Глава 12 или Пробуждения (не)совместными не бывают

Наверное, просыпаться в теплых объятиях родного человека, осторожно прижимающего тебя к своей теплой, широкой (и в данном случае далеко не пышной, но это уже другие обстоятельства) груди – до невероятного здорово. Слушать мерное дыхание на макушке, чуть шевелящее короткие пряди и посылающее волны мурашек до самых кончиков пальцев; крутить надоедливые солнечные лучи, пробивающиеся сквозь неплотно задернутые шторы, и прятать их под подушку, лишь бы они не мешались с этой умиротворенной атмосферой домашнего уюта и не мешали сну проникать в сознание глубже; сладко засыпать снова, зная, что это не игра воображения от противного недосыпа.

Наверное.

Потому что Сину оставалось лишь предполагать об идеальных-пробуждениях-в-теплых-и-родных-объятиях в далекой теории и заменять их объятиями жесткого, холодного, но не менее родного пола на практике, ибо легкий и в меру едкий звонок телефона, садистски подмигивающий ему сенсорной панелью, работал не хуже миниатюрной атомной бомбы комнатного масштаба.

На кровати тут же завозились, переворачивая одеяло маленьким смерчем, перекручивая его где-то раза три, не меньше, и буркая что-то нечленораздельное (видимо в подушку и видимо о будильнике), свесили руку (ту самую о-Боже-какую-идеальную) прямо на голову Чжана, не слишком романтично для первого совместного пробуждения заезжая средним пальцем с широким серебряным кольцом прямо в его нос.

Успев огорченно заключить, что у него все же совсем все не как у людей, Син поспешил-таки схватиться за разрывающий динамики где-то сбоку от него телефон и открыть пришедшее сообщение.

И, наверное, лучше бы он просто разбил телефон спросонья.

Или не спросонья.

Или же просто бы забрался обратно под теплую защиту одеяла и руки блондина (которые хоть и были о-Боже-какими-идеальными, все еще ставили под сомнение свою надежность).

Ибо написанное ни разу не радовало…

From: Luhanie-hyen

«Син~а, а который сейчас час? ^^»

Потому что уменьшительно-ласкательные обращения и интеллигентно-милые смайлики были куда более опаснее обычной истерики беременной оленьей тетушки (тем более, что количество пропущенных звонков от не в меру активного с утра хена превышало количество лет Исина помноженных на число рабочих дней в трудовой неделе).

Грустно сверив время телефона с часами на тумбочке (ну, а вдруг андроидная система снова дала сбой и перевела время, мало ли? Тем более, если припомнить всю эту смутную махинацию с перемещением во времени, ну), Син понуро и в полуспринтерском темпе (ибо и тело ломило, и на работу с каждой секундой хотелось все меньше) попробовал отыскать свои вещи вновь. Вещи, конечно же, находиться желанием отнюдь не горели, зато с большой радостью показывали ему эфемерную и довольно увесистую фигу, в то время как зачинщик всего этого безобразия (ну, а что за внезапно появившаяся привычка закидывать шмотки на самые высокие поверхности его квартиры?), игриво прикрывший одеялом лишь одну филейную часть своего тела (и ведь снова мотивируя на прогул, чтоб его), умиленно сопел в подушку.

Его потеря вещей уж точно сейчас не заботила.

В конце концов, сняв свои джинсы с навесного кухонного шкафчика, Син поспешил ретироваться на растерзание своего работодателя, вновь заключая, что у него все очень далеко от нормальных людей.

А совместные пробуждения и подавно…

- Нет, я, конечно, все понимаю – гормоны хлещут, молодость играет, кровь кипит, но не на обозрение же всему миру, Син! К нам, между прочим, дети ходят!

Лухань, грозно уперев руки в бока, словно заправская аджумма из лапшичной на углу их улицы (при этом еще и сопя, как два разъяренных быка на Корриде), читал лекцию о вредном влиянии личной жизни на аспекты трудовой деятельности человека.
Лекция была не только сказательного, но и познавательно-показательного характера, ибо уже как часа три он старательно намекал (хотя даже открыто имел ввиду), что «дети, которые ходят по их магазину» - это Сэхун, потому как других детей здесь и в помине за целый день не было.

Сэхун же, с самым что ни на есть невинным (на сколько, конечно, позволял его кирпич-фэйс) видом сидел на стульчике (заботливо принесенным из подсобки) с подозрительно-мягкого вида постеленными на нем подстилками (количеством в пять штук, которые с таким же подозрительным видом перетащил Хань из все той же подсобки).

Это наводило на мысли стандартного характера, от которых Исин почти что выпалил в ответ свои предположения на тему детей и их нетерпеливых хенах, но все же успел вовремя прикусить язык.

Все же шея пока была дороже.

Да и Лухань как-то не в меру активно сверкал в его сторону своими глазами (опять-таки веник в заднице покоя не дает? Или не веник? Или вообще не о его заднице речь?).

А все началось с того, что впопыхах покидая свою квартирку, Чжан схватил первый попавшийся пуловер. Ну, кто же знал, что у этого пуловера будет такой глубокий вырез, открыто демонстрирующий всем желающим то, чем именно он занимался в последние дни?
Да Лухань даже объяснений с него не потребовал (за что, конечно, хотелось выразить ему сердечную благодарность, ибо какие тут к черту вообще объяснения? – язык повторить все подробности бы не пошевелился, а врать Исин не любил) и прямо с порога заявил, как именно и что именно ему во всей этой сложившейся ситуации понятно (предварительно закрыв на это глаза Сэхуну, конечно же).

И все бы ничего, да только в данный момент Сина интересовали далеко не строгий выговор от непосредственного начальника и урезание зарплаты в двести семьдесят девятый раз, потому что где-то там, в его маленькой и далеко совсем небогатой квартирке окраинного района Сеула, спал Крис У.

Хотелось взять телефон в руки, вызвать заветный номер, удостовериться, что все в порядке и его ждут сегодня на ужин (который, даже возможно, будет праздничный и со свечами, возможно даже ароматическими); и что квартирка теперь не будет выглядеть такой холодной и одинокой, и в нее будет приятно возвращаться уставшим с работы вдвойне.

И рациональной частью своего рассудка он прекрасно понимал, что такие мечты никогда не исполняются полностью и на сто процентов, но чувства, как известно, всегда брали верх.

И сейчас это было не исключением.

И рука уже даже потянулась к заднему карману джинсов, чтобы нащупать родную и хорошо знакомую шероховатую поверхность чехла, как все надежды тут же были безбожно сметены с ног одним маленьким язвительным вихрем с реактивным веником в пятой точке организма:

- Син, ты вообще меня слушаешь?!

- Конечно, хен.

Видимо, это «конечно» успехов в коммуникации не произвело, ибо обиженный до смертных колик старший, отправил его наводить порядок в извечной подсобке, отобрав при этом телефон, «чтобы не повадно было отлынивать от пути исправления».
И на все попытки отступления только непреклонно кивал в сторону отбывания каторги, аргументируя тем, что там тихо и спокойно, и людей нет, чтобы видеть его непотребный и далекий от положительного вид, а в зале ему и Сэхун поможет, тем более, что «бедный ребенок и так вкалывал за него весь вчерашний день, пока он там развлекался».

Исин только покачал головой, ибо мало верил в прекрасную историю об их вчерашнем труде на благо магазина (тем более, если еще и учесть, что сегодня этот «ребенок» сидел только на мягких подстилках), но спорить не стал, ибо Хань, при всей своей широкомасштабной истеричной натуре, был его хеном.

И другом.

А таких злить – себе дороже.

Когда из подсобки все же удалось освободиться, Исину уже не хотелось ничего кроме мягкой кроватки и долгого сна.
Какой к черту ужин при свечах (пускай даже ароматических и даже с самим Ифанем), если он с огромным трудом переставлял свои ноги, не говоря уже о другой координации тела (которое, кстати, еще и ломило нещадно; ну еще бы, столько физических нагрузок за эти дни).
Поэтому, лениво проворачивая ключ в замке, Чжан успел подумать, что нужно было все-таки оставить Ифаню записку об отмене ужина и о том, что он не сбежал (вернее, сбежал, но не от него, а всего лишь на работу).

Квартирка встретила его темными провалами окон, пустой холодной постелью и выключенным телефоном старшего.

И, наверное, единственное, что за сегодня слышала его комната, было два длинных гудка и совершенно отчаянное:

- Хань, давай напьемся?