Алексей Пустовойтов (Свами Самбодх Адоши)

Не-драма, не-дзэн

Эссе (не-формат)

Предисловие автора

Здесь собраны архивные, второстепенные тексты, сложенные до времени «в стол», от которых мне, всё же, трудно отказаться: хотя все они не слишком актуальны теперь, в каждом из этих нескольких текстов есть что-то, что ценно мне до сих пор: может быть, где-то мелькнувший образ, может быть, неожиданно чётко прозвучавшая тема, может быть, общая интонация. Возможно, они, помимо моей воли, дают некое объективное видение того, каким я был последние три года и о чём думал. Тексты эти – материал, они представляют собой попытку выкопать «те идеи, чья живая сила может сравниться с силой голода – иначе говоря, то, что и называется Культурой» (Арто). Найти темы, показать к ним личное отношение, показать один из возможных путей их решения. Сейчас я не вижу необходимости в таком количестве саморефлексии, в таком настаивании на собственном субъективном видении, в таком привлечении внимания к личной истории и персоне. По сути, то, что пишет или рисует – что бы то ни было каждый раз – это одно и то же; нечто одно и то же проявляется и в премьерной работе и в записи на салфетке. История творческой личности – это история прохождения одного и того же духа через материал, будь он житейским или фантазийным, и в любом жанре. Это «одно и то же» сформировало материал таким именно образом и отправилось дальше. Дух теперь работает с более упорядоченным материалом. В любой момент можно получить представленье о нём по любой последней работе, по здесь-и-сейчас. (Верно и то, что материал этот – тоже одно и то же). Тексты эти представляют собой историю, в которой нет необходимости, но, в то же время, которая является сама по себе тем же духовным актом, вернее, его продуктом. Процесс продолжается. Темы кажутся неизбывными в этой жизни, какую бы степень внятности они ни приобретали. Отношение к ним меняется. Некоторых страниц я бы теперь не написал сознательно. Некоторые я бы тоже не смог написать, и рад, что они сохранились. Именно ради этих страниц, разбросанных здесь и там, и затеяна публикация. Тексты эти – ученические, человеческие, не совершенные, даже не претендующие на окончательный результат мышления-творчества, но некие «предельные» моменты в них посеяны здесь и там. Это – ступеньки. У меня было желание оставить след – личный след, по которому меня можно было бы найти, и повторить путь. Теперь я не вижу необходимости в том, чтобы разбрасывать приметы и камушки, чтобы кто-то шёл по моим следам, в том, чтобы повторять именно этот путь. Если вы хотите услышать меня – просто позвоните по телефону, и это и будет точка, в которую мы оба добрались здесь-и-сейчас. Есть ли смысл изучать ступени лестницы, оставленной позади? Может, ради только встреч на этих ступенях. Я оставляю эти тексты как архив, документ – честный личный документ, возможно, имеющий значение самоценное и объективное; может быть, кому-либо нужный. Документ фрагментарный, не претендующий на последовательность; столько всего остаётся вне всякого текста.

 

Теперь я не вижу противоречия между Христом и Востоком, ни между мною и ними обоими.

«Почти каждый вечер ЛЮБОВЬ заходит на чай – и это лучшее доказательство».

Мне нравится ответ Ошо – но это Его ответ. Насколько я понимаю этот ответ, он мне кажется красивым и сильным – но его создал другой человек, которого я люблю, но слепо верить которому значило бы обидеть и его и себя.

Свой ответ нужно искать в своей жизни. Самопознание – это не только познание «внешнего человека»; того, которого окружающие видят лучше, чем он сам – но и «внутреннего человека» – которого зачастую может увидеть лишь он сам. «Если ты видишь моё тело и слышишь мой голос – ты не видишь меня». «Внешнего человека» я зову «персонажем». У меня часто возникает чувство, видение, что в этом персонаже, в этом теле-уме, как это удачно называл Ошо, есть некий Я, что внутри «внешнего человека» есть Я, я – «не это» и я – внутри. Кто такой этот Я? Жизнь внешнего человека есть драма. Жизнь внутреннего есть созерцание. В познании внутреннего множество наслоений, отождествлений… думаю, «в конце концов» как внешний человек становится просто самим собой – я есть не более не менее Алексей Пустовойтов, и моя конкретная жизнь – это вся моя жизнь, и она уникальна, её не было и не будет, так и тот, кто много раз, вероятно, посещал разные тела, времена и истории, является просто самим собой – частью Бога и частью тайны – вечно непознаваемым и по сути простым, просто самим собой (не Гермес, не Христос, не нищий, не Калигула, не… и так далее). Думаю, оба они являются просто мной – и сущность и персонаж – не больше не меньше. Сейчас это – предмет исследования. И тогда – а кто же – другой? Кто есть Ты?

Гештальт-подход не кажется мне панацеей – у меня впечатление, что он хорош для самопознания, но почти полностью игнорирует других людей, с их потребностями; то, что мы включены в мир других людей, которые ни в какой мере не являются лишь объектами для удовлетворения моих личных гештальтов; гештальт отрицает мир, который отрицает гештальт, в результате гештальт замыкается на себе. Но в отношении самопонимания он хорош и я более-менее, что касается меня самого, ему следую.

Я живу от гештальта к гештальту, от задачи к задаче, от целостности к целостности.

Последние дни принесли чувство, что «ничего не надо придумывать»: жизнь сама по себе есть эссе и поэзия, лучшая из возможных драм; наше участие в ней – сотворчество. Если возникает текст, переосмысленье, метафора – хорошо. Нет – достаточно самой жизни. Записывается лишь то, что в ней становится текстом, что выражает себя вербально.

Можно не заниматься театром и сосредоточиться на театре жизни.

Если же заниматься чем-то, что выносится в отдельное пространство – книгу, студию – чем?

Я до сих пор над этим думаю: есть ли в этом смысл и что это именно. Это театр или это нечто иное? Какое отношение это имеет к эзотерике, терапии, искусству?

Я по-прежнему думаю, что не стоит выделять «духовные пути» из Пути Жизни. Бывает, что, забыв обо всём – о смысле, о свете, о целях, о духовности, когда кажется, что сплошь темнота и все тебя покинули, ты просто топаешь; света хватает на один, на пару шагов, и, просто топая шаг за шагом, сосредоточенный лишь на ходьбе, ты обнаруживаешь однажды, что не только переделал кучу работы и перекопал целую массу, не только пересёк «ничью землю», но и взобрался на гору, но и перевал уже позади; и, думая, что так и не ступал на путь, обнаруживаешь себя в его конце – но это и есть начало нового путешествия.

«Жизнь – работа, её надо сделать». Просто иди, продолжай идти, шаг за шагом. Твоё дело – идти.

До сих пор насущная тема – «о месте Эроса в жизни», и кажется, жизненно важная. Ну, какое у Эроса место? Самое простое, естественное. Ошо: «касание не сексуально, объятие не сексуально, массаж не сексуален – но вы боитесь, потому что у вас сексуальный центр находится в голове». Нужно, чтобы Эрос занял именно своё место, хочется быть в этой сфере спокойным, уравновешенным. Приласкать человека или его обнять – это просто и даже невинно. Что-то увидеть – это тоже красота и шалость, это относится к сфере прекрасного, «чувственного в искусстве». Но недалеко от этого находится секс. Ладно, секс сам по себе тоже прост и даже невинен. Но вот очень вблизи от секса находится голова со всеми её противоречиями – этическими, психологическими, социальными; столько страхов живёт рядом с сексом.

Размышления о полигамности сводятся теперь просто к тому, что в во мне всегда – несколько человек, у меня внутри «занято» довольно много народу, на сцене всегда несколько персонажей. И, конечно, внешняя жизнь – это тоже народ, тоже несколько любимых людей. Сейчас стремление к полигамности не выходит за признание факта, что система отношений именно так и выглядит и внутри и снаружи. В ней всегда несколько человек.

Теперь я не сильно озабочен противопоставлением себя социуму. Я включён социально в какой-то мере, небольшой, и вне этой меры социум меня не касается.

Ещё я сейчас думаю, что мы не нуждаемся в мифологии, в представлении себя персонажами любой мифологии. Каждый живёт единственной, уникальной жизнью. Она в первый, в последний раз, именно эта. Если она и представляет собой некий «бродячий сюжет» – то надо прожить и понять именно этот сюжет, не пытаясь его перетащить в другую культуру.

Ещё, не будь мы так озабочены – не было бы никакой культуры. Поэтому, личная релаксация – релаксацией, но, по большому счёту, не стоит сбавлять обороты.

Ещё – крепко – работа человека как существа не столько в действии, сколько в том, чтобы быть; присутствовать в жизни и проживать всю эту жизнь, что бы в ней ни было.

Это всё и есть основные темы. Хотите – читайте дальше. В конце концов, текст пишется не из и не для мазохизма. Для красоты, для удовольствия, для радости – хотя в нём и довольно печали.

 

Май 05

Не-драма, не-дзэн (2002)

 

1.

Нет сомнения, что я и мой круг — это обычные люди. Может быть, мы необычны в смысле — оригинальны, но мы принадлежим к Великому Среднему. Мы не принадлежим к духовным путям, мы не воины. Это проблема с литературой: когда мы читаем, например, Кастанеду, мы (некоторые из нас) думаем, что это о нас написано, это для нас, отождествляемся с воинами. Мы думаем, что мы знаем. Но мы не знаем! Это всё не о нас. Я предпочитаю литературу, обращённую прямо к обычным людям, мирским. Знания магов имеют смысл только для магов. «У человека, который никогда не читал Кастанеду, больше шансов стать магом, чем у того, у кого от книг крышу рвёт.» С другой стороны, мы занимаем в Великом Среднем особое место — мы пограничники. Мы культурны и гуманитарны, и то, что мы находим в книгах знакомые мысли, то, что мы, как нам кажется, понимаем, показывает, что мы думаем на одни и те же темы; мы действительно понимаем — косвенно, не буквально; понять буквально то, что написал автор — это великое достижение! J Мы можем брать некие мировоззренческие, общие идеи даже у Кастанеды! J Всё дело в чём? Дело в том самом чувстве, о котором говорил Дон Хуан: об интуитивном понимании, что без связи с источником всего сущего у нас нет надежды «на покой, удовлетворение, завершённость»; говоря своими словами, мы понимаем, что без духовной стороны жизнь не полна; мы тоскуем по брухо в себе, по мистическим измерениям. (Речь пойдёт не о магии!) Мы граничим не только с духовностью, мы граничим также с художественным творчеством и асоциальностью; мы можем либо стать творцами, либо соскользнуть в аут. Будда решил проповедовать для тех, кто находится на самом краю, кто ещё спит, но сон этот уже тонок, тревожен. Мы — впечатлительная и уязвимая часть Великого Среднего, мы — мембрана. Послание Будды адресовано прямо нам.

 

Есть люди, остающие в течение жизни практически неизменными, у них тот же характер, то же направление, которые возникли, когда только они сложились. И есть люди, которые за жизнь несколько раз круто меняются, меняются не второстепенные вещи, а весь гештальт личности. Я хочу ввести новое понятие: меняющийся (мутирующий). Тот, кто начинает мутировать, идёт через кризис. Кризис начинается в обычной жизни и продолжается на «ничьей земле» — когда прошлое уже неадекватно, настоящее неустойчиво, а будущее в тумане. То, о чём я хочу говорить, связано с кризисом, с процессом мутации, который не завершён.

 

Давайте поговорим об абсолютном и относительном. Если мы начали разговаривать, почему бы нам не поговорить об абсолютном и относительном? Только точка зрения Абсолюта верна, всё остальное ложно. Ещё хорошая точка зрения: это относительность, которая знает о своей относительности. Предположим, у нас есть Путь. Идя по Пути, мы рано или поздно приходим «туда, откуда идти уже некуда». Тогда мы видим всё так, как оно есть. Предположим, что объективная реальность, всё-таки, существует. Предположим, она существует определённым образом. (Это только предположение!J) То есть, всё есть так, как оно есть (таковость). Мы хотим прийти в эту точку. Однако, пока мы в пути, пока мы — искатели, мы не знаем, «как оно есть», что там — «в конце концов», если «конец концов» вообще существует. У нас есть только гипотезы, предположения. У нас есть дорожные наблюдения, путевые заметки. Путь — это сменяющие одна другую гипотезы. Все они по-своему ложны. Мы можем не знать абсолютного, и мы можем при этом понимать свою относительность. Концепции принадлежат условному восприятию. То, о чём пойдёт речь: не-драма, не-дзэн, — полностью принадлежит условному восприятию.

Я хочу поделиться некоторой частью своих путевых заметок, фрагментом мировоззрения. С другой стороны, я предполагаю практическую возможность — возможность существования группы опыта. Предположим, у меня есть некие ключи к этой группе. Группа — это тоже только гипотеза. Мы можем соединить разные ключи, разных людей.

Что там, «в конце концов»? Может быть, мы находим бесконечность мира, сотканного из света. Может быть, взгляд, проникая за покрывало вещей, находит лишь Пустоту. Может быть, мы находим тот же самый мир, который был раньше — возможно, Пустота заполнена этим миром.

Знаешь, почему мы не достигаем немедленно? Это не из страха или инерции. Нам нравится путешествовать!

Оптимист учитывает только хорошие стороны, а пессимист — только плохие. Реалист учитывает и то, и другое. Лучше быть реалистом. Однако, качнувшись влево, надо качнуться вправо, чтоб выпрямиться. Нам надо качнуться в сторону оптимизма, потому что мы допустили крен в меланхолию.

Дело ведь не в речи, не в книгах. Дело в опыте, дело в том, как реальность ломает или поддерживает твои ожидания. Дело — в живом. Поэтому я говорю о группе. Я не говорю: только опыт. Мы читаем книги, потому что нам нравится их читать.

Реальность — это условность. Мы считаем, что воспринимаем одно и то же, смотрим на одно и то же. То, что наши восприятия наверняка похожи, определяется тем, что мы — одного вида. И животные к нам довольно близки, и растения. Мы воспринимаем только контур реальности, описание (это общая идея, мировоззренческая). Мы воспринимаем только малую часть информации. Как будто реальность очерчена несколькими чертами. И этот рисунок разный в каждый момент для одного человека, для разных людей. У всех — свои истории, свои шоры. Даже если ты другого роста, чем я, восприятие мира уже другое. И этой разницы достаточно, чтобы считать, что каждый из нас видит свой, уникальный мир. Хотя мы, вероятно, смотрим на одно и то же.

Зачем пытаться предугадать, что там, «в конце концов»? Надо обращать внимание, что ты воспринимаешь сейчас, как ты действительно воспринимаешь. Если обращать на это внимание, можно заметить, что идеи часто не соответствуют восприятию. Можно думать о мире как о мире объектов, а воспринимать его как мир текущий, целостный, непрерывный. Можно думать об одиночестве, а в восприятии одиночества может вовсе не оказаться.

 

Я верю целиком в пути жизни. Существование приводит нас на свои пути. Даже отшельник в Гималаях — там, потому что существование привело его в Гималаи. Даже монах в монастыре потому, что монастырь нужен существованию, и монах нужен ему именно там. Некоторых из нас существование приводит на специфические духовные пути, некоторых оставляет в самой гуще быта. Для мирских людей есть только пути жизни, у некоторых из них в жизни присутствует оттенок духовности. Существование организует нам кризисы, внешнее или внутреннее давление. У нас может не быть специфического пути, но у нас обязательно есть жизненный путь. Эти пути разные, они неисповедимы. Вслед за Ошо, вслед за синтоистами я повторю: существованье божественно. Обучать нечему, и на этом можно поставить точку.

Суфийская пословица: «У Аллаха нет рук, кроме твоих собственных». Существование действует через нас. Я думаю, что к своему или чужому воздействию, влиянию на других стоит относиться спокойно, и вокруг кармы не следует поднимать шума. Это полностью в порядке вещей: то, что мы делаем, имеет последствия; ответственность в том, чтобы принять все последствия своих действий, не закрывать глаза. «Не только Александр Македонский, но и дворник Степанов изменяет мир на каждом шагу.» Если бы я мог дать совет меняющимся, которые не знают, что делать с детьми (потому что у неизменных людей нет этой проблемы), я бы сказал: просто оставайтесь собой, не делайте ничего особого, будьте естесственны. То, о чём я говорю — это в порядке вещей, это не нечто сверх, это близко к кухонным разговорам. Мы просто встретились и мы разговариваем.

Следование Существованию можно назвать Латиханом.

Я говорю о не-дзэн: отрицается внешняя атрибутика дзэн, подчёркивается суть. Я не говорю о японском дзэн. Его нельзя постичь вне контекста. Мы можем только взять его из того контекста и перенести в свой как метафору. Не-дзэн — это метафора. Определённо, смысл метафоры задаётся контекстом. Мы воспринимаем спектакль, потому что помещаем его как метафору в контекст своей жизни. Если актёры в сценических костюмах выйдут на улицу и будут произносить монологи, это будет выглядеть дико, это годится только как вид экстремального опыта. Для человека, идущего мимо театра по улице, не существует смысла театра, потому что метафора не в контексте.

Есть медитация как состояние и медитация как методы достижения этого состояния. Есть любовь как чувство и любовь — жест. «Ты медитируешь, когда ты не в медитации. Когда ты в медитации, нет нужды медитировать. Когда ты любишь, не нужно делать любовь.» Я говорю прежде всего о медитации как о том, что внутри, даже как о процессах, в которых мы находимся в жизни: всё есть медитация. Я говорю, что, чтобы там оказаться (здесь! J) не нужно практики, йоги, достаточно «просто сидеть, ничего не делать». Йога нужна для внешнего существа. Духовное — это просто. Трудно — мирское. Чтобы жить в мире, нам надо обучиться нескольким сознательным трюкам. (Кое-что можно сделать только сознательно, оно не происходит само собой. Например, я только сознательно мог бы мало курить или следить за одеждой). Для сознания, личности нужны особые методы, например, психодрама, нужна йога; для бытия не надо методов, потому что мы уже есть. Нам нужна внешняя сторона, внешняя практика. Чопра: «Активность должна быть уравновешена недеянием». Но обратное тоже верно. Активность должна уравновешивать недеяние.

Мне нравится образ актёрского поведения. Актёр использует себя тотально, все свои инструменты: тело, чувства, разум, — в едином аккорде, он должен поддерживать отношенья с партнёрами, он нечто показывает. Я уверен, что активная сторона недеяния может быть творчеством, и это творчество может использовать образ актёрского поведения. Это может быть спонтанный театр.

Драма — это измерение жизни (внутри и снаружи), в котором мы разыгрываем спектакль. Я говорю о не-драме, потому что это чаще всего не сценичное, а обычное, экзистенциальное поведение. Это не ассоциируется с театром. Драма — это измерение, в котором мы придаём себе драматичность (как ни абсурдно звучит), и внутренний спектакль может быть очень насыщенным.

 

Преподавать непосредственно дзэн кажется очень странным, потому что преподавать нечего. Говорить о внутреннем трудно, потому что существуют лишь несколько слов: свет, тишина, покой, радость, сила, любовь, — и всё, всё сказано, говорить больше нечего. Мы можем говорить только о второстепенном, о внешнем. Допустим, если я — гончар, я могу говорить о том, как слепить чашку, о конкретном приёме, о методе, но чувство «вот этой чашки» не передаётся, каждый должен сам найти свою чашку и её вылепить. А методы — второстепенны, потому что они заменимы. Если мы и можем передать своё чувство, то не через разговоры, а через совместное бытиё (оно может включать в себя разговоры, но не только на смысловом уровне).

Вторая трудность заключается в том, что каждый приходит к моменту изменения, к кризису своими путями, и они разные. Люди по-разному организованы. Вспоминая свои пути, которыми я пришёл к изменению, я понимаю, что они специфичны. Передать что-то можно было бы, только занимая на время свои мозги, но это ещё тот был бы подарочек. Хотя медитация может быть просто оптимальным способом отдыха, она требует времени, которое не измеряется в «каждый день полчаса», а измеряется в годах, во времени жизни. Сколько я буду жить — столько я буду учиться. Если нам нужна поведенческая модель, ей можно обучить на семинаре за выходные, а дзэну — нельзя.

Поэтому я говорю о театре, драме, как о чём-то, о чём можно говорить, что может быть неким внешним процессом.

Я думаю, что «в конце концов» и драма и дзэн полностью исчезают. Есть просто бытиё, просто человек, нет гипотез, понятий.

Я бы вообще обошёл вниманием эзотерику, медитацию. Однако, нельзя обойти вниманием духовную сторону, в которой мы нуждаемся. Если источник проблем — это личность, то источник нашего бытия находится на другой стороне, и решение — там, решение не находится в личности.

 

Я подчёркиваю это: всё дело в том, что мы друг другу — другие. Я — другой. И другим просто так не станешь, к этому надо прийти. И как мы приходим к этому — это дело существования. Например, если учить шизофреников согласованности, это специфичный вопрос, потому что мы имеем дело с особым разрядом других, это бессмысленно для нормальных. Актёр дзэн — это тоже другой. Нужны особые изменения.

На кого этот текст рассчитан? Для ознакомления — для кого угодно. А в принципе хочется попасть в кого-то такого, кому это нужно, кому это подходит — может быть, не в смысле похожести, а в смысле дополнения, так: пазл — в пазл. Это «десятка», трудно в неё попасть, стреляя вслепую.

 

Я вспомнил пример условности: стоимость. Есть составные вещи, искусственные, стоимость которых можно примерно расчислить. И есть целые существа, которых мы берём как часть непрерывного мира: яблоко или котёнок, — они капельки мира, они бесценны, у них нет цены. В зависимости от контекста яблоко и котёнок могут ничего не стоить, или стоить копейки, или их можно купить за миллион; в этом случае любая стоимость — это ни много ни мало, она условна.

 

2.

Вплотную какое-то время занимаясь внутренней драмой, методами гештальта как аутотерапией, я пришёл вот к чему: лучше не акцентировать свою проблему, себя, личность. Лучше заниматься чем-то, что действительно интересно, оставляя себя в тени. Это трудность с драмой: на самом деле, лучше не придавать себе драматичность, не воспринимать драматично. Но это достаточно трудно, если ты уже воспринимаешь свою личность как драму и, не дай Бог, трагедию.

Идеи, методы возникают на почве проблемы. Если нет проблем — нет идей или «техник». Для меня идеальным является «просто бытие», когда я не делаю что-либо сверхъестественное, делаю то, что полностью в порядке вещей. «Проблема в том, что возникает проблема», препятствие. Спонтанный процесс не течёт, есть запруда. И тогда надо «что-то делать», делать намеренно. Это трудно. Всё стремление в том, чтобы разобраться с проблемой.

Я думаю, что, когда человек вступает в поиск Бога, духа, себя, он просто не знает, чего он ищет. Он ищет нечто. Он даже не ищет определённо. Есть версия, что он потерял баланс, и он просто ищет способ вернуться к балансу. Обычные пути не работают, и мы прибегаем к экзотическим методам вроде психотерапии, оккультизма и медитации. Но всё, что мы ищем — это способ вернуться Домой. Это даже не утраченный Рай, это просто Дом. «Дом — это где всё тебе помогает». В этом мире мы не чувствуем себя дома, потому что мы встаём перед неизбежностью страданий и смерти. В своих домах мы нередко устраиваем метафору ада, трудностей жизни. Дом — это не всегда мир, спокойствие. Наши дома — это образ нашего восприятия. Когда мы воспринимаем жизнь как неизбежность трагедии, трагедия происходит в наших домах и часто вырождается в фарс. Это только версия, что мы просто ищем возвращения. Кто-то может искать, наоборот, удаления, дальнего путешествия, нового. Суть этой версии в том, что нам кажется, что у нас было в руках нечто ценное, мы его утратили и должны вернуть. Мы преодолеваем препятствия, чтобы всё стало хорошо снова. Но где мы сейчас? Разве мы не обладаем собственным обществом и обществом этого тёплого мира? Если мы и теперь там, откуда ушли, если мы — те же самые, у кого уже было то, что нам нужно найти, почему не взять это непосредственно? Например, попросить Бога: ты взял это у меня и спрятал, ты бяка, отдай мне, пожалуйста, верни мне меня самого!

Если нас что-то сильно интересует действительно, создаётся мощная энергия интереса, страстности, увлечённости. И эта энергия окупает все наши затраты. Я не верю в усилия, я верю в не-усилия: то есть, когда ты идёшь в потоке, энергия интереса полностью окупает приложенные усилия. Проблема возникает, только если поток не течёт или мы не можем заниматься тем, что нам интересно. Говоря о не-драме, я говорю, что внутренняя драма — это проблема, её надо решить, но когда она решится, её не будет. Мы сможем заниматься чем-то другим, не чувствуя себя драматично. То же самое дзэн: если мы найдём то, что мы ищем, не надо будет думать о дзэн.

Медитация, созерцание растворяют негативность, растворяют проблемы личности. Если мы медитируем, раньше или позже мы замечаем: что-то изменилось безо всяких усилий. Но это кажется достаточно долгим: раньше или позже — а когда это будет? Проблема в том, что, кажется, мир вынуждает нас на него реагировать. Мы начинаем меняться, и мы в процессе, мы не завершены, а реагировать надо сейчас. В драме меня интересуют настоящие реакции человека, настоящие убеждения — не убеждения его роли. Переходный период — это когда мы не умеем ещё реагировать от себя самого или не хотим себя признавать. И мы поневоле отзываемся миру от наших ролей, от персонажей нашего внутреннего театра, потому что — вот мы сейчас живём, и мы входим в прикосновения с миром, но, на самом деле, нас ещё нет, есть только наш «карманный театр» — театр, который мы носим всегда при себе. Есть ли у нас собственные реакции, убеждения? Или это всё принадлежит персонажам?

Используя образ актёра: вы чувствуете разницу между актёром и персонажем? Актёр — это тот, кто играет, а персонаж — это маска, её можно снять и надеть, или другой актёр может надеть эту маску. Театральный актёр может быть персонажем в жизни. Многие люди — они не актёры, они полностью «влипли» в своих персонажей. Меня интересует актёр: кто играет? Кто это? Кто это по-настоящему? Это и есть суть (возможной) группы опыта «Актёр дзэн»: отыграть экзистенциальные игры из карманного репертуара, поиграть в психодраму, в гештальт — и убраться с уровня игр, быть настоящим.

«Надо жить себя самого. Каштан не может быть вишней. Каштан — это каштан. Он может только проникать всё глубже в свою каштанность и вытащить себя из вишнёвости.» С деревом это просто: каштан — это каштан. А кто мы такие?

Хотя это утверждение не согласно гештальту, но, как метафора: мы содержим в себе три существа с разными убеждениями и стремлениями: животное, дух и комплекс драматической личности. Надо восстановить связь с животным в себе — это одна линия, надо найти своё Небо, надо разгрузить свою личность, надо найти точки, в которых они совпадают, иначе они тянут нас в разные стороны. В чём-то надо быть не такими усложнёнными, более примитивными.

Когда некто бьёт другого некту в морду — он проявляет себя самого? Я полагаю, что он «влип» в своего персонажа, и проявляет это «влипание». На самом деле, как «я» он может не хотеть этого. Когда мы проявляем неадекватные импульсы, мы «влипаем» — может быть, в то, во что бы мы не хотели влипать. По Бёрну, мы можем быть разными «собою самими». Драма возникает, когда два разных «я сам» встречаются.

 

Психотерапия: в самом слове скрыта позиционная ролевая игра: терапевт-невротик, здоровый-больной, мастер-ученик, умный-дурак. Это ориентация на проблему: терапевт — это проблема минус, невротик — проблема плюс. (Как будто ожидается, что у невропатолога будут стальные нервы. Но в психотерапии мы этого ждём). Я бы спросил это у Фрица Перлза: зачем делать из бумажных людей настоящих, почему не обращаться прямиком к настоящим? Зачем быть одержимым болезнью? Предвзятое убеждение, но: психотерапевты одержимы работой. Процесс изменения — это работа. Они критикуют клиентов, что те не хотят работать. Это судя по книгам. Как будто ждут идеального пациента: придёт такой человечище и будет работать. Всё дело в том, что настоящий человек не придёт в терапию. И я избежал бы понятия «терапия». Я говорю о творческом процессе, в котором проблемы решаются косвенно, сами собой. Меня интересуют настоящие люди, а не бумажные, и я не хочу иметь дело с теми, у кого левая подмышка потеет, а правая нет, и теперь они создают по этому поводу кучу проблем окружающим. Я страстно боюсь тяжёлых невротических женщин. Может быть, это проекция, и я сам такой. Может быть. Но у меня ощущение, что мне нечего делать у терапевта, разве что играть в его игры. Я не хочу играть в эти игры, хотя и умею: «святее-чем-ты», «ужасный грешник», «Магдалина в слезах» — всё это утомительно; играть в это всё можно только с изрядной долей юмора, чтобы было смешно, интересно.

Меня интересуют люди, с которыми можно быть на одной площадке.

 

В книгах меня интересуют мировоззренческие идеи: откуда человек смотрит, новая точка зрения. Меня мало интересует, например, эзотерическая картина мира, то есть, «как оно выглядит на самом деле». Все эти картинки — разные, хотя, возможно, смотрят они на одно и то же, смотрят-то разные люди, с разных точек. Я вижу своё, у меня есть свои глаза. Идея — это положение «точки сборки». Чтобы осуществить идею, надо сдвинуть себя в неё, быть ею. Человек, знающий о позволении и человек в позволении — это разные люди. Ты можешь не знать, что такое «точка сборки», где она у тебя, но ты можешь интуитивно понимать, как немного сдвигаться. Это обычно небольшие перемещения, немножко сместить акцент. Образ — это тоже положение «точки сборки». Если ты хочешь сыграть роль, можно не строить её, а просто понять, на каких акцентах она держится — и сместить себя в образ.

 

Вот в чём отличие художника от эзотерика: художник не претендует на объективность, он говорит: я это вижу действительно или — я это придумал, а эзотерик говорит часто: это вот так и есть. Честно говоря, мне ближе художники.

Кажется, категоричность — это качество неофита: какое всё зелёное, какое всё красивое, это всем надо, это самое то, дай-ка я напишу об этом. С другой стороны, мы обязаны говорить категорично, если хотим нечто выразить. Будем принимать категоричность этого текста как дань форме. В последние дни, когда пытаюсь писать, замечаю: слова — это достаточно грубо, жёстко. А есть более нежные, неуловимые тонкие… «вещи»… ну нет слова, чтоб это выразить. Пишешь-пишешь. Грубо. Потом слушаешь, как поёт тишина, чувствуешь тишину в себе, радость, нежность… или солнце на улице, середина апреля, деревья распускаются, а я тут — пишу, закопался. Это так важно, важнее слов.

 

3.

Когда я впервые встретился с эзотерикой — это был шок! Была весна 92-го года, мне попалась тоненькая книжечка «Агни-йоги». Мне было 19 лет, и я прежде не слышал о тонком мире, об Армагеддоне… Вообще, настроения были эсхатологические, и вся эта картина мира меня потрясла: «Агни-йога» — это круче, чем Толкиен! Потом было много других эзотерических книг, попытки медитаций, наверняка, противоречивых, наверняка, неграмотные попытки. Был, вообще, уход в эзотерику, «философская интоксикация». Потом всё это переварилось, отпало со временем, и осталось лишь самое простое, созерцание. Эзотерические картинки произвели шок, а созерцание — никакого шока. Оно и осталось. Ошо говорил: «Когда вы начинаете медитировать, вы обнаруживаете, что всегда это знали, что это не нечто новое. Люди дзэн определяют медитацию словом ву-ши: ничего сверх, ничего особого». Это мой опыт.

Успенский утверждает, что развитие невозможно вне школ. Я, проведя много времени в размышлениях, неохотно, но согласился с этим. Действительно, особые знания мы можем получить только в особом месте. Для йоги нужна целая организация: людей, пространства и времени. Юнг полагал, что практиковать йогу в любом месте, куда можно позвонить по телефону, бессмысленно. Юнг был обычным человеком, не йогом; в его утверждении что-то есть. Но у нас есть глубокая тоска по этой области опыта! Что мы можем делать? Если мы не можем практиковать, мы можем делать не-практику!

У нас может не быть осознанной сверхзадачи, характерной для школ: свобода, бессмертие, объективное знание etc. Нам может нравиться быть просто человеком среди людей. Всё, что в таком случае нужно: это немножко спонтанного чувства магии, или чувства созерцания. То есть, мы можем не стремиться к особым знаниям, методам. Нам нужно не так уж много, и это вполне достижимо.

 

Основной вопрос философии решается так: сознание и бытие существуют в едином аккорде, они не разделены, они, скорей — поляризация чего-то третьего, единого, сознаниябытия, они не предшествуют одно другому, а вращаются друг вокруг друга, представляя собою единый атом.

Когда ты «просто есть», это не значит, что ты не будешь ничего делать, ты будешь делать, что хочется. Ты будешь осознавать, потому что осознание будет свободно. У тебя будет избыток силы, потому что она не будет растрачена. Ты будешь творить — а что ещё делать? Ты будешь любить, когда найдёшь в своей природе любовь. Ты будешь вовлекаться в мир, потому что у тебя будет избыток осознания, любви, творчества.

Если всё есть медитация: в том смысле, в каком говорят: сексуальные медитации, негативные медитации, — тогда что ты делаешь, когда ты ничего не делаешь? Ты только медитируешь, ты больше ничем не занят. Все занятия ушли, осталась лишь чистая медитация. Это и есть смысл того, чтобы останавливаться время от времени для того, чтобы побыть в недеянии. Когда ты делаешь ничего — это чистая медитация.

 

Буквально недеяние значит: когда сознательное «я» — актуальное «я» — бездействует. Это не сон: сон — это отсутствие осознания, а недеяние — присутствие. То есть, ты сознательно делаешь ничего, но осознаёшь, присутствуешь. Многое может происходить, когда ты только осознаёшь, отключив контроль. Сядьте, скажите себе, что не собираетесь ничего делать — и будь, что будет.

 

Хочу вас предостеречь от попыток «не думать», контролировать, концентрироваться. Я, например, «думаю не думая», то есть, я не прилагаю сознательных усилий к мышлению, не напрягаюсь. И этот способ, когда мышление происходит «само по себе», достаточно эффективен. «Не старайся стараться».

Вот «техника», которая поможет вам понять недеяние. Ошо рассказывал о тантрическом методе «медитации в движущемся экипаже». Суть в том, что, когда нас куда-то везут (имелись в виду повозки), присутствует много толчков, разнонаправленных движений, и мы пытаемся им противостоять, контролировать, и устаём не столько от езды, сколько от своей тенденции контролировать. Предлагается не сопротивляться, а, наоборот, помогать, двигаться вместе с толчками, уловив ритм, совершать телом небольшие движение в такт повозке; не прилагая к этому усилий, а просто качаясь вместе с повозкой. Нас самих можно сравнить с движущимся экипажем; желания, мысли, импульсы тянут нас в разные стороны; и мы устаём от своей тенденции контролировать. А если мы просто отпустим всё это и будем качаться в такт импульсам - в одну сторону, в другую, в третью? Приходит желание — покачнуло нас, мы качнулись и его проводили; приходит мысль — мы обратили на неё внимание, и она ушла. Точно так же, как тело колеблется в такт повозке. Я называю это «техникой маятника»: мы качаемся туда и сюда, и много раз проходим через точку покоя, и эта точка покоя, центр, мало-помалу набирает энергию.

 

Созерцание показывает, что мы можем не реагировать на очень многие импульсы, и созерцание создаёт дистанцию между «мной» и «всем этим», и я, наконец, знаю, что я — не «всё это»; мысли, настроения просто проходят через моё пространство.

Созерцать значит просто смотреть на то, что происходит, ничего с этим не делая; даже не прилагая усилий, чтобы смотре