Катёнок и Менуэт («Дочки-матери»)

 

— Тебе нравится «Достучаться до небес»? – спросил потихоньку Зильбер.

Она вскрикнула глазами, не разобрав слов. Неожиданный и похожий на дудук шёпот. Что-то в этом было от Пастернака. «Разрыв». Ей захотелось спросить по-простецки: «Чаго?!», но она сдержала себя. Рядом с ней явно оказался интеллигент. Она сразу к нему отнеслась серьёзно. Она сделала паузу и таки спросила, утрировав интонацию: чаго? И намеренно улыбнулась. Или, всё-таки, ненамеренно? Это означало на вежливом уровне: что мы можем друг другу дать? Что мы готовы друг у друга взять? У неё возникло устойчивое подозренье, что – всё. Она немедля оказалась в «Живаго». Только он был похож не на Юрия. На Евграфа.

Хотя немножко слишком блондин. Он красится или скрывает седину? Но зачем? И мелодика прозвучала – хорошая. Но он не натуральный блондин. Сто пудов. И он много курит.

Или цвет ей вообще показался? А запах нет? Ну?)

— Писать прозу есть развлекаться, - спросил он вдруг, или ей, может, послышалась интонация. Она улыбнулась. Или это был таки рэп. Русский рп. И какие-то писклявые чипсы. Она не знала, чего сказать. Мялась. Слегка стеснялась. И вдруг взмахнула глазами и сразу выдала (по-украИнски: раптом): «Тебе чего, мать твою?» — но так ласково, что у Зильбера тоскануло (торкнуло) сердце. На самом деле, она… не сказала. Он это почувствовал. Сердечко и колокольчики. Вспомнил о Богородице.

Обняла его легонько за плечи. Так хорошо. Прохладно. И ему хорошо. Ему всегда хорошо. Но зачем-то же она ему понадобилась, иначе б не подошёл. Значит – плохо.

Значит она – нужна. Причём, предельно нужна. Она сразу напряглась и потяжелела.

Он скрипнул. Она тоже почувствовала себя деревянной. Лошадкой.

Они качнулись, и он её немножко сломал. Но как можно сломать – лошадку? Она задумалась. Или якорной цепью?

Она сказала ему: меня зовут Ксения. Вот. Но тоже пока внутри.

Обнял, прижав крепко-крепко. Ей не нужны были никакие интерпретации.

В памяти всплыл Жадан. Харьков. Интересно. Сразу же интересно. Ужасти… Прямо хочется завопить. До неё дошло, что он спрашивал про кино. Ещё интереснее.

Всё. Она кончила. И вздохнула. Башня Пустоты текла в её теле.

Глубоко внутри она замолчала. Зильбер… Она знала, что это – Зильбер. Она никогда не слышала прежде этого имени, и оно промелькнуло так незаметно, приятно, гудочком, долгим свистком; неожиданно приятно, до какого-то невнятного ему бреда. Он не вникал. Ему не хотелось никуда уходить. Какой-то короткий миг… ему показалось, что это и есть Его Женщина. Но он почти сразу просёк Иллюзию. А впрочем… непременно стоит приглядеться поближе.

Он посмотрел. Она посмотрела. Глаза сказали друг другу: «Ты так медлишь… Ещё помедли!» — утонули друг в друге и захлопнулись, будто ставни бы навсегда. Только лишь лучик солнца и глас луны… Где-то внутри Зильбер почувствовал себя идиотом. Он обнял её покрепче. И ещё крепче. Ещё крепче. И она прижалась к нему уже совсем неприлично. И скрипнула. А он на миг повис на ней, как простынка. И покачался на неожиданно прохладном для этой зимы… как же зовут этот Ветер?

ОК.

Ей это напомнило что-то совсем уж невероятное.

Ей всё больше хотелось вникнуть в него поглубже. И покачать бёдрами. На прощанье.

До сознанья дошло, что этот человек сейчас просто сильно хотел обниматься. И признаётся ей в этом всё больше. Да и она… она любила другого. Или Другого?

В неё закралось сомнение… И, значит, пора было уходить. Голубым платочком.

Идти к своему…

Другому? Любила ли она Его (?) хоть когда-нибудь? Ну, может быть, пару раз…

Свой ли он для неё. Вопрос.

Ежели – чужой, это куда интереснее. Тот или этот? Определённо, этот больше ей нравится. Мысленно она его уже оседлала. А от того, оказывается, на самом деле устала. Как от всего. Её сомнения разрешились. Ей становилось действительно хорошо. Она становилась досточками… мостками… он шёл по ней босиком… или в хороших туфлях… и они скрипели на солнце как самовар… экое… детство…

Зильберу тоже хотелось её отпустить. Сначала… ему захотелось спеть для неё, ну, джоплин… сводить в кино… карманных денег хватило б на «чашку кофе». Как минимум.

Увязаться. Поглядеть подольше в глаза.

Но всё это было уже ни к чему.

Они отпустили друг друга, она чмокнула его в щёку и, уходя, покачала бёдрами (усталый чувственный поцелуй).

Зильбер запомнил её и сразу забыл. Позже непременно всплывёт.

Он обернулся… она обернулась… возможно, ещё увидимся.

Он уходил. Она уходила. Они друг друга не волновали.

Но Зильберу что-то слишком понравились её бёдра: он, минимум, хорошо уснёт… может быть. И хотелось спать с ней, прижавшись друг к другу – пОпами.

Он уходил тепло, тяжело и чувствовал себя военным фрегатом. Внутри было легко.

Начиналась випассана.

Зильбер пока что не вдавался в противоречие. Чувствуя себя отъявленным эгоистом, Зильбер чувствовал себя хорошо. Волна была светлой, солнечной. И, как и надо, цвЕта морской волны.

Эгоизм проявился и почти сразу и потерялся. Зильбер невольно покачал бёдрами.

Внутри зазвучала джоплин, и он прислушался.

Нет, эта не была его женчиной. И он забыл о ней насовсем. До завтра.

А вот, если возникнет «потом», это уже надо задуматься.

Но сейчас… Зильберу это было неинтересно. В нём медленным цветком хлопка распускалась Луна. Он уходил в паутину.

Зильбер невольно снова покачал бёдрами и сказал себе вслух: эгоист! Но так тихо, чтобы внутреннюю маму не раздражать. Хотя – почему? Почему – что? Довольно хороший – звук.

Да нипо… чу… Му-у-у!!! И он пропал насовсем.

В метро. Ему – зимне. Он спит. Красота… Летит ястреб.

Но я не хочу в метро.

 

Зато Она запомнила Зильбера. Она Таких Прохожих не Забывает.

Она на него будет охотиться. Завтра. Резко. До самой смерти. Она так – Играет.

Пока Вновь Увидит Его Глаза.

Обожаю маленьких мальчиков. С ними трудно.

Со взрослыми, наоборот, легко.

Под клацанье кастаньет. Глаза у него красноватые и он, явно, не тот, за кого себя выдаёт… Исследовательский инстинкт. Он устал. Хочет спать. Не хочет внешнего мира.

А я – кровожадная. Интерес – это всегда немного агрессия. Я – комар?

ХЛОП! На её левом плече лежала его рука. Тоже левая. А правая уже лежала у неё на груди. А он стоял сзади. Её обнимал медведь. Перевертень! Удача.

Внутри серых шерстяных лап – юношеские холодные пальцы. Они впиваются. Один палец порван. Она внезапно превратилась в репейник. У неё дрогнул сустав в колене. Она на него опёрлась.

Он на неё тоже охотится. Он вернулся и взял. Я – твой репейник? Какая нежность? Созревшее так внезапно – счастье. Он не собирается уходить. Она ему отдалась.

Выиграл. Ещё поиграем. Или он совсем не играет? Нет, поиграем… В го. Но сейчас – идти спать и вместе. И – не пешком. Надеюсь, не проспит остановку. Мне всё равно, ведь меня – ведут.

Она посмотрела ему в глаза, чтобы понять, надо ли ему сказать фразу… Он пёрнул, и она – засмеялась. Он улыбнулся и опёрся на ногу. Они пошли. Она стала комочком благодарности и огня. Кто-то её поймал.

В теле огненными и синими зацвела Цветаева. Бо ты мо…

Она опять кончила. Совсем по-другому. Тихо. Он – мой. Он так похож на Того… Только совсем другой. Монголоид, и что-то ещё, непонятное, какая-то тавтология, Белоруссия, откуда-то Прага, некие мудрецы, и, явно, только непонятно откуда, утренний кортасар и прерии… Рефлексия утихала. Она стала собой. Она шла. Она была голой. Она была в шубе. Ещё бы. Февраль. Только в голове, постукивая, болталось – где я и с кем? И с кем? И с кем я окажусь завтра? Она спала. Ей снилось. Очнулась голой в его постели. Он выстирал её свитер. Она упала обратно. В сон.

Ей приснилось, он не похож на себя и совершенно другой, а она – нормальная.

Он сказал, что зовётся – Карен, оказался художником, все художники – одиночки и эгоисты, но что-то не так, вообще… имя не так уж важно… главное, что он есть… тянусь… ходить, сплетясь кистями как ветвями… уходить… приходить… экспрессивно готовить ужин… лианы… беседы… пальмы… ой, что со мной… и так далее, «засыпая и просыпаясь», выходя на кухню, где он заботливо кормит и таким вкусным… а всегда у постели сок… И jump in. Индийская. А толи индейская. Только ещё как-то… musik… это, явно, трип-хоп… а может быть, easy listening… чем они отличаются? Ты.

Нянечка… Томатный и яблочный… И морковка с маслом… Булочки ковыряю… Изюм… Лук… Какие-то выносы меня в социум… Вечно пахнет дымок, дымками и Дымами… и какой-то небесный секс… медовая речка… месяц… Маленькие домики в Вороне… скоро ли Рождество?

Месяц, полтора месяца приходила в себя… потом поднялась на локте и спросила так жёстко: кто ты, где твои документы, который час? (с) (из газеты).

И опять… провалилась в сон. И проснулась уже нормальной, хотя не поняла, где. Узнала его. Карен. Да. Или Алонсо. Какая разница? Или кто-то иной. И у него теперь – три котёнка. Один из них – кошка. Я.

Тонкие благовония. На чистой простынке – чужая книжка под моим именем. Вполне в моём стиле.

«Ближе к сумеркам».

Май.

Пурнима.

И кактусы.

Всё было не так? Иначе?

Вы уверены, что хотите нажать «отмену»?

Она попала в метафору.

На самом деле, они никогда и не расставались.

Однако, говорят, нет никакого «на самом деле».

Ф.: первое, что он сказал ей, проснувшись: скоро. Ходили на Соборку гулять, держась за руки. Хорошо.

 

Не стесняйтесь. Присоединяйтесь. Отваливайтесь. Соавторствуйте. Добавляйте комменты и Листы. Пародируйте. Дополняйте. Всё это придумано Нами давным-давно. (Кризис среднего возраста – это Вам не хухры-трава). Просто им наслаждайтесь. Этот текст предназначен для коллективного творчества. Это моя Игра.

С поклоном.

У этого текста нету авторских прав – я дарю их Существованию.

Единственное предупреждение: текст передаётся из рук в руки от сердца сердцу.

Вырученные средства распределяются между авторами по дружбе.

 

Алексей Пустовойтов.

 

Пора пойти развеяться, пошалить и поужинать.

 

24.02.07 21:15, 24.02.07 21:58, 24.02.07 22:37

 

Ка, полагаете?

 

Прозрение: Он – Дракон.