декорированы были колонны демонстрантов в обоих городах. Как и во время похорон жертв революции, ведущая роль в декоративном убранстве демонстрантов принадлежала знаменам. Рабочие каждого предприятия, каждой организации вышли на праздник со своими стягами, украшенными текстами и рисунками.

Здесь были знамена, отображающие цеховую принадлежность демонстрантов (повара несли знамя с изображением повара, горничной и лакея, а дворники шли с плакатом, на котором был нарисован человек с метлой), а также знамена, запечатлевшие падение старого строя (рабочие кожевенного союза вышли со знаменем, на котором был изображен Георгий Победоносец, поражающий дракона-царя) и напоминавшие о революции 1905 – 1907 годов (представители союза деревообделочников несли знамя с портретом П. Шмидта[cccxxvii]).

Ряд знамен и плакатов были с политическими лозунгами большевиков. На огромном бархатном знамени малинового цвета, принадлежащем социал-демократической партии, были вышиты золотом и серебром слова «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»[cccxxviii]. Другой актуальный для того времени лозунг — «Мир без аннексий и контрибуций» — получил отражение в рисунке на одном из стягов, где была изображена «целая картина: поле, освещенное лучами восходящего солнца, и пахарь за сохой»[cccxxix].

Известно также, что рабочие Выборгского района Петрограда вышли на демонстрацию с портретом Карла Маркса («апостола» пролетариата, как его тогда нередко называли[cccxxx]), что на одном из автомобилей, сопровождавших колонны демонстрантов и украшенных гигантскими {121} флагами, было огромное красное знамя с изображением Карла Маркса и надписью «Газета “Правда”»[cccxxxi]. Принимали участие в демонстрации и ряженые, которые в «живых картинах» отображали события и лозунги времени. Так, например, одна группа рабочих петроградского трубочного завода была одета в национальные костюмы народов, населяющих Россию («Да здравствует братство народов!»), а другая группа ряженых, в костюмах и гримах, изображала бывший царствующий дом[cccxxxii].

Осознание важности первого праздника труда, который даже такая более чем умеренная газета, как «Московские ведомости», назвала смотром «всех народных революционных сил»[cccxxxiii], сказалось и в необычном наряде демонстрантов, специально приготовленном для этого дня. У многих девушек-работниц, например, головы были повязаны красными шарфами, а распорядительницы были одеты в красные юбки. В особые костюмы и головные уборы из белой и красной материи были наряжены работницы Невского завода[cccxxxiv].

Подобного грандиозного зрелища и такого выхода искусства на улицу современники не знали ранее.

{122} Изобразительное искусство (прежде всего), может быть, впервые стало выполнять в таком масштабе новые для себя функции агитационного характера.

Впервые также при подготовке похорон жертв революции и празднования 1 Мая соединились усилия как самодеятельных художников из рабочей среды, так и художников профессиональных, преимущественное число которых составляла учащаяся молодежь.

А. Н. Самохвалов, учившийся в 1917 году в Академии художеств, вспоминал о послефевральском времени: «Революция потребовала лозунгов, знаков, плакатов. Потребовала та подлинно революционная часть масс, которая считала необходимым свершение социалистической революции. К нам в Академию являлись рабочие с заводов и фабрик и приносили тексты лозунгов и красную материю. Мы писали эти лозунги, стараясь украсить их эмблемами производства: наковальнями, шестернями, молотами, серпами и так далее»[cccxxxv].

Символы рабочей профессии, действительно, являлись частым элементом декоративного оформления знамен. Примером тому может служить знамя профессионального союза петроградских металлистов, на котором изображен был рабочий, стоящий у колеса машины. Текст гласил: «В единении сила. Энергия первый рычаг в промышленности»[cccxxxvi].

Нередко на знаменах помещались рисунки, отражавшие новую демократическую ситуацию послефевральского времени. На знамени трубной мастерской Ижорского завода самодеятельный художник нарисовал молодую женщину (Россию), протягивающую к солнцу руки с разорванными кандалами. Рядом — рабочий и солдат пожимают друг другу руки, приветствуя свое освобождение. У их ног, олицетворяя поверженный царизм, — мертвый дракон, возле которого в беспорядке разбросаны символы царской власти: корона, держава, скипетр. Поперек знамени текст: «Да здравствует демократическая революция и 8‑часовой рабочий день!».

На другом знамени, принадлежащем рабочим железнодорожного Путиловского завода (рисунок исполнен явно профессиональными силами), была изображена Свобода — женщина в белой тунике, стоящая на земном шаре с пальмовой веткой в одной руке, с зажженным факелом в другой. И текст: «Да здравствует Интернационал!»

Кроме того, в оформлении колонн демонстрантов использовались порой и «малые формы» декоративного убранства. Так, к первомайскому празднику 1917 года РСДРП выпустила жетоны с изображением лейтенанта П. Шмидта (печать по ткани) и текстом: «1 мая 1917. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».

Создавая декоративное убранство демонстраций и новую эмблематику, новые решения знамен и плакатов, новые костюмированные {124} композиции «живых картин» и оформляя здания городов, художники, большую часть которых, по-видимому, составляли учащиеся учебных заведений, а также безвестные любители, выполняли совершенно новую для себя коллективную работу, обращенную к массовому зрителю.

Такая совместная работа, совершаемая порой еще очень робко и неумело, дававшая часто очень наивные по форме результаты, начинала постепенно становиться частью художественной жизни.

Эти новые черты отмечал, например, в своих записях Александр Блок.

«Идет по улице большой серый грузовик, — отмечал он 28 мая 1917 года, — на нем стоят суровые матросы и рабочие под красным знаменем РСДРП (золотом). Или такой же разукрашенный, на нем солдаты, матросы, офицеры, женщины, одушевленные, красивые. Это социалистический блок»[cccxxxvii].

Другая запись Блока относится уже к летнему времени, когда с 3 по 24 июня в Петрограде состоялся I Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. Поэт описывал оформление интерьера зала в бывшем кадетском корпусе на 1‑й линии Васильевского острова, где проходило заседание: «На том месте, где [ранее] торчал царский портрет — очень красивые ленты (они на всех стенах и люстрах) и рисунок двух фигур — одной воинственной, а другой более мирной и подпись через поле — “Съезд Советов рабочих и солдатских депутатов”»[cccxxxviii].

Те же черты участия искусства в общественной жизни можно отметить во время проведения июньской демонстрации в Петрограде, собравшей около пятисот тысяч человек, пришедших со знаменами (на одном из них рабочий-большевик П. Лоторев изобразил Карла Маркса[cccxxxix]), плакатами, лозунгами («Вся власть Советам», «Хлеба, мира, свободы» и др.) выразить доверие партии большевиков.

Профессиональные художники Петрограда и Москвы в это время не остались безучастными к работе {125} над оформлением празднеств, но их выход на улицы города был ограниченным и не всегда успешным.

Наиболее активно они принимали участие в оформлении празднеств, посвященных уже упоминавшемуся «Займу свободы», которые проводились в обоих городах. Захваченные шовинистической и милитаристской пропагандой Временного правительства, не очень четко разбираясь в политическом значении «Займа», художники день агитации населения на «Заем свободы» в Москве рассматривали как «праздник революции»[cccxl], а в Петрограде — как «день художника»[cccxli], полагая, что «дан прекрасный повод показать, что мы, художники России, еще способны на живое яркое творчество, среди того уныния и развала, которые обнимают всю Россию»[cccxlii].

В Москве «праздник революции», как его называл П. Кузнецов, был устроен на ипподроме, где он вместе с А. Кравченко, М. Яковлевым[cccxliii] и другими художниками написали «красивые панно, иллюстрирующие события революции, и плакаты, картины, и ярко разукрашенные эстрады, буфеты, рестораны, киоски»[cccxliv].

{126} В Петрограде аналогичное празднество было задумано более грандиозно и торжественно. Инициатор проведения Дня художника — «Союз деятелей искусств» в приглашении писал: «Художники, поэты, музыканты вынесут свое творчество, поднимут ваш дух <…> день займа должен являться днем отдыха от подавляющих в последнее время настроении и уныния»[cccxlv].

Плакат, исполненный к этому случаю Н. Герардовым[cccxlvi], объяснял и смысл праздника («Заем свободы») и снова напоминал о назначении займа: «Для наступления нужны снаряды, а для снарядов деньги».

Газеты сохранили любопытное описание этого инспирированного Временным правительством выступления деятелей искусства, состоявшегося 25 мая.

«Сотни разукрашенных автомобилей и экипажей подвозят деятелей искусства, которые затем рассыпаются по всему городу для агитации в пользу “Займа свободы”.

Около 2‑х часов все группы деятелей искусства соединились вместе и продефилировали мимо Мариинского дворца, где заседало Временное правительство.

<…> Затем экипажи: И. Е. Репина — богато разукрашенные цветами и председателя “Союза деятелей искусств” А. И. Таманова. За ними едут Леонид Андреев и Сологуб.

<…> В заключение шествия следуют автомобили от российских художественных обществ и организаций: “Мир искусства”, футуристов, кубистов и др.

Перед зданием Мариинского дворца возведен больших размеров деревянный помост <…> разукрашенный плакатами и рисунками <…>.

На Невском, у Исаакиевского собора воспитанники Академии художеств выставили на платформу грузового автомобиля три огромные статуи <…>»[cccxlvii].

Эти статуи были выполнены В. Лишевым, Г. Малышевым и другими скульпторами из временных материалов (гипс на деревянном каркасе). Группа, как тогда это было принято, была сугубо аллегорической и изображала «Россию в виде бегущей женщины, прижимающей к груди ребенка — свободу, которую хочет вырвать у нее германец. К сожалению, фигура подкравшегося немца во время перевоза статуи совсем развалилась и только временно демонстрировалась на привозившем ее автомобиле»[cccxlviii].

Кроме того, из другой газеты известно, что процессию из грузовиков и экипажей, принимавшую участие в поездке по городу, декорировали художники, и все это также несколько напоминало уже названные «живые картины».

Здесь почему-то были и «дочь Минина» — маленькая девочка с двумя няньками «в строго выдержанных старинных костюмах», и рыцари с алебардами, и герольды с фанфарами, и детский автомобиль, «покрытый коврами», и другой — покрытый «изображениями солнца <…>»[cccxlix].

Александр Бенуа, являвшийся свидетелем этого празднества, в {127} статье «Искусство и улица», подытоживая работу профессиональных художников в оформлении его, писал: «Все свелось к плохо сколоченным и украшенным пестрым малеванием нескольким поездам грузовиков, украшенных рвавшимися на ветру бумажонками и платочками»[cccl].

Вспоминая ранее состоявшиеся день похорон жертв революции на Марсовом поле и празднование 1 Мая, Бенуа замечал, что тогда «высокое художество воздержалось от улицы, а улица все же жила художественной жизнью. А вот теперь высокое художество вышло на улицу — и получился конфуз»[cccli].

Несмотря на горькие и справедливые слова Бенуа, сама по себе тенденция вынести «художественное мастерство на улицу» представляется знаменательной. Она говорила и о попытке профессионального искусства обрести новую широкую аудиторию, и о том, что мастера к этому еще не были готовы.