Дом Фалькона, улица Байлен, Севилья, вторник, 19 сентября 2006 года, 12.00

 

Мир, проснувшись, шумел и громыхал вокруг, а они все продолжали спать. Лишь в полдень звонок мобильника Фалькона проломил щелку в панцире их полного оцепенения. Фалькон вернулся словно из комы, из странного мира фантазий, чьи диковинные образы вдруг умалились, сведясь к скучной повседневности.

– Что, поздно лег? – спросил Рамирес.

– Можно и так сказать, – отвечал Фалькон, отдуваясь и чувствуя, как неровно колотится сердце. – Что нового?

– Мне в пол‑одиннадцатого позвонил Перес. Из Трес‑Миль. Он туда с одним парнем из наркоотдела по следам Пуэрты отправился. Нашли его в каком‑то пустом подвале и еще с воткнутым в руку шприцем. Передоз. Я велел ему тебя не беспокоить, а заняться этим самому.

Фалькон потер себе лицо, словно пытаясь втереть в себя ощущение реальности.

– Он перезвонил мне опять десять минут назад, – продолжал Рамирес, – кое‑что разведав и переговорив в отделе. Помнишь Хулию Вальдес, подружку Калеки, что вчера шлепнули в его квартире? Так раньше она с Карлосом Пуэртой была. Они и работали вместе – она танцевала фламенко, он пел. В июне они расстались – она перешла к их поставщику. Поближе к источнику, так сказать.

– Значит, есть смысл говорить о самоубийстве? – спросил Фалькон, еще не вполне усвоив информацию. – Что, он так тяжело переживал разрыв?

– Очень тяжело. Покатился по наклонной дорожке, – отвечал Рамирес. – Его дружки‑наркоманы говорят, что у него оставались деньги от контракта с какой‑то звукозаписывающей фирмой, так он их все спустил. К тому времени, как ты и Тирадо его допрашивали, он был после трехмесячного загула.

– Сколько же денег у него было? – удивился Фалькон. – Трехмесячный загул больших денег стоит.

– Правильный вывод, – сказал Рамирес. – Мне почему‑то кажется, что мы еще не всё знаем о Пуэрте.

Согласившись с ним, Фалькон заверил его, что приедет на службу как можно раньше. Разговор был окончен, после чего Консуэло позвонила сестре и поговорила с сыновьями, Рикардо и Матиасом, сказала, что вернется через час. Новостей не было.

Завтракали они в оцепенелом молчании, словно соединенные внесловесным контактом роботы. На ней были его рубашка и трусы. Они ели тосты на зеленом оливковом масле с приправой из свежих томатов и тонко нарезанные ломтики jamon^[19] и пили из маленьких чашечек черный, как битум, кофе. В патио ярко светило солнце, вода в бассейне у фонтана была гладкой, как стекло, птички порхали между колоннами. Но уделить завтраку больше двадцати минут они не могли.

В ветровом стекле машины, как на киноэкране, мелькала хроника городской повседневности, и все это – и эти люди, и их занятия – казалось таким скучным, что трудно было поверить, что к этому и сводится жизнь. Как, и больше ничего нет, кроме хождения за покупками, в парикмахерскую или покраски дверей? Быть того не может!

– Как будто все это нам приснилось и ничего и не было, – сказала Консуэло.

– Было, – сказал он, беря ее за руку.

– И что теперь?

– Мне надо все обдумать и решить, в чем я ошибся, – сказал Фалькон. – Восстановить весь ход моих умозаключений, чтобы понять, где произошел сбой.

– Но что мне сказать инспектору Тирадо?

– Пусть продолжает делать то, что он делает, – сказал Фалькон. – Он будет действовать по‑своему, на свой страх и риск. У него не меньше шансов добиться успеха, чем у нас.

– Может быть, он слишком зациклился на русских.

– В этом я постараюсь его направить.

Свернув с проспекта Канзас‑Сити, они въехали в Санта‑Клару, к дому Консуэло.

– И все‑таки я не перестаю думать о том, что погубила тебя.

– Ты уже говорила мне это ночью, а я сказал тебе на это…

– Ты пошел на преступление ради меня, – продолжала она. – Я заставила тебя вступить в сговор с гангстерами и соучаствовать в скверном деле, расследовать которое – твой служебный долг, за что ты деньги получаешь! Не могу передать тебе, до чего я…

– Мы с Франсиско Фальконом часто играли в шахматы, – сказал он. – Помнится, однажды он загнал меня в ситуацию, когда единственный ход, который я был в состоянии сделать, мог только еще больше ухудшить мое положение, а когда я сделал этот ход, его ответный ход мог означать для меня лишь необходимость нового губительного хода. И так оно и шло, пока он не поставил мне неизбежный мат. Когда я сделал ошибку, решив, что Дарио находится у тех русских, я тем самым втянул нас обоих в целую серию неотвратимых и ошибочных ходов. Не ты меня погубила. Погубил себя я сам своей близорукостью. Я запаниковал, потому что…

– Потому что Дарио значит для тебя почти столько же, сколько для меня, – сказала Консуэло. – А еще, я думаю, потому что все это напомнило тебе ту ужасную историю с Артуро, сыном Рауля. Ведь это тогда я влюбилась в тебя, четыре года назад, когда мы то и дело спрашивали друг друга: «Что же случилось с мальчиком?» Вот еще и поэтому ты так все воспринял – что к тебе словно вернулся весь тот ужас.

Фалькон затормозил. Машина встала посреди дороги. Невидящим взглядом он уставился вдаль, туда, куда уходила тенистая улица, где жила Консуэло.

– Как мог я это забыть? – пробормотал он. – Как могло случиться, что я упустил такое?

Шедшая сзади машина тоже встала, и, когда водитель понял, что из их машины никто не собирается выходить, он нетерпеливо засигналил, и Фалькон продолжил путь.

– Это случилось, когда я был на площади Сан‑Лоренсо, – сказал он. – Как раз перед тем, как мы встретились в баре «Ла‑Эслава». Голос в телефоне предупредил меня, что должно что‑то произойти и будет это из‑за меня. И что я это пойму, потому что вспомню. Но никаких переговоров и никакой торговли тут быть не может, потому что больше они звонить не станут.

– Вспомнишь? – повторила она. – Что же, по‑твоему, они хотели сказать на этот раз?

– Не могу утверждать, что я много думал над этим, – сказал Фалькон. – Ведь это был всего лишь очередной звонок с угрозами. А я их получал немало.

– В тот вечер ты еще и уезжал куда‑то.

– В Мадрид. На поезде. Туда мне и звонили и посоветовали не совать нос в чужие дела.

– А по каким делам ты ездил в Мадрид?

– По делам… делам, связанным с моей работой, – запнувшись, проговорил он. – …И еще по другому делу.

– Тому же самому, по которому ты летал в Лондон, когда похитили Дарио?

– Совершенно верно. Я подумал, что этот звонок в поезде я получил потому, что занимался Марисой Морено, хотел заставить ее заговорить. Потому, вернувшись в Севилью, я сразу же, до встречи с тобой, отправился опять к ней – дескать, пускай не думают, что я испугался звонков. Я даже сказал ей, что жду звонка от ее сообщников. И когда раздался тот звонок, заставший меня на площади Сан‑Лоренсо, я не придал ему значения. Но автоматически связал его с Марисой.

– Но это не были люди от Марисы.

– А отправившись в Лондон, я не послушался их рекомендации не совать нос в их дело.

– Кто же эти «они»?

– Точно не знаю, – сказал Фалькон. – Дай мне, пожалуйста, свой мобильник.

– Но причину похищения Дарио ты знаешь?

– Я думаю, – сказал Фалькон, набирая текст сообщения Якобу, – что это сделали для того, чтобы отвлечь меня чем‑то другим.

– Ты объясняешь, ничего не объясняя, Хавьер.

– Потому что иначе не могу, – сказал он, посылая сообщение со следующим текстом:

 

Надо поговорить. Позвони. X.

 

– Но ты догадываешься, кто мог бы его похитить? – спросила Консуэло.

– Я не вполне уверен в том, что знаю непосредственных исполнителей, но от какой группы мог исходить приказ, я знаю.

– И кто же это? – Обеими руками Консуэло обхватила его голову и повернула к себе. – Ты не хочешь говорить мне это, Хавьер, да? Но что может быть ужаснее русской мафии?

– На этот раз я собираюсь воспользоваться своими умственными способностями и связями с разведкой, – сказал Фалькон. – Не хочу дважды делать одну и ту же ошибку.

 

Ползя по проспекту Канзас‑Сити, он искал телефон‑автомат. Жара стояла удушающая. Теперь он был один. В ответном сообщении от Якоба говорилось, что он остановился в гостинице в Марбелье, и указывался испанский номер мобильника, по которому можно звонить. Отчаявшись найти автомат на улице, Фалькон направился на вокзал.

– Каким образом тебя занесло в Марбелью? – спросил Фалькон.

– Я здесь по делу. По швейному, – отвечал Якоб. – Здесь проходит показ мод, небольшой, но мне он всегда дает заказы для фабрики.

– Абдулла с тобой?

– Нет, я его в Лондоне оставил. Он собирается обратно в Рабат, – сказал Якоб. – Но к чему все эти вопросы?

– События получили продолжение. Надо поговорить с глазу на глаз.

– Не знаю, смогу ли проделать весь путь до Севильи, – сказал Якоб. – Ведь это три часа в машине.

– А как насчет того, чтобы встретиться на полпути?

– Я сейчас еду в Малагу.

– Можешь до Осуны добраться? – спросил Фалькон. – От Малаги она примерно в ста пятидесяти километрах.

– Когда встретимся?

– Об этом я тебе отдельно позвоню. Я еще на работе не был.

 

Отъезжая от вокзала, он прочитал сообщение: Марк Флауэрс предлагал встретиться в их обычном месте. Фалькон спешил на работу, но реку ему, так или иначе, по пути предстояло пересечь.

Через десять минут, припарковавшись возле арены, он уже сбегал по ступенькам лестницы на противоположной стороне бульвара Кристофора Колумба к их скамейке. Флауэрс ждал.

– У меня времени в обрез, – предупредил Фалькон.

– Как и у меня, – сказал Флауэрс. – Эти русские, что похитили мальчика…

– Ты предпринял поиски? Зачем?

– Я думал, ты хочешь найти сына Консуэло. Разве не так?

– Так, – сказал Фалькон. Ему предстояло обдумать связь Флауэрса с этим делом, прежде чем сообщать ему что‑либо важное. – Я совсем замотался, Марк. Ночей не сплю.

– Мне нужна помощь.

– Означает ли это, что тебе разрешили мне помочь?

– Иногда я действую и без разрешений, – ответил Флауэрс.

Фалькон коротко рассказал ему о противостоянии и борьбе за власть Леонида Ревника и Юрия Донцова, стараясь излагать лишь факты, сообщенные им Пабло из НРЦ, и не касаться событий прошедшей ночи. Допустить, чтобы Флауэрс начал прокручивать все это в голове, он не мог.

– И ты не знаешь, которая из группировок похитила мальчика?

– Либо та, либо другая, а может, ни та ни другая.

– Но что именно говорили тебе, когда звонили с угрозами?

– Первоначально они требовали от меня прекратить допросы Марисы Морено, потому что это был след, ведущий к ним и к делу о севильском взрыве. – сказал Фалькон. – Но потом они прознали, что я был на месте аварии и гибели Василия Лукьянова, и увидели в этом возможность вернуть диски.

– И с их помощью давить на «Ай‑4‑ай‑ти» и «Горизонт», – сказал Флауэрс. – Так почему же «ни та ни другая»? Ты, кажется, так выразился?

– Кто звонил с угрозами – непонятно. Думаю, что это были русские, но с тем же успехом это могло быть связано кое с чем другим.

– С Якобом, да? – моментально отозвался Флауэрс. – А после похищения звонки прекратились?

– Они сказали, что больше звонить не будут.

– Можешь добыть мне копии тех дисков?

– Зачем?

– Ты, как старший инспектор полиции, не можешь быть уличен в ведении переговоров с преступными формированиями, мне же ничто не помешает вести такую работу.

– Сказывается обычное презрение к морали?

– Черт меня дернул тогда откровенничать с тобой!

– Но диски – это же вещдоки.

– Только копии, Хавьер, только копии!

– Ты хочешь, чтобы я стал при всем честном народе изготавливать копии зарегистрированных вещдоков?

– В обеденное время в управлении пустынно, – сказал Флауэрс. – А если ты желаешь, чтобы я отыскал мальчика, ты должен снабдить меня инструментами.

– Я подумаю, что тут можно сделать, – ответил Фалькон, сильнейшим желанием которого было побыстрее отделаться от Флауэрса, чья просьба его смущала, так как он чувствовал в ней что‑то очень и очень подозрительное.

 

До управления полиции он добрался только к половине второго. В отделе он застал Кристину Ферреру. Он сообщил ей то, что узнал от Рамиреса относительно Карлоса Пуэрты, и спросил, не слышно ли чего о прочих убийствах.

– Нам стало известно о нескольких появлениях Калеки уже после того, как вчера днем он бросил машину, – сказала Феррера. – На проспекте Рамон‑и‑Кахаль он купил бутылку воды, и видели, как он умывался на улице. Потом его видели бегущим по улице Энрамадилья. Он был по пояс голый. И в последний раз он был замечен на автовокзале на площади Сан‑Себастьян.

– Судя по всему, он собирался покинуть город.

– Наши еще опрашивают людей на автовокзале. Но должно быть, рубашку он себе все‑таки успел приобрести, так как по пояс голого человека больше никто не видел.

Он поручил ей выяснить время прибытия в Севилью частного лайнера компании «Ай‑4‑ай‑ти», а сам отправился к компьютерщикам. Там громоздились компьютеры, а молодые лица сидевших за ними специалистов при свете мониторов казались серыми. Начальник отдела сообщил ему, что они работают над расшифровкой с 8.30 утра. В половине двенадцатого в помощь им были присланы два математика из университета. К полудню связались с Интерполом – узнать, не приходилось ли им сталкиваться в последнее время с теми или иными кодами русской мафии. Нет, ни о чем подобном они не слыхали.

– Это очень срочно? – спросил начальник отдела.

– Сегодня ближе к вечеру должно состояться совещание между представителями испанского консорциума и чиновниками из мэрии, совещание, на ход которого русская мафия, как мы считаем, попытается повлиять, – сказал Фалькон. – Мы сделали такой вывод, потому что на этих дисках засняты сексуальные сцены с участием некоторых лиц, которые должны присутствовать на совещании. Мы полагаем, что два зашифрованных диска, над которыми вы работаете, содержат нечто, относящееся к делу, и нам хотелось бы удостовериться в этом и изучить материал до начала планируемого совещания.

Вернувшись к себе в отдел, он застал там Ферреру с уточненным и зафиксированным в летном журнале расписанием рейса частного лайнера, согласно которому прибыть в севильский аэропорт он должен был в 19.00. Тут завибрировал мобильник Фалькона. Это оказался брат Пако.

– Я по поводу Калеки. Тебе все еще надо его отыскать?

– Ты знаешь, где он?

– Не то чтобы точно где, но я выяснил, что единственный человек из его бывшего окружения, с кем он поддерживает связь, – один из лучших конюхов; он тоже цыган, работает сейчас в Серанья‑де‑Ронде, обихаживает лошадей.

Записав адрес и дав отбой, Фалькон сел обдумывать план действий на день.

– Где Рамирес? – спросил он.

– Обедает с Серрано и Баэной, – отвечала Феррера.

– Попроси их поторопиться с обедом. Возможно, мы нашли зацепку на пути к Калеке.

Мобильник опять завибрировал, и Фалькон приложил его к уху, не взглянув на дисплей.

– Надеюсь, вы о нас не забыли, – раздалось в трубке.

– Вы обещали позвонить, и я ждал, – сказал Фалькон и, удалившись в кабинет, закрыл за собой дверь.

– Достали диски?

– Нет, они в работе. Изучаются. Я не имею к ним доступа.

– Вам этот шифр не по зубам, – произнес голос. – Мы имеем возможность оплатить услуги самого головастого шифровальщика. Над этим шифром три года бились люди не чета вашим. МИ‑6 вам не переплюнуть.

– К расшифровке я отношения не имею, – сказал Фалькон. – Но если бы и имел и мог оценить диски, все равно я подождал бы, пока вы не передадите обещанного.

– Обещанного?

– Я передал вам диски, вы же свою часть договоренности не выполнили.

– Но мальчика там не оказалось, – возразил голос. – И мы спасли вас от гибели.

– Вы хотели заполучить диски, и вы в лепешку расшибались, чтобы их заполучить, – сказал Фалькон. – Теперь вы имеете то, чего желали, я же остался ни с чем.

– Это что, торг? – Говоривший был явно озадачен.

– Вам требуются два недостающих диска, – сказал Фалькон, – мне же требуются исполнители севильского взрыва, то есть те двое, что проникли в здание под видом инспекторов, и те три электрика, что подложили взрывное устройство. К тому же мне надо знать, где найти Никиту Соколова.

– Вы слишком многого хотите, инспектор.

– А еще мне требуется тот, кто убил жену Эстебана Кальдерона в ее квартире утром восьмого июня сего года.

– Судья сам ее убил, – сказал голос. – Он признался.

– Не знаю, откуда у вас такие сведения, – сказал Фалькон. – Возможно, ваш источник в следственных органах не очень‑то надежен. Мариса Морено была убита именно по этой причине, не так ли?

– Почему вы думаете, что мы к этому причастны?

– Никита Соколов, – только и сказал Фалькон, надеясь, что этого окажется достаточно, чтобы его собеседник решил, что Фалькон знает больше, чем он знал на самом деле.

– Соколов – не из наших.

– Был из ваших.

– Мне придется перезвонить вам.

– Прежде чем вы выдадите Соколова, поинтересуйтесь у него, где те двое его дружков, которых он нанял, чтобы распилить на части Марису Морено.

– Вы называете много людей, – сказал голос. – Это же… два, пять, шесть, семь – вы хотите девятерых за два диска! Я вынужден буду вам еще позвонить, но могу вас заверить, что сеньору Ревнику это все не слишком понравится.

– Я не спешу.

– Не понял.

– Если, как вы выразились, шифр нам не по зубам, значит, времени у нас хоть отбавляй.

 

24

 

 

По дороге в Серрания‑де‑Ронду, вторник, 19 сентября 2006 года, 14.30

 

Выехали они на двух машинах. Фалькон, Рамирес и Феррера – на головной, Серрано и Баэна – на задней. В Севилье остался один лишь Перес, все еще занятый убийствами в Трес‑Миль и самоубийством Карлоса Пуэрты. Фалькон постарался снять всех своих подчиненных с их дел, потому что Калека был важным свидетелем, а информация от местной Гражданской гвардии, представители которой должны были встретить их в двадцати километрах к северо‑востоку от Ронды, обещала быть весьма полезной. Фалькону требовались все наличные силы, потому что местность, куда они направлялись, с севера прикрывалась горами. На ферме не было недостатка в лошадях, и, если бы два цыгана учуяли их приближение, им ничего не стоило бы через несколько минут ускакать в сьерру, а там – ищи‑свищи.

Встречу с Якобом в Осуне Фалькон отнес как можно ближе к пяти. Уже выходя из управления, он столкнулся со старшим инспектором Тирадо. Времени, чтобы подробно рассказать ему о русских и проинструктировать его насчет них, у него не было, и он ограничился тем, что сказал и Флауэрсу, – группа либо та, либо другая, а может, ни та ни другая – и посоветовал действовать непредвзято и на свой страх и риск. Тирадо совет этот вряд ли очень обрадовал. Его расследование шло туго. Он сконцентрировал свои усилия вокруг «Нервион‑пласы», но результатов заметно не было.

На открытой местности зной был еще невыносимее. Казалось, из выцветшего бледного неба и голой бурой каменистой земли высосаны все соки. Горная гряда, которую им предстояло одолеть, чтобы попасть в деревню для встречи со службой охраны, терялась в послеполуденной дымке. Нескончаемые гектары оливковых деревьев, выстроившихся как древнее войско, изготовившееся для битвы на огромном диком поле, были единственным признаком цивилизации в этих выжженных солнцем пустынных местах.

По пути он кратко рассказал Рамиресу и Феррере об Алехандро Спиноле, его связях с чиновниками из мэрии, а возможно, и с русскими. Он рассказал им также, что последовало за его беседой с комиссарами Эльвирой и Лобо.

– Так как же нам быть со Спинолой?

– Как только кончим это наше дело, вы двое поезжайте в аэропорт и понаблюдайте за пассажирами чартерного рейса компании «Ай‑4‑ай‑ти». Проследите, куда повезет их машина. Серрано и Баэне поручается последить за Спинолой.

– Но так или иначе, остановятся они в том роскошном отеле, в «Ла‑Беренхене», – заметила Феррера. – Почему бы и нам прямиком не отправиться туда?

– Имеются предположения, что русские хотят повлиять на результат встречи «Ай‑4‑ай‑ти»/«Горизонт» и чиновников мэрии, – сказал Фалькон. – Но когда и каким образом они собираются это сделать, мы не знаем.

– А взять в оборот Спинолу мы не можем из‑за Эльвиры и Лобо, – сказал Рамирес.

– И действовать в отеле официально мы тоже не можем, – сказал Фалькон. – Кто знает, вдруг это окажется совершенно законная сделка, без всякого участия мафии, и мы сможем заткнуться и спать спокойно. А с другой стороны, если выяснится, что что‑то не так, мы всегда можем мобилизовать все наши ресурсы.

– Но предварительную‑то работу мы проделать должны! – сказала Феррера. – Например, составить список всех прочих постояльцев, предупредить управляющего о нашем приезде, выяснить, какая охрана существует у них в отеле.

– Что мы вообще знаем об этом месте? – спросил Рамирес.

– На их сайте он рекламируется как эксклюзивный и облюбованный знаменитостями. Там говорится, что в отеле останавливались особы королевской крови. Это отнюдь не рядовая загородная гостиница, и охрана у них – первый сорт, а управляющий собирается привлечь к тому же и дополнительные силы.

– Крайне важно, чтобы Эльвира не пронюхал ничего об этом, – сказал Фалькон. – Если сможете соблюсти строжайшую секретность, то действуйте.

– Нам может понадобиться помощь в определении неизвестных нам игроков, – сказала Феррера. – В отеле забронированы четыре люкса, но кто возглавляет команду «Ай‑4‑ай‑ти»/«Горизонт» и как узнать мафиози?

– В настоящее время мы не располагаем фотографией Леонида Ревника, а снимок Юрия Донцова старый, еще тюремный, – сказал Фалькон. – Все прочие должны быть в базе данных ЦРОП.

– Нам придется сфотографировать их по прилете и отослать снимки Висенте Кортесу и Мартину Диасу для опознания, – сказал Рамирес.

– Я прихвачу ноутбук, – сказала Феррера.

– И предупреди Кортеса и Диаса, – посоветовал Фалькон. – Я же переговорю с НРЦ.

Свернув с шоссе, они поднялись на перевал и спустились в том месте, где их поджидали гвардейцы. От них они получили крупномасштабную карту местности и некоторые дополнительные сведения. Цыганского друга Калеки видели в Ронде, где он покупал одежду и патроны. Владелец фермы уехал на север, и фермой распоряжается управляющий, который сейчас на море с семьей. На ферме имеется конюшня на двадцать лошадей, а цыган живет в смежном с конюшней домике. Его работа – ухаживать за лошадьми. В округе он личность известная, и он знает здесь все и вся как свои пять пальцев.

– Где, вы думаете, они, скорее всего, могут находиться в такое время дня? – спросил Рамирес.

– Если вам повезет, – отвечал гвардеец, – вы застанете их за сиестой, но не исключено, правда, что… Там у них есть местечко за конюшнями – маленький манеж, где они тренируют лошадей для боя быков.

– Так лошади для этого готовятся? – спросил Баэна.

– Именно. Цыган – лучший тренер, этим и славится. И лошади у него – первый сорт. Он их по всей Испании возит, и в Португалию тоже, – ответил гвардеец.

– Выгуливать их они сейчас не будут. В такую жару не годится, – сказал второй гвардеец.

– Должно быть, уйму денег такие лошади стоят, – сказал Баэна.

– А значит, надо постараться и не подстрелить ненароком какую‑нибудь лошадку, – сказал Серрано и, вытащив револьвер, проверил заряд.

– Не дай бог, – заметил гвардеец. – Подстрелите любую из них – готовьте сотню тысяч, не меньше.

– И в отставку, – добавил Баэна.

– Вы манеж‑то этот знаете? – спросил Фалькон. – Сколько там входов и выходов?

Полицейский лишь пожал плечами. Фалькон решил ехать во двор на своих машинах, не имевших опознавательных знаков, а гвардейцев с их очень приметным бело‑зеленым «ниссан‑патролом» с собой не брать.

– Когда подъедем, – сказал Фалькон, – Серрано и Баэна пойдут проверят конюшни, Рамирес и я займемся домиком, а Феррера останется сторожить снаружи. Если ни тут ни там их не окажется, двинемся к манежу. Вы втроем займете входы, а мы с Рамиресом пройдем внутрь.

– Тоrо!^[20] – вскрикнул один из гвардейцев, и все засмеялись.

Полицейские охраны проводили их до места и показали въезд на ферму. Самих строений с дороги видно не было. За воротами начинался крутой двухкилометровый подъем, с вершины которого открывался вид на главное здание.

– Если они на дворе, то увидят, как мы поднимаемся к ферме, – сказал Рамирес.

– Это если они будут нас высматривать, – возразил Фалькон. – А Калека и думать не думает, что его кто‑то здесь отыщет.

– Ну а патроны зачем? – спросил Рамирес.

– Это минимальный запас на случай, если придется сразиться с Никитой Соколовым.

Машины медленно, приглушив двигатели, ползли по дороге. Конюшни находились за главным зданием, и машины встали перед фасадом. Тишина. Никакого движения. Даже цикады еще не опомнились от дневной жары. С оружием на изготовку все вылезли из машин. Ни одна дверца не хлопнула. Баэна поспешил к дальнему углу конюшен, заглянул за угол и, подняв палец, вошел внутрь через дальнюю дверь. Серрано воспользовался ближней к домику дверью. Феррера медленно пробиралась между строений, прислушиваясь к голосам и шорохам.

Домик был не заперт. Рамирес быстро осмотрел его. Всего три комнаты. Пусто. Фалькон жестом указал вверх, на потолок. Поднялись. И там никого. Вышли наружу, где Феррера сообщила им, что голоса в манеже. Серрано вышел из конюшен, и вчетвером, не опуская стволов, они направились к манежу.

Фалькон встал в главном проходе. Снаружи по стене вверх уходила лесенка, по которой зрители могли подниматься к местам над главным входом. Рамирес направился в правую сторону, Серрано – влево.

Прошло две минуты. Рамирес прибежал обратно.

– Серрано встал в проходе для животных, на случай, если там бычок. Единственный выход с арены теперь – это через верхние места и дальше вниз по лесенке, – сказал он.

Изнутри донеслось фырканье.

– Во всяком случае, одна лошадь там есть, – заметил Фалькон.

– Давай‑ка взглянем, – сказал Рамирес.

Он поднялся по лестнице и, преодолев пять последних ступенек ползком, спустился вниз.

– Там двое, оба цыганского вида, и лошадь. Лошадь привязана и в попоне. У одного из парней, видимо Калеки, в руках плащ. Другой держит подобие бычьих рогов.

– Калека упражняется в прежнем своем искусстве.

– К стене прислонена пика, а рядом с ней – автомат.

– Выход для всадника здесь только один, правда? – спросил Фалькон.

– В загоне ему не развернуться.

– Ладно, – решил Фалькон. – Кристина, ты поднимись к местам наверху и прикрой нас оттуда. Через пятнадцать секунд входим.

Феррера прокралась вверх по лестнице. По кивку Фалькона Рамирес открыл дверь. Они скользнули внутрь и закрыли за собой дверь. Двое мужчин стояли к ним спиной, но лошадь, казалось, почувствовала их приближение: она дернула головой и фыркнула.

– Роке Барба! – крикнул Фалькон, наставляя пистолет на мужчину с плащом. – Полиция!

Все произошло с молниеносной быстротой. Цыган, выронив рога, одним прыжком вскочил на спину лошади. Калека подбросил в воздух плащ, и тот, крутанувшись, полетел в сторону Рамиреса.

– Стой! – крикнула сверху Феррера.

Цыган шлепнул по кнопке на барьере, и главные ворота манежа отворились. Он бросил повод и схватил пикадорскую пику. Дотянуться до дробовика, находившегося слишком низко для него, он не мог. Калека секунду пребывал в нерешительности, видимо собираясь схватить дробовик, но цыган, направив лошадь между ним и Фальконом, пригнулся к лошадиной холке и сунул пику под мышку наперевес. Калека ухватился за край попоны и, подпрыгнув, повис на ней. Повинуясь удару пяток цыгана, лошадь рванула в открытые ворота. Фалькон с Рамиресом шарахнулись в сторону. Возле самых их ног мелькнул стальной наконечник пики. Выпущенная Феррерой пуля просвистела над их головами, но никого не остановила. Калека занес ногу над крупом лошади. Цыган бросил пику и втащил Калеку на лошадь позади седла. Калека обхватил его за талию. Лошадь промчалась галопом вдоль конюшен. Фалькон и Рамирес, выбежав из манежа, увидели, как та мчится во весь опор, поднимая пыль и удаляясь прочь от фермы.

– Мать твою! – выругался Рамирес.

– Я боялась попасть в лошадь, – раздался сверху голос Ферреры.

Они глядели вслед лошади, когда из дальней двери конюшен вдруг выскочил черный жеребец, а на нем всадник. Лошади цыгана сильно мешала попона, и черный красавец‑жеребец без труда догнал ее.

– Черт возьми, – проговорил Рамирес. – Это же Баэна!

Баэна скакал, низко пригнувшись к крупу лошади и чуть приподнявшись, в позе опытного наездника. Протянув руку, он ухватил Калеку за полу трепыхавшейся на ветру рубашки и сильно рванул его назад. Стремян у Калеки не было, и он тут же упал. Баэна остановил лошадь и кинулся на Калеку, тыча ему в лицо пистолетом. Другой рукой он придерживал поводья жеребца. Калека упал на спину, он задыхался и бился в пыли, пытаясь вздохнуть единственным своим легким. Цыган натянул поводья, подняв лошадь на дыбы. Он привстал в стременах и, раза три‑четыре крутанувшись на месте и озираясь, поскакал прочь. Феррера бросилась за машиной, и вместе с Рамиресом и Фальконом они подкатили к корчившемуся в пыли Калеке. Баэна усмирил жеребца, испугавшегося приближения машины.

– Не знал, что ты умеешь ездить верхом, Хулио, – сказал Фалькон.

– Я в юные годы закончил школу верховой езды. Уже себя на арене видел. Не вышло. Мало кто в этом деле добивается успеха. Потом я пару лет в конной полиции прослужил, но заскучал. А тут смотрю – этот жеребец, да под седлом, я и не удержался. Такая лошадь на четверть миллиона евро потянет.

Они втащили Калеку на заднее сиденье машины. Цыган на лошади был еще рядом – кружил вокруг.

– А с ним что делать будем? Он ведь на нас с пикой полез.

– Некогда, – отвечал Фалькон. – Много дел впереди. Отведем лошадь в стойло и займемся тем, за кем приехали.

Они вернулись к конюшням, а Серрано с Баэной отвели жеребца в стойло. Рамирес придерживал Калеку на середине заднего сиденья. Фалькон влез в машину с другой стороны.

– Говорить не буду, – сказал Калека. – Ищейки вонючие!

– С нами можешь и не говорить, – сказал Рамирес. – Мы тебя назад в Севилью отвезем и отдадим тем русским медведям. С ними и поговоришь. Со старыми твоими дружками, которые тебя товаром снабжали, чтобы ты на этом деньги загребал, а потом порешили твою девушку.

– Что?

– Ты, видать, не в курсе? – сказал Фалькон.

– Они убили ее? – переспросил Калека.

– Мы из отдела убийств, – сказал Рамирес.

– И ищем того, кто пристрелил кубинца, Мигеля Эстевеса, – сказал Фалькон. – А потом в другой комнате ни за что ни про что убил Хулию Вальдес.

– Выстрелив ей в лицо, – добавил Рамирес.

– Его зовут Никита Соколов, – сказал Фалькон. – Он бывший тяжелоатлет. Крепкий такой. Ноги как пеньки. Помнишь его?

– Да будет тебе известно, Роке, что все это случилось из‑за тебя, – сказал Рамирес. – Ты первый ему кровь пустил из этой своей «беретты».

– Я товар от итальянцев получал, – сказал Калека. – С ними хоть понимаешь, что к чему. И по‑испански говорят. А в марте этот русский битюг появился и стал привозить мне другой товар, хороший, высокой очистки. Мигель, кубинец этот, приходил переводить.

– Ну а зачем вчера они заявились? – спросил Рамирес.

– Я продолжал и итальянским товаром приторговывать. Не хотел насовсем расплеваться с прежними поставщиками, потому что кто знает, сколько эти русские у нас здесь продержатся. Ну а они давили на меня, чтобы только с ними дело имел. Неделю назад битюг этот крепко меня прижал, чтобы вразумить, предупредил серьезно, что, если не порву с итальянцами, они сами меня кинут, другой канал распространения выберут. Вот я и приготовился.

– А девушку, однако, из квартиры не отослал, да? – сказал Рамирес.

– Я же не думал, что они убивать меня придут, – сказал Калека. – Речь‑то всего о поставках шла, но все‑таки я нервничал и принял кое‑какие меры. Эх, угораздило ж меня Хулию прочь не отослать!

– Так что произошло‑то?

– Один мой клиент стукнул на меня, – сказал Калека. – Донес русским, что я итальянский товар распространяю.

– Ага! – воскликнул Рамирес. – Вот теперь картина прояснилась. Это Карлос Пуэрта донес‑то?

– Как вы узнали?

– Загребли его по другому, похожему делу, – сказал Фалькон. – Он и описал нам русского. Он был там рядом с твоим домом и кое‑что видел.

– А‑а, сволочь! Все еще сохнет по Хулии! С наркотиков не слезает, дозу все увеличивает, а денежки‑то тю‑тю!

– Вот русские и купили его задешево, – сказал Рамирес. – Нет больше Пуэрты. Сам себя порешил сегодня утром. Доволен?

– Joder, – сказал Калека, низко наклонив голову.

– Нам нужен Никита Соколов, – сказал Фалькон. – Как ты на него выходил?

– Звонил Мигелю, кубинцу. По‑другому – никак.

– Знаешь, как обложить русского медведя? – осведомился Рамирес.

Калека мотнул головой.

– Да мы, миленький ты мой, тебя медом вымажем, привяжем на солнышке и подождем, когда Никита Соколов сам к тебе прилипнет!

Калека перевел взгляд с Рамиреса на Фалькона, надеясь, что тот проявит большее дружелюбие.

– Когда мы задержим Соколова, – проговорил более мирно настроенный Фалькон, – ты его опознаешь.

– Шутите!

– Либо это, либо медовое обертывание, – предупредил Рамирес.

– Ты разве не хочешь, чтобы был пойман убийца Хулии? – спросил Фалькон.

Калека понурился и, уставившись в днище машины, кивнул.

 

Без четверти пять Фалькон подъехал к главной площади Осуны, необычного вида городка, чьи окраины выглядели весьма убого, но за низкими глинобитными белеными домиками которого вдруг открывались глазу роскошные особняки XVI века – времени, когда богатство Нового Света стало проникать и в глубинку Андалузии.

На главной площади в тени рослых пальм приютились бары и старые, еще 20‑х годов, казино. Якоб приехал раньше, и Фалькон еще издалека увидел его сидящим в одиночестве за выносным столиком кафе с чашечкой черного кофе и стаканом воды. Он курил и выглядел вполне безмятежным, совсем не таким, каким казался во время двух предыдущих их встреч.

После обычного обмена шутливыми приветствиями Фалькон присел к нему за круглый металлический столик и заказал себе пива и рыбы, а позже кофе.

– Ты, кажется, успокоился немного, – сказал он.

– Я прошел очередную проверку на лояльность, – ответил Якоб, – а насчет Абдуллы МИБГ решила, что он еще не созрел, нуждается в дальнейшей тренировке. Его командир взвода считает, что он еще не приобрел достаточно твердости, но терять будущего бойца с таким потенциалом из‑за плохой выучки они не намерены и собираются не посылать его на задания еще с полгода, если не больше.

– Значит, твоя тактика оказалась правильной.

– С радикалами это вечная история. Каждый не выказывающий особого рвения попадает у них под подозрение.

– А тебя они станут посылать на задания, когда сочтут готовым его?

– Не знаю. Говорят, что будут, но разве можно быть уверенным? Эти люди – трудная публика, – сказал Якоб. – Так или иначе, мою проблему это не решает. Я потерял сына, ставшего радикалом‑исламистом. Немного спасает положение лишь то, что пока что его не убьют.

– Таким образом, мы получили время, – сказал Фалькон.

– И чем нам поможет время? Думаешь, я смогу заставить его изменить взгляды? И даже если бы это оказалось возможным, что дальше? Прятать его всю жизнь? Или самому прятаться? Нет, Хавьер, ты боишься смотреть правде в глаза. А я за последнюю неделю одно понял – что это на всю жизнь. Почему я и мучился так. Но мыслил я узко и не заглядывал далеко. Зрение застилал ужас от сознания того, что Абдуллу втянули в эту кошмарную организацию. Но все это было потому, что мыслил я, как мыслят европейцы, по‑дурацки мыслил, любительски. Обманывал себя тем, что выход все‑таки есть. А теперь я понял, что это безнадежно, что выхода нет никакого, и мыслю масштабнее. Не годами оперирую, а десятилетиями. Мой западный образ мысл<