Демонстрационные эффекты: показ новых образов жизни

Одно из самых легких, не требующих каких-то особых усилий обобще­ний исследований модернизации состоит в том, что показ материаль­ных образцов культуры Запада незападным народам пробуждало у них стремление к новым благам и к новому образу жизни. К примеру, Блэн- кстен определяет этот процесс как такой, в котором «люди, находящи­еся на уровне более низких жизненных стандартов, знакомятся с пре­имуществами более высоких стандартов и вследствие такого демонст­рационного эффекта приходят к желанию или требованию благ более высокого уровня»². Лернер характеризует последствия такого показа как «революцию возрастающих фрустраций» и постулирует, что ее источ­ником выступает возрастающее стремление, не подкрепляемое дости­жениями. Среди источников возрастающих стремлений он идентифици­рует «новых лидеров,., которые поощряют свой народ к убеждению в имманентности прогресса и к исполнению новых, часто тысячелетних надежд» и более широко используют демонстрационный эффект содер­жания новых средств массовой коммуникации»³. Репрезентативным мож­но считать сделанное Холтоном на основе опросов по поводу благ и ус­луг, востребуемых в развитых экономиках, заключение о том, что боль­шинство представителей рабочей силы в промышленности практикуют подражательное потребление, нередко в целях престижа, и что такое под­ражательное потребление является самоподдерживающимся и возрастает во все ускоряющейся степени⁴. Ольсон цитирует ряд эмпирических ис­следований, которые полагают, что «демонстрация или очевидность паттернов более высокого потребления у чьих-то соседей будет увели­чивать желание дополнительного потребления в том смысле, что оно ведет к сбережению меньшей доли дохода»⁵.

Приводятся разнообразные механизмы показа нового образа жизни. Коул, например, полагает, что главным источником возрастания экс­пектаций на ранних стадиях показа Запада незападным народам была миссионерская деятельность⁶. Тёрнбулл в своих набросках биографий некоторых конголезцев едко изображает дисфункциональное воздей­ствие миссионерского образования на жизнь африканцев⁷. Говорят так­же, что развитие урбанистических центров ведет к насаждению новых жизненных стандартов для тех, кто живет на периферии, с целью при­влечения новых рабочих, которым путем показа благосостояния город­ской буржуазии прививают новые вкусы, часто оказывающиеся недо­ступными для удовлетворения. Кон говорит о маргиналах, которых за­тягивали в новые европейские города, чтобы они просто приобретали новые желания, не будучи в состоянии удовлетворить их; и у них это созерцание богатства, недостижимого ни в прежние, ни в нынешние времена, вызывало горькое чувство фрустрации. Во всех перенаселен­ных высокоурбанизированных и индустриализированных областях су­ществовало множество людей, живущих на задворках общества, в со­стоянии хронической безнадежности. Там промышленность даже в луч­шие времена была не в состоянии абсорбировать, хотя бы приближенно, излишнее население в целом. Нищие толпились на базарных площадях, бродяги собирались в шайки... Многие поступали в наемники... Но даже среди наемных ремесленников многие чувствовали себя беззащитнее крепостных крестьян⁸.

У. Янг и Р. Янг на основе данных своего мексиканского опроса утвер­ждают, что города обладают сильным притягательным влиянием на жи­телей окрестных деревень, и это опосредуется через родственников, которые приобрели городские взгляды. «Молодой человек не только слышит об урбанизированно-индустриализированном мире, но и под­вергается его "демонстрационному" воздействию, наблюдая или изучая жизнь родственника, работающего на фабрике»⁹.

Нередко в качестве главных источников возрастания экспектаций оцениваются грамотность и западное образование. Предполагается, что дитя традиционного общества, вкладывающее свое время и энергию в формальное образование, побуждается к движению по направлению к новым целям — вначале смутным, но по мере прогресса образования все более отчетливым. Вероятно, уровни его экспектаций возрастают вместе с усилением отчетливости искомых ценностей. Общим являет­ся также представление о том, что завершение начального, среднего или высшего образования приближает его к достижению этих целей — будь то деньги, статус или политическое участие. И если он впоследствии обнаруживает, что работа скудна, оплата низка, родня настроена враж­дебно, а политические возможности ничтожны, следствием этого будет, вероятно, крушение иллюзий и гнев¹⁰. Фоллерз следующим образом описывает структурный паттерн, который ведет к таким последствиям во многих развивающихся странах: «В некоторых странах образователь­ные льготы в ответ на требования народа опережали рост и дифферен­циацию системы занятости, в результате чего большое число людей, всту­пающих на рынки труда с такими экспектациями, которые система труда выполнить не в состоянии. Чувство недовольства, испытываемое безра­ботными выпускниками средних школ и университетов... проистекает из того факта, что правительства новых государств считаются прямо ответственными за благосостояние и прогресс своего народа, и это вы­ражается в таких формах, которые были просто неизвестны на Западе на протяжении аналогичных фаз модернизации. Перед лицом такой от­ветственности правительства считают, что легче расширить образователь­ные льготы, нежели возможности занятости, что ведет к устойчивому снижению рыночной стоимости образования. Следствием этого стано­вится то, что не полностью занятые и образованные граждане многих из государств являют собой более серьезный источник отчуждения и политической нелояльности, нежели индустриальные рабочие»¹¹.

Различные исследования стран и регионов поддерживают эту аргу­ментацию. Опрос 600 студентов Колумбийского университета демон­стрирует их убежденность в том, что именно образование они считают главным средством восходящей социальной и экономической мобиль­ности, и в то же время испытывают неудовлетворенность как своим непосредственным окружением, так и перспективами удовлетворения своих экспектаций в социоэкономическом мире, которые предоставля­ет им образование¹². В психологическом исследовании гватемальских сельских жителей испанского происхождения, латинос, ориентирован­ных на урбанистический, относительно современный мир, выявилась агрессивность при ответах на тесты Роршаха и другие проективные те­сты, почти в пять раз более высокая, чем у их индейских соседей. Пред­полагаемое объяснение состоит в том, что индейская культура имеет тенденцию «к гомогенности, интегрированное™ и относительной само­достаточности», в то время как культура латинос менее интегрирована и формирует «желания, которые не могут быть полностью удовлетворе­ны культурными ресурсами сельской общины»¹³. Полевые исследования, проведенные Дубом среди трех африканских народностей — Jlyo и Ганда в Восточной Африке и Зулу в Южной Африке — с использованием проек­тивных методик и техники интервью, выявили, что чем выше уровень образования, рассматриваемый в западной культуре как мера перехода в другое статусное состояние, тем больше степень выражаемой неудов­летворенности¹⁴. Эйнсуорты в аналогичном исследовании обнаружили, что менее аккультурированные* угандийские учащиеся средних школ были менее агрессивны, нежели более аккультурированные кенийские учащиеся. Угандийцы «реже оказывались фрустрированными автори­тарностью, агрессивностью других и собственными неудачами или по­ражениями и менее часто испытывали страх перед агрессией или рас­сматривали мятеж против власти как нечто правильное»¹⁵.

Эти данные и выводы заставляют предположить, что показ резуль­татов модернизации увеличивает экспектации благосостояния и меж­личностных ценностей — экономических благ, благ развития личности, статуса, удовольствий от урбанистической социальной жизни. Демон­страционный эффект действует также в отношении ценностей власти. Представляется, что такого рода демонстрационный эффект отчасти не­сет ответственность, например, за непрерывный ряд восстаний креоль­ской элиты в Латинской Америке, приведший их между 1810 и 1830 гг. к освобождению от некомпетентной испанской автократии¹⁶. Револю­ция парижских рабочих и либеральной буржуазии в феврале 1848 г., ко­торая свергла Луи Филиппа, явно послужила инспирации восстаний немцев, итальянцев, греков и венгров, последовавших годом позже¹⁷. Получение политической независимости Ганой в 1957 г. интенсифици­ровало экспектации политической независимости среди африканских лидеров по всему континенту и таким образом оказало косвенное вли­яние на возникновение политического насилия в Бельгийском Конго и Анголе, где прогресс возрастания эффективного африканского полити­ческого участия носил замедленный или несущественный характер.

Восстания сомалийцев в Хорне, в Африке, в начале 1960-х гг. дают еще один, несколько менее обычный пример. До 1960 г. Сомали было разделено на Сомали под мандатным правлением Италии, Британский

Аккультурация — понятие, используемое в социологии для описания как процессов контактов между двумя различными культурами, так и последствий таких контактов; в данном случае имеется в виду результат и степень усвое­ния африканцами ценностей современной культуры Запада. — Примеч. пер.

и Французский Сомалиленд, Северную Кению, Эфиопский Хауд и Ога- ден. В 1960 г. путем объединения двух первых из названных территорий была сформирована Республика Сомали, которая начала решительно от­стаивать идею объединения Эфиопского, Кенийского и Французского Сомали в более крупную, общую страну. Хотя в Кенийском Сомали прак­тически не было лидеров, получивших западное образование, и насчи­тывалось не более миллиона эфиопских сомалийцев, факта получения независимости Республикой Сомали и ее пропаганды объединения ока­залось достаточно для того, чтобы развязать сепаратистское насилие по всему Хорну с 1961 по 1967 гг. Вывод состоит в том, что независимость Сомали и пропаганда идеи ее объединения послужили заметному рос­ту политических экспектаций среди населения других сомалийских территорий; бескомпромиссный ответ Кении и Эфиопии на эти требо­вания увеличил RD до той точки, которая поддерживала развивавшее­ся насилие¹⁸. Эти политические демонстрационные эффекты также тес­но связаны с переменными, исследуемыми в последующих главах. Одна успешная революция может снабдить людей подходящими моделями действия в тех местах, где прежде попытки революций были неудачны­ми (глава 7), и заставить их предположить, что новая попытка может оказаться более успешной, т. е. может снизить очевидную коерсивную способность режима, которому они противостоят (глава 8).

Имеются данные, ставящие под сомнение этноцентрическую аргу­ментацию относительно неотразимой привлекательности западного образа жизни, когда простого показа или просветительской работы по поводу его оказывается достаточно, чтобы незападные народы испы­тали неудовлетворенность тем, что они имеют. Обершалл в недавно проведенном опросе не обнаружил никаких существенных различий в неудовлетворенности городских и сельских жителей Уганды, которые можно было бы приписать городскому или сельскому месту житель­ства. Более того, хотя значительное большинство респондентов испы­тывали озабоченность экономическими трудностями, чем моложе были респонденты и чем выше уровень их образования, тем лучше они отзы­вались о жизни в своих деревнях в течение последних пяти лет. Исходя из этих и других данных, Обершалл утверждает, что «в то время как даже в отдаленных сельских местностях существуют запросы, иногда даже очень сильные, на материальные улучшения, на потребительские блага и на работу, эти запросы проявляются в рамках спокойного жиз­неспособного традиционного контекста, в котором обеспечение ми­нимума социальных, экономических и психологических гарантий га­сит любые фрустрации, порождаемые невыполняемыми запросами»¹⁹.

Опросы в шести странах Среднего Востока в 1950-1951 гг. показали, что «переходные» народы, попавшие в «революцию возрастающих экс­пектаций», были в целом более счастливы, нежели «традиционные». Даже в Египте и Сирии, странах, испытавших впоследствии некоторый со­циальный или экономический прогресс, «переходящие» группы были не в большей степени неудовлетворенными, чем «традиционалы»²⁰. Аналогичным образом свидетельство исследования в 119 странах свя­зей между мерами образовательного уровня и гражданской борьбы оп­ровергает простые предположения о дисфункциональных последствиях чрезмерного образования. Вообще говоря, чем большим был относитель­ный рост числа квалифицированных людей в составе несельскохозяй­ственной рабочей силы страны в 1950-х гг., тем ниже была вероятность беспорядков и ниже уровень гражданской борьбы в начале 1960-х. Эта связь была наиболее сильной для стран, находящихся на ранних стадиях развития. Меры относительных уровней образования дают схожие резуль­таты: чем больше доля населения, имеющая формальное образование и контролирующая уровень экономического развития, тем менее вероят­на и менее экстенсивна борьба. Смысл этих и других, связанных с ними данных, состоит в том, что образование имеет тенденцию становиться функциональным и в развивающихся, и в развитых странах. Представля­ется, что оно в меньшей степени служит возрастанию экспектаций, неже­ли тому, чтобы дать амбициозным людям ощущение того, что они распо­лагают лучшими средствами для удовлетворения своих экспектаций²¹.

Остается также открытым для вопросов тот аргумент, что миграция в урбанистические центры ассоциируется с возрастанием экспекта­ций людей до неудовлетворимо высокого уровня и, следовательно, ве­дет к насилию. Фоле Борда полагает, что в Латинской Америке бегство в город является в определенных отношениях консервативным дви­жением, повышающим ценности, своего рода альтернативой для не­удовлетворенных сельских жителей. Это бегство на кратком отрезке времени скорее снижает, нежели повышает потенциал революции²². Тилли провел серию исследований об участниках городского наси­лия во Франции XVIII и XIX вв. со сравнимыми результатами. При этом не было выявлено прямой связи между показателями роста го­родов и возрастанием массового насилия, несмотря на то, что участни­ками гражданской борьбы были преимущественно городские рабочие, действовавшие в контексте организованных политических движений, а не новые мигранты, действовавшие под влиянием аномии²³. Проведен­ное в 1967 г. исследование мятежей в гетто Ньюарка и Детройта показы­вает, что значительно больший удельный вес участников — по сравнению с неучастниками — наблюдался в городских гетто, нежели на сельском юге, и что уровни гнева и симпатий в ходе мятежей были диспропор­ционально характерны для черных северного происхождения. В Дет­ройте, к примеру, 75 % мятежников поднялись на севере по сравнению с 36 % невовлеченных; сравнительные показатели для Ньюарка — 74 и 52 %²⁴. Кросс-национальное исследование в 119 странах, упоминавшееся выше, дает дополнительные сведения, относящиеся к 1950-ми 1960-м гг., когда по всем странам не наблюдалось сущностной и статистически зна­чимой связи между показателями урбанистической миграции в 1950-х гг. и вероятностью или уровнями борьбы в начале 1960-х²⁵.

Эти, до некоторой степени противоречивые, оценки и свидетельства по поводу действия демонстрационного эффекта требуют объяснения, которое носит более общий характер. Никакие из полученных данных не указывают на то, что эффект демонстрации иного человеческого материала и иной культуры не оказывает своего воздействия. Смысл здесь состоит скорее в том, что такая демонстрация повышает экспек­тации только в определенных обстоятельствах, и что когда она действу­ет подобным образом, то не обязательно с необходимостью ведет к воз­растанию неудовлетворенности и к политическому насилию.

При каких же обстоятельствах действует демонстрационный эффект? Дуб предполагает, что одного лишь его редко оказывается достаточно для того, чтобы возбудить новые стремления. Его полевое исследование исходит из того, что обычно людей мотивирует к новым целям какая-то форма неудовлетворенности традиционной жизнью. «Человек в движе­нии» — эта формула Дэниела Лернера может быть приведена в действие вследствие того, что этот человек «может быть вообще не удовлетворен своим обществом, или вследствие того, что многие из институтов, в кото­рые он включен, оказываются не в состоянии удовлетворить его потреб­ности, или из-за того, что какая-то одна достаточно жесткая фрустра­ция придает окраску его мировоззрению в целом. Этому последнему типу неудовлетворенности может способствовать мимолетное впечат­ление нового, поскольку радикальное отрицание старого с большей сте­пенью вероятности появится после того, как индивид дойдет до убеж­дения, что жизнь в целом может быть и приятнее»²⁶. Исследование по­требности в достижениях, произведенное Мак-Клелландом, которую в общем, хотя и не в точности, можно приравнять к интенсификации эк­спектаций, аналогичным образом показывают в различных культурных рядах, что частичная демонстрация чужой культуры с помощью образо­вания сама по себе неэффективна для возрастания потребности в дости­жении. Демонстрация увеличивает потребность в достижении только тогда, когда она включает в себя «"идеологическую конверсию" целой группы, в которой проводится опыт. Имеется даже определенное сви­детельство того, что... частичный показ других "иностранных" ценно­стей может иметь разрушительный характер и даже понизить потреб­ность в достижениях»²⁷. Любая мотивация к тому, чтобы испытать новое, и к изучению способов, каким образом достичь этого, может раз­рушить старые нормы и убеждения, а сложность этого нового может и сама по себе оказаться разрушительной. Дуб предполагает, что в таких обстоятельствах люди могут почувствовать себя неуверенно по поводу своих ролей и, вероятно, испытать самым фундаментальным образом горечь и отчаяние, когда индивид, воодушевленный идеей изменить свою жизнь, обнаруживает, что по причинам, не поддающимся его кон­тролю, путь к изменениям закрыт. Он не в состоянии получить средств, которые ему необходимы для получения образования. Он является жертвой предрассудков, а значит, определенные профессии для него автоматически закрыты. Он будет социально взаимодействовать с людь­ми, уже приобщенными к цивилизации и обнаружит, что они или отго­варивают его, или не позволяют сделать этого²⁸.

Таким образом, первая из предполагаемых связей может быть сфор­мулирована в виде следующей гипотезы.

Гипотеза VE.1. Восприимчивость группы к конверсии возрастающих экспектаций через символический показ нового образа жизни сильно меняется по мере изменения интенсив­ности и масштаба предшествующей относительной депривации в группе.

Конверсия в данном случае — это отказ от всех норм и убеждений, устанавливающих действующий уровень экспектаций, обеспечива­ющих средства для их достижения и оправдывающих возрастающие или иные экспектации. Другими словами, определенная степень RD выступает предварительным условием воздействия демонстрационно­го эффекта. Чем сильнее интенсивность RD, тем более люди бывают склонны к тому, чтобы искать нормы и убеждения (и принимать их), которые определяют новые экспектации и обещают дать средства для их достижения. Чем больше масштаб RD в коллективности, тем более вероятно, что новообращенные будут искать общинной поддержки своей конверсии.

Тот аргумент, что конверсия новых ценностей с наибольшей вероят­ностью имеет место среди тех, кто уже испытывает острую неудовлет­воренность, может показаться решающим для центрального вопроса этой главы: какие паттерны изменений во времени вызывают измене­ния в ценностных экспектациях и возможностях? Однако другие гипо­тезы, выдвигаемые как выше, так и в других разделах, предполагают, какими должны быть некоторые из этих изменений. Общий паттерн, который с наибольшей вероятностью может привести к интенсифика­ции неудовлетворенности в статических, традиционных обществах, — это убывающая RD, т. е. временное ухудшение возможностей достиже­ния ценностей сравнительно с более или менее устойчивой вековой тенденцией. Подобно этому, спад, который следует за продолжитель­ным периодом улучшения ценностных позиций, вероятно, вызовет воз­растающую депривацию (гипотеза VE.5, приведенная ниже). Как раз в подобных ситуациях люди с наибольшей степенью вероятности подвер­жены конверсии относительно новых жизненных перспектив, которые оправдывают новые и интенсифицированные экспектации. Одна из таких связей, представляющая собой модификацию модели убыва­ющей RD, разработанной в главе 2, изображена на рис. 7. Пунктирная линия символизирует конверсионный эффект: показа новых образов жизни, сопровождаемого переживанием интенсификации RD.

Рис. 7. Потенциальные эффекты интенсификации RD при конверсии новых ценностных

экспектаций

Гипотеза VE.2. Восприимчивость трупп к конверсии возрастания ценностных экспекта­ций умеренно изменяется с воспринимаемой доступностью ценностных возможностей для достижения этих экспектаций.

То есть демонстрация материальных выгод и преимуществ участия во власти при «лучшем образе жизни» вряд ли вызовет конверсию даже среди сильно неудовлетворенных людей, если они не видят, что имеется какой-то шанс самим приобрести эти блага. Крестьянин может приспособиться к лучшей жизни, но пока он не видит направления действий, открытых для него, маловероятно, что он откажется от не вполне удовлетворяющего его, но привычного и известного ему образа жизни.

В любом обществе существуют, вероятно, «девиантные», «неприспо­собленные» или авантюрные индивиды, которые будут настолько не удовлетворены своей жизненной участью, что столкновения с предста­вителями нового образа жизни могут привести их к конверсии. В «кре­стьянских» обществах число таких недовольных может быть больше, чем обычно кажется. В резком контрасте с идиллической картиной гар­монии, сочувствия и взаимной поддержки, которую иногда представля­ют, характеризуя крестьянскую жизнь, находится утверждение Бекви- рая о том, что «крестьянин (имея при этом в виду большинство членов крестьянских общин на протяжении человеческой истории) находится в конфронтации к пропасти между экспектациями и достижениями, которая не позволяет его достижениям во всех сферах деятельности дотянуться до его надежд». Это резюмируется в следующей его цитате: «Сильная лояльность и благожелательность внутри крестьянских групп порождаются не удовлетворенностью и довольством, а функциониру­ют как необходимые противовесы разрушению и распрям:...социальная благожелательность в этих первичных группах дает возможность их членам терпеть тяжкое бремя централизованной авторитарности и по­давления расхождения во взглядах. Другими словами, и мир отдельно­го крестьянина — это мир страдающего и подавляемого инакомыслия, отражающий ответ среднего индивида на коерсивную авторитарность, неэффективное руководство и неоспариваемую власть старейшин, предписывающих природу крестьянских добродетелей, жестокий ха­рактер ригидных нравов и ограниченность стандартов, основанных на идентификации клана родственников»²⁹.

Если такая интерпретация по сути, или хотя бы отчасти, верна, она может объяснить готовность многих крестьянских общин испытывать довольно быструю конверсию к вестернизации и модернизации. Это со­вместимо с данными Лернера, упомянутыми выше, по поводу того, что крестьяне на Среднем Востоке испытывают больший уровень удовлетво­ренности, нежели их модернизированные односельчане. Она также дает эмпирические, основанные на опыте, объяснения различиям в отзыв­чивости незападных народов на западное влияние. Например, готов­ность, с которой племя йоруба из перенаселенной и сельскохозяйствен­ной маргинальной части Западной Африки приняло христианское об­разование и западные нравц — в сравнении с упорным сопротивлением принятию большей части убеждений и одежды христианства со стороны ганда — централизованного и хорошо обеспеченного племени. Эта ин­терпретация, наконец, предлагает объяснение сравнительно низких уровней участия в коллективном насилии недавних мигрантов в горо­дах, что отмечалось в нескольких исследованиях, упомянутых выше. После ужасающей нищеты и разложения фавел и бидонвилей бывшие обитатели их, переселившиеся в рабочие пригороды и черные гетто, могут ощущать заметное улучшение своих жизненных условий — как в личной свободе, так и в экономических возможностях, сравнивая их с принуж­дением и безнадежностью традиционных сельских сеттльментов*.