И скучно, и грустно у астронома на душе

– Мне кажется, вы зашли в тупик, – окончил беседу Кирилл Масленников, старший научной сотрудник Отдела физики звёзд Пулковской обсерватории. Я была с ним согласна: интервью повернуло совершенно не в ту сторону, в которую я планировала. Оно превратилось в странный спор о человеческой жизни, вере и фантазии. Поэтому расстались мы на довольно странной ноте, несмотря на то, что начинался разговор вполне обыденно.

– Кирилл Львович, я знаю, что после того, как вы закончили университет, вы долгое время работали не по профессии. Можете немного об этом рассказать?

– Нет, не долго, это не совсем правильно. В 72 году я закончил матмех. А тогда была норма: человек должен был проработать три года по распределению, а потом мог идти на все четыре стороны. Соответственно распределили меня не как астронома, а как математика. Так что года два я работал в морфизприборе, это такой в Питере университет. Но я был очень беспокойным, и мне удалось добиться того, чтобы меня уволили раньше. А я дурак был, молодой, и не позаботился о том, чтобы подстелить себе соломку. Надо было сначала найти работу, а потом увольняться, а я сделал наоборот. К тому же я в то время только женился. Меня никто не хотел брать на работу, а чем дальше – тем хуже, время накапливается. Чтобы прервать этот этап безработицы, отец моей жены – он был главврачом крупной в Питере больницы – устроил меня туда. А в ней, единственной во всем городе, было отделение пьяной травмы. И вот я попал в эту пьяную травму и начал там работать.

– Наверное, весёлые воспоминания?

– Весёлые, – улыбнулся он. – Я там проработал месяца два. Но запомнил это очень хорошо. Прекрасный экспириенс, очень интересно.

– А у вас было чувство неудовлетворения, что вы занимаетесь совершенно не тем?

– Ну да, я хотел заниматься астрономией. Чувство неудовлетворения было. Поэтому я и добился того, чтобы меня выгнали из морфизприбора. И потом следующий период в моей жизни тоже был какой-то половинчатый. Уже после пьяной травмы, когда мне удалось закрыть в своей трудовой книжке эту брешь, я устроился работать в ЛАМО. Это одно из крупнейших предприятий в Питере. Еще в довоенные времена оно называлось Государственный Оптико-механический завод, это гигантское оптическое производство, где в частности сделаны все советские телескопы. И вот я попал в бюро астрономического приборостроения.

– Чем вы там занимались?

– Я участвовал в монтаже и установке телескопов. Конечно, это не было связано с астрономией, но в будущем мне этот опыт всё-таки пригодился. Однажды в ЛАМО приехал с докладом мужик, который занимался адаптивной оптикой в Москве. Я тут же его поймал, выследил в коридоре, подхожу и говорю: «Возьмите меня аспирантом». Так случайно вышло, что ему как раз нужен был аспирант, и он меня с удовольствием взял. Я отправился в Москву, а уже дальше всё было более-менее гладко.

– Значит, череда случайностей, и всё так удачно сложилось?

– Кать, это не случайности. Случайности случаются с теми, кто их готовит, кто их ждёт.

– Скажите, почему именно астрономия? Здесь есть какая-то материальная причина, или вас тянет к космосу и звёздам?

– Ой-ой, – начал демонстративно морщиться он. – Это такие детские сказки: «Тянет к космосу». Сначала была, конечно, романтическая составляющая, но со временем начинаешь понимать, что в этом много рутинной скучной работы, как и везде.

– Но тогда почему именно астрономия?

– Ну, так уж началось с этого, а потом… – он надолго задумался. – Я склонен к уединенным умственным занятиям, мне нравится заниматься чем-то таким. Это могла и не быть астрономия, но раз уж я с этого начал и закончил соответствующий факультет, то я уже стал и дальше в этом направлении плыть. Хотя в результате получилось не очень хорошо. Не так уж много сделал… на самом деле, мало сделал. У меня научная биография очень скромная. Я действительно плохой астроном. Но удовольствия получил массу, – тут он снова улыбнулся.

– Знаете, если люди говорят, что они плохи в том, чему посвятили всю жизнь, то скорее всего они очень много об этом думали.

– Да, у меня бывают иногда мрачные мысли, что я мало сделал, не стал защищать докторскую, написал мало статей и все такое, но потом я думаю: «Чёрт возьми, ну подумаешь там у кого-то статей в три раза больше, ну и что?» Можно подумать, через год, после того, как он умрёт, об этом кто-то вспомнит. Какая разница? Тогда уж надо действительно что-то великое открыть. Но это очень редко бывает. Таких людей, кто останется, считанные единицы. А другие… ну, кто-то хуже, кто-то лучше. Но это не важно. Как у Державина, вы помните?

– Что именно у Державин? – не поняла я.

В ответ он неожиданно понизил голос на несколько октав и хрипло, тихо, как будто пытаясь подражать всему образа поэта, заговорил:

Река времен в своем стремленье

Уносит все дела людей

И топит в пропасти забвенья

Народы, царства и царей.

А если что и остается

Чрез звуки лиры и трубы,

То вечности жерлом пожрется

И общей не уйдет судьбы.

Даже после последнего сказанного слова стихотворение как будто продолжало висеть в воздухе. Несколько минут мы провели молча, и тишина за столом ничуть нас не смущала. В какой-то момент я продолжила:

– Ваши мрачные мысли, возможно, даже депрессия, возникают из-за того, что вы просто сделали мало или из-за того, что вы как ученый мало сделали для человечества?

– Ой, ну вот опять. Вы такая мечтательная девочка: человечество, космос, астрономия. Это слишком общие вещи. Просто мало, да и обидно. Я вообще перфекционист, и если за что-то берусь, то стараюсь сделать это хорошо. Мне жалко, что я действительно немногого добился.

– Ну почему же человечество, космос и астрономия – слишком общие вещи? Это, скорее, глобальные темы, как и многие научные теории. Ведь вы же во что-то верите во вселенском масштабе?

– Мне не нравится такая постановка вопроса. Я вообще считаю, что этого слова не надо употреблять.

– Вера?

– Да, не надо его употреблять. – он задумчиво пожевал губу. – Да, не надо.

– Почему?

– Оно бессмысленно. Или скажем так, оно частное. Грубо говоря, это моё личное дело: верить или нет.

– А бог? Если я задам вопрос: верите ли вы в бога?

– Можно задать. Но ответ будет очень сложный. Для этого нужно определить, что это такое. Если вы мне определите, что такое бог, тогда я скажу вам, верю я в него или нет.

– Это ведь тоже для каждого своё.

– Но вы ведь задаёте мне вопрос, а значит вкладываете в него что-то. Если я скажу «да», то ведь для вас за ним будет стоять что-то одно, а для меня нечто совсем иное. Это разное «да».

– Хорошо. Допустим, что бог – это существо, которое создало вселенную.

– Такого существа нет. Я абсолютно в это уверен.

– Но большой взрыв тоже что-то породило.

– Совсем не обязательно, что что-то породило. Мы пока слишком мало об этом знаем. Все события что-то порождает. Вот, пожалуйста, я принёс себе чашку кофе. Зачем мне думать, что это какой-то бог мне эту чашку подарил? Я знаю, как она здесь оказалась. Я пришёл и её принёс. Вот и всё. Точно так же и большой взрыв. Почему надо считать, что какое-то существо нажало какую-то кнопочку и получился взрыв?

– Но это ведь и означает: вера или невера.

– Я вам и сказал, что такого существа нет.

– Тогда допустим, что бог – это существо, которое создало человека и его душу?

– Известно, что человек произошёл в результате сложной эволюции. Не вполне понятной нам, конечно. А что такое душа, в принципе, не понятно.

– Но в существование душу вы верите?

Он рассмеялся:

– А здесь снова, скажите мне, что такое душа.

Я не нашла, что на это ответить.

– Ну вот видите, вы тоже ничего не знаете.

– Мне не надо знать, я это чувствую.

– Я не сомневаюсь, что вы чувствуете. Вот только у меня одни чувства, а у вас другие.

– Неужели вы себя ощущаете просто как тело из костей и мяса?

– Ну а что же я такое? Конечно, тело из костей и мяса.

– А внутри же что-то есть?

– Желудок, – он опять рассмеялся.

– Нет, это «что-то» любит вашего сына, позволяет вам чувствовать любовь.

– Я люблю моего сына. Только зачем мне что-то искать?

– Так разве это чувство не из души идёт?

– Я не знаю, откуда оно идёт. И почему обязательно из души? Из мозга, из нейронов... Я не понимаю, что такое душа, и вы мне пока не объясняете, – немного насмешливо сказал он.

– Так для каждого же это что-то своё. Это как определять мораль или нравственность. Каждый по-своему оценивает. С общечеловеческой точки зрения, для вас, что такое душа?

– Я не знаю. Я не пользуюсь этим термином. Если только в художественном смысле в качестве метафоры для описания чувств и идей. Но это просто для удобства в выражениях. На самом, деле, как физический объект, души, конечно, не существует.

– Что ж, я поняла. Давайте тогда отойдем от философской темы. Мне очень интересно кое-что узнать у вас как у ученого. Как вы знаете, недавно открыли 7 экзопланет. Возможно, мы когда-нибудь найдем там жизнь. Вы представляете, как эта жизнь может выглядеть?

– Понятие не имею и мне не интересно. Зачем я буду фантазировать. Есть куча картинок, человечков. Любой дурацкий художник может нарисовать их. Вот это как раз абсолютная трата времени.

– Но подождите. Ведь существует столько великих книг и фильмов на фантастическую тематику. Неужели вы считаете, что они все бессмысленны?

– Здесь я с вами согласен: есть и интересные экземпляры, – его глаза неожиданно загорелись. – Например, у Тарковского есть фильм, снятый по повести Станислава Лема. Там земная жизнь принимает форму океана, он покрывает всю планету, и он разумен. Да, это интересно. А еще у Лема есть другая книга. Там мыслящее существо – это такое облако из мельчайших частиц, которое может разлетаться и слетаться. Вы поймите, что я хочу сказать: формы жизни могут быть абсолютно любые. Но для этого есть специальные люди, которые их сочиняют и придумывают. А это уже другая область деятельности, поэтому я таким не занимаюсь.

– Но при этом вам ведь интересно такое читать и смотреть?

– Да, интересно. Фантазия – вещь интересная.

– Но почему же вы не хотите сами что-то представлять и фантазировать?

– Знаете, я очень занят. У меня много всяких дел. Попросту говоря, я должен кормить семью. Поэтому у меня особо нет времени, чтобы мечтать о том, как выглядят иноземные существа.

– Хорошо. По поводу изучения планет у меня есть еще один вопрос. Допустим, мы что-то найдем. Для этого люди наверняка начнут собирать какую-то экспедицию, которая потребует очень много денег и средств. Как вы думаете, это сплотит всю планету или скорее разрознит?

– Здесь одинаковая вероятность и для того и для другого. Я не знаю. И опять же, это все пустые фантазии. Как же вы не понимаете, это неинтересно. Пересыпание песка из одной чашки в другую. Фантазии на тему, которые могут реализоваться, а могут не реализоваться. Какой смысл об этом думать? Я удивляюсь этому. Вот скажите мне, зачем вам, такой прекрасной юной девочке, думать о таком, заниматься всеми фантазиями?

– Космос на 99,9% не изучен. Мне ничего другого не остается. Я же не ученой, а посредственный с этой точки зрения человек. Я и могу в этой ситуации только мечтать и фантазировать.

– Ну раз вы обычный человек, так и занимайтесь, скажем, земными вещами, которые к вам лично имеют отношение. Я не понимаю этого. Не понимаю, что может быть в этом интересного. Это то же самое, как рисовать бессмысленные картинки в тетради, а потом еще сравнивать и рассматривать эти закорючки, говорить: «Вот тут так загнуто, а здесь так загнуто. Да, вот это интересно. Сейчас еще нарисую». Ну и так далее.

– Я считаю, раз у меня есть способность фантазировать, значит я должна ей пользоваться.

– Пожалуйста. Если это доставляет вам удовольствие – прекрасно. Это один из главных принципов – делать то, что нравится. Вам нравится – на здоровье, мне – абсолютно нет.

– То есть вы предпочитаете мыслить материально?

– Ну вот опять, вы сказали абсолютно бессмысленную вещь. Вы сейчас просто воспользовались штампом, которые по своей сути никакой идеи не несет. Что значит мыслить материально? Что вы хотели этим сказать?

– Вы интересуетесь тем, что вы можете узнать, что может быть обследовано и проанализировано вами.

– Ну, наверное. А что не может быть, так действительно, зачем же этим интересоваться?

– А если эта вещь в принципе не может быть проанализирована?

– Тогда ее не существует. Все, что существует, может быть проанализировано.

– А если у вас нет пока для этого средств?

– Они найдутся. Ну, вот как темная материя. Никто же не знает, что это такое. И сейчас люди не анализируют ее, а работают в этом направлении. Зачем сидеть и думать, а может она так сделана, а может из этого состоит?

– Но ведь часто как раз из фантазий рождались великие идеи.

– Конечно. Ну и что?

– Значит в этом тоже есть смысл.

– Да, но фантазия фантазии рознь. От каких-то фантазий очень недалеко до реальности, а от каких-то очень далеко. Определить количественно трудно, но я хорошо это чувствую. Поэтому фантазировать на тему существования души – бесполезное дело, а подумать над тем, из чего сделана темная материя – это менее бесполезная вещь.

– А если думать о вещах совсем абстрактных, но при этом очень глобальных? Например, что ждет нас после смерти. Ведь об этом есть смысл думать, потому что это всех нас ждет.

– Я вам сейчас скажу одну интимную вещь. Моя жена верит в Бога, и она часто говорит: «Вот, в раю мы все будем обниматься, целоваться. Нам всем будет очень хорошо». Мне сразу становится интересно, наша телесная оболочка то как туда попадет? Во что мы будем одеты и где это одежда будет делаться?

– Не важно.

– Как не важно? Нет, ну, может, не важно, но это же интересно, – смеется он. – Как только начинаешь задумываться о таких мелочах, сразу понимаешь – всё бессмысленно. Мы исчезнем.

– Так нашего тела там в принципе не будет.

– Где же оно будет?

– В земле.

– Ну, вот я и говорю, кто же там в раю будет?

– Как раз-таки наши души.

– Так она же душа. Ей целоваться не надо.

– Как не надо? Откуда мы вообще знаем, что ей надо?

– Вот именно, что не знаем.

– Так мы опять же возвращаемся к тому, о чем люди мечтают, что они думают и о чем фантазируют.

– Это уже область какой-то метафизики, игра слов и звуков, сотрясание воздуха. Вы просто боитесь об этом подумать, – немного раздраженно проговорил он.

– Нет, я как раз-таки и не боюсь об этом подумать.

– Нет, боитесь. Вам кажется, что жизнь вечна. Это такой защитный механизм в человеке, который отодвигает мысли о смерти и о небытии. Но если вы захотите перестать быть юной прелестной девочкой и захотите включить голову, то вам откроются печальная вещи.

– То есть вы считаете, что после смерти – всё.

– Ну конечно.

– Вы больше не будете существовать.

– Нет, не буду.

– Вам не становится грустно от этого?

– Конечно становится. Но, знаете, здесь как у Фета, – как в прошлый раз он понизил голос и заговорил очень тихо и трагически:

Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идет, и плачет, уходя.

Мы замолчали. На этот раз стихотворение не разбавило атмосферу, а как будто сделало её ещё более напряжённой. Нужно было продолжать разговор, но я, задумавшись, смотрела куда-то в угол и совершенно забыла об интервью. Неожиданно Кирилл Львович сказал:

– Вы знаете, мне так приятно на вас смотреть. Вы еще такой невинный нетронутый цветочек.

– А мне на вас очень грустно смотреть, Кирилл Львович.

– Я знаю, девочка, мне самому на себя грустно смотреть.

 

 

Интервью №13

Молодая наука

Профессии юриста и экономиста теряют свою популярность, на смену им приходят IT-специалисты и программисты. Среди абитуриентов эти профессии считаются чуть ли не самыми перспективными и современными. И если предпочтения поменялись, то приоритеты остались прежними: поскорее окончить ВУЗ и начать зарабатывать. Немногие выпускники готовы идти в науку и посвящать себя исследованиям.

Чем же занимаются в лабораториях технических и естественно-научных факультетов? Какой вклад студенты вносят в современную науку?

Андрей учится в магистратуре факультета наук о материалах МГУ и работает в лаборатории Новых материалов для солнечной энергетики. Лаборатории ФНМ примечательны тем, что уже с первого курса студенты активно проводят исследования и занимаются практической наукой. А главное — перестают мечтать о корочке диплома, как о конечной цели всего обучения.