Не-драма, не-дзэн, вторая редакция

1.

Для начала – несколько анекдотов и снов.

Есть хороший анекдот про Успенского и Гурджиева. Встречаются Гурджиев и Успенский в кафе. Гурджиев спрашивает: о чём Вы задумались? Успенский говорит: о теории Возвращения – как Вы думаете, это правда? Гурджиев говорит: ну конечно, правда – и они полчаса обсуждают теорию Возвращения. А на прощание Гурджиев говорит: а может быть, я всё наврал, а, Успенский? Смотрю: сидит Успенский, грустит, не пьёт не ест, дай-ка я его развлеку!

Этот анекдот рассказывал сам Успенский.

Анекдот из жизни пустовойтова: позавчера выхожу я с электросна и вижу, мимо по улице идёт, прикиньте, «гуру Сергей Бугаев». Я его никогда не видал вблизи. Мне интересно. Его водит за ручку барышня, и они похожи на хиппи. Я не знаю сейчас, куда мне идти, и просто иду за ними, мне всё равно, а идти за ними в десяти шагах – самое на данный момент интересное. Я смотрю, как они ходят. Барышня мне нравится вообще, а «гуру Сергей Бугаев»: невооружённым глазом видно, что он человек мягкий и тихий, спокойный, смешной – он так ходит, от него ощущение, что его и вовсе нет здесь; говорят, похожее чувство возникало от Ошо. Я в нём ничего «страшного» не наблюдаю, не знаю, какой он с учениками. Мне хочется подойти к нему и сказать: привет, я Вас знаю, Вы – «гуру Сергей Бугаев». Я учиться у Вас не вижу, зачем мне, но руку пожать вам хочется, и чаю бы я с Вами выпил. Они поворачивают. Мне хочется контакта. И я кричу: извините, Вы не подскажете время? Они останавливаются, барышня-поводырь смотрит на гуру, и тот кивает. Видно, что она растерялась. У них «нету времени». Я говорю: у Вас нету времени? Она разводит руками, и мы расходимся. Данный контакт исчерпан, больше нечего говорить. Но это – перекрёсток традиций, абсолютно нечаянный для всех и осознанный с моей стороны. Я – ошовский человек, мне близок суфизм, и мои традиции окликнули Тантра-дзэн Сергея Бугаева.

Мне снится переулок, в котором – разные клубы. Ночной переулок, грязный. Я тусуюсь на улице, иногда захожу вовнутрь. Какая-то девушка, ассоциируемая с ошо. Мы стоим близко, и она говорит: я же не настоящая. У неё вместо глаз – пуговицы, камушки, в общем, всё лицо как поделка, детская инсталляция, нет лица. Она говорит: к тому же, у меня – хвост. Я говорю: на нём хорошо с горки съезжать! Я её обнимаю сзади и чувствую под своей рукой её тёплый лобок. Я хочу её, всё остальное меня вообще не касается.

Я встаю сейчас рано, курю, пью кофе, потом сижу в задзэн. Потом опять сплю. Мне снится Женька, так по-хорошему, какая-то большая квартира в полуподвале, немного людей, я сижу на подоконнике, окно открыто, весна, и – Женька как таковая. И я, проснувшись, плачу от избытка любви. Я не знаю, как плакать. Я просто плачу. Полчаса. Я плачу от того счастья, что в моей жизни есть Женька Шмойлова.

Сегодня мне снится, что каналы в нашем Ботсаду поглубже, чем есть, и я в этих каналах плаваю.

Захожу в феврале в маршрутку на Алексеевку. Играет «Шансон», это радио вообще запрещено в наших автобусах, можно пожаловаться, но мне не хочется. И мне сообщают: дескать, парень, пришли суровые времена, тебе пора много пересмотреть, но нормальные принципы всегда выживают, и ответ ты найдёшь в традициях. Только в рифму. Я думаю: ничего себе! В следующей песне мне рассказывают, дескать, Москва – столица криминального мира, весь мир чтит её авторитет, и круче воровских традиций и принципов ничего не бывает. Я думаю: ладно, Багдад – столица суфийского мира, и всё это – про суфизм, отлично. И в припеве мне говорят: не трать слово «братва» и не суди о чужих делах, если эти дела не твои. И с такою интонацией мужскою мягкой и тёплой: кто-то невзначай раскололся менту… Вот это принятие.

Чтобы тебя покатала весёлая маршрутка на Алексеевку – она отлично катает – надо заплатить четверть доллара; двадцать минут длится интернациональный мирный аттракцион!

Или у дяди слушают иногда «Шансон». «Королева Марго, Маруся…» «Балерины из жуликов я никогда не встречал». Не важно, о чём эта песня – но у неё и отличный предметный ряд, и хороший ритм, она интонирована, и она – об обожании и любви, это чувствуется.

 

Я рассказываю мальчикам у метро о шведской семье, потом – о переселении душ, потом о животных отношеньях в большой семье: большую семью обоснованно рассматривать инстинктивно, тотемно; потом – о дзэн, о том, что суфиев не волновали ни воля ни ум ни сила, а только любовь к Аллаху и людям, что суфии готовы были в любой момент поболтать; потом о том, что у Дао нет точки зрения, об Ошо, о четырёх видах шаманизма, которые я знаю, о юморе; вся тирада занимает две сигареты. И тут я понимаю, что при перемещении моей точки зрения происходит неожиданное событие: система в моей голове вдруг обваливается. Нет ни шведской семьи ни традиционной, ничего же буквально нет! Есть отношения я и ты, Я и Я. Чего мы друг от друга хотим, что мы друг для друга можем. Я заинтересован в тебе, и я выясняю твои ценности, я вижу твои слабости, меня они не смущают. Я рассказываю на другой день об этом Гайденке, и происходит магическое событие: может, впервые за много лет мы внезапно оказываемся в одном пространстве, так рядом: просто в одной комнате и за чаем, и ничего особого в этом нет, кроме неожиданной и магичной близости: Я и Ты, Я и Я.

На что бы мы ни смотрели, мы смотрим на это со стороны. Когда мы смотрим на Дао – мы смотрим на Дао-дэ-дзин Лао-Цзы. Когда мы смотрим на дзэн, мы смотрим на «Железную флейту» или на иероглифы, которыми абсолютно неизвестно, что сказано. Чтобы увидеть суфизм, нужно съездить в Багдад. Чтобы увидеть буддизм, надо ехать в Непал. Если же мы посмотрим непосредственно, мы увидим лишь собственную жизнь, свою экзистенцию, ничего больше, только собственные внешние формы, в которых мы сами выражаем своё содержание.

Даже Ошо Раджниша мы видим снаружи. На мой любимый портрет Раджниша жалуются мои девушки: он подглядывает! Теперь он висит при входе и встречает гостей.

В какой-то момент желание съездить в ашрам тебя отпускает, хотя, конечно, саньясу Раджниша можно поглядеть лишь в ашраме, потрогать… Но Пуна тебя отпускает в один момент. Потому что ты прозреваешь собственную жизнь как саньясу. И это – не саньяса Раджниша! Это моя собственная саньяса для меня самого. В ней один саньясин и один гуру. Да? Это пока в гости не придёт Риджул. Тогда в ней будут два гуру и два ошовских саньясина. И, поскольку мы общаемся на уровне Лёша-Саша, на простом человеческом уровне, здесь будут просто два друга, которые ещё дружат с Ошо и с тысячею людей.

Мне очень близок дух Ошо. Я понимаю так, что Ошо не врал, когда говорил, что он – новое явление, и его не следует ни с чем смешивать: он – не Дао, не дзэн, не суфизм, не Тантра, не-не. Он наблюдатель, который описывает всё это со стороны, как и все мы. Мы смотрим на Каджурахо и беседуем о нём за чаем. Мы сидим с термосом напротив Каджурахо, глядим, порой мы забываем поговорить, порой мы беседуем, ну хоть об ошо и облаках, о колючках, о поездках в автобусе с бесконечными остановками, на любой из которых можно сойти в беспредельность. Вот и всё. Мы можем сидеть три часа, но, если нам захочется пошевелиться, мы пошевелимся. Если нам захочется потрепать друг друга, нам ничего не будет мешать. Если мой партнёр – девушка, в виду Каджурахо естественно заняться на травке любовью. Каджурахо очень способствует! Точно так же, как христианский храм не способствует. В нём просто обстановка иная, он для иного создан. И эскалатор метро не способствует, хотя на нём можно так обняться на три минуты, коснуться губами! Как на всю жизнь. А Каджурахо может жить в рамочке у меня на стене или в фотоальбоме.

Это – задзэн. Суть в том, что ты буквально не делаешь ничего. Хочешь – делаешь, хочешь – не делаешь. Ты просто сидишь. Ты не сосредотачиваешься. Приходит сосредоточение – хорошо. Приходят желания – хорошо. Ты встал – хорошо. Ты нашёл себя, ты потерял себя – хорошо. Ты хочешь курить – хорошо. Ты можешь курить! Но, если ты потерял желание закурить, хорошо. Тебе просто сидится, ничего больше. Тебе в данный момент так хорошо сидится! Но даже это ощущение потерялось, или перешло в глубокое тёплое наслаждение от того, что вот ты сидишь здесь на попе. Ты расслаблен. Напряжения нарастают, импульсы накапливаются, вот, скоро будет выход из медитации, я жду, пока меня «выйдет». О-кей. Я закурил неожиданно для себя. Я наблюдаю, как закурил. Хочу ли я теперь встать? Чего я хочу? Не успев задуматься, я кричу. Это просто крик. Меня «крикнуло». Хорошо. Я оказался на ногах, размялся и пошёл в туалет. Отлично. За-дзэн окончен.

Я заварил себе кофе, сел опять за Нубук, стучу. Съел половину красивого яблока, половину вовремя отобрала мама себе. Мама говорит: что ты молчишь? Я тут с умным человеком разговариваю – с собой – пока глажу, а мне хочется поговорить с глуповатым. А никто со мною не разговаривает!

Я хочу вернуться к духу Раджниша, к ошо. Я разграничиваю эти понятия. Есть человек Раджниш. Он был крайне харизматичной личностью. К его личной силе присоединились массы людей. Он создал при их участьи Корегаон-парк 17, Пуна, Индия. Что было его личной силой? Почему его саньясины готовы её разделять? Кто знает, почему он влюбился? Мы влюбились в этого человека, и всё. Но во что мы влюбились? Что нас так привлекло? Почему мы готовы практически постоянно обмениваться с ним своей личной силой и опытом? Я думаю, что эта энергия, которую я называю ошо и которая присуща его всем саньясинам, ибо мы обменялись с ним своей личной силой, это энергия гигантской бескомпромиссной любви. Это не христианство. Это не сострадание. Это не сочувствие. Это энергия колоссального покоя и мира, колоссальной любви, огромной бескомпромиссности в этой любви. Знаем ли мы, где её источник? Это нас не так уж волнует. Это взялось откуда-то из самой тайны существования. Мы знаем, что, любим мы его или нет, Это Нечто нас любит. Оно загадочно, оно ни папа и ни мама, оно несёт великий юмор, оно по духу очень близко к дону Хенаро, но оно – не Хенаро, оно похоже на Бога и ещё больше – на маленького ребёнка, строящего песочные и воздушные замки, и забывающего о них в тот момент, когда их смывает волной или когда ветер превращает их в нечто совсем иное: дым развеян, и больше о нём заботиться ни к чему. Я плачу от любви к Ошо.

О-кей. Давайте повернём так. Если Раджниш – это Пуна, если ошо – это ничто иное, как коллективное бессознательное его безумной саньясы, то как Я к этому отношусь? Где я? Когда я смотрю в себя или смотрю вовне, я вижу… внутри – лишь себя, снаружи – лишь свою комнату. Довольно раннее утро, птицы поют, у меня есть полчашки кофе, переполненная за утро пепельница и сигареты. Передо мной – Нубук, созданный, кажется, нарочно, для меня, под меня. Напротив на стене – бумажная бабочка; кто сказал, что она – не настоящая? Она настоящая, просто она – бумажная.

«Чем это пахнет? – Бумагой. – Это и есть бумага!» (с. «Мертвец»).

Короче говоря, я вижу – только существование, экзистенцию. Снаружи она – не абстрактна. Она предельно предметна! И эти предметы загадочны. Глядя в себя, я понимаю, что использовать вот эту гелевую ручку по назначению – просто привычка. Кто знает, какое у неё назначение? Может, карасс выдумал её, чтобы в конце концов ею делать массаж простаты? Или ею можно играть с тобой в доктора. Или я могу послать тебе её, вложив в письмо (это проверено и возможно), в качестве трогательного эстетического объекта. Возвращаясь к себе, я понимаю, что не знаю назначения этих предметов и границ их использования. То есть, что мои предметы вокруг предельно абстрактны! Ручкой можно рисовать, да, вообще, её делали, чтобы ей было удобно порисовать. А что такое порисовать? Это такой тайный процесс, в результате которого появляется неизвестно что, даже если оно, вроде, похоже на крокодила. А массаж простаты удобней делать собственным пальцем. Но, например, красивый ластик можно использовать как безделушку или подарок, или вещь силы или как-то ещё. Обычно, меня не сильно волнует, зачем эта ручка. Правда в том, что я обычно не замечаю её и о ней не думаю. А, если я её созерцаю, то я попросту на неё гляжу, окутывая её своим вниманием. Возможно, она в ответ окутывает меня своим. Дальше.

Заглядывая в себя, я понимаю, что не знаю, кто я такой. Я не нахожу «себя». Я ищу, и все мои поиски – тщетны. В один момент я есть, в другой меня нету, в третий я совсем не то, чем был секунду назад. Я абстрактен. А снаружи я вижу только внешние формы. Я – тело? А кто это – я? А чьё это тело?

Давайте отвлечёмся от философии и перейдём непосредственно к выводу. Ошо – это окно. Я – окно. Ты – окно. Мы можем пойти дальше и сказать, что всё это – нечто абсолютно другое, совсем даже и не окно. Но пока остановимся. Мы с Ошо – разные окна. Я иду к нему в гости и гляжу, горит ли там свет. Он, глядя в моё окно, размышляет, каково мне сегодня: сплю я, работаю, медитирую в темноте, а, если горит свеча, один я или у меня женщина, уютно ли мне сегодня. Если развивать это, можно уйти в бесконечность и тогда я заговорю совсем не о том, о чём собирался, но я хочу рассказать, значит, давайте подсократимся.

Короче говоря, я иду в любимые гости и гляжу на окошко. В этом окне – твоя жизнь. Твоя личная жизнь, в которую меня допустили. Она уникальна, такого пространства, как за этим окном, нет больше. Моя, твоя, Ошо. Каждый мир за каждым окном представляет чью-нибудь уникальную жизнь. Человек не знает себя, но стремится выразить себя в своей жизни, выразить свою жизнь, найти себя в своей жизни. И у него – получается, по-любому. Лично мне интересно любое пространство, даже запущенное.

Я замечаю, что ненависть Цветаевой к быту – это её страсть к стихам. Но можно возлюбить быт больше стихов, и стихи при этом, всё равно, пишутся.

Наверно, страстью Ошо была медитация. Что есть моя личная страсть?

Я скажу коротко. Женщины. Писание эпистолов женщинам и друзьям этих женщин.

 

Вернёмся.

Я хожу на репетиции детского кукольного театра. Им от 13 до 18. Они ставят «Федота-стрельца». Я люблю их и отношусь к ним бескомпромиссно бережно.

В среду репетиция была «неудачной». Они не хотят репетировать. У них – весна в разгаре. Они сидят друг у друга на коленках целой толпой. Руководитель, которого я очень люблю, пытается их мобилизовать делать спектакль, который скоро показывать. Но им сегодня не так интересен кукольный театр. Они сегодня интересны друг другу. Они не чувствуют сегодня кукол и обращаются с ними как с тряпками.

Мне хочется альтернативы. Во-первых, я бы сказал: да хрен с ним на сегодня, с кукольным театром, мы не продуктивны. Давайте просто так потусуемся или устроим дискотеку сегодня. Забудьте о куклах, пока вам снова не захочется взять в руки куклу. Займитесь же, наконец, друг другом. Но я здесь не педагог, у меня свои задачи, у Николая Васильевича – задача ставить с ними спектакль.

Я в выигрыше от того, что я – не педагог. Я – антипедагог. Я вообще никто, просто я. Я тут ничего не делаю. Я просто к ним прихожу, потому что к ним привязался. Я могу к ним поприставать, иногда даже жёстко поконтактировать, поговорить о личном и неприличном. Я скажу просто: для меня это самое интересное, когда я туда прихожу. Они мне интересны. Я расслабляюсь, я могу быть собой. Это моё любимое пространство со школы. Я вырос. У меня изменился характер, приоритеты.

Я вижу на уровне первого внимания – обычного, простого внимания – что вот эта девочка, она вьётся вокруг своего партнёра, как вокруг дерева, ей хорошо с ним, он мягкий, пушистый, творческий, надёжный, верный – и при этом её внимание обращено к миру, а мальчик – тыл. Она хочет внимания мира. Эротика – это потребность в чувственном внимании мира, это моя потребность, она меня не обязывает, но, поскольку я хочу такого внимания, оно мне ничуть не мешает в жизни, оно подпитывает меня, несёт – может, к моему любимому дереву. Девочка одета легкомысленно сегодня, сегодня она, наверное, легкомысленна – у неё нет в голове особых забот. Внимание можно обеспечить, просто подойдя и обняв их обоих. Интересная для меня мысль, но я наблюдаю свой комплекс: репетиция не моя и девочка не моя, а ещё вдруг перепугается. Я оставляю дистанцию.

Я бы забрал себе эту «неудачную» репетицию, но у нас нет договорённости, что я могу заниматься с ними как режиссёр. И мои советы по переворачиванию репетиции с ног на голову могли бы вызвать нежелательную полемику, конфликты, это неэкономно. Я просто сижу и наблюдаю несомненно интересную драматическую ситуацию «неудачная репетиция».

Я вижу, что этот мальчик истерит. Если бы он не стоял и не дёргался, а прилёг и произносил свой текст лёжа, истерика бы сразу прошла. Ему, возможно, захотелось бы покататься по полу. Как режиссёр, я бы ему предложил такую реализацию. Он послушал бы меня или нет. Не важно. Он нашёл бы своё решение.

Николай Васильевич советует Толику поменять мизансцену. Как младший режиссёр я бы предложил Толику двигаться в ту сторону, куда его естественно понесло. Если его несёт вообще за сцену и, произнося свой текст, он хочет обняться с Аней, пусть так и будет. Пусть он произносит свой текст как выяснение отношений или городит отсебятину.

Падает кукла и все смеются. Н.В. ругается. Но это реально хороший момент! Им сегодня плевать на куклу. Им сегодня смешно.

Я вижу, что ни Толик ни Настя не верят в свою любовную сцену. Не просто я не верю – они не верят. Их интересует другое, и они не друг друга любят! Если бы Настя играла с Димой, всё бы вышло… ну, натурально.

Вы видели, как встречаются люди, которые друг друга любят, после долгой разлуки? Они не куксятся! Это практически невозможно! Они друг друга тискают, дают друг другу тумаки и тычки, «ты такое говно, ты не звонило так долго! Я обиделось!» - «А чё мне тебе звонить – я и так тебя помню!» - «Ах ты!» - «Да я тебя люблю больше всех!» - «Не, моряк, ты слишком долго плавал! Я тебя успела позабыть! Его хочу любить!» - и тут уже возможно мин. 5 вариантов развития: либо «Обними меня» - обнимает; либо она таки крепко обиделась и он бросается утешать, либо он поведывает ей о встреченных гейшах, пингвинах, единорогах, либо они немедленно трахаются, либо он хочет пить чай, а она его держит: вот убеги от меня теперь, будет тебе тогда чай!!! Или любой, абсолютно любой путь развития ситуации. Но, если они любят, они будут вести себя любовно и не стеснительно, они потеряют хотя бы на минуту всякий контроль!!! Он стиснет её бёдра ногами – она забудет обо всём на свете, они кувыркнутся по полу, и внезапно на бесконечный миг забудут и про секс, и про чай, и вообще про всё на свете! Они расслабятся вдруг друг в друге. Они окажутся в сатори, в дзадзэн, они будут там вместе. А потом уже начнут думать, что делать дальше. Если это любовь, то следующей мыслью будет, возможно: как тебе угодить? «Любимая, что тебе ещё угодно?» И, если я угадаю, я первый же буду счастлив! А если он приходит через три года, а она скучная: а, это ты, ну и пошёл отсюда, и он пошёл, то просто это не любовь, извините. И она не птица-голубица, а он не её стрелец. Хоть бы спросила: а ты чего явился так поздно – не видишь, я сплю с любовником – тебе чего надоть? Это так очевидно. И он не побежал бы сразу за революцией, он бы с женщиной сначала поговорил и поспал. Всё равно, царь – Горох, то есть, дурак абсолютли.

Людей никогда не убеждают слова. Слова – враньё. Суфи открывает рот и говорит, что попало. В идеале как раз действительно что попало! Это вопль от восторга, это сердитый рэп, это складывается в слова по-русски и по-французки, это просто бормотание, бла бла бла, но это изначально – не слова! Открывая рот, он просто выражает себя. Даже – отрыжкой. Если ему нечего сказать, он рот не откроет. Это не слова. Это песня, в которой господин выражает себя. «Эй, слуга, завари-ка мне чайник вина!» (с).

Точно так же орут коты и слоны.

Суфи, говоря, выражает себя по отношению к Вам. Вот и всё. Там нет слов. Там есть я и Ты. Это чистое чувство.

Убеждают не слова. Убеждает «хьюман бихевиор». Поведение человека по отношению к Вам. Как он раз из раза себя ведёт? Что он к вам чувствует? Как он к Вам относится? Слова говорят меньше всего. Он видит Вас и стонет. И это не даёт Вам думать. Ваше тело уже к нему прижимается.

Если Вы верите его целостному поведению, то у Вас не возникает лишних вопросов, а лишь насущные, интересные. Его можно поколотить, поспрашивать. На нём можно поспать. Его можно послать на хер – он не обидится.

Пусть бы эти театральные дети произносили свой текст из Филатова, но при этом пытались бы выяснить, как они-то друг к другу относятся? Они хорошо друг к другу относятся! Однако, понять, как именно, можно лишь выражая свои текущие чувства. Пускай через пьесу.

Знаете, работа писателя состоит в истреблении лишних слов, вплоть даже до лишних звуков. Чтобы осталось чистое пение. Чтобы осталась только энергетика текста.

Когда я пишу, я только лишь выражаю словами проходящий через меня поток энергетики любви, жизни, мысли, в котором абсолютно теряюсь я сам. Это – мой любимый дза-дзэн.

На мой взгляд, есть лишь две формы медитации, и вообще ничего больше. Это либо статичный дза-дзэн, когда со стороны Вы ничем не заняты. Либо это динамическая медитация. Писать текст – это моя любимая форма активности. Когда эта активность будет исчерпана, я, может быть, посижу, покурю, забудусь, или буду играть на гитаре, или гости придут, что угодно, и мне неизвестно, что. Или меня сдует в город.

 

Давайте поговорим сейчас о другом. Давайте вернёмся к тому моменту, когда система рушится в голове. Когда думалко отвалилось, это приносит огромное облегчение. Я напрягаюсь, я выдумываю столько возможностей и путей, отношений, что запутываюсь сам окончательно. И вот в какой-то момент я понимаю, что системы отношений никакой нет! Что внезапно уже никто ни на ком не жениццо, пока оно само не пожениццо. Что это уже просто неинтересно. Что мне интересна Пасха. Мне интересно, когда приедет в гости Свояся. Мне интересно сходить в Интернет – как Вы там себя чувствуете? Мне интересна свадьба моего младшего брата в двадцатых числах апреля. Я встречу там любимых родных, даже тех, кого триста лет не видал. Что мне интересно пойти в понедельник в гости к моим любимым и крайне неожиданным для меня персонажам. Что скоро зацветёт абрикос, бутоны уже набухли, и уже можно открыть окно, хотя и прохладно. О-кей. И вот я снова запутался. Но на один момент. Потому что сознание так переполнено, что из него мгновенно выветривается всё лишнее. Я не знаю, чего мне делать сейчас и как я к кому отношусь! Я не знаю! Я потерялся. Я нахожу, что высовываюсь в окно и курю, и там тюльпаны растут, а скоро придут одуванчики. Я нахожу, что стою у своих алтариков и созерцаю картинки, фотографии, иероглифы. Я нахожу, что меня «уселось» и курит. Что я уже не курю. Что я не знаю, что теперь делать. Что это из меня уходит и больше меня не заботит. Что мой мир осознания поменялся в один момент. Из него исчезло практически всё. Зато я обнаружил, что вдруг дружу с Аллой, Ариной и Машей. Что в результате моих усилий у меня 28 копеек своих денег на данный момент, зато есть несколько новых и бесценных друзей. Что, насколько я понимаю, и, поскольку меня интересует секс, эти друзья раньше или позже меня захотят. Что будет ли секс на самом деле, не важно, эту активность можно исчерпать по-другому. Я перебрал всё это в голове и опять потерялся. Никого нет. Ничего нет. Со стены смотрит Ганеша. Он настоящий. Эту зажигалку я нечаянно спёр у Андрюши. Она была в его руках, это чувствуется. Со всеми моими вещами связаны некие особые чувства. И от комнаты исходит такой поток любви! Я расслабляюсь и на какое-то время отсутствую. Я не нахожу ничего внутри. Я просто гляжу изнутри на свою любимую комнату. Мне интересно. Но, может, это комнате интересно? Отлично, я опять потерялся. Меня несёт. Я при этом сижу. Мне тепло. Кому – мне? Телу тепло. Потерялся.

 

Давайте поговорим о катарсисе. Невозможно беспредельно контролировать, и напрягаться, и концентрироваться. Раньше или позже произойдёт срыв. Если относится к нему позитивно, то срыв – это разрядка, отличное явленье разрядка. Причём, если ты концентрируешься на всём, срыв произойдёт в любой точке пространства и неожиданно. Вдруг разобьётся зеркало. Упадёт чашка. Но разбитая любимая чашка тем самым отвлечёт тебя от концентрации и выразит тебе свою любовь: отдохни, ты перенапрягся. В общем-то, чем больше сатори, разрядок, тем интереснее, это знают хорошие писатели, танцоры, массажисты и музыканты. Но интересно тоже не может быть до фига. В какой-то момент ты так переполняешься интересностью, что тебе уже всё наоборот по фигу. И вот в этот момент ты расслабился. На какое-то время ты утратил всякий контроль. Ты неосознанно повернулся, ты охнул, ты крякнул, ты сам не заметил, что сплясал только что цыганочку с выходом. Я видел когда-то, как пьяный в дубель наркоман пытался выйти из комнаты в туалет, в Крыму, в Вороне: Артур спал, проснулся, пытался пойти; для меня как для наблюдателя этой сцены это выглядело как цыганочка с выходом или вращенье пьяного дервиша; Артур свалился, дополз до кровати и снова уснул. В момент потери контроля он был предельно координирован, и он оказался в общении человеком совершенно безумным, расслабленным, интересным и обаятельным – беспредельно.

У женщин есть простой природный механизм разрядки. О чём бы ни думала тётка месяц, потом её сначала перенапряжёт, а потом уже непременно попустит. Будда по этой причине не брал тёток в свою саньясу. Он считал эту точку цикла большой потерей, женщины для него были опасны и бесполезны. Это была его точка зрения. Но с точки зрения человека, который любит и понимает женщин, это огромная радость и облегчение.

Секс – очень простой способ разрядки взаимного напряжения, очень непосредственный и доброжелательный.

Но, допустим, всё это недоступно. Ты не можешь найти секса, ты не знаешь, чего ты хочешь, ты к тому же мужчина, тебя кидает из стороны в сторону, ты пишешь поэмы, глотаешь книги, ты рисуешь, нечто гонит тебя по жизни. Всё становится недоступным. Напряжение возрастает, чего б ты ни делал. Ты сублимируешь, сублимируешь… А реализации нет, и ты не знаешь, чего тебе нужно – на Эверестах сознания, партийных заседаниях, и так далее, зачем тебе столько денег…

Если относиться к этому просто, жизнь тебя гонит. Ты не бежишь – тебя несёт. Значит, беги, попробуй довериться жизни. Куда-то она сама мчит тебя с дикой маниакальной скоростью. Ты налетаешь на перекрёстке бегом на незнакомую барышню, Вы сбиваете друг друга с ног, и внезапно ты понимаешь: блин, всё прошло! Есть только эта девица, которая собирает свою косметику и материт тебя на чём свет. И ты непроизвольно кидаешься ей помогать, а эта дура опять роняет свои помады, прокладки и чёрт-те что, и тебе дико неудобно… Но, может быть, именно эта мелкая катастрофа – та точка, в которую тебя несло так отчаянно. И, встретитесь ли Вы с данной барышней ещё или нет, абсолютно неважно. В этой точке тебя настигла весна. Жизнь сделала стоп-кадр. Ты расслабился. И сбитая тобою барышня тоже расслабилась, не надо Гаи. Вы полностью обменялись ощущением жизни, энергией – это был крутой петтинг!

А потом ты опять напрягся? Относись позитивно. Тебя помчало? Отлично. Садись на этого первого попавшегося коня и скачи. Или это великанский кот, или дракончик, не важно. Жизнь послала своего конька-бредунца, чтобы доставить тебе очередной подарок, чтобы запомнить тебя – таким… устремлённым… Или доставить тебя туда, где ты, несомненно, нужен, как её подарок кому-то, кому этот подарок необходим и кто даже о нём не подозревает.

Или, наоборот, депрессия. Напряженье возрастает внутри, возрастает, возрастает, и выхода никакого не видно. Да, жизнь может сделать настолько жёсткий стоп-кадр: инсульт, сломанные ноги, развод. Но это – выход напряжения! Это – катарсис. Жизнь отправила тебя в совершенно другую сторону. Она – главная. Пока ты этого не поймёшь, не начнёшь с ней сотрудничать, не подчинишься… И, когда ты доверился, тебя вдруг больше никуда не прёт. Ты сидишь на стуле и смотришь на свои мысли как на бумажные самолётики.

Депрессия переживается и затем отпадает. Напряжение достигает пика и реализуется. Ты его не реализуешь. Оно реализуется. Когда я плачу, у меня становится на место вся дыхательная система. Если я не могу себе позволить заплакать, мне придётся ждать, пока меня настолько не вывернет наизнанку, чтобы я заорал: да я же не могу больше тебя терпеть, Жизнь, ты меня достала, я тебя ненавижу! Но это – момент истины, ибо в этот момент ты к жизни относишься именно так. А следом зайдёт жена и молча, с уважением преподнесёт тебе сигарету, хотя ты уже два года не куришь. И ты будешь, как идиот, смотреть на этот любимый – и любовный – предмет. И руки будут трястись. Ещё бы. Ты пережил столько стресса, глупо было б рукам не дёргаться. Руки – это же не ты. Они – честные. И, если ты в этот момент не заплачешь, ты – действительно идиот.

Подход Ошо к катарсису заключался вот в чём. У тебя до фига нереализованных напряжений. Попробуй напрячься ещё сильнее, предельно. А потом – ещё предельней, ещё предельней. Тогда тебя сорвёт раньше, ты позволишь себе поорать, побрыкаться, дать своим напрягам вытечь, уйти, хотя бы частично. Ошо: «Ты не можешь сойти с ума – ты уже безумен!»

Попробуй быть сознательно немного больше безумным, а теперь ещё больше, ещё, пока не сойдёшь с ума, сделай это за пять минут! И внезапно ты понимаешь, что безумие прекратилось. Что тебе больше не хочется быть безумным. Тебе даже не хочется быть нормальным. Тебе не хочется больше ошовских методов. Ты знать не знаешь в данный момент Раджниша!!! Ты просто сидишь в дза-дзэн. Ты оказался в дза-дзэн и покуриваешь.

Я понимаю, что разговаривать вслух с собою в метро мне мешают лишь мои комплексы. Но, пока я об этом задумался, желание поговорить уже улетучилось. И я просто там хорошо сижу.

Я захожу сейчас в метро, сажусь рядом с незнакомой барышней – и просто присутствую. Я чувствую к ней любовь. И просто нахожусь рядом. Мы едем вместе, потом расходимся. И мне это гораздо интереснее, чем быть самому по себе. Можно сидеть вместе с целым вагоном!

Одна из базовых правд жизни состоит в том, что она нас напрягает и расслабляет. И, если мы умеем двигаться в этом ритме, то всё нормально. Одни люди напрягаются больше, и попускаются круче. Они, например, артисты, директора, писатели, сумасшедшие…

Это всё очень просто. Кто-то любит понапрягаться, в результате рождается новый письменный стол. Кто-то любит понапрягаться в смысле подумать, в результате он сидит за этим столом и предаётся графомании. Кто-то любит напрячься так, чтобы реально оказаться в психушке. Но там он встречает мало того, что таких же, как он, но и тех, кто их любит (эти – в белых халатах и иногда с дубинками, но дубинки для тех, кто вообще не соображает, иначе всегда можно поговорить). Эти люди ходят толпой на обед, их кормят борщом, они общаются, поют, самовыражаются, смотрят телек вместе с персоналом, дерутся, если им хочется, потом делятся передачами, сигаретами, иногда друг у друга сосут. У них то спонтанный тихий час: все засели и думают, то у них общий движняк с болтовнёй и песнями, и в этих хороводах активно принимает участие персонал. Некоторые просто живут в душевой, некоторые отпускают грехи. Это место – нарочно для людей, которые потеряли контроль совершенно. Они совершенны в своей потере контроля! И я Вам из опыта говорю: это место создано для таких людей с огромной социальной любовью, это место их общения и о них заботы, их специфических тем и юмора. Если ты не таков, то хотя бы сходи туда на экскурсию. Есть и другие интересные места, но вот это я хорошо знаю. Люди там… вот они, пожалуй, перенапряглись больше всех. В каждом из них – тонкая, деликатная, тайная, неузнаваемая и непонятная жизнь. В чём-то они похожи на бесценные паутинки в рисунке жизни.

То есть, каждый день твой образ жизни зависит от твоей стрессоустойчивости и умения даже не снимать, а реализовывать стресс своим излюбленным методом. Ты реализовал стресс за сегодня – пожалуйста, картина «Девятый вал». Ты реализовывал стресс два года в спонтанном танце – внезапно оказалось, ты круто танцуешь стрит-джаз. Ты играл потихоньку десять лет на гитаре, а потом удивляешься, что вдруг ты довольно крутой гитарист.

Каждый день может приносить реализацию. В чём мы реализуем свои напряжения? Либо это то, что мы называем сублимацией, но это тоже реализация себя, своей жизни (я и есть моя жизнь) во внешних формах. Культуры нет. Есть вещи, которые наполнены нашими чувствами. Либо это «простая» реализация. Мы сготовили борщ, поели, неожиданно занялись любовью. Вроде бы, это всё прошло… вроде бы, нету никакого «продукта»: борщ съеден и день безопасен. Но и стресса на данный момент – самый минимум. Мы реализовали свой стресс и наполнили друг друга своими чувствами, в телесном общении и в борще. А борщ, знаете, это ого-го, это гораздо больше и круче «меня». Земля выращивала картошку, петрушку, общалась с Богом, с дождями, разговаривала со звёздами, пела без слов, мама готовила… И всё это наполнило меня и теперь поёт мне. А я пою вам. Или пою Женьке в ухо.

 

Я хочу поговорить ещё вот о чём. Когда я смотрю на кришнаитов, я вижу, что это – прекрасные люди. Они отдали свою индивидуальность и стоят вокруг Кршны, как колоннада. Они принесли себя на алтарь. Но. Например, энергия Ошо – она очень внимательна к Вашей индивидуальности, уникальности. Если Вам хочется в ашрам, вот вам адрес. Если же ваше место посреди рынка жизни (Bazaar), энергия приведёт Вас непосредственно на базар. Она любовно относится к Вам и ей никогда не жалко для Вас игрушек. Она любит, когда Вы – играете. Она любит, когда вы спокойно сидите. Она любит, когда Вы несёте чушь. Она любит, когда Вы прыгаете, как дураки. Она Вас беспредельно любит, окутывает: чем бы тебя ещё удивить, как бы ничего в тебе не нарушить, ей всегда интересно, что – Вы – ей расскажете? Какие секреты поведаете? Она Вам доверяет и открывается, она любит Вас, если Вы надулись, или если Вы ругаетесь, или если Вы перестаёте её бояться и доверяете. Она буквально сделает для Вас всё. А, если Вы ей дадите денег, она сделает что-нибудь ещё, только уже за ваши же деньги. И вот, Ошо Раджниш, он был очень центрирован, он очень центрировал вокруг себя самого, он был центральной фигурой. Было бы прикольно, если бы он, всё-таки, не поленился и поехал на роллс-рольсе посмотреть Ауробиндо. Но. У него была такая задача: центрировать. Он представлял себе Ауробиндо. Он ознакомился буквально со всем на свете, насколько ему было любопытно. И, мне кажется, он там посмеивался себе в усы: Вы-то думаете, я – мастер, я – культ, я – центр, я – фигура? А я знаю, что я – просто окно. И в этом окне отражаетесь Вы. Вы сами. Вы такие спокойные и прекрасные, расслабленные, идиотичные. И через окно течёт ветер существования. Меня нет. Есть только лишь сама экзистенция. Моё отношение – это отношение Экзистенции. И вот, например, Маниша – мастер, а я – только её озвучиваю. Например, там мальчик пришёл с рынка с овощами для одного из кафе. Вот он – мастер. Овощи – мастер. Розы в саду – мастер. Деревья и попугаи – мастер. Зал Будды и зал Чжуан-Цзы. Всё – Мастер. А я – только отражение Мастера. Мы сидим в одной комнате и глядим из разных её краёв на кувшин. Я в бороде и я стар. А мастер совсем мальчишка. Он поправляет ветку в кувшине. Так просто, нипочему. А я поворачиваю голову. Сегодня я осознан, он нет, и завтра будет совсем иначе. И он будет девочкой.

Я смотрю на мандалу у себя на стене – и я не знаю, что есть её центральная фигура. Я просто не знаю. Может, эта мандала растёт снизу вверх, а может, от центра, а может это вообще белый лист в простой деревянной рамке, любая точка его. Любая точка центральна. Любое частное существованье центрально.

Нет ничего любопытнее историй, рассказанных друг другу детьми в девять лет.

Только истории, рассказанные в шесть лет. В шестьдесят лет. Только крики младенца и армянское пение.

Нет ничего любопытней историй.

Что бы я ни делал как рассказчик и демонстратор историй, как проектор историй, это всё в идеале должно быть именно занятно и любопытно. Писать надо – чтиво. Делать надо практичные вещи.

Арто: «В Мексике нет искусства, а все вещи чему-то служат».

Если мне будет скучно писать, я просто не буду писать, я займусь рукоделием, рукоблудием…

Если мне скучно читать, я не читаю.

А как свидетелю, наблюдателю, участнику, слуша