Каплин: «Лучше, чем аспирин»

 

Он находился в помещении, которое ничем не напоминало гостиничный номер и больше смахивало на бедный фермерский дом из какого‑нибудь вестерна. В щелях ветхого деревянного строения посвистывал ветер. Небольшие окна выходили на три стороны.

Оглянувшись, он, во‑первых, с удовлетворением осознал, что вообще способен что‑либо замечать, а во‑вторых, увидел позади себя сплошную голую стену. Единственная дверь располагалась перед ним и была заперта на засов. Топчан в углу, небольшой стол и два табурета посреди комнаты были сколочены из некрашеного дерева.

Тут мог жить человек, абсолютно равнодушный к удобствам, а может, дом использовался лишь как временное укрытие от непогоды. Мысль о непогоде пришла не случайно: за окнами висели низкие свинцовые тучи. Кроме того, в западном окне была видна деревянная фигура ангела с крыльями, сложенными за спиной, и руками, сложенными перед грудью. При более пристальном рассмотрении становилось ясно, что фигура представляла собой ствол расщепленного молнией дерева, которого не коснулся топор. За восточным окном виднелись пустые вольеры, обтянутые вполне современной металлической сеткой.

Внезапно усилилось головокружение. Каплин зашатался, поспешно сделал два шага к ближайшему табурету и опустился на него, упираясь руками в колени. Ведьма бесшумно выскользнула откуда‑то сбоку и уселась напротив. Теперь в ее ультрафиолетовом взгляде угадывалось некоторое удовлетворение, словно он по ее команде проделал какой‑то трюк, на что она уже почти не надеялась.

В свою очередь, он не питал ни капли надежды на то, что всё это – продолжение бреда, сновидения или смесь первого со вторым. Объятия реальности казались удушающими. Высокая температура, головная боль, скрученные проволокой суставы убеждали в неотвратимости существования лучше любых, заведомо обреченных на неудачу, попыток очнуться.

Он сфокусировал взгляд на ведьме и задал самый насущный на этот момент вопрос:

– Аспирин есть?

Она молча полезла в задний карман джинсов, вытащила оттуда не очень чистую и многократно сложенную бумажку, которую протянула ему. Он взял пакетик из ее холодных пальцев. Развернул. Внутри был какой‑то белый порошок.

– Что это?

– Лучше, чем аспирин.

Он покачал головой и отодвинул пакетик.

– Предпочитаешь помучиться? – спросила ведьма с проблеском интереса.

Он пожал плечами, не считая нужным объяснять, что любые эксперименты с неизвестной химией сейчас внушали ему куда большие опасения, нежели симптомы сильнейшей простуды – такие привычные, понятные и простые. Почти домашние. Они, правда, мешали соображать быстро и четко, однако, продираясь сквозь навеянный ими туман, он всё‑таки совершал неприятную работу, которая понемногу отрезвляла.

– Насчет привета… Это ты передавала?

Он действительно не был в этом уверен. Недавнее помрачение рассудка воспринималось сейчас как с трудом пережитый опыт неудачного зомбирования – или удачного, с чьей точки зрения посмотреть.

Ведьма взяла двумя пальцами лежавшую на столе бумажку и перевернула, стряхнув отвергнутый Каплиным порошок. На обратной стороне мятого листка обнаружились слова, написанные чем‑то вроде косметического карандаша. Во всяком случае, цвет букв был коричневато‑розовый. Расположение строчек напоминало стишок.

Он подвинул к себе бумагу и прочитал то, что при желании действительно можно было принять за стишок:

 

«Привет

Не верь той у которой нет дракона

Она не я

Спаси меня

Я не знаю где я

Если переспал с ней убью

Люблю

Целую

Жду»

 

Это было почти смешно, вот только смеяться не хотелось. Хотелось нащупать на голове кнопку «Reset», чтобы всё (может быть) вернулось на свои места. Однако внутренний голос подсказывал: если и вернется, то не скоро. Привыкай.

Он еще раз перечитал наспех нацарапанное послание. Оно могло быть написано кем угодно и для кого угодно. Почерка Оксаны он не знал, да и всерьез говорить о почерке в данном случае не приходилось. Крик о помощи или подделка? Кто ж тебе скажет. После «детских» надписей на асфальте он готов был поверить во что угодно. Например, в то, что компания плохих девочек продолжает вести свою крупнобюджетную игру. Попахивало какой‑то фаулзовщиной с местным колоритом. Не госпожа ли Кончис перед ним?

Он выпустил бумажку из пальцев.

– Ничего не понимаю. Где ты это взяла?

– В кармане мертвого собаковода.

– Какого еще собаковода?

– Как следует из названия, они водят. Причем не только собак. А заодно подчищают. Убирают отсюда всё лишнее. И всех лишних.

– Откуда это – «отсюда»?

– Из города.

– Так, значит, город принадлежит им?

– Нет, город принадлежит нам… хотя никто никогда не ссорится с собаководами. Они охраняют нас.

– От кого?

– А ты еще не понял?

Он сжал ладонями раскалывающуюся голову, и они тотчас сделались влажными. Он, может, кое‑что и понял бы, если дать мозгам немного остыть. Тем не менее он догадывался.

– Я, наверное, тоже лишний?

Она пожала плечами.

– Скоро узнаешь. Встречи с собаководами всё равно не избежать.

– Ничего себе… Ты сказала «убирают»? Это означает то, что я думаю?

– Не знаю, чем ты думаешь, но тех, кого они убрали, больше никто не видел. По крайней мере здесь.

– Так зачем ты меня сюда притащила? Чтобы меня того… подчистили?

– Ты кое‑что упустил. Ты сам сюда притащился, мы тебя не звали. И других тоже.

– Ну так к чему лишняя болтовня? – Ему и в самом деле надоело до тошноты. – Сдай меня этим вашим наемникам и гуляй.

– Я впустила тебя не для этого.

– Наконец‑то. А для чего?

– Папа решил, что так надо.

– Чей папа? Твой?

– Ну не твой же.

А между тем у него на мгновение промелькнуло нехорошее подозрение, что за этим проектом действительно может стоять его богатый и почти всесильный папа. Вот уж кто проучил бы блудного сыночка по полной программе…

– Он у тебя тоже собаковод?

– А как насчет бесплатной пластической операции? – Ведьма показала ему надетые на кончики пальцев стальные коготки.

Теперь уже Каплин пожал плечами. Несколько царапин на лице вряд ли сильно ухудшили бы его положение. Больше всего хотелось послать синеглазку подальше и рухнуть на топчан. Так ведь не оставит в покое – ее папа решил, что так надо. Не зная здешних раскладов, Каплин уповал лишь на то, что пресловутый папа хотя бы не окажется садистом с комплексом Моисея.

Он опустил голову на руки. Внутри был горячий липкий туман, из которого появлялись и в котором исчезали образы услышанного. В частности, собаководы представлялись ему кем‑то вроде собаколовов, разъезжающих на фургоне с зарешеченной задней дверью. Только отлавливают они не собак, а лишних. Она сказала – «мертвый собаковод»? Что ж, по крайней мере, они тоже умирают.

– Его убили? – спросил он, вдруг наткнувшись в тумане на «нужное» слово.

– Собаковода? Да, его убили.

– Кто?

– Число Зверя.

Он поднял голову и всмотрелся в ее лицо, пытаясь разглядеть на нем проблески иезуитского юмора.

– Да, число зверя – оно такое…

– Я бы на твоем месте придержала язык. Число Зверя – это не аллегория и не библейская сказочка.

– А что же тогда, черт возьми?

– Обозначение. Как «икс» или «игрек» в математике.

– Обозначение чего?

– Того, что приходит из Нижнего Города. Или из самого Ядра. Точно никто не знает.

– Даже твой папа?

Когти лязгнули в опасной близости от его носа, но он даже не дернулся – не до того было.

– Нет, ты явно нарываешься.

– А что мне еще делать? Сама‑то ты кто?

– Не важно, кто я. Важно, чего я хочу.

– И чего же ты хочешь?

– Чтобы чужие убрались из города. Тогда наша жизнь станет такой, как прежде… Может быть.

– Вот оно что. И чем мы вам мешаем?

– А тебе мешали бы ночные кошмары, особенно если бы они продолжались и днем?

– Значит, я – один из твоих кошмаров? Мне кажется, всё обстоит как раз наоборот.

Она серьезно кивнула:

– Так и есть. Кошмар – это взаимно. Поэтому кто‑то должен убраться. Тот, кто пришел в чужой дом.

– Я готов хоть сейчас.

– А как же твоя пропавшая девушка?

– Моя девушка сейчас, скорее всего, спит в шестьдесят девятой квартире дома номер шестнадцать по проспекту…

– Да ладно, хватит. Это не она. Если ты не разглядел, мне тебя жаль. И ее, кстати, тоже.

Уже давно никто не раздражал его так сильно. Говорить загадками и демонстрировать превосходство, пользуясь своей осведомленностью, всегда казалось ему довольно дешевым способом самоутверждения. Правда, аборигены, похоже, считают его врагом, которого можно использовать с благой целью, – а в этом случае какие могут быть претензии?

– Один вопрос. Вернее, два. Кто твой папа? Я могу его увидеть?

– Сейчас он далеко, улаживает кое‑что. Последствия чужих ошибок. А насчет того, кто он… Скажем так, он хозяин квартиры номер шестьдесят девять.

Каплин тяжело вздохнул. Эту головоломку можно было вертеть бесконечно.

– Ладно, что от меня нужно?

– Ты же читал записку. Пойдешь туда, где, возможно, находится твоя девушка. Настоящая, я имею в виду.

– Это куда?

– С тобой не соскучишься. К собаководам, конечно.

 

79. Розовский: «Ложись, ублюдок!»

 

На этот раз он не обратил внимания на следы в холле отеля «Европейский». Ему надоело быть следопытом. Пусть этим занимаются те, у кого нет «глока» в кармане. Машку он тоже взял с собой. Не мог отказать себе в удовольствии присутствовать при встрече «хозяина» и «креатуры». Кроме того, она вселяла в него уверенность в своих силах, которой немного поубавилось после ночной нервотрепки.

У нее на губах была спокойная улыбка – как всегда, когда она предоставляла ему действовать. В такие минуты он чувствовал себя школьником, сдающим экзамен с риском не оправдать доверия любящей, но строгой мамочки. Зато потом, в случае успеха, она вознаграждала его так, что он неизменно приходил к выводу: рисковать стоило. Эта женщина заставляла его подниматься над собой, преодолевая страх, лень или мещанскую осторожность, – в то время как другие сталкивали и тащили вниз, на дно приспособленчества и бесконечных самоограничений.

Помимо награды и удовольствия, секс с нею был движением к полному освобождению от всех и всяческих комплексов, включая комплекс некрасивого мужчины. В этом смысле она заменяла ему психотерапевта, проституток, сексопатолога, консультанта по личностной мотивации – и, соответственно, экономила кучу денег. Так что еще неизвестно, кто кому в итоге окажется должен. Розовский мысленно дал себе слово пересмотреть в дальнейшем их финансовые отношения. Он не любил быть должником.

Остановившись перед дверью «люкса», он вежливо постучал. Никто не отозвался. Он подергал ручку. Заперто. Он отошел на пару шагов, а затем высадил ногой дверь.

В той части номера, что просматривалась с порога, никого не было. Медленно оседало облако потревоженной пыли. Там, где ручка распахнувшейся двери врезалась в стену, появилось углубление размером с пачку сигарет.

Розовский заглянул за дверь. С внутренней стороны в замке торчал ключ. С каждой минутой становилось всё интереснее. И где же прятался наш золотой мальчик? А главное, почему и от кого? Может, ночью его тоже посетили незваные гости?

Машка вошла в номер вслед за Розовским. В одной руке она держала клюшку для гольфа, зажав ее между двумя пальцами и легонько покачивая, будто маятник. В другой руке она несла туго набитую спортивную сумку, которую привезла с собой. По пути он покосился на сумку и получил ответ: «Сюрприз». Что ж, сюрпризы от нее никогда его не разочаровывали. Ее движения были грациозными, но при этом внушали смутное ощущение какой‑то опасности. Розовского это чертовски заводило.

Скользнув взглядом по закрытому сейфу («Теперь не к спеху»), он направился в спальню. Потрогал постель. Смятая простыня оказалась влажной. Обуви и одежды не было – ни мужской, ни женской. Он обошел другие помещения номера и никого не обнаружил. Вернулся в гостиную. Паек в вакуумной упаковке лежал нетронутым. Аудиосистема была выключена. Ноутбук находился в спящем режиме. Розовский разбудил его и не увидел ничего интересного. Ящик на пароле; процессов: 27; загрузка ЦП: 0 %. И, слава тебе господи, никаких записываемых дисков – по крайней мере на виду. Обыскать рюкзак Каплина было минутным делом. Грязного белья в нем не завалялось – ни в прямом, ни в переносном смысле. Розовский даже немного заскучал.

Наконец настала очередь сейфа. Он, конечно, не рассчитывал найти там оружие и прочие игрушки, однако никогда не мешает увидеть всё своими глазами. Излишне говорить, что своей «креатуре» он не доверял. Кстати, о «креатуре». Он бросил взгляд на часы – назначенное время встречи давно прошло. Розовский не торопился с предположениями относительно того, что это могло означать. Правда, всё‑таки подумал (как о возможном варианте): «Если бы в черном пластиковом мешке оказался ее труп, я бы не сильно огорчился».

Он подошел к сейфу и повертел ручку с лимбом до срабатывания замка. Единственным предметом, лежавшим в сейфе, был диск, размашисто надписанный черным маркером. Шесть цифр составляли дату десятидневной давности. Во всяком случае, не напрасно проехался, сказал себе Розовский. Внешние отличия от диска, найденного им в машине Бульдога, были слишком явными, чтобы не полюбопытствовать.

Аудиофайл с теми же шестью цифрами в имени и продолжительностью примерно сорок шесть минут представлял собой запись некоего совещания. Розовский насчитал четыре голоса. Один явно принадлежал Генеральному (этот говорил больше всех, хотя и не слишком внятно); второй, скорее всего, Бульдогу (косноязычные увесистые фразы); два остальных участника лишь изредка подавали реплики (и, судя по тому как протекала беседа, это были солидные люди). Никто из них ни разу не назвал другого по имени. Речь шла о проекте.

Уже за первую четверть часа Розовский узнал кое‑что новое для себя и в высшей степени полезное. Всё это время Машка практически неподвижно сидела в кресле – ну разве не золотая женщина?

Он прослушал запись до половины, когда Генеральный впервые упомянул некоего «лопушка». Еще минут десять слово «лопушок» употреблялось неоднократно. У Розовского сделалось кисло во рту. Не хотелось верить своим ушам, но пришлось признать неоспоримое: из контекста следовало, что «лопушком» называли его.

И это еще полбеды; на уничижительное прозвище, как и на «гондона», он не обиделся – на обиженных, известное дело, воду возят. Гораздо хуже было другое. Оказалось, что как минимум четверо совещавшихся знали и о его предварительном визите в город, и о тайнике в номере отеля, и, возможно, даже о намерениях обнародовать информацию о событиях, имевших место до и после исхода.

Слушая, как Бульдог докладывает о его «тайной» поездке, он побелел. После слов Генерального: «Запустим лопушка, пусть нароет говнеца. В случае чего на него всё и спишем», – он согнулся, будто ему врезали под дых. Удары он держал неплохо, однако на несколько секунд буквально ослеп и оглох от ярости. Ему хотелось выхватить у Машки клюшку и разнести к долбаной матери компьютер, а заодно весь этот проклятый номер, в котором, как по заказу, испытал позор дважды за последние двое суток.

Но рассудок всё же победил. Вероятно, присутствие Машки тоже сыграло свою роль. Он не мог окончательно потерять лицо в ее глазах. То, что она всё слышала, было крайне неприятно, однако он принял это как горькое лекарство. Он прозрел – вот что было самым важным. Лучше позже, чем никогда. Он взял себя в руки и, прикладывая громадные волевые усилия, стал слушать дальше.

Сделанные им открытия оказались не последними. Дважды из уст неизвестного солидняка прозвучало что‑то вроде «мастэропапэтс» применительно к некоему программному продукту, прежде чем Розовский врубился: между собой «коллеги» использовали англоязычное название. Если он правильно понял, провести тестирование продукта предполагалось в ближайшее время. Установить место было нетрудно.

Потом он услышал еще одну кличку: Карабас Барабас. Розовский задумался, кто бы это мог быть. Догадка блеснула в мозгу подобно огню маяка, предупреждавшему об угрозе гибели на прибрежных скалах. Но у Розовского появилось предчувствие, что предупреждение немного запоздало. С этой минуты ощущение обреченности не покидало его. И услышанная под занавес фраза Бульдога – «Подберем таких, кого не будут искать» – уже ничего не добавила к горечи поражения, которую он испытывал.

После того как запись кончилась, он еще пару минут простоял, уставившись в одну точку, словно лунатик. Затем в его лице что‑то изменилось. Он повернулся к Машке, которая по‑прежнему сидела в кресле, поигрывая клюшкой.

– Твой «хозяин» тебя не дождался.

«Розовский, а знаешь, мне здесь нравится».

– Мне тоже нравилось. Раньше. Если бы не один шустрый паренек…

«Я не о том. Раздевайся и ложись. Я обещала с тобой поиграть», – она встала и начала медленно приближаться. На лице у нее играла улыбка, обещавшая ему нечто незабываемое.

– Ты думаешь, мать твою, сейчас подходящее время?

«Конечно. Самое что ни есть подходящее. Другого уже не будет».

– Что ты…

И тут он понял. Теперь свет истины был подобен не далекому маяку, а прожектору надвигающегося поезда. Во время совещания Бульдог упоминал «верного человечка». Да, он так и сказал: «В крайнем случае подошлю верного человечка»…

«Ложись, ублюдок!»

Его рука дернулась за «глоком», но клюшка издала резкий свист и врезалась ему в переносицу.

После этого свист повторился еще много раз, но Розовский уже ничего не слышал.

 

Лада: «Я здесь»

 

Она выстрелила в том направлении, где находился Нестор, за миг до наступления темноты, но было непонятно, попала она или нет. Выстрел ни в коей мере не был признаком паники. Она уже на собственной шкуре почувствовала, на что способен «блаженный», и осознавала, что от него пощады не жди.

Отдача оказалась для нее гораздо большей проблемой, чем она предполагала, и Лада замешкалась со следующим выстрелом. Она инстинктивно отступила и прижалась спиной к стене, страхуясь по крайней мере от атаки сзади.

Воцарилась тишина, наполненная остаточным эхом. Правда, Ладе мешал еще незатихающий гул в ушах, с некоторых пор сопровождавший ее повсюду. Иногда ей казалось, что это отравленная химией кровь трется о стенки сосудов…

Спустя несколько очень долгих секунд она всё же услышала чье‑то хриплое дыхание – скорее всего Парахода, если, конечно, Нестор не решил напоследок поиграть с ней. Вариант, при котором «блаженный» действительно мог исчезнуть, она всерьез не рассматривала. Скорее, попросту сбежал – но ей не хотелось бы поплатиться за потерю бдительности.

Потом раздались шаги – точно Парахода; так безбожно шаркать могли только его докерские говнодавы. Судя по звуку, он приближался к ней. Ну и на что он рассчитывал? Что одно его присутствие остановит Нестора? А может, собирался утешить ее перед смертью? Тут она вспомнила о «сделке». Если ей и в самом деле суждено спасти ему жизнь, то момент был как нельзя более подходящим. А для этого оставалось либо стрелять наугад, рискуя задеть Парахода, либо ждать, пока Нестор нападет из темноты. Она выбрала последнее. В конце концов ей не в первый раз довелось играть роль наживки.

Но она опять переоценила свои нынешние возможности. Трудно привыкнуть к тому, что срок, в течение которого ты неостановимо разваливаешься на части, исчисляется неделями или даже днями. Она ощутила движение воздуха справа от себя. Вдобавок запахло аммиаком, и это притупило другие чувства. Как назло, она перестала слышать шаги и дыхание Парахода.

– Эй! – негромко сказала она.

– Я здесь, – произнес голос слева.

Она выставила левую руку и наткнулась на волосы. Борода или «хвост» – ее устраивало и то, и другое. Лишь бы не окровавленный улыбающийся рот…

Она двинулась вдоль стены влево, одновременно выворачивая руку, державшую пистолет, вправо. Когда ей уже казалось, что предсказание Парахода вполне может оказаться верным, сильный удар расколол темноту и отправил Ладу в нокаут.

Она вырубилась мгновенно и даже рефлекторно не успела нажать на спуск.

 

Нестор: «Собачки ушли»

 

Завладев пистолетом, он остановился, чтобы решить, как поступить дальше.

С одной стороны, полудохлая шалава выписала ему направление в зубопротезный кабинет, с другой, с ней всё было ясно как минимум на ближайшие пятнадцать минут, а может, и навсегда, если он сломал ей шейные позвонки.

Старый хиппарь, подхвативший падавшее тело, еще держался на ногах, но на расстоянии трех шагов не представлял никакой опасности. Нестор даже готов был разойтись с ним по‑хорошему, несмотря на его плохое воспитание и полученный от него неприятный удар в солнечное сплетение. В конце концов, он не убийца. Достаточно того, что есть «глаз в небе», который сводит с ума, насылает морок, превращает людей в смертельных врагов и, в конечном итоге, убивает. Зная это, было бы глупо поддаваться искушению… но ему казалось, что его миссия под угрозой. Требовалось действовать быстро и радикально, а эти двое мешали во всем. В частности, из‑за устроенного ими идиотского допроса сорвалось нормальное протекание химической реакции. Нестор по запаху чуял, что несколько десятков килограммов сырья пропало безвозвратно. И полночи работы – коту под хвост. Это привело его в тихое бешенство.

В пространстве, преображенном Ариадной, люди уже не казались изолированными друг от друга мешками, набитыми мясом, кровью и костями. Они участвовали в непрерывном энергетическом обмене; они были процессами. И рассматривать способ прерывания того или иного процесса было гораздо проще, чем проделать дыру в мешке при помощи ножа или пистолета. Правда, приходилось учитывать далеко идущие последствия: любое, даже мизерное, нарушение баланса сил могло вызвать непредсказуемое перераспределение и огромную потерю собственной энергии. В этом смысле убийство слишком сильно напоминало самоубийство.

Но разве Нестор собирался долго жить? Нет, долгая жизнь – для обывателей. Как он ненавидел это сытое самодовольное стадо! Они хотели только жрать и потреблять, не желая признавать, что у них нет ничего своего, что всё навязано извне, вдолблено им в головы, тонко замаскировано под религию, мораль, семейные ценности и прочее расхожее дерьмо…

Взять хотя бы этих двоих. Они, наверное, считают, что спасают город. А на самом деле спасают свои шкуры и пытаются переделать неизведанное под себя. Если получится – хорошо, они употребят и это; если не получится, они будут ждать «дальнейшего прогресса», не замечая, что чуждый внеземной разум уже давно использует их, натравливая друг на друга точно так же, как они сами поступают с крысами, когда хотят вывести крысу‑каннибала.

Нестор склонялся к тому, чтобы избавить их от мучительных заблуждений, неизбежных на пути ложной эволюции. Он поднял пистолет и поднес его к голове Парахода. Тот, похоже, ничего не замечал. Где же твой внутренний глаз, видящий? Твой дар, оказывается, ни от чего не спасает. Тогда чего он стоит? У любой цыганской гадалки «крыша» получше будет…

Нет, это просто смешно. Нестор с трудом сдерживался, чтобы не издать ни звука. Ствол находился в двух сантиметрах от левого виска Парахода; казалось бы, даже ребенок должен почувствовать неладное…

Ну всё. Прощай, брат.

Кто‑то прикоснулся к другой его руке, опущенной вдоль туловища. Он чуть не выстрелил от неожиданности. И заметил, что Ариадна замолчала.

Раньше он не мог найти слов, чтобы описать, на что похожи ее сигналы, – а теперь и подавно не сумел бы объяснить, на что похоже ее «молчание». Наверное, на смерть – раз уж о смерти всё равно нельзя сказать ничего внятного.

И вот в этом странном состоянии внезапной отсоединенности от всего, чем питался мозг, он услышал голос Леры‑Никиты, который произнес то, что явно предназначалось для него одного:

– Пойдем со мной, Нестор. Собачки ушли.

Маленькая детская кисть скользнула в его руку, крепко схватила за пальцы и потащила куда‑то. Он всё‑таки нажал на спуск, потому что всегда стремился довести начатое дело до конца, но выстрела не последовало.

Да и стрелять уже было не в кого.