Дом Фалькона, улица Байлен, Севилья, понедельник, 18 сентября 2006 года, 22.05

 

Время казалось более поздним, чем это было на самом деле. Флауэрс ушел лишь недавно. Фалькон сидел тяжело ссутулившись, расставив ноги. День был долгим, утомительным и изматывающим своей бесперспективностью, а в довершение всего – этот безжалостный град вопросов от агента ЦРУ. Фалькон чувствовал, как слипаются веки, как сжимает спину в районе лопаток. Он был пуст и сух, как высохшее растение в углу патио, сознание оживлялось лишь одной неотвязной мыслью о Дарио, ужасным страхом за него, усугубляемым ощущением собственной беспомощности.

Судьбой ему уготовано, что ли, думал он, становиться действующим лицом в драмах детей и ставших жертвами насилия, несчастных, преследуемых? С тех пор как он сам понял, каким жестоким отцом был Франсиско Фалькон, его собственный отец, как ломал он его характер, к нему как к магниту потянулись эти самые незащищенные члены общества. Он улавливал и всю иронию своего участия в жизни Артуро, пропавшего сына Рауля Хименеса, – сначала он искал его, а затем, выяснив, что парень вырос и воспитан как марокканец, сам стал ломать его, сделав агентом испанских спецслужб.

В патио было темно – свет он погасил. Где‑то в дальних комнатах большого старого дома поскрипывали балки. Наклонившись, он ущипнул себя за переносицу, силясь прогнать, вырвать из памяти этот клубок мрачных воспоминаний, но перед ним вновь и вновь возникали картины – цепочка событий последних лет: мальчик‑сирота, которого соблазнила его тетка, два подростка, превращенные в сексуальных рабов, а затем убитые и кое‑как засыпанные землей, четверо детей, погибших от взрыва 6 июня, и как они лежали, накрытые собственными передничками, в разрушенном детском саду. Хлопнув по ляжкам, он заставил себя встать, убрал со стола пустые стаканы, остатки чипсов и несъеденные оливки, отнес все это на кухню. Он надеялся, что нехитрые эти действия утихомирят лихорадку, сжигавшую его мозг. Вот он – бич современного человека, думал он, перенасыщенность доступной информацией, чрезмерная загруженность работой, общением, взаимосвязанность с другими настолько сильная, что наступает состояние, которое Алисия Агуадо называла «умственной чесоткой».

Зазвонил звонок, и вслед за этим послышались три глухих удара в массивную деревянную дверь. Марк Флауэрс вернулся задать ему еще какие‑нибудь вопросы! Пришли в голову новые соображения! Фалькон проделал весь путь обратно – под галереей, вокруг патио. Новые удары в дверь – тупые как боль, а потом более отчетливое постукивание. Он щелкнул выключателями, зажигая свет, и открыл створку тяжелой дубовой двери. Там стояла Консуэло – стояла на одной ноге, держа в руках туфлю.

– Я барабанила кулаком, но достучаться, похоже, не могла, – сказала она, надевая туфлю. – Тебе надо звонок починить или приспособить какой‑нибудь дверной молоток.

– Звонок в порядке, – отвечал Фалькон. – Просто пройти через весь дом требует времени.

– Войти в дом‑то ты меня пригласишь?

– Прошу, – сказал он.

Они расцеловались – формально, в обе щеки, и, неловко потолкавшись, направились в патио.

Она села за стол. Он предложил ей выпить. Она сказала, что выпила бы рюмочку мансанильи. Он принес вина ей и себе, принес оливки. Они сидели молча, глядя в одну точку, остро чувствуя присутствие друг друга, но ведя себя, как в театре, когда не можешь следить за действием из‑за того огромного, что происходит внутри.

– Удивительно видеть тебя после того, что случилось позавчера вечером, – сказал Фалькон.

– Я и сама не ожидала, что должна буду прийти и увидеть тебя, – сказала она.

– Должна буду?

– Мы сведены вместе, Хавьер, и уклониться, избежать этого, вероятно, невозможно, – сказала она. – Это единственное объяснение тому, что происходит. Когда мы познакомились, я была твоей подозреваемой, а потом стала твоей любовницей.

– А потом бросила меня, – сказал он.

– Но я же вернулась, Хавьер, – сказала она. – И благодаря Алисии вернулась другой.

– Ну а теперь? – сказал Фалькон. – За этот твой приход тоже надо благодарить Алисию?

– На этот раз – нет, – отвечала она. – Я поговорила с ней. Она меня выслушала. Мне стало легче.

– Но это не… Да, я забыл: ты же должна была вернуться, – сказал Фалькон. – Я знаю, почему ты здесь, я и сам не могу не думать о Дарио, но кто или что свело нас вместе на этот раз?

– На этот раз, Хавьер, это сделали наши враги.

И впервые с тех пор, как он увидел ее в дверях, они поглядели в глаза друг другу.

– Ты хочешь сказать, что имела контакт с русскими?

Она кивнула.

– Но я просил инспектора Тирадо звонить мне при любом развитии событий, – сказал Фалькон. – Он заверил меня, что ничего не происходит. Что звонков не поступало.

– Я сама им позвонила.

Фалькон недоуменно заморгал.

Она рассказала ему о мейле и о том, как позвонила из дальнего конца соседского сада.

– И у нас нет записи этого разговора! – с досадой воскликнул Фалькон.

Она протянула ему два бумажных листка формата А4 с записью диалога, как он ей запомнился.

– Я нервничала, когда звонила, – сказала она. – Понимаю, что вела себя как дура – говорила взволнованно, паниковала, а такая реакция им как раз и требовалась.

Фалькон кивал, читая и перечитывая запись.

– Скажи мне что‑нибудь, Хавьер, – проговорила она, когда терпеть его молчание ей стало невмоготу. – Скажи, что ты думаешь обо всем этом. Задай мне вопросы. Расспроси меня. Подробно. Начиная с самого начала.

– Когда это произошло? – спросил он.

– На мейле значилось «два часа дня», но я прочла сообщение только после четырех, а надо было еще зарядить телефон и положить на него деньги. Позвонила я около пяти.

– Пять часов назад, – сказал он.

– Я не хотела звонить тебе. Видишь, как все это сложно, – сказала она. – Мне нужен был разговор с тобой с глазу на глаз. Пришлось ждать возле дома, пока ушел этот американец.

– Опиши мне голос, – сказал Фалькон. – Говорил только один?

– Первый голос явно принадлежал иностранцу. Не знаю, как говорят по‑испански именно русские, но то, что человек был иностранец, это точно. Сказал он только два слова: «Diga» и «Momentito», но мне и так стало ясно.

– Значит, говорила ты со вторым, и этот был уже испанец.

– Да, говорил он по‑испански, но не как испанец, а скорее как южноамериканец.

– Может быть, кубинец? – предположил Фалькон. – На Кубе и сейчас еще многие говорят по‑русски.

– Возможно. В акцент я не вслушивалась. Меня занимали смысл и тон его речи. Он был вполне вежлив со мной. Дважды поинтересовался, знаю ли я причину похищения Дарио, причем во второй раз он сформулировал вопрос несколько иначе.

– Это когда он сказал: «Но причина, по которой ваш сын был у вас отнят, вам понятна»? – спросил Фалькон.

– Он сказал это точно доктор, желающий объяснить необходимость карантина для Дарио. Словно мальчик болен заразной болезнью и так для него будет лучше. Тут я едва удержалась, чтобы не закричать в голос.

– А потом он упомянул…

– Ну да, он упомянул тебя, – сказала она. – Я была в ярости, Хавьер, не скрою. И сейчас еще чувствую ярость.

– Помни только одно, Консуэло, что я твой друг. И как бы ни изменило произошедшее наши отношения, я остаюсь твоим другом. Вернуть Дарио я хочу не меньше твоего. Не я его похитил, не я подвергаю его опасности. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы он целый и невредимый вернулся домой.

– Потому‑то я и сказала, что на этот раз нас свели вместе наши враги. До меня это дошло, лишь когда я по памяти восстанавливала всю беседу.

– Они задумали очень хитрый маневр – напомнить тебе о моей ответственности за случившееся, – сказал Фалькон. – Но я им нужен в качестве твоего друга, потому что они знают, что отказать тебе в твоей просьбе мне будет очень трудно.

– Я так понимаю, что они хотят моей помощи в том, чтобы тебя подкупить. Они надеются, что, удерживая у себя моего сына, смогут низвести меня до их собственного морального уровня, что отныне я стану делать тебя своим доверенным лицом, а может быть, и любовником лишь для того, чтобы развратить и использовать в своих интересах.

– Не надо растолковывать мне все эти гадости, Консуэло.

– Надо, необходимо, чтобы ты понял, что я их раскусила, разгадала их маневр, – сказала Консуэло. – Они желают сделать из меня шлюху в надежде, что я потащу в грязь и тебя. Я ненавижу их. Я готова убить их за одно это, не говоря уж о похищении Дарио.

И в это мгновение он заново влюбился в нее. Если то чувство, которое он испытывал к ней в субботу в аэропорту, он считал любовью, то он ошибался, потому что только сейчас сердце его переполнилось восторгом и восхищением столь полными и самозабвенными, что ему захотелось осыпать поцелуями губы, произнесшие услышанные им слова.

Он понимал, что готов сделать для нее все на свете.

– Но одной вещи запись не доказывает, вещи, о которой ты в эмоциональной горячке, конечно, не подумала, – действительно ли Дарио у них в плену или же нет.

– Ты хочешь сказать, что я не потребовала у них доказательств, что он жив?

– Не совсем так. Я не сомневаюсь, что Дарио находится у русских, но мы не знаем точно, у какой именно из группировок, – сказал Фалькон.

И он объяснил ей, как Леонид Ревник прибрал к рукам русскую мафию на Коста‑дель‑Соль после того, как его предшественник ретировался в Дубай, как обосновался в Севилье Юрий Донцов. Он изложил ей и свою версию причастности русской мафии к севильскому взрыву.

– Но зачем бы русским понадобилось впутываться в такое грязное дело? – удивилась Консуэло.

– Потому что втянули их туда заговорщики, – сказал Фалькон. – Лукрецио Аренас и Сезар Бенито были не в состоянии сами устроить взрыв, для этого им понадобились головорезы‑террористы. А знакомы с этими людьми они были, так как помогали им отмывать деньги. Русских заманили обещанием политических выгод после взрыва. Но выгод не последовало. Более того – вся криминальная группировка была поставлена под удар. Русские ответили на это единственно возможным способом, убив главарей католического заговора, прежде чем те успели выдать их как сообщников.

– А большое количество денег и диски? Откуда они?

– Вот тут‑то собака и зарыта. К нам в руки все это попало благодаря тому, что от Ревника к Донцову переметнулся один из гангстеров, некий Василий Лукьянов, – сказал Фалькон. – А это означает, что ответственными за севильский взрыв могли быть люди, принадлежащие как к одной, так и к другой группировке, теперь же и те и другие могут стремиться заполучить диски как средство шантажа.

– Да что там такое на этих дисках?

– На них влиятельные лица занимаются сексом с проститутками. Главнейшие из них те, кто имеет отношение к моему расследованию, – это представители двух компаний, которые, как я считаю, и стоят у истоков севильского взрыва, – американской корпорации «Ай‑4‑ай‑ти» и связанной с ней и ей подчиненной испанской холдинговой компании «Горизонт», базирующейся в Барселоне.

– И обе эти компании отвергли сейчас русских, так как в их услугах более не нуждаются, а марать свою репутацию связью с криминалом они не хотят.

– Никаких доказательств этого я не имею, – сказал Фалькон. – Единственное, что я знаю точно, – это что целью севильского взрыва был захват политической власти в Андалузии и получение большинства в парламенте. Я могу предположить также, что участники заговора рассчитывали в конечном счете на политические выгоды. Сейчас масштабность проекта утрачена. Речь идет только о бизнесе. Не уверен, о каком именно бизнесе, но думаю, о чем‑то, связанном со строительством в Севилье и ее окрестностях. Я считаю, что русские замешаны в деле Лукрецио Аренаса и Сезара Бенито и не оставили мысли о вознаграждении за грязную работу, которую выполнили.

– Получается, что та мафиозная группировка, в чьем распоряжении находятся диски, может шантажировать «Ай‑4‑ай‑ти» и «Горизонт».

– Что‑то мне подсказывает, что Дарио удерживает у себя Юрий Донцов, рассчитывавший получить диски от Василия Лукьянова, пока надежды его не рухнули из‑за автокатастрофы.

– А Леониду Ревнику известно, что Лукьянов исчез вместе с дисками?

– Мы полагаем, что известно, потому что ближайший друг Василия Лукьянова был найден застреленным в лесу возле Эстепоны.

– Выходит, что и его группировка с тем же успехом могла похитить Дарио, желая тем самым поправить свои шансы в игре.

– Если Лукьянов был предусмотрителен настолько, чтобы исключить наличие копий, – тогда конечно, – сказал Фалькон.

– На его месте я бы об этом позаботилась, – сказала Консуэло. – И деньги, и диски хранились, вероятно, в одном сейфе, и он выкрал и то и другое.

– Лукьянов сутенерствовал, управлял борделями. Держал в своем подчинении девиц. Так что, возможно, тайные съемки того, что проделывалось с этими девицами, велись по его распоряжению, – сказал Фалькон, похлопывая по записи беседы.

– Ну а деньги?

– Я все думаю о них, – сказал Фалькон. – Преступники потребовали вернуть им восемь с половиной миллионов евро, но Рамирес сказал, что денег там только семь миллионов семьсот пятьдесят тысяч евро.

– Может быть, гвардейцы оказались не очень чисты на руку? – предположила Консуэло.

– Или русские врут.

– Или сами не знают, а называют цифру наобум.

Фалькон медленно прошелся по патио.

– Ты так спокойна, – неожиданно произнес он. – Не знаю, как это возможно…

– Потому что, начав действовать через меня, они вдохнули в меня силы, – сказала Консуэло. – И я знаю, что с Дарио все будет в порядке до тех пор, пока я им нужна и могу им помочь.

– А еще одна сложность в том, – сказал Фалькон, в голове которого одна за другой рождались все новые идеи, – что нам необходимо точно знать, действительно ли группа, с которой мы ведем переговоры, удерживает у себя Дарио. Ведь утверждать это могут как те, так и другие.

– Пока что со мной связалась только одна группа, – сказала Консуэло. – И адрес мейла был тот, что известен лишь близким моим друзьям и моим домашним.

– Думаешь, только Дарио мог дать им этот адрес? – усомнился Фалькон. – Защита‑то на твоем компьютере есть? Существуют же базы данных личных компьютеров. Даже и пароль не всегда требуется, чтобы залезть туда. Кто угодно может выяснить адрес.

– Естественно, – сказала Консуэло, лихорадочно выискивая доводы в свою пользу. – Но в средствах массовой информации до сих пор ничего не сообщалось, значит, о похищении может знать только та группировка, которая его осуществила.

– В идеале так и есть, – сказал Фалькон, – но в реальной жизни мафиозные группировки повсюду имеют своих людей. Коррупция процветает и въелась глубоко. Проникла она и в Гражданскую гвардию, и я не удивлюсь, если и в управлении у них окажутся свои информаторы.

– Значит, если ты призовешь на помощь кого‑то еще, им и это может стать известно? – встревожилась Консуэло.

Фалькон кивнул, внезапно ощутив, как все темнее становится в патио, как теснее смыкаются стены.

– Ну а… что скажешь об их требованиях? – спросила Консуэло, чье спокойствие все более улетучивалось по мере того, как яснее становилось ей их полное одиночество.

– Первое препятствие – это деньги, – сказал Фалькон. – Они нам недоступны. Деньги уже находятся в «Банко де Бильбао», а хода туда я не имею. Можно было бы действовать через комиссара Эльвиру, но мы не должны впутывать его в такого рода дело.

– Возможно, русские и это знают или, во всяком случае, подозревают, – с надеждой сказала Консуэло. – Возможно, и просят денег, такую кругленькую сумму, только из хитрости, чтобы не показывать, что основная их цель – диски. А насчет денег они смирятся.

– Им придется это сделать, – сказал Фалькон. – Другого не дано.

– Но если в полиции у русских имеются свои люди, почему бы им самим не выкрасть диски?

– Это возможно, хотя мы и входим в число особо охраняемых объектов, – отвечал Фалькон. – Но диски хранятся в сейфе в помещении для вещдоков, а в рабочие часы там всегда людно – постоянно толкутся люди, особенно много их было до сегодняшнего дня, когда лежавшие в сейфе деньги были отосланы в банк. Лишь у двоих имеется ключ от сейфа, и только двое знают комбинацию кода – Эльвира и я.

– А существуют только оригиналы дисков?

– Нет, частично диски скопированы, и копии эти есть в компьютере отдела убийств, но чтобы считать информацию, нужен не только пароль к системе, а еще и специальная программа для восстановления данных.

Они опять погрузились в молчание. Фалькона занимала одна осенившая его мысль: если, как интуитивно заключила практичная Консуэло, «Ай‑4‑ай‑ти» и «Горизонт» желают исключить русских из своего нового бизнес‑проекта, каков бы он ни был, то для русских, наверное, чрезвычайно важно узнать о том, что Хуан Вальверде, Антонио Рамос и Чарльз Тагтарт собираются провести в Севилье завтрашние вечер и ночь.

– Опять ты помалкиваешь и что‑то таишь от меня, Хавьер.

Фалькон потянулся за мобильником и позвонил Рамиресу:

– Как ты узнал, что денег, найденных у Лукьянова, в сейфе больше нет?

– Потому что деньги, которые ты передал в управление, технически стали вещдоком отдела убийств, и мне пришлось сопроводить комиссара Эльвиру в помещение для вещдоков, когда он отдавал их под расписку для отправки в банк, – сказал Рамирес.

– Деньги находились в сейфе?

– Те, что удалось впихнуть. Одна пачка не влезла и хранилась в особой коробке.

– Ты заглянул внутрь сейфа, когда Эльвира открыл его?

– Конечно. Мы доставали деньги вместе.

– В сейфе что‑нибудь осталось?

– Диски из попавшего в аварию автомобиля.

– Ты видел, что сейф потом закрыли?

– Эльвира его запер.

– Дополнительных копий не делали?

– Полицейский из отдела информационных технологий переснял один‑два кадра с каждого диска – те, где лучше всего различимы лица участников. И это все, что есть у нас в компьютере.

– Ну а те кадры, что вы послали мне для пересылки в НРЦ?

– Там только лица видны. Никаких грязных подробностей. Если кто‑то и доберется до твоего компьютера, кадры эти будут ему без всякой пользы. Тебя что‑то смущает?

– Да нет, – сказал Фалькон. – Это я так, чтобы лишний раз убедиться. А что вы там с Пересом нарыли насчет машины Калеки?

– Она вся заляпана кровью, а на заднее сиденье брошена футболка, вся в крови. Образцы крови совпадают с кровью того кубинца, Мигеля Эстевеса, – отвечал Рамирес. – Это все, что мы успели выяснить на месте. Машина была отправлена в управление для завтрашнего тщательного осмотра экспертами.

Зазвонил мобильник Консуэло – тот самый, по которому она общалась с русскими. Фалькон метнул на нее взгляд. Она поглядела на дисплей.

– Это ресторан, – сказала она и ответила на звонок.

– Есть кто‑нибудь, кто видел, как Калека бросил машину?

– Как бросил – нет, но мы отыскали старика, видевшего голого по пояс мужчину с грудью испачканной кровью и темным пятном спереди на брюках. Мужчина бежал по улице Героев Толедо по направлению к центру города.

– Продолжай разрабатывать это, Хосе Луис, – сказал Фалькон. – Калека нам очень нужен.

– Я подключил Серрано и Баэну. С наркоотделом у них застопорилось. Думаю, разумнее будет копать здесь. Завтра утром первым долгом они и возьмутся.

Фалькон дал отбой. Консуэло закончила разговор.

– Это не тот мобильник, который должен был прослушивать Тирадо?

– По этому я с русскими разговаривала.

– Это были они?

– Перед тем как уйти, я дала номер управляющему ресторана.

– А разве основного твоего мобильника при тебе нет?

– Русские по нему не позвонят. Я оставила его дома.

– Кому известно, что ты здесь?

– Никому.

– А тем, кто в доме?

– Они думают, что я легла спать, – сказала Консуэло. – Я прошла в сад к соседу, вышла через переднюю калитку и взяла такси до твоего дома.

– Теперь ты даже и честным людям не веришь.

– Хотела бы, да не могу, – сказала она с несчастным видом.

– Ладно, – сказал Фалькон и, чтобы успокоить ее, поднял руки, словно сдаваясь. – Зачем ты понадобилась управляющему?

– Несколько минут назад кто‑то зашел с улицы, оставил одному из официантов конверт и велел обязательно передать его мне сегодня же вечером.

 

20

 

 

Ресторан Консуэло Хименес, Ла‑Макарена, Севилья, понедельник, 18 сентября, 23.25

 

Конверт лежал на столе Консуэло. Заперев дверь своего кабинета, она загружала компьютер, пока Фалькон надевал латексные перчатки. Конверт лежал в пакетике, на котором черным фломастером значилось: Сен. Хименес. Клапан конвертика был вправлен внутрь. На обрывке плотной бумаги было написано: «Для разговора с Дарио позвоните 655926109». Фалькон передал записку Консуэло, которая в это время проглядывала свою домашнюю почту, где нашла одно‑единственное сообщение.

– Отправлено в двадцать два двадцать, спустя примерно час после того, как я вышла из дома. Сообщение такое: «Наше терпение не бесконечно. Звоните: 619238741».

– Итак, оба игрока включились в игру, – сказал Фалькон. – Но один из них блефует.

– Позвоним сначала новеньким, – сказала Консуэло. – Посмотрим, чего они хотят и как будут говорить. Может быть, это натолкнет нас на догадку, к какой группировке они принадлежат.

– Выдвини требование, – сказал Фалькон. – Первым делом требуй разговора с Дарио. Разговор они предлагают сами, но возможно, поговорить не разрешат. Не захотят слишком рано идти на такие уступки. При подобных похищениях информацию обычно получаешь поэтапно. «Сделай то‑то, и мы сообщим тебе о нем то или иное, сделай следующее, и мы дадим тебе услышать его голос». Потом тебе пришлют фото, и только под конец тебя допустят до разговора с похищенным. Нам надо установить, кто держит у себя Дарио, а для этого требуется веское доказательство. Есть у Дарио что‑то, чего посторонний не будет знать?

– На внутренней стороне руки выше локтя, возле самой подмышки, у него красная родинка. Мы зовем ее клубничкой, – сказала Консуэло.

– Вели им расспросить Дарио о его особой примете, и пусть скажут, как он зовет ее, – распорядился Фалькон. – У тебя есть диктофон?

Она достала маленький цифровой диктофон. Они проверили его, включили, и Консуэло, вытерев бумажными салфетками влажные от пота ладони, взяла телефон, включила громкую связь и набрала номер. Переведя дух, она приготовилась сыграть важнейшую во всей ее жизни роль.

– Diga, – произнес голос.

– Меня зовут Консуэло Хименес, и я хочу поговорить с Дарио.

– Ждите.

Телефон передали в другие руки.

– Сеньора Хименес…

– Я получила сообщение, где говорилось, чтобы я позвонила по этому номеру, если хочу поговорить с сыном. Соедините меня с Дарио, пожалуйста.

– Сначала мы должны обсудить кое‑какие детали, – отвечал голос. Говорил он на безукоризненном кастильском испанском.

– О каких деталях может идти речь? Вы украли моего сына. Я у вас не крала ничего. Обсуждать нам нечего, кроме времени, когда мне будет возвращен мой сын, а сделать это можно сразу же после того, как я поговорю с ним.

– Послушайте меня, сеньора Хименес. Я могу понять вашу тревогу за мальчика. Вы желаете говорить с ним, и это естественно, но сперва нам необходимо утрясти ряд вопросов.

– Вы совершенно правы, говоря…

– Могу заверить вас, сеньора Хименес, что я искренне восхищаюсь вашим хладнокровием в такой ситуации. Большинство знакомых мне матерей не смогли бы говорить со мной по телефону так, как это делаете вы.

– Да я бы криком кричала, била бы себя в грудь и захлебывалась рвотой, вообрази я хоть на минуту, что это может произвести на вас впечатление! – воскликнула Консуэло. – Но если вы думаете, что я сделана из железа, то я знаю доподлинно, что ваша натура еще жестче и что никакие проявления чувств не способны поколебать вас и заставить вернуть мне сына. Отсюда и мое поведение. Но прежде чем рассуждать на психологические темы, давайте договоримся об одной вещи. Я хочу поговорить с сыном.

– В данный момент это невозможно.

– Вот видите, вы не держите слова, – сказала Консуэло. – В сообщении говорилось совершенно ясно и определенно, что…

– Я знаю, что там говорилось, сеньора Хименес, – произнес голос, и в том, как это было сказано, прозвучали стальные нотки. – Я сам писал его. Вам следует проявить терпение.

– Не смейте говорить мне о терпении! Вам не понять нетерпения матери, у которой отняли сына! Я не хочу даже слышать слово «терпение», – сердито бросила Консуэло. – Если вы не хотите разрешить мне поговорить с сыном – а это было бы для меня важнейшим доказательством того, что он цел и невредим, – будьте так любезны пройти к Дарио, расспросить его о его особой примете и передать мне то, что он скажет.

– Особой примете?

– Спросите Дарио, и он скажет вам то необходимое, что меня убедит.

– Минуточку…

Последовало долгое молчание.

– Есть кто‑нибудь на связи? – спросила она по прошествии нескольких минут.

– Пожалуйста, не выключайте телефон еще минутку, сеньора Хименес, – произнес тот же голос. – Чтобы выполнить вашу просьбу, нам надо испросить разрешения.

– Разрешения?

– Существуют ответственные лица. Сейчас мы связываемся с ними.

И опять молчание. После пяти томительных минут голос вернулся:

– Сеньора Хименес, вам известно, с кем вы ведете переговоры?

– Если вас интересует, знаю ли я, что вы являетесь членами русской мафиозной группировки, то ответом будет «да». Какой именно группировки – не знаю.

– Возможно, это знает ваш друг, инспектор полиции, – произнес голос. – Да, нам известно, что вы находитесь здесь, инспектор. Мы видели, что в ресторан вы вошли вместе с сеньорой.

– Вы связаны с Леонидом Ревником? – спросил Фалькон.

– Верно, – отвечал голос. – Леонид Ревник находился в Москве. За то время, что он направляет нашу деятельность в Коста‑дель‑Соль, в нашей структуре на Иберийском полуострове возникли некоторые кадровые проблемы.

– Вы намекаете на то, что Юрий Донцов взял под свой контроль значительную часть бизнеса в Севилье и переманил к себе Василия Лукьянова?

– Сеньор Ревник ездил в Москву на сход пяти главнейших русских подразделений, где обсуждались наши испанские дела. Было решено, что Юрий Донцов ответственен за убийство двух важных членов одной из бригад, что он самовольно вклинился в бизнес, нарушив договоренности с нашими итальянскими и турецкими партнерами о способах ведения дел. Мы не можем этого допустить. Сход единогласно решил приостановить деятельность Донцова и распустить его группу.

– Все это крайне интересно, – сказала Консуэло, – но что будет с моим сыном?

– Вы должны уяснить себе общую геополитическую обстановку, прежде чем обсуждать частности, – произнес голос. – Кроме того, существует проблема севильского взрыва.

Молчание.

– Я слушаю, – сказал Фалькон, напрягшись каждой клеточкой своего тела.

– Мы держим на крючке тех, кто изготовил бомбу и подложил ее в мечеть.

Сердце Фалькона заколотилось вдвое быстрее; казалось, оно бьется уже в горле. Его охватил порыв жадности, когда готов схватить и заглотать все, что ни протянут. Он вынужден был напомнить себе, что все действия противника рассчитаны и ничего случайного тут быть не может. Значит, это лишь приманка.

– Зачем же вам понадобилось держать на крючке этих людей?

– Вы полицейский, инспектор, – отвечал голос, – и действуете как бы снаружи, лишь делая попытки проникнуть внутрь, мы же находимся внутри, и у нас развязаны руки.

– Вы хотите сказать, что Донцов санкционировал взрыв и что вы этого не одобрили?

– Для широкомасштабной операции, способной изменить весь политический ландшафт и дестабилизировать регион, долгие годы бывший надежным укрытием целого ряда организаций, Донцов должен был получить добро схода. Но он его не имел. Он действовал самовольно и преследуя собственные выгоды.

– Ну а при чем тут сын сеньоры Хименес Дарио? – сказал Фалькон. – Какое он к этому имеет отношение? Зачем вы его похитили и держите у себя?

– По‑моему, тут имеет место недопонимание, сеньор инспектор, – сказал голос. – Мы не удерживаем у себя мальчика. Мы – решительные противники впутывания гражданских лиц в наши действия. Это приводит лишь к излишней огласке и привлекает ненужное внимание полиции.

– Так вы не удерживаете Дарио! – воскликнула Консуэло. Отрицание она почти что выкрикнула. – Зачем тогда вся эта беседа?.

– Надо было разъяснить вам некоторые вещи, прежде чем приступать к рассмотрению вопроса о сыне.

– Вы заявили, что я смогу поговорить с ним, если позвоню по этому номеру!

– Одна из наиболее важных вещей, которые вам необходимо уяснить, – это характер людей, с которыми вы столкнулись, – произнес голос. – У сеньора Ревника имеются принципы, своего рода кодекс чести. Этот кодекс может отличаться от вашего, сеньора, или же кодекса инспектора. Но именно благодаря ему Ревник пользуется таким уважением в мире воров в законе. Юрий Донцов же принципов этих не разделяет и не уважает. Он чужак, аутсайдер. Он думает лишь о собственной выгоде. Ему все равно, что за человек Василий Лукьянов, он плюет на его репутацию.

– Но Лукьянов же работал на Леонида Ревника! – воскликнул Фалькон.

– Возможно, вы не в курсе глубокого конфликта сеньора Ревника с Василием Лукьяновым, – сказал голос. – Выбить из неплательщика долг мы считаем позволительным, но избивать и насиловать дочь неплательщика – для нас неприемлемо. Сеньору Ревнику стоило больших трудов и денег вызволить Лукьянова и его дружка из лап правосудия. А в еще большую ярость повергла сеньора Ревника по возвращении его из Москвы кража восьми с лишним миллионов евро, хранившихся в его сейфе. Возможно, вы этого не знаете, инспектор, но красть у вора в законе не полагается, это исключено, и наказание за такое преступление может быть только одно, что в данном случае и осуществило Провидение.

– Превосходно, – сказала Консуэло, почувствовав, что разговор уходит куда‑то в сторону, – но если сын мой находится не у вас, то не совсем ясно, что вы предлагаете.

– Нам есть что предложить вам, – твердо сказал голос. – И самым существенным для вас в нашем предложении будет запрет вести переговоры с Юрием Донцовым, который, вероятно, предлагает вам вернуть мальчика, если инспектор сумеет заполучить и вернуть ему деньги и диски, украденные Лукьяновым.

– Вернуть деньги невозможно, они уже в банке, – сказал Фалькон. – А что касается дисков, то содержание их нам известно.

– Возврат дисков их вполне устроит. Они будут счастливы получить их обратно. Там есть из‑за чего ломать копья, поскольку вымогательство – очень выгодный бизнес.

Он что‑то темнил и не говорил всей правды, как это моментально уловил Фалькон; диски, как он догадывался, являлись чем‑то большим, нежели орудие простого шантажа.

.– Как вы знаете, – сказала Консуэло, – я и сама занимаюсь бизнесом. Нормальная практика тут – вести торг с тем, кто имеет что‑то, в чем я заинтересована, владеет нужным мне товаром. В случае, если торговая операция требует наличия каких‑то специальных знаний, я могу обратиться к услугам квалифицированного посредника. Но сейчас вы пытаетесь навязать мне себя в качестве посредника, хотя я уже вышла на прямой контакт с владельцем требуемого мне товара.

– По‑моему, вы не очень внимательно меня слушали, сеньора Хименес. Я ведь не только объяснил вам, что Юрий Донцов – человек без чести и совести, не признающий общепринятых правил, отвернувшийся от тех, кому он обязан своим положением вора в законе, но я довел до вашего сведения и то, что деятельность его вскоре будет пресечена, что он на пути к краху. Сомневаюсь, чтобы вы имели склонность вести дела с банкротами. А дополнительное преимущество, которое вы получаете, состоит в том, что вам самой не придется палец о палец ударить. Сына привезем к вам мы. Вам же остается только спокойно сидеть сложа руки и ждать.

– И все‑таки мне надо позвонить Юрию Донцову. Он уже прислал мне мейл, в котором говорится, что его терпение небезгранично. Как будто у меня оно границ не имеет!

– А вы скажете ему, что возникли осложнения. Во‑первых, добыть для него деньги не представляется возможным, так как они уже в банке, а во‑вторых, с вами вступила в контакт другая группа, утверждающая, что мальчик находится у них, и вы теперь не знаете, кому верить. Скажете, что, прежде чем вы сделаете хоть шаг, он должен представить вам убедительное доказательство, что с мальчиком все в порядке. Не сомневаюсь, что, как опытный бизнесмен, вы умеете тянуть время на переговорах.

– Но каким образом вы собираетесь вернуть мне сына? Вы же все боевики‑террористы. И если вы намерены прибегнуть к насильственным действиям и начать убивать друг друга, то я не желаю, чтобы мой сын оказался в центре схватки.

– Поверьте мне, сеньора Хименес, использовать мы будем не один какой‑то способ. Принудить можно самыми разнообразными путями.

– Судя по вашим словам, процесс обещает быть долгим, – сказала Консуэло. – А время не терпит. Мой сын – в руках бандита и чудовища, и я не могу ждать, пока вы станете вскрывать то, что считаете гнойником на теле вашей организации!

– Не ждите, что я все разложу вам по полочкам, сеньора Хименес, – сказал голос. – Инспектор, при всем благородстве и бескорыстии его намерений, имеет личный интерес в раскрытии криминальных дел.

– Не знаю теперь, что и думать.

– На этом мы закончим разговор, – сказал Фалькон. – Нам требуется время для принятия решения.

– Обещайте мне только одно, инспектор, – сказал голос, – что с Донцовым вы будете тянуть как можно дольше. Если вы не уверены в наших возможностях в данном вопросе, обратитесь к нам еще раз с тем, чтобы мы имели шанс вас убедить.

– И последнее, – сказала Консуэло. – Что вы желаете получить за ваше посредничество?

– Всего лишь пустяковое вознаграждение, – отвечал голос, после чего был дан отбой.

Фалькон откинулся на спинку стула. Консуэло потупилась, уставившись куда‑то в письменный стол.

– Ты вела себя блестяще, – сказал Фалькон.

– Не знаю теперь, что и думать, – повторила она, пытаясь вопреки эмоциям рассуждать логически.

– Оцени две группы участников, с которыми ты переговорила, – сказал Фалькон. – Как тебе они?

– Эти, по крайней мере, не угрожали ни мне, ни Дарио, но, с другой стороны, Дарио‑то похитили не они. Находись он у них, они, возможно, вели бы себя не столь любезно, – сказала Консуэло.

– Зачем, ты думаешь, они просили тебя не разъединяться и говорили что‑то насчет разрешения со стороны ответственных лиц?

– Они вырабатывали новый подход, – сказала Консуэло. – Первоначально они затеяли с нами игру, мороча нам голову тем, что Дарио находится у них, но когда я попросила простейшего доказательства, они поняли всю безнадежность подобной тактики. Они убеждали нас и доказывали, потому что ощущали свою слабость. Мы, а вернее, ты имеешь доступ к тому, что им требуется. Они же нужным нам не владеют. Вот они и стараются уверить нас в том, что мы имеем дело с чудовищем, и предлагают вмешаться и помочь нам, выступая от нашего имени. Единственное, что остается для меня неясным, – это…

– Их план действий.

– Судя по тону, каким он говорил, они собираются убить Юрия Донцова. Тот вторгся на их территорию, нарушая все законы и правила поведения, и они схватятся за пистолеты или воспользуются какими‑нибудь там ракетными снарядами, или уж не знаю чем еще.

– Я начинаю думать, что Лукьянов был крайне важен Донцову и его организации, – сказал Фалькон. – Голос в телефоне заверил меня, что деятельность Донцова «будет вскоре пресечена», что, возможно, означает, что каналы поступления Донцову героина в ближайшее время будут перекрыты, если уже не перекрыты.

– Ну это если всецело верить тому, что говорил нам этот голос, – сказала Консуэло.

– Лукьянову предстояло сделать значительное финансовое вливание в организацию с помощью украденных восьми миллионов евро, а кроме того, он был бы им полезен своим опытом су<