Елизавета: «Кому ты будешь звонить?»

 

Незнакомец вернулся спустя несколько минут, показавшихся Елизавете часами. Почти всё это время она провела возле фургона. Голоса, раздававшиеся внутри него, вскоре стихли, не дождавшись отклика. Уйти куда‑нибудь подальше, в бескрайнюю темноту ночи, ей не позволял страх… и еще уверенность в том, что незнакомец отыщет ее где угодно. Это был его город – доказательства лежали перед ней (ближе, чем ей хотелось бы) и выглядели тошнотворно.

Но мысль о бегстве не покидала ее. Кроме того, в глубине души она уже понимала, что незнакомец не причинит ей боли, даже если поймает на чем‑нибудь таком, что ему не понравится. Он всего лишь заберет у нее свободу. Свобода уже перестала быть для нее химерой. Елизавета еще помнила ее хмельной вкус.

Это помогло ей преодолеть себя. Она поднялась с забрызганного кровью асфальта и открыла водительскую дверцу. Ключей в замке зажигания не было. Елизавета никогда не сидела за рулем фургона, да и за руль легкового «лексуса», подаренного ей супругом, ее пускали редко, однако сейчас она не думала, сможет ли вести машину одной рукой. Для этого еще надо было найти ключи… на трупе.

Она только начала прощупывать одежду ближайшего мертвеца, старательно отводя взгляд от его лица, лишенного нижней губы и глаз, – когда где‑то возле дома раздались два выстрела. Это подстегнуло ее, хотя раньше просто парализовало бы. В одном из карманов ее пальцы наткнулись на что‑то твердое. Судя по размеру, это был мобильный телефон.

«Даже если эта штука здесь работает, кому ты будешь звонить, несчастная?»

Проклятый голос не унимался, но теперь она знала, как с ним бороться. Надо говорить самой. Непрерывно. Не оставляя щелей, в которые могли пролезть другие голоса… И Елизавета заговорила, отдавая себе приказы шепотом и с дикой радостью осознавая, что наконец удалось заглушить голос, так долго вынимавший из нее скелет.

Она сунула руку в чужой карман и достала телефон. «Эта штука» каким‑то чудом уцелела в схватке; индикатор зарядки показывал полный бак, а вот индикатор уровня сигнала стоял на минимальной отметке, что было не так уж плохо, учитывая удаленность от станции.

«Итак, кому ты будешь звонить?»

Вот что значит хотя бы на секунду замолчать. «Позвоню кому угодно, ублюдочная дура, лишь бы ты заткнулась!..»

Она успела нажать две клавиши, когда перед ней снова возник незнакомец. Его появление было мгновенным (Елизавета вообще не заметила, как он очутился рядом) и вдобавок не сопровождалось ни единым звуком. Словно отрубленное щупальце, он отделился от темноты, которая до этого казалась неодушевленной.

Именно тогда Лиза поняла, что у человека из команды с самого начала не было ни малейшего шанса.

 

* * *

 

Разделаться с последним чужаком из отряда оказалось быстрее и проще, чем с другими. На завершающей стадии бродяга оценил преимущества автоматической многозарядной пушки. Ну а выследить намеченную жертву в темноте было делом двух‑трех минут. Как он и предполагал, эти твари становились абсолютно беспомощными без своей проклятой техники, другими словами, без протезов, заменявших им природные инстинкты, глаза, уши, чувство опасности.

Закончив, он поспешил к Малышке, терзаемый укорами совести за то, что был вынужден оставить ее среди ужаса и смерти. Теперь он постоянно испытывал беспокойство за нее, куда более сильное, чем раньше. Как ни странно, взрослая Малышка не отличалась ни уравновешенностью, ни здравомыслием. За эту ночь он дважды убедился в том, что она запросто может наделать глупостей и навредить самой себе.

Словно в подтверждение его опасений, она опять потянулась к вредным игрушкам. О господи, проклятый зуд, должно быть, сводил ее с ума! Бродяга улавливал пагубное воздействие головным и спинным мозгом. Коварство пришельцев беспредельно; даже когда они мертвы, остается их излучение, которое отравляет существование… и рано или поздно приведет сюда новых врагов.

Бродяга уже разгадал назначение большинства дьявольских игрушек, и та, что подчинила себе Малышку, не являлась исключением. Нельзя медлить, нельзя идти у нее на поводу, как бы ни было больно ее огорчать…

Он протянул руку и осторожно забрал телефон у оцепеневшей Малышки. Она не сопротивлялась; наверное, понимала, что бесполезно. Это хорошо – значит, еще сохранила остаток здравого рассудка.

Он бросил игрушку на асфальт, а затем раздавил ее каблуком. Когда гадина сдохла, бродяга наконец вздохнул свободно. Мучительный зуд не исчез совсем, однако уменьшился до терпимого уровня. Ничего, с божьей помощью он когда‑нибудь доберется и до источника…

А сейчас у него остались силы лишь на то, чтобы отвести Малышку в убежище. Кружилась голова… Он ловил разбегавшиеся мысли… Прежде чем уйти, надо было сделать что‑то еще… Он вспомнит, обязательно вспомнит, ведь он приказывал себе не забыть… Ах да – аптечка. Она ранена, ей понадобится аптечка. Значит, всё‑таки придется лезть в фургон. Ему этого отчаянно не хотелось, но чего не сделаешь ради Малышки…

Он нашел аптечку. Даже от врагов была польза. Бродяга ни за что бы этого не признал, если бы был религиозным фанатиком.

Из чего определенно следовало, что он не фанатик.

С этой успокоительной мыслью он взял Малышку за руку и повел в убежище.

 

65. Нестор: «Уничтожу это место… если выживу»

 

Поначалу это смахивало на кадры из какого‑нибудь вестерна. Первым из пыльного облака показался силуэт всадника на темном коне. Потом стали вырисовываться головы и спины животных, следовавших за ним. Вскоре Нестор с неприятным чувством понял, что это здоровенные псы. На этом вестерн и закончился.

Он не любил собак, и те платили ему взаимностью. Маленькие были противнее, большие – опаснее. Но ко всем без исключения он испытывал отвращение, смешанное с опаской. У него были с ними особые счеты.

В восьмилетнем возрасте его укусила дворовая собака, которую он много раз до этого кормил и гладил. Он хорошо запомнил не столько боль от укуса, сколько охватившее его чувство нелепости случившегося. К тому времени он начал осознавать, что для людей в порядке вещей обижать, калечить и убивать друг друга – такова была их природа, и, очевидно, часть этой самой природы он ощущал в себе уже тогда. Собаки олицетворяли другую часть: подчиненную инстинктам, бездушную, неразумную, – но живую. И в нападении шавки маленький Нестор усмотрел нечто большее, чем простую случайность.

Он терпеливо перенес все положенные уколы, а в один из дней отправился в библиотеку для взрослых с абонементом старшей сестры, рассказал там басню о том, что сестра заболела, но готовится к экзаменам, и набрал книжек по органической химии, которые показались ему соответствующими этой версии и его намерениям. Несмотря на возраст, он отличался редкой целеустремленностью и уже имел определенные успехи в самообразовании, в частности знал некоторые аспекты химии не хуже сестры – студентки химического факультета. Очевидно, это у них было семейное.

Короче говоря, еще через пару дней укусившая его собака сдохла. Ее труп пролежал во дворе несколько часов, и, глядя на него с балкона, Нестор впервые понял, что почти всё в этой несовершенной жизни можно исправить и даже изменить ее к лучшему – надо только правильно выбрать дозу. Или соотношение компонентов. Или тротиловый эквивалент.

Но сейчас он был безоружен, находился на неопределенном расстоянии от своего склада полезных материалов в «Эпицентре», и к нему приближалась целая свора. Он насчитал полтора десятка разномастных псов, каждый размером с азиатскую овчарку, и бросил.

Он и не думал последовать доброму совету девочки, этой маленькой сучки. Нестор имел тщедушное телосложение, внушавшее кое‑кому обманчивое впечатление болезненности и хрупкости, но он не был трусом. Он просто ждал, решив: будь что будет. Не за этим же его впустили  сюда, чтобы собаки разорвали его на части, отомстив за своего собрата, отравленного двадцать лет назад. И всё‑таки, за ту долгую минуту, пока всадник со своей сворой неторопливо приближался, Нестор в полной мере прочувствовал, каково это – быть непрошеным гостем в чужом раю.

Всадник оказался первым полностью одетым человеком из тех, кого повстречал здесь экс‑монах. Более того, он был одет так, словно каких‑нибудь двадцать минут назад попал сюда, под жаркое солнце летнего дня, из совсем другого места, где царила промозглая осень. И в самом деле, его сапоги с квадратными носами и полы длинной накидки были покрыты разводами засохшей грязи. Под надвинутым капюшоном лишь угадывалось лицо, нижнюю часть которого закрывала пегая борода. На виду также оставались кисти рук, державших поводья. Густая рыжеватая поросль на узловатых пальцах ассоциировалась у Нестора с тупой грубой силой.

Оружия он не заметил – пока не заметил, поправил он себя. Впрочем, после фокуса с огрызком можно было предположить, что, если все они такие (а он не имел оснований считать девочку явлением исключительным), то всадник вряд ли нуждался в примитивных игрушках вроде ножа или пистолета.

Лера‑Никита, между прочим, выглядела слегка разочарованной. Должно быть, она не ожидала от своего клоуна такой пассивности, а может, корила себя за то, что не рассказала ему вовремя, чем грозит подобная встреча.

Как бы там ни было, он продолжал сидеть на колоде, поглядывая то на всадника, то на собак, то на вредоносное дитя, втравившее его в эту историю. Впрочем, последнее не совсем справедливо, признавал Нестор. Он сам этого хотел, иначе не воспользовался бы Ариадной. Жалел он только об одном: о том, что у него не было с собой взрывчатки, чтобы в случае чего захватить на тот свет всех скопом: и всадника, и вороного коня, и, главное, побольше собачек. То, что рядом находилась еще и девочка, его не смущало: первые уроки жестокости он получил примерно в ее возрасте, а кроме того, чем она лучше детей, которые, играя, подрываются на противопехотных минах?

Тем временем, несмотря на поднятую копытами пыль, расстановка полностью прояснилась: всадник возглавлял процессию; псы двигались за ним клином, как дрессированные, – морда заднего вровень с хвостом переднего. В породах четвероногих «друзей» Нестор не очень‑то разбирался (по понятным причинам), но тут он явно имел дело с результатом долгого и кропотливого неестественного отбора по двум признакам: рост в холке и размер челюстей. Своими мордами твари сильно напоминали прирученных и разбавленных собачьей кровью гиен.

 

 

Когда всадник остановился в пяти шагах от него, псы тоже остановились и все как один уставились на Нестора. В этой синхронности было что‑то фантастическое, из области телепатического контроля, и экс‑монах отчего‑то живо представил себе глаз в небе – не самое приятное зрелище из его сумеречных видений и провидческих снов. Бесплотные «щупальца» Ариадны судорожно пульсировали у него в мозгу, что, видимо, свидетельствовало о запредельной силе воздействия на ее защиту, – и внезапно всё прекратилось, словно ее парализовало.

Черт подери, дела обстояли даже хуже, чем он ожидал. Нестор сказал себе: «Я уничтожу это место… если выживу».

Он, будто завороженный, смотрел в мутные звериные глаза и на вывалившиеся от жары лиловые языки. Он с отвращением ощущал, как пот стекает по его телу; одежда взмокла, и он сильно подозревал, что от него за десяток шагов шибает страхом, несмотря на попытки сохранить невозмутимый вид. Собачкам‑то плевать на его вид. Собачки чуяли, кто тут жертва.

Между тем в его поле зрения находились еще и конь со всадником. И Нестор отнюдь не был уверен, что в эту самую минуту седобородый не проделывает с ним такой же фокус, как и со своей свитой хвостатых мясорубок. Во всяком случае, встать на ноги он сейчас не смог бы, даже если бы захотел, а хотел он совсем другого: избавиться от навязанной ему унизительной роли и побыстрее оказаться там, где проблемы улаживаются при помощи простых и однозначных средств вроде крысиного яда или пластида…

Пытка ожиданием казалась бесконечной, однако конец всё же наступил.

– Твой? – обронил всадник. У него был глухой, невыразительный голос. Он словно и не желал говорить разборчиво. А зачем – и так было ясно, кто к кому должен прислушиваться. В данном случае прислушиваться пришлось девочке.

В ответ она кивнула, не сводя со всадника сияющих глаз. Нестор тщетно пытался понять, чего в этом взгляде больше – преклонения перед силой или чистейшей, совершенно не детской ненависти.

– У тебя есть пять минут, чтобы убраться отсюда.

Нестор не разобрал точно, сколько именно минут, но догадался, что это, скорее всего, относится к нему. Можно было, конечно, подождать немного и проверить свою догадку, однако что‑то подсказывало ему: это так же умно, как ждать, пока завершится обратный отсчет часового механизма адской машинки.

Ноги удалось разогнуть почти сразу, и уже не слишком волновало, насколько большое пятно образовалось в паху. Нестор повернулся к всаднику боком и двинулся в обратном направлении под пристальными взглядами застывших псов, которые – он не сомневался – в нужный момент могут стать очень и очень быстрыми. Он также не сомневался, что фраза «убраться отсюда» отнюдь не означала «убраться с моей улицы», поэтому пять, десять или пятнадцать минут представлялись ему в равной степени смехотворной форой – самостоятельно он не смог бы убраться из этого места и за всю свою жизнь. А следовательно, собачки всё‑таки узнают, как противны на вкус тощие и костлявые бывшие монахи…

Лера‑Никита догнала его и пошла рядом, деловито постукивая прутиком по своей ноге. Он с трудом переставлял ноги, спиной ощущая угрозу, нависавшую неотвратимо, точно в голове каждой из тварей пересыпались песочные часы. Оглядываться было незачем – в полной тишине он совершенно ясно осознавал, что позади него никто не двигается. Но эта неподвижность обещала быть недолгой.

– Не волнуйся, Нестор, – сказала девочка вполголоса, не поворачивая головы. – Сейчас я отправлю тебя обратно, но и ты должен себе помочь… Мне понравилось, как ты держался. Когда рядом не будет собаковода, я позову тебя снова.

«Нет уж, спасибо», – хотел он сказать, но понял, что не откажется от визита – ни в следующий раз, ни в любой другой. Тайна этого города уже проникла в его плоть и кровь, как медленно действовавший яд… или лекарство. Лекарство от той жизни, которой он жил прежде, и от того мира, в котором уже многое перепробовал и ни в чем не нашел истины. То, что он задумывал вначале, когда под предлогом участия в проекте стремился попасть в самое сердце исхода, было лишь средством, но не целью. Сейчас перед ним замаячила цель – или призрак цели, с этим он разберется позже, когда будет чуть больше времени, чем пять минут. Нет, не пять. Гораздо меньше.

 

Параход возвращается

 

«Возвращение» произошло мгновенно. Несмотря на почти полную темноту, он сразу понял, что сидит на полу сортира, привалившись к боковой стенке. По контрасту с недавним положением, нынешнее показалось ему вполне терпимым даже после того, как он вдохнул миазмы выгребной ямы.

Отрадно было обнаружить также, что джинсы в паху сухие, он не обмочился, а зажигалка по‑прежнему зажата в кулаке. По его ощущениям, с того момента, как он перешагнул порог, времени прошло всего ничего; он пережил нечто вроде минутного обморока. Какая‑то тень пробегала по сознанию, постепенно бледнея, пока не исчезла полностью.

Он поднялся, расстегнул джинсы и сделал то, ради чего совершил чуть ли не самую странную прогулку в жизни. Впрочем, теперь у него появились некоторые подозрения относительно истинной мотивации своих поступков. «Я не нуждаюсь в „креатурах“», – сказал голос. Тем не менее Параход чувствовал себя «креатурой» сильнее, чем когда‑либо раньше, и подумал, не испытывают ли нечто подобное религиозные фанатики, искренне полагающие, что являются творениями божьими – со всем своим дерьмом.

Но голос, кажется, не претендовал на статус божества. Кроме того, он дал ясно понять, что Параходу предоставлена свобода выбора и даже свобода самоустраниться под предлогом временного помрачения рассудка. Но думать об этом всерьез не получалось. Он понимал, что слишком глубоко увяз в происходящем и этот город так просто его не отпустит. Если отпустит вообще… И Параход отнюдь не был уверен, что хочет уехать отсюда и вернуться к прежнему существованию. В этом смысле обещание «ты сможешь остаться» звучало почти как искушение.

Напоследок он проделал небольшой эксперимент – довольно рискованный, учитывая, какими спецэффектами сопровождался «обморок». Выйдя из сортира, Параход снова в него зашел. Ничего не случилось. То ли эта штука действовала одноразово, то ли он теперь сунулся без приглашения, то ли сортир тут вообще был ни при чем. Параходу больше нравился третий вариант: ему казалось, что на тот свет можно стартовать откуда угодно, надо только знать координаты места назначения.

Он вернулся в дом и остаток ночи пролежал с открытыми глазами, пользуясь бессонницей как рикшей и поочередно вгоняя себя в различные пограничные состояния – приятные и не очень.

Он не испытал ничего нового. И всем этим состояниям было далеко по степени паршивости до пребывания «в гостях» у голоса. Параход догадывался почему – потому что он не сам отправился туда; его вытащили. Кому понравится абсолютная зависимость?

Июльский рассвет рано пробрался в окна. У Парахода осталось время на то, чтобы многое вспомнить и о многом подумать, в частности о том, что именно ему предстоит сделать… и с кого начать.

От необходимости трудного выбора его избавила чувиха. Через десять минут после окончания «мертвого часа» ноутбук просигналил о получении сообщения. Параход ознакомился с очередным приказом и понял: она знает  о голосе, и не только. Помимо всего прочего, это означало, что никакого выбора у него на самом деле нет.

 

Бродяга на карусели

 

Он продержался на ногах и не вырубился до тех пор, пока не оказал Малышке первую помощь. Убедившись, что перевязал ей руку не слишком туго, он попросил ее проглотить болеутоляющее. Должно быть, сказалось пережитое потрясение – спустя несколько минут она уже спала. И хотя ее сон был неспокойным, а его самого донимала боль от огнестрельной раны в правом боку, он сказал себе: «На сегодня всё кончилось. Всё хорошо».

После этого он обвел мутнеющим взглядом стены убежища. Красные спирали Календаря начали медленно вращаться, засасывая его в иллюзорные галактические бездны; каждая ветвь этих спиралей воплощала в себе отдельный поток времени, которое теперь текло не с привычной прямолинейной неизбежностью из прошлого в будущее, а закручивалось вихрями вокруг таинственного центрального ядра, где, возможно, было сотворено всё сущее… и куда всё возвращалось, совершив один, два, три или тысячу оборотов на карусели безумия…

Эта карусель закружила и его, позволила ему снова сделаться ребенком, ощутить во рту вкус фруктового мороженого, услышать тревожный голос матери, доносившийся из темной аллеи какого‑то парка, затем стать подростком – уродом, отверженным, одиноким, обреченным на издевательства, унижения, изгнание отовсюду… и, наконец, снова оказаться в городе, где он получил шанс быть самим собой, когда остался здесь после исхода.

За его кратким путешествием по виткам спиралевидного времени наблюдал Господь, который сказал ему: «Ладно, сегодня ты неплохо поработал. А теперь спи. До утра сюда никто не войдет».

Это было именно то, что он хотел услышать и чего ему не хватало для спокойствия. Он закрыл глаза, и сознание поспешно покинуло его, словно отпущенный на свободу заложник.

 

Лада и Параход пьют кофе

 

Как только в сети появилось напряжение, она вскипятила воду в электрочайнике и заварила крепкий кофе. Беречь себя и оттягивать неизбежное больше не имело смысла. Потом она вышла на балкон, откуда был виден восход солнца. Ночной холод еще не отступил; от кофе поднимался согревавший лицо пар.

Физически она чувствовала себя неплохо, особенно с учетом ночных приключений на задницу и не более чем полуторачасового сна. По поводу же своего настроения она могла сказать лишь одно: есть граница, за которой настроение исчезает, вернее, оно настолько хреновое, что его перестаешь замечать. Дело даже не в тоске или отупляющем отчаянии, просто падаешь, как пробитый воздушный шар, и сбрасываешь балласт: сначала удовольствия, затем обязательства, наконец – свое дурацкое, капризное, обманувшееся в этой жизни «я». И тот, кто остается в корзине, внезапно обнаруживает, что кое‑как летит дальше, без радости и без слез.

Она увидела пересекающего площадь человека. По собранным в «хвост» длинным седым волосам, бороде и джинсовому костюму нетрудно было узнать Парахода. Тот шел так, словно у него появилось срочное дело, и Лада подумала: жаль, что нельзя поменять местами его и Барского. Вернее, можно – для рокировки хватило бы одной пули, – но Параход не захочет, да и не сумеет. Он навсегда останется в проигравшей команде, таков его выбор. Вероятно, поэтому он ей и нравился.

Когда он приблизился к церкви, она помахала ему. Получалась какая‑то мелодрама для бедных – старик и умирающая. Не хватало еще, чтобы он начал по ночам петь под балконом… Она заставила себя переключиться. Да, у него явно появилось к ней дело, и возникал вопрос, от кого он узнал, где она поселилась. Сделка сделкой, а бдительность терять не следовало.

– Как насчет кофе?

– Не откажусь. Ночь была на редкость дерьмовая.

– У тебя тоже?

Он пожал плечами, словно признавая, что ничего не может противопоставить бессоннице – тому самому лому, против которого нет приема, – и уселся на старый стул, знакомый с куда более богобоязненными седалищами. Лада испытала облегчение оттого, что он не стал расспрашивать ее о здоровье – как будто вообще было о чем спрашивать. «Дерьмовая ночь» могла означать что угодно, но, по крайней мере, как она успела заметить, его не окольцевали вторично и, скорее всего, не роняли на каменный пол. В свою очередь, он обратил внимание на ее левую руку:

– Хм, можно предположить, что нас стало на одного меньше. Кого это ты?

У Лады хватило сил улыбнуться:

– Это не трофей. Всё почти как в кино: упала, потеряла сознание, очнулась – браслет. Сколько ложек?

– Две. И побольше сахару – голова совсем не варит. А где упала?

– Здесь, – она показала себе за спину. Если не считать сценария, который являлся плодом больной фантазии Барского, у нее не было причин скрывать что‑либо от Парахода. Более того, она надеялась, что он сможет кое‑что прояснить.

Хоть голова, по его утверждению, у него не варила, он ее опередил:

– Это было нападение?

– Можно сказать и так. Хотя еще вопрос, кто на кого напал… Вчера я возвращалась, когда уже стемнело. Внутри церкви горела свечка. Не надо было заходить, может, всё обошлось бы. Но теперь это не важно… В общем, там мужик молился. Огромный, весь в черном. Лица я не видела, но точно не из наших…

– И ты решила посмотреть, кто это?

– Да ничего я не решила, я вообще с трудом соображала. Я же говорю: не надо было заходить…

Рассказать о пистолете у нее так и не повернулся язык. Параход понял, что она чего‑то не договаривает, но истолковал это по‑своему.

– Он пытался тебя трахнуть?

– Нет… Только вырубил, я и дернуться не успела. Сувенир, похоже, от него.

– А ну дай‑ка…

Параход отставил чашку с кофе, протянул к Ладе руку и обхватил пальцами браслет вместе с ее запястьем.

Она ощутила сухое тепло, почти как при обычном прикосновении. Но прикосновение не было обычным. Лада почувствовала внутри себя странное движение: что‑то в ней отпрянуло от его ладони, а что‑то, наоборот, потянулось навстречу. Невольно на память пришла живая и мертвая вода. Сейчас по ее жилам эти два потока текли в противоположных направлениях…

– Хреново, – сказал Параход. И добавил после паузы: – Почти всё стерто. Могу только сказать, что этот браслет сняли с женщины.

– С живой?

Он покачал головой:

– Не знаю. Тут вообще сложно с живыми и мертвыми.

– Только этого мне не хватало, – пробормотала она рассеянно, а потом подумала: «Так и есть. Именно этого тебе не хватало, и вот ты это получила. Ну что, это тебе помогло?»

– У тебя что‑нибудь пропало?

Этим вопросом он застал ее врасплох. Сегодня она поднялась в четверть шестого и успела проверить свои вещи. Действительно, кое‑что пропало, но ей стало не по себе оттого, что кто‑то читал в ней, как в открытой книге, – даже если это было чтением при помощи пальцев чего‑то вроде последнего предупреждения для слепых, набранного шрифтом Брайля…

– Пропало.

– Что именно?

Видя, что она медлит с ответом, он продолжал:

– Я спрашиваю не из любопытства. Мне тут ночью нашептали кое‑что, и, насколько я понял, наши дела плохи. Поэтому мне надо знать, что пропало.

Лада смотрела на него, не мигая, и вдруг поняла, что он знает об оружии. И, возможно, знал еще вчера. Оружие его беспокоило по‑настоящему. Остальное не имело значения.

– Фаллоимитатор, – сказала она, решив ограничиться этим. О пропавших отмычках сообщать не обязательно. Она расскажет ему позже… если доживет.

Параход хекнул, пролил на себя кофе и заржал.

– Иди к черту! – сказала Лада. А потом тоже начала смеяться – впервые за несколько месяцев.