Сейчас все больше абитуриентов выбирают специальности, связанные с программированием, считая это перспективным направлением. Можно ли сказать то же самое о химии?

Думаю, естественные науки сегодня достаточно популярны. Если говорить о перспективности направлений, то наряду с информационными науками и медициной безусловно находятся и химические науки, имеющие непосредственное прикладное значение. Наибольший интерес представляют области исследований на стыке наук: химии и биологии, химии и физики, и это хорошо видно по научным публикациям последних лет. Можно, например, сравнить мобильные телефоны, которые производились лет 10 назад с теми, которые мы имеем сегодня, посмотреть, насколько различаются материалы, из которых они сделаны (аккумуляторы, дисплеи и т.д.), и станет очевидным прогресс в области создания новых материалов, опирающуюся, в первую очередь, на химию. И эта область продолжает развиваться очень стремительно. Большой интерес представляют сегодня и такие направления как нефтепереработка или создание новых лекарственных препаратов.

Когда вы поняли, что хотите не просто получить высшее образование, а продолжить углубленно изучать эту область?

Я думаю, что в старших классах. Мне всегда была интересна наука, и мне хотелось внести вклад в понимание окружающего мира. Я долго выбирал между биологией и химией, а в 11-м классе я решил поступить на Химический факультет СПбГУ на направление "Химия, физика и механика материалов". Так что получение высшего образования (как, впрочем, и школьного) у меня никогда являлось самостоятельной целью. Образование я рассматривал только как средство получения необходимых знаний, навыков и компетенций.

Как вы думаете, стоит ли вносить изменения в учебный процесс, чтобы все больше школьников задумывалось, как получить знания, а не корочку диплома?

Учебный процесс, безусловно, должен строиться на интересе учащихся, он должен пробуждать интерес, а не стремиться дать информацию по учебному плану. Знания сегодня можно легко почерпнуть из интернета, из книг, находящихся в свободном доступе. Обучение не заканчивается с последним звонком после уроков. Если ученика заинтересовать на уроке, он сам побежит домой после школы искать ответы на возникающие у него вопросы. У любого ребёнка в детстве возникает много вопросов, ему интересен этот мир. С возрастом такой интерес может угасать, поэтому главной задачей школы должно быть его поддержание на протяжении всего процесса обучения, в период, когда у человека формируется мировоззрение и определяются жизненные ориентиры. Школьники не должны задумываться над тем, как получить знания или корочку диплома, они должны задумываться над тем, что дадут им знания, а что — корочка диплома.

Скажите, какие взаимоотношения выстраиваются между младшими сотрудниками лаборатории, студентами и профессорским составом?

 

Все это очень сильно зависит от коллектива. Если попытаться обобщить, наверное, можно сказать, что заведующий лабораторией обычно формирует основные направления работы и много занимается документами, молодые сотрудники ставят более конкретные задачи, выполняют их, а также взаимодействуют со студентами, работающими под их руководством. Очень часто студенты младших курсов работают под руководством студентов старших курсов. Результаты такой деятельности преобразуются в курсовые и выпускные квалификационные работы, а также в статьи, рассказывающие о полученных результатах. Статьи обычно пишут студенты старших курсов и молодые сотрудники, а затем корректируются старшими коллегами. Так, молодые сотрудники учатся у старших, и обучают студентов, которые часто, в свою очередь, обучают ещё вчерашних абитуриентов основным навыкам работы в лаборатории, работе с литературой, анализу результатов.

 

Интервью №14

Пастырю - паста

Невысокая девушка с темными волосами идет к столику, держа в руках тарелку с макаронами. Ставит на поверхность локти и сидит, немного сгорбившись. В ушах – крупные и, кажется, детские сережки с непонятного вида существом. На баре у нее попросили паспорт. Она сказала: «Я буду в толстовке “Морфлота”». Она – Ольга Лахтанова, епископ пастафарианской церкви.

«Лучше бы ты не судил людей по их внешнему виду, одежде, или по тому, как они говорят. Веди себя хорошо, ладно? Ах да, и вбей это в свою тупую башку: Женщина — это личность. Мужчина — это личность. А зануда — это всегда зануда» - выдержка из своеобразного собрания постулатов пастафарианства – Заправок.

- Почему Вы стали пастафарианином? Такое отношение к традиционным религиям вызвал какой-то случай в прошлом?

- Я никогда не была особо религиозной: в разные годы я причисляла себя либо к атеистам, либо к язычникам. В целом, весьма спокойно относилась к религии, пока она не стала совсем откровенно «продавливать» свои интересы.

О пастафарианстве я узнала где-то в 2007 году, оно меня заинтересовало, но так, мельком. А потом уже, когда церковь начала еще сильнее давить на общество, когда приняли тот самый «Закон о защите чувств верующих», многие подумали, что сейчас самое идеальное – это пастафарианство. В том числе и я. Не прошло и полугода, как была зарегистрирована первая в России религиозная группа пастафариан. На тот момент я была еще вольным пастафарианином. Заказала себе сертификат на сайте - и спокойно жила. То есть, Пастный ход я пропустила…

- Пастный ход?

- Да, это 2013-м году было и в Питере и в Москве. В Питере все прошло сравнительно хорошо, а в Москве – совсем нехорошо. Там шествие не согласовали, и Энтео вместе с «Доброй волей» поливали пастафариан кетчупом. Были отряды ОМОНа – народ забирали в участки.

У нас же была веселая конфронтация с Виталием Валентиновичем Милоновым. Это та ситуация, когда видео на Ютубе может создать большую волну притока прихожан. Милонов сказал: «Сначала они ходят в дуршлагах на голове, а потом жгут церкви». А пастафариане в ответ направили ему открытое письмо с предложением поужинать в любом удобном ему заведении – обсудить деятельность пастафарианской церкви. Он это письмо проигнорировал, после чего делегация пастафариан направилась к нему с тарелкой макарон дружбы. Между прочим, даже в виде Летающего Макаронного Монстра.

- И как ему макароны?

- Милонов публично оскорбил представителей церкви, макароны полетели в Мойку. Это все засняли, и видео набрало много просмотров. К ребятам обращались юристы, говорили, мол, давайте мы вам все сделаем – здесь спокойно можно подать за оскорбление чувств личности. Но пастафарианство – религия мирная, так что никто ничего делать не стал. Ну как можно всерьез воспринимать человека, который уверяет: «80 процентов педофилов гомосексуальны – это я вам как практик говорю!» Противодействие Милонова создало нам неплохой пиар, и мы ему за это благодарны.

- А как на имидж Церкви влияет лицо нового пастриарха? Насколько я знаю, это вообще школьник?

- Да, Михаил, он находится в Москве. Михаил в церкви практически со дня ее основания в 2013-м году. Он тогда умудрился стать секретарем Священного Дуршлага – как раз тогда набирался этот наблюдательный орган. Миша, имея вполне лояльных родителей, которые ему могут все нотариально оформить и подписать, начал принимать какое-то активное участие в деятельности церкви.

Там вышло так – летом прошлого года – что действующий пастриарх решил отказаться от своего поста. Достойной кандидатуры вроде как и не было, и, пока ее рассматривали, Миша подсуетился: «Давайте я, давайте я! А я смогу, я буду слушаться!» Михаил – юноша, несмотря на свой возраст очень умный, развитый, эрудированный, но… Юношеский максимализм, к сожалению, никуда не деть.

- И никто не возмутился? Пастафарианство – это ведь не только про то, как есть макароны?

- Да, много было споров по поводу несовершеннолетних в религии. Мы, в принципе, вообще считаем, что в религию несовершеннолетним соваться не надо, что это должно быть взвешенное решение каждого человека, достигшего сознательного возраста… Но наша главная догма – нет никаких догм, и основной постулат – доведение до абсурда. И поэтому Церковь решила, что Миша может стать пастриархом.

Много недовольных, много отколовшихся церквей – я, например, тоже заявляла об отделении епархии, но, несмотря на это, мы все равно все взаимодействуем, обсуждаем какие-то общие наши российские проблемы.

- Все критикуют РПЦ, которая Русская православная церковь, за вмешательство в политику. А ваша Церковь полностью аполитична?

- Да, аполитична.

- Но Михаил ходил на митинг 26 марта. Известно, что были какие-то претензии.

- Ну, разумеется, прихожане имеют право выражать свою гражданскую позицию. Михаил говорит, что был на митинге как простой гражданин. Но к нему основные претензии были потому, что, если ты пастриарх – ты уже духовное лицо, ты представитель Церкви. Это оставляет след и бросает на нас тень.

С этим сложно бороться - почти невозможно ничего ему «вдолбить». Уже был прецедент, когда Миша ходил на митинг по поводу Немцова – ему дали карт-бланш и сказали, мол, «Можешь не спрашивать». Но одно дело, если бы он пошел себе мирно и не попался – но, нет, его задержали, и он еще начал стримить с автозака – собственно, с чего весь хайп-то и пошел. Благо, только одно издание подметило его как пастафарианина. К счастью, остальных больше интересовало, что задержанный – школьник.

В свете последних событий с Михаилом, когда он пошел на митинг Навального и засветился, ко мне с вопросами обратились несколько человек. Многие из которых были вольными пастафарианами и до этого в деятельности церкви не участвовали.

- А как вообще с активностью? Много прихожан?

- Честно, не могу так точно сказать… Максимум, можем посмотреть по количеству членов групп церквей Вконтакте, либо по количеству людей, которые указали в своих религиозных взглядах пастафарианство. Но это неполная подборка, ведь многие не состоят и не указывают, кто-то может просто не знать, что он – пастафарианин.

- Не знать?

- Ну да.

- То есть, ваша религия – это нечто очень расплывчатое, где главное - чтобы тебе было хорошо? Эдакий гедонизм?

- В принципе, это так. Наша религия ведь ничего не исповедует. Например, недавно у нас был пост, в котором всю воду надо заменять на пиво. Не могу сказать, что даже я, епископ, его пыталась придерживаться.

- Как я понимаю, никакой кары за то, что не придерживаешься, не предусмотрено?

- Да, потому что у нас, в принципе, даже не прописан ад. То есть, в раю каждого ждут как минимум одна фабрика стриптиза и один пивной вулкан. И, есть версия, что ад не сильно отличается от рая, только пиво там может быть скисшее, и стриптизерши – с венерическими заболеваниями. Ну, тут – как повезет.

- А от чего зависит, попадет пастафарианин в рай или в ад?

- На все воля его Макароннейшей Десницы.

- Ну, есть же какое-то определение – «хороший» пастафарианин и «плохой» пастафарианин?

- Смотрите, у нас все-таки есть Заправки, где прописаны основные постулаты. Хотя они все-таки звучат, конечно, не догмами – начинаются со слов «Лучше бы ты не….». Но, если ты постоянно делаешь так, как тебе не рекомендовано, то вряд ли ты хороший пастафарианин.

Пастафарианин не поддерживает насилие, он в принципе лояльно относится ко всем людям, признает за всеми равные права, он против всяческих принуждений. Если ты пытаешься нести слово Его и хочешь извлечь из этого какую-то экономическую выгоду… Ну, наверное, не совсем ты правоверен.

«Лучше бы ты не оправдывал Моим именем угнетение, порабощение, шинкование или экономическую эксплуатацию других, ну и сам понимаешь, вообще мерзкое отношение к окружающим. Я не требую жертв, чистота обязательна для питьевой воды, а не для людей»

Мы очень возмущались, когда появилась еще одна группа РПЦ, не относящаяся к нашим организациям, ко всем тем людям, кто до этого занимался пастафарианством в России. И свою деятельность они начали с выпуска чего-то типа кружек, футболок – очень неплохо раскрутились.

- А Ваши сережки?

- Сережки – это… Ну, мы их сковородочками называем, смотрите, какая форма. Сережки у меня еще с одного из первых мероприятий – кто-то их сделал, и они долгое время у нас раздавались просто так. Сейчас, к сожалению, уже почти ничего не осталось. Раньше у нас по части мерча лучше было – бесплатного, платного…

- А сейчас?

- Если честно, у церкви сейчас период застоя. Когда мы собирались во время последней Пастхи, появились три новых человека, а в последний год-два я новых лиц в питерской церкви вообще не наблюдала. Старый актив начал «сдавать», потому что личная жизнь, семьи…

Когда еще были гонения Милонова на нашу религию, его такой период активности, когда искал несовершеннолетних по ночным клубам… Так вышло, что мы все вместе отмечали Пивной вулкан (он празднуется каждую пятницу 13-го). Вход тогда был только для совершеннолетних и только по билетам. А еще в тот Вулкан у нас были первые паственчания. На моей памяти их было уже три.

- Каков смысл венчания – атеисты могут зарегистрироваться и в гражданской форме?

- Ну, во-первых, люди хотят объединиться по своим религиозным канонам – почему нет. Тем более, я знаю из актива одну пару – они познакомились на нашем мероприятии. Многие ритуалы для венчания придумали сами. Например, один из них такой: венчающихся разделяют ширмой и вешают им на уши специальную длинную лапшу. Затем ширму убирают и показывают друг другу жениха и невесту, предупреждая, чтобы вместе они не допустили развешивания им на уши лапши. И потом все это ребята друг другу с ушей снимают.

Паственчания у нас веселые бывают – в последний раз у одного из женихов лапша почему-то оказалась еще и на носу. А однажды на моей памяти брачующиеся орошали друг друга пивом. Канона на этот счет у нас нет, и главное – чтобы было весело: без обязаловки, без пафоса.

- На встречах вы только пьете, едите и веселитесь?

Одно время мы проводили просветительские лекции. Эти лекции были не только теологическими, но и научно-популярными. Например, Ася Казанцева как-то, представляя свою книжку «Почему мозг заставляет нас делать глупости», рассказывала еще и о пище. Все свелось к тому, что пища у нас очень сытная и вполне правильная для организма.

Сейчас, к сожалению, мы затихли из-за того, что одна из организаторов, Светлана, часто в разъездах и не успевает искать лекторов. Но в планах это есть, ведь все-таки потихонечку начинают подтягиваться новые люди.

- То есть, сложно бороться за идею, когда вас не объединяет какой-то внешний враг?

- Да здесь дело в том, что мы сами сейчас можем оказаться тем самым внешним врагом, против которого будут объединяться. Поэтому мы действуем аккуратно – все очень сложно. Мы, в принципе, затихли еще, когда начались события на Украине – пошла волна патриотизма, и стало сложно вызвать какой-то резонанс. С прошлого года еще и этот пакет Яровой…

- А как он вас коснулся?

- Ну, у нас ведь основная деятельность тоже в интернете. Мы являемся совокупностью религиозных групп – мы не религиозная организация. Нам быть религиозной организацией, в общем-то, не так уж и надо… Отжимать у государства какое-то помещение под храмы? Ответственность ведь будут нести те, кто на себя это зарегистрирует. Самара вот возмущается, что сам Миша ответственности нести не будет – он несовершеннолетний.

- То есть, в храме нет необходимости?

- Необходимость в месте есть всегда – хочется что-то свое. Но у нас даже в Заправке прописано: «Лучше бы ты не тратил деньги на строительство храмов, усыпальниц...». Конечно, в первое время мы задумывались насчет места, но потом пришли к решению: наш храм – это любой бар, ресторан итальянской кухни… Любое место, где есть паста и алкоголь.

«Лучше бы ты не тратил уйму денег на постройку церквей, храмов, мечетей, усыпальниц во имя прославления Моей макаронной благодати, ведь эти деньги лучше потратить — выбирай, на что:

на прекращение бедности.

на излечение болезней.

на мирную жизнь, страстную любовь и снижение стоимости Интернета.

Пускай Я и сложноуглеводное всеведущее создание, но Я люблю простые радости жизни. Кому, как не мне, знать? Ведь это Я всё создал»

- А что насчет других храмов? Есть ли какая-то официальная позиция Церкви по поводу передачи другой РПЦ Исаакиевского собора?

- Исаакий – это музей. Мы не развили мысль, но была такая идея – на волне всего этого попросить власть передать нашей РПЦ какой-нибудь пивной завод дореволюционный.

- Ваша аббревиатура звучит несколько провокационно – РПЦ…

- Ну, да. В какой-то мере сознательно, в какой-то – нет, но с РПЦ так получилось. На этот счет у нас тоже были волнения, но, насколько доводилось слышать от тех, кто выше – они со скепсисом ко всему отнеслись, и никаких претензий к нам не было. Аббревиатура такова отчасти и потому, что пастафарианство активно использует элементы других религий. Можно считать по-разному: пародирует или не пародирует… В конце концов, Монстр един, и он все это создал. Ну и зачем придумывать что-то новое, когда все уже есть?

- А есть ли у вас люди, которые реально верят, что наш мир создал Макаронный Монстр?

- Мы на этот счет спорили с одним другом-язычником. Он говорит: «Слушай, ну, вы же это все по приколу!». А я ему отвечаю: «Да по приколу-то по приколу, но мысли материальны». И, когда много людей объединены общей идеей – картина мира начинает под нее подстраиваться. Появляются какие-то доказательства – логически необъяснимые, но они могут быть!

Когда я должна была познакомиться с питерскими пастафарианами и ждала звонка, то мыла посуду, и под руку попал дуршлаг. Именно в тот момент, когда зазвонил телефон! Была на тусовке у друзей байкеров, и среди прочей мишуры типа знаков, старых брелков для ключей, инструментов, заметила под потолком, на люстре – дуршлаг. Вот и подумала – а что, если…

«Лучше бы ты не рассказывал всем окружающим, как Я говорил с тобой. Ты не настолько всем интересен. Хватит думать только о себе. И помни, что Я попросил тебя любить своего ближнего, неужели не дошло?»

- Вау.

- Тут зависит от восприимчивости человека: кто-то реально верит и дышит этим. Главное – жить не мешает, ведь наша религия не накладывает никаких требований и обязательств. У нас даже есть «пробный срок» - 30 дней. Если не понравится – мы надеемся, что ваш бог примет вас обратно. Недавно даже был один такой случай.

- А Вы сами не планируете прекратить религиозную деятельность?

- Пока что нет. Хочется определить какой-то четкий вектор. С основной миссией у нас всегда было сложно – сама бьюсь над этим вопросом. Кто-то, не найдя ответа, уходит в вольные пастафариане. А я… Может, я родилась пастафарианкой, просто не догадывалась об этом – макароны с детства люблю.

«Лучше бы ты не вёл себя как самовлюблённый осёл и святоша, когда проповедуешь Мою макаронную благодать. Если другие люди не верят в Меня, в этом нет ничего страшного. Я не настолько самовлюблён, честно…»

Интервью №15

«Сомелье должен уметь разговаривать прилагательными»

Открывается дверь, и ты попадаешь в стильный и невероятно уютный ресторан, который, как хорошее вино, оставляет послевкусие. Поднимаясь на второй этаж сразу бросается в глаза инсталляция с подвешенными в воздухе бокалами – дизайнерское решение, которое отражает изюминку заведения и цель моего визита. Через какое-то время ко мне подходит приятная девушка. До начала беседы сразу складывается хорошее впечатление друг о друге. Чашечка капучино. Приятная атмосфера. Тихая музыка.

Секретами и тонкостями своей профессии поделилась шеф-сомелье ресторана «The Safe» Анна Москвитина.

- Анна, расскажите, как вы пришли в эту профессию? Было ли это сначала вашим хобби?

- Началось все с того, что я работала официанткой, потом была барменом, а позже стала менеджером ресторана. Наступил какой-то переломный момент, и я поняла, что тех знаний, которые мне дают в ресторане на тренингах не хватает. Я уже знала абсолютно все о продуктах. А вот о винах – нет. Я пошла в школу сомелье, так как сама не могла научиться этому. Меня сразу заинтересовала профессия, захотелось посвятить себя ей.

- Обучение сложно давалось? Ведь определить по вкусу и запаху, из какой страны вино, его возраст непросто.

- Сначала, конечно, не получалось. В школе сомелье на четвертой лекции у нас проходила дегустация Бургунди. Я понимаю, что в бокале у меня серьезное дорогое вино. Кручу, нюхаю, но сказать ничего не могу. Пахнет вином и все. (Улыбается.) В итоге, для меня дегустация прошла зря. Я ничего не поняла, не рассказала.

- А как вообще научится анализировать вина?

- Я вам скажу, что все приходит со временем. Должна произойти эволюция вкуса. Нужна ежедневная практика. В этом серьезном и кропотливом деле без нее никуда. Сначала не получается, ты снова пытаешься и опять не выходит. Но в один прекрасный момент ты понимаешь, как это работает. Если тебе это правда нужно, то не надо сдаваться.

- Получается, что этими навыками человек необязательно должен быть наделен природой, он просто может их развить с нуля?

- Да, я считаю, что необязательно. Если есть желание и стремление, то все навыки и способности можно развить в себе. Сейчас даже есть такая статистика, что у женщин вкусовые рецепторы, обоняние развиты сильнее, чем у мужчин. 7/10 женщин отличат легко одно вино от другого.

- Как цвета. Женщина скажет - это салатовый, а мужчина - просто зеленый.

- Абсолютно верно. (Смеется.) Но если мужчина хорошенько потренеруется, то у него все получится. Опять же – важна практика.

- Чего вы всегда стараетесь избегать в работе?

- Я против снобизма вообще. Например, сидите вы в ресторане с молодым человеком. Подходит официант и говорит: «Давайте, я вам сомелье позову?» Большинство людей скажет, что нет, не надо им никакого сомелье. Он придет и будет рассказывать что-то, они ничего не поймут. Еще нужно будет купить бутылку за 10.000 рублей. Людей пугают такие предложения.

- Анна, скажите, а с чем это все-таки связано?

- В России считается, что сомелье – это определенная категория людей, которые считают себя выше гостей, с которыми они работают. У них такое мышление, что я разбираюсь в винах, а вы нет. Присутствует надменность, а гости моментально считывают все на подсознательном уровне.

- А как постараться избежать этого? Как подсказать гостю, но в то же время, не навязать ему свое мнение, не испугать его?

- Я всегда стараюсь быть на одном уровне с гостями. Не употреблять много специальной лексики, терминов. А, наоборот, говорить с ними на их языке, чтобы все было понятно.

- А тогда можно сравнить выбор вина для гостя с неким психоанализом? Вы должны прочитать гостя, предложить ему вино из нужной ценовой категории, подходящее ему по характеру, настроению.

- Конечно. Выбор вина и сам человек абсолютно взаимосвязаны друг с другом. В первую очередь нужно понять, что хочет гость. Сделать это нужно быстро.

- Но как это понять?

- Задавать наводящие вопросы. Я обычно спрашиваю, какое у них настроение, чего бы им хотелось выпить, например, более легкого, сочного или, наоборот, «зимнего» вина – терпкого. Вообще сомелье должен уметь разговаривать прилагательными. Таким образом, человек понимает, о чем идет речь. Чем больше прилагательных, тем яснее картинка в голове.

- Но бывает и так, что гость не прислушивается к вашему совету и хочет заказать именно то, что сам считает правильным. Как поступить? Задевает ли вас это?

- Это всегда бывает. Иногда гость зовет сомелье, чтобы ему уделили внимание. Он и так знает, что закажет. Ему просто нужно, чтобы с ним поговорили. Меня это никогда не задевало. Я понимаю, что каждый гость приходит в ресторан за чем-то своим – отдохнуть, пообщаться, отвлечься от проблем, насладиться приятной атмосферой.

- Анна, скажите – это навязанный стереотип, что красное вино для мяса, а белое для рыбы? Или есть альтернатива?

- Выбор есть всегда, но это просто классика жанра. Мясо, как правило, будет вкуснее с красным вином. Но есть возможность попробовать что-то другое. Например, тунец – это рыба, но по структуре он достаточно плотный. Его называют еще «морской говядиной». Поэтому красное вино с тунцом очень хорошо сочетаются.

- А был ли у вас какой-нибудь интересный случай в профессии?

- Миллион. (Смеется.) Я еще училась в школе сомелье и пошла первый раз на винную выставку. Это был салон португальских вин. Я пробую какое-то вино и кричу: «Вау, какое вкусное вино. Понюхайте, как пахнет!» Рядом со мной стоит мужчина уже в возрасте. Снимая очки, он говорит: «Вы сомелье? Вы говорите вкусно и пахнет?» А так нельзя говорить - это непрофессионально. Говорят - аромат, нюансы, тона. Я тогда покраснела, мне так стыдно стало. А тот мужчина оказался шефом-сомелье, авторитетным человеком в этой профессии. С тех пор для меня такие слова – табу.

- Вы много работает с винами. Есть ли у вас возможность просто наслаждаться вином вне работы? Или эта профессиональная привычка, от которой никуда не деться?

- Это не выключается. (Улыбается.) Я начинаю анализировать всегда. Вы знаете, что при дегустации необходимо крутить вино в бокале. Я теперь даже и с водой тоже самое делаю. Но наслаждаться вином можно не только вне работы, но и непосредственно на дегустации.

- Перед дегустацией нужно избегать резких запахов, вкусов. Поправьте меня, если я неправа.

- Да, правда. Это забивает рецепторы. Нельзя ни в коем случае кофе, острое, шоколад, сигареты.

- А парфюмом можно пользоваться?

- Это тоже нельзя. Во-первых, вы сами не можете дегустировать, а во-вторых, запах мешает и людям вокруг вас. Дегустаторы же очень восприимчивы к запахам, сразу чувствуют их.

- Чем вы еще увлекаетесь в жизни?

- Я очень люблю посещать разные страны мира. Часто езжу в гастрономические туры: Верона, Южная Африка, Грузия – список бесконечен. Поездки одновременно и часть моей работы, и жизни. Я начинаю шире смотреть на мир, меняется мировоззрение. Мне все время хочется быть в движении. Путешествовать необходимо.

 

 

Интервью №16

 

«У меня в голове много фотографий»

1 мая на Казанской площади открылась выставка Сергея Ларенкова «Связь времён». Автор – фотограф и основатель жанра «фотореконструкция» в обычной жизни лоцман и коренной житель Петербурга. Мы решили поговорить с Сергеем и узнать о том, что он думает об отношении к истории, памяти народа и сосуществовании прошлого и настоящего в его работах.

Бэкграундом беседы звучит апрельский «снегодождь», такое может быть только в одном городе. Собеседник на протяжении всего разговора называет его Ленинград. Нет, это не ошибка. Это отпечаток профессиональной деятельности, которая погружает моряка в досконально точную плоскость прошлого.

 

– С самого детства вы увлекались, фотографией и рисунком. Были ли у вас кумиры-фотографы или известные личности, которые оказали большое влияние на ваше творчество?

– Личности, которые мне очень многое дали – это фотографы, работавшие в годы войны, военные фотокорреспонденты, которые, не взирая ни на что, доносили и донесли до нас правду тех дней. Много фамилий: Кудояров, Трахтенберг, Смирнов, Струнников. Их работами я пользуюсь по сей день.

 

– А сейчас есть авторы, творчество которых вам интересно?

– Я увлекаюсь не столько фотографией, сколько фотореконструкцией. Но большая честь для меня быть знакомым с Павлом Маркиным, известным петербургским фотографом.

 

– Вы помните, как появилась первая фотореконструкция?

– Начинал я не с военных фотографий, а с открыток нашего города. Тогда мне хотелось одновременно увидеть и показать сквозь современный город старый. Это было увлекательной игрой в машину времени. Так я разработал методику, которой пользуюсь. Военная тематика, особенно блокада, стала более серьёзным шагом в моём творческом развитии. Первая фотореконструкция, соединяющая мирное и военное времена, была девять лет назад. Я решил сделать серию фотографий к шестидесятипятилетию освобождения города от блокады. Первая фотография, она, наверное, и есть самая сильная, из тех, которые у меня получались. На ней мать с дочерью везут на санках кого-то из погибших членов семьи. Самый центр города – Невский проспект, Гостиный двор. В современном кадре рядом с ними идут тоже матери с детьми. На спинах у безмятежных школьников ранцы. Этот контраст поразил меня, поэтому я решил продолжить.

– Санкт-Петербург - это тот город, в котором каждую семью задело войной. Когда люди смотрят на ваши работы, они видят там личную историю, судьбу города. А что видите вы?

– В моей семье все были в городе. Обе бабушки работали на заводах. Одна - на Кировском, который был в четырёх километрах от линии фронта, другая – на сортировочной станции. Оба деда воевали, совсем рядом с городом, в кольце блокады. Я вырос на их разговорах и рассказах. Сейчас уже никого не осталось в живых. Но ведь у бабушек и дедушек были друзья и товарищи, которые не пережили войну, которым некому было рассказать о своей истории. В фотографиях я пытаюсь донести до следующих поколений и тех, которые сейчас растут, что такое война. От этого никуда не денешься, это наша история и я горжусь этим.

– Эти фотографии прямо пронзают человека, заставляют задуматься, над тем, что было, что есть и как важно ценить тот хрупкий мир, который установился в мире.

– Все верно. Мы часто ходим по улицам и довольно легкомысленно относимся к нашему городу, а если вдуматься, копнуть глубже, вспомнить, что происходило на этих улицах, точно в такую же погоду много лет назад, можно ужаснуться. Я пытаюсь перенести людей туда с помощью фотореконструкции. Не только в блокаду, это самая суровая страница, но и в другие времена. Это и первая мировая война, и революция. Стены домов, которые нас окружают в центре города сохранили в себе историю. Когда я делал работы в парковых ансамблях: в Петергофе, в Пушкине – оказалось, что старые дубы переносятся со старых фотографий на современные, – в голосе слышится совсем детская радость, – почти не подросли, они такие же, для них семьдесят лет, что прошло после войны, небольшой период. Они все помнят. Это наши живые свидетели. Многие в шрамах. Они есть, они стоят, мы об этом не задумываемся.

– А следовало бы чаще… Вы связаны по своей работе с морской стихией. Вас вдохновляет ваша работа?

– У нас очень много общего с теми моряками, которые работали раньше. Хотя, конечно, многое изменилось. Пришла новая техника. Но основные принципы того, как ходят корабли те же. Я лоцман. Это человек, который заводит с моря разные суда, и выводит их обратно в море. Знаете, кто был одним из самых первых лоцманов?

– Нет

– Петр I. Есть множество письменных подтверждений тому, что он лично заводил корабли. Наш коллега. Эта общность и преемственность обязывает ко многому.

 

– Что вы хотите сказать своими работами?

– Я часто выступаю у школьников, рассказываю им о войне на основании своих работ. Закрадывается мысль, что, если бы не было блокады, в классе было бы в два раза больше детей, у ребят было бы в два раза больше друзей. Их нет, потому что не родились их родители, бабушки, потому что погиб кто-то из их возможных прабабушек, прадедушек во время войны. Война унесла многое. На моих фотографиях есть дети, я хочу, чтобы школьники с уважением относились к тем немногим ветеранам, которые сейчас живы. Им столько пришлось пережить. Благодаря их стойкости и мужеству мы имеем нашу прекрасную страну, наш город.

 

– Были ли когда-нибудь такое, что ветеран узнавал на фотографии себя, своих друзей и знакомых?

– Были случаи, но не в Ленинграде. Вероятность такого очень мала. Память покрылось какой-то патиной. Воспоминания запрятаны где-то в глубине душ стариков и старушек. Мои бабушка с дедушкой не любили рассказывать про войну. Слишком дорогой ценой она им далась. Я очень сожалею, что сейчас их нет, а у меня столько вопросов накопилось. Уже никто не ответит. Я хочу, чтобы школьники побольше спрашивали своих родителей, бабушек, дедушек, узнавали своих героев. Иначе это исчезнет скроется в истории за поколениями, через поколение, через два всё будет забыто. Конечно, совсем не забудут, но… Ведь история каждой семьи составляет нашу общую историю. Нужно, чтобы вот эти истории не прерывались, чтобы дети о них знали.

 

– Среди ваших работ есть фотореконструкции, которые рассказывают об истории других стран. Есть ли у исторических фотографий язык или национальность?

– Раньше подобного никто не делал. Я отснял все города-герои, все города воинской славы, а потом освобождённые города Европы: Берлин, Ригу, Прагу. Дома в московском районе Риги не изменились, будто бы их даже не красили с тех пор, в центре Риги. Видно, где была колючая проволока, а где – надпись: «подходить нельзя – расстреляют». Меня это потрясло. Сильная реакция была в Дрездене, после моей выставки там начали делать подобные работы. Интересно было организовывать выставки во Франции и Китае. Поднебесная особенно близко приняла выставку. Там ведь тоже прокатилась война и унесла 35 миллионов китайцев. Наиболее сильное впечатление производится на тех, кто через это прошёл не так давно, допустим, Сербия. Сербия очень хорошо всё видит и понимает. Остальные похуже, например, Америка для них — это всё шоу. Работая над ленинградским проектом, я видел много тяжёлых фотографий, которые просто не стал преснимать. Обезображенные люди глубоко запали в душу, и я ходил подавленный, будто бы сам там был. Я недавно ездил в Берлин и переснял там 1945 год, как наши брали рейхстаг, ставили знамя победы. Только тогда отпустило и стало намного легче.

– Каждую фотографию вы пропускаете через себя?

– Каждая история связана с поиском мест. Есть места известные, открыточные, а есть просто фрагменты улицы, какие-то окна. Некоторые фотографии я запрятал глубоко в себя. Иногда взглядом натыкаюсь на какую-нибудь стену, делаю снимок и оказывается, что он привязывается со снимками военных лет. Таких фотографий у меня в голове много.

– Какая обратная связь для вас важнее всего?

– Наверное, от учителей. Потому что я пытаюсь им помочь. Они многое делают. И мне приятно, когда они помощь эту находят. Да и молодёжь, старики наши, ветераны, как же, тоже важны, всё важно.

– Молодёжь часто относится к истории с пренебрежением. Да и не только молодёжь. Достаточно вспомнить тот резонансный случай, когда глава МИД Польши заявил, что Освенцим освобождали украинцы, так как совершал это 1-ый Украинский фронт. Почему, на ваш, взгляд происходит подобное?

– Ушло или уходит поколение, то поколение, которое пропустило всё через себя, через свою жизнь. Уже нет цепенеющего страха перед войной, тем, что прошли старики. Молодёжь воспринимает войну как какие-то картинки – на этой-то почве и можно все перебирать, додумывать, придумывать и глумиться над нашей историей. Я пытаюсь своими работами восстановить справедливость ради тех, кто отдал свою жизнь, чтобы принести победу. Надеюсь, у меня что-то получается. «Живой журнал» достаточно популярен был заграницей и наибольшее количество посетителей, на удивление, оказалось из США, где молодёжь ещё хуже знает мировую историю. Не все ведь так плохо относятся к истории, я знаю молодых ребят, которые едут в лес и неизвестных бойцов придают земле, а ведь, действительно, у нас под Ленинградом больше миллиона человек погибло, больше миллиона! Чтобы освободить наш город. Больше ста тысяч лежат на уровне травы, присыпанные землёй, каждый год их раскапывают поисковики, и делают это совершенно бескорыстно.

– Википедия небезосновательно окрестила вас основателем жанра «Фотореконструкция». Как вы относитесь к такому титулу?

– Да, нормально. Я не стремлюсь к лаврам, всего этого мне не надо. Приятно, когда люди видят мои работы и вспоминают о тех, кто там изображён.

– Е