Место и время написания «песни» и ее автор

В XIX в. преобладала концепция, согласно которой «Песнь о нибелунгах» возникла в результате сложения ряда эпических песен, существовавших до того независимо друг от друга. Эта теория «редакционного свода», видевшая в создателе «Песни о нибелунгах» лишь ее составителя и редактора, базировалась на знаменитой концепции Ф. А. Вольфа, который в своем исследовании «Илиады» (Prolegomena ad Homerum, 1795) пришел к отрицанию Гомера как ее автора и увидел в древнегреческом эпосе лишь свод безымянных народных песен. По отношению 322 к «Нибелунгам» теорию «редакционного свода» выдвинул один из виднейших германистов — исследователей средневерхненемецкого языка и литературы К. Лахман. Для него «Нибелунги» — это лишь результат сложения 20 народных песен, причем сложения довольно механического и снабженного рядом позднейших добавлений. В соответствии с этим в основу своего издания «Нибелунгов» в 1820 г., явившегося первым критическим изданием поэмы, Лахман кладет рукопись А, самую короткую из всех, т. е., по мнению Лахмана, наиболее свободную от добавлений редактора-составителя.

С точки зрения трактовки персонажей и мотивов «Песни о нибелун-гах» преобладающим направлением в науке XIX в. была мифологическая концепция. В соответствии с ней основные герои «Нибелунгов» восходят к древним мифологическим образам, являются их дальнейшим развитием: из сферы обобщенно-мифологической они спускаются в человеческий мир эпохи великого переселения народов. Однако многие черты мифологического прошлого у этих героев сохраняются, хотя бы в претворенном виде. При таком подходе более исконными объявлялись, естественно, скандинавские версии сказания о нибелунгах, в которых не только значительно больше сверхъестественных мотивов, но и происходит включение сказания о Зигфриде (Сигурде) и Кримхильде (Гудрун) в обширный цикл сказаний, непосредственно подводящих к центральной фигуре древнескандинавского пантеона — к Одину. Однако уже в середине XIX в. начинают выдвигаться возражения против теории «редакционного свода» (А. Хольцман, Ф. Царнке и др.), а во второй половине XIX в. выясняется несостоятельность мифологической концепции «Нибелунгов» (Э. Иессен, В. Гольтер и др.). К началу XX в. обе эти теории можно считать преодоленными. В частности, устанавливается первичность немецких вариантов сказания о нибелунгах.

Новая трактовка «Песни о нибелунгах», утвердившаяся — правда, с целым рядом значительных расхождений — в XX в., связана прежде всего с именем Андреаса Хойслера.

И до Хойслера одним из основных аргументов против теории «редакционного свода» было указание на то, что эта теория не учитывает единства «Песни о нибелунгах» как художественного произведения. Но Хойслер, развивая некоторые идеи, высказанные в конце XIX в. В.-П. Кером,15 придает этой проблеме несравненно более глубокое значение и связывает ее с общими путями развития средневекового эпоса.

Различие между героической эпической песней и героической поэмой является для Хойслера не количественным, а качественным. «Наши героические эпопеи, — пишет Хойслер, — возникли не путем сложения, а путем разбухания».16 Древние героические песни, возникшие в эпоху 323 великого переселения народов или вскоре после нее и исполнявшиеся певцами-дружинниками королевской свиты («скопами», как они назывались по древнеанглийски), были сжатыми произведениями, насыщенными действием. Изображение развивающейся ситуации, из которой бралось только главное, как бы «скачкообразно» перемежалось с диалогом, который, однако, тоже способствовал развитию действия. Такая песня была невелика (80–200 стихов) и являлась законченным сюжетным единством, со своей развязкой, хотя иногда и использующим два или даже три сюжетных мотива, и была предназначена к тому, чтобы исполняться целиком, во время пира — как бы за один присест. (Этому не противоречит то, что герой песни мог быть также персонажем других песен, т. е. наличие циклизации). Между тем героические эпопеи, создававшиеся и исполнявшиеся странствующими певцами-шпильманами, а позднее и рыцарями, притом на каком-то этапе начавшие создаваться в письменной форме, развиваются неторопливо, плавно, с «эпической пространностью». Принципиальное отличие эпопеи от песни состоит, таким образом, не в числе сюжетов, а в способе подачи сюжета.

Различие между героической песней и героическим эпосом появляется, по Хойслеру, и в соотношении между языковой (синтаксической) формой и формой стиха. Для германской героической песни, которая использовала длинный аллитерирующий стих с четырьмя ударениями, распадавшийся на два полустиха с двумя ударениями в каждом, характерно совпадение границ предложения с границами стиха. Между тем в германской героической поэме часто встречается несовпадение между стихом и предложением: предложение нередко переносится из одного стиха в другой.

В применении к «Песни о нибелунгах» все эти общие положения Хойслера позволили ему прийти к следующим выводам, которые, хотя и не полностью, являются теперь общепринятыми.

Первоначально на континенте, у франков, существовало несколько песен о Зигфриде, каждая из которых была небольшим законченным эпическим произведением: песня о драконе и кузнеце (Зигфрид воспитывается в лесу у кузнеца; посланный им в лес, убивает дракона, кровь которого придает ему волшебные свойства, и т. д.), песня о кладе нибелунгов (Зигфрид убивает двух враждующих братьев-цвергов, или подземных альбов, носивших имя нибелунгов, и завладевает их несметным богатством), песня о пробуждении спящей красавицы (Зигфрид, преодолевая опасные преграды, пробуждает от сна зачарованную красавицу), песня о сватовстве (Зигфрид обманом добывает бургундскому королю Гунтеру в жены воительницу Брюнхильду, а сам женится на сестре Гунтера Кримхильде, которая затем, поссорившись с Брюнхильдой, разоблачает обман, что влечет за собой убийство Зигфрида).

Из всех этих песен прямой, хотя и не непосредственной предшественницей первой части «Песни о нибелунгах» была последняя песня. 324 По мнению Хойслера, она была создана у франков в V–VI вв. и ее примерное содержание может быть восстановлено на основании старой эддической песни о Сигурде. Далее, во второй половине XII в. на ее основе была сложена шпильманская поэма о Брюнхильде, которая характеризуется «разбуханием» или «стилистическим распространением» старой песни и введением некоторых новых мотивов, в частности, сказочного характера. Если прежде, чтобы проникнуть к Брюнхильде, Зигфрид должен был преодолеть огненное кольцо, то теперь он должен победить ее в богатырских состязаниях. Восстанавливается содержание шпильманской поэмы о Брюнхильде по материалам норвежской «Саги о Тидреке». Меняется стихотворная форма: вместо аллитерирующего стиха появляется стих рифмованный. А уже на основе шпильманской поэмы создается первая часть известной нам «Песни о нибелунгах», которую нередко называют «Смерть Зигфрида».

Что же касается второй части «Песни о нибелунгах», то история ее возникновения, по Хойслеру, еще более многоступенчата.

Первоначально, в V в., возникает франкская песня о гибели бургундов, запечатлевшая уничтожение гуннами в 437 г. бургундского королевства Гундахария и смерть Аттилы в 453 г. Мотивировка уничтожения бургундов — стремление Аттилы, женившегося на вдове Зигфрида — Кримхильде, захватить сокровище нибелунгов, перешедшее после смерти Зигфрида в руки бургундских королей. Таким образом, уже здесь обнаруживается соприкосновение с «Песней о Брюнхильде» (и вообще с кругом песен о Зигфриде), но четкой сюжетной связи здесь еще нет: Кримхильда еще не выступает как мстительница за Зигфрида. Представление об этой исходной песне о гибели бургундов дает старая песня об Атли в «Эдде».

Далее, в VIII в., старая франкская песня перерабатывается на баварской почве в новую песню, в которой происходит решающий сюжетный сдвиг: причиной гибели бургундов становится Кримхильда, мстящая за мужа, а Аттила-Этцель из алчного, жестокого и коварного властителя становится положительной фигурой. В такой переоценке Аттилы сказалось влияние весьма сильной среди баварцев готской традиции: одно время покоренные гуннами и сопровождавшие гуннов в их походах, готы создали образ Аттилы как доброго короля, причем даже само имя Аттилы, властителя гуннов, является по своему происхождению готским словом, а именно уменьшительной формой от atta — отец, т. е. означает «батюшка». Соседствовавшие в течение нескольких столетий с готами баварцы восприняли такую трактовку гуннского короля — вместе с обширным циклом эпических песен о Дитрихе Бернском — знаменитом остготском короле Теодорихе, завоевавшем Италию. К этому циклу принадлежит и единственная сохранившаяся на немецкой почве героическая песня, написанная аллитерирующим стихом — «Песня о Хильдебранде» (около 800 г.). 325

На основе старой дружинной песни о гибели бургундов в конце XII в. создается шпильманская поэма довольно значительных размеров, вероятно под названием «Гибель нибелунгов» (der Nibelunge Not), впоследствии неоднократно использовавшимся для обозначения всей «Песни о нибелунгах». В отличие от обычных шпильманских эпических произведений, написанных без деления на строфы, а в форме потока двустиший, скрепленных ассонансами (позднее: рифмами, часто очень неточными), «Гибель нибелунгов» была уже, возможно, написана той строфой, состоящей из четырех стихов, которую мы находим в известной нам «Песни» и которая, как полагают исследователи, была заимствована из раннего миннезанга (так называемая кюренберговская строфа). Восстанавливается содержание «Гибели нибелунгов» из «Саги о Тидреке».

Следующая ступень развития сказания о бургундах в немецкой эпической традиции — вторая часть «Песни о нибелунгах».

Итак, в распоряжении автора «Песни о нибелунгах» были два произведения, тематически соприкасающиеся, но значительно отличающиеся друг от друга в своей стихотворной форме и своими размерами, а в какой-то мере и трактовкой некоторых персонажей. Задачей автора было объединить эти разные произведения в одну единую художественную цельность — и в следующем разделе нашей статьи мы еще подробно поговорим о том, в какой мере ему это удалось. Но надо сразу же отметить, что он отнюдь не только использовал «Песню о Брюнхильде» и «Гибель нибелунгов», но, вероятно, привлек и другие литературные источники.

Так, существует мнение, что автор «Песни о нибелунгах» не раз обращался к произведениям куртуазной литературы. Исследователями отмечены, например, соприкосновения текста «Песни о нибелунгах» с «Энеит» Генриха фон Фельдеке (связанный с толкованием сна Кримхильды в I авентюре ее разговор с матерью о любви),17 со старофранцузской поэмой о Дауреле и Бетоне, написанной в конце XII в.: ряд мотивов, связанных с появлением Зигфрида при дворе бургундов и со смертью и погребением Зигфрида18 и др. Наиболее значителен параллелизм между «Песнью о нибелунгах» и очень популярной в конце XII в. старофранцузской поэмой «Рено де Монтобан». Ко двору Карла Великого прибывает в сопровождении свиты знатный юноша, называющий себя Роландом, племянником короля. Его радушно принимают. Вскоре Карл впадает в глубокую грусть, так как его страна подвергается нашествию саксов. Роланд замечает горе дяди и просит разрешения отправиться во главе войска против саксов, на что Карл радостно соглашается. Поход 326 Роланда завершается блистательной победой. Взятого им в плен предводителя саксов он отправляет с герцогом Нимским как заложника в Париж. Карл расспрашивает герцога о том, как протекало сражение, и тот восхваляет Роланда.19 Все это чрезвычайно близко к несомненно отсутствовавшему в «Песне о Брюнхильде» эпизоду с нападением на бургундское королевство саксов и датчан, которых побеждает Зигфрид.

Исследователи выдвигают также предположение о наличии отдельных связей между «Песнью о нибелунгах» и возникшей на немецкой почве латинской эпической поэзией. Так, в «Руодлибе», возникшем в XI в. на юге Германии латинском произведении с чертами, близкими к шпильманским поэмам, присутствует следующий мотив: отправившееся в поход войско «большого короля» после победы посылает королю посла с сообщением об исходе войны. Король спрашивает посла, сколько его воинов пало в бою, и одаряет посла золотом. В «Песни о нибелунгах»» этот мотив — в дополнение к заимствованному из «Рено» мотиву войны против саксов — выступает в несколько преображенном виде: один из послов, направленных победоносными бургундами под водительством Зигфрида в Вормс, пробирается тайно в горницу Кримхильды и подробно рассказывает ей о сражении. Она одаряет его десятью марками золота. А когда войско возвращается, король Гунтер задает вопрос, сколько его воинов пало в бою. Возможно, что к «Руодлибу», герой которого в начале поэмы изображен как охотник, восходят и некоторые черты в описании Зигфрида на роковой охоте. В частности, Зигфрида, как и Руодлиба, сопровождает лишь одна гончая.20

Все это, конечно, только предположения, на что неоднократно указывалось в научной литературе.21 Критикуя подобное установление источников «Песни о нибелунгах» (или песен, из которых она сложилась), В. М. Жирмунский говорит: «В основе этих сопоставлений лежат в большинстве случаев, как обычно, не генетические связи, а типологическое сходство сюжетов и традиций, совпадения фразеологических оборотов, коренящиеся в традиции».22

Вместе с тем наличие подобных схождений несомненно свидетельствует о широком знакомстве автора «Песни» (и авторов предшествовавших ей песен XII в.) с разного рода произведениями тогдашней эпической традиции. Эти авторы отнюдь не были ограничены рамками тех произведений, которые послужили для них непосредственными источниками. 327

Весьма широко, как уже отмечалось выше (см. стр. 313–314), автор «Песни о нибелунгах» вовлекает в свое произведение мотивы и эпизоды из современной ему действительности. В первую очередь это касается событий, происходивших на крайнем юго-востоке государства — в Австрии и в близлежащих землях. Приведем лишь один — правда чрезвычайно весомый — пример. Пассауский епископ Пильгрим, дядя Кримхильды, дружески принимающий ее с ее свитой по пути к Этцелю, не только воспроизводит исторический персонаж — Пильгрима, бывшего епископом в Пассау с 971 по 991 г., но и воспроизводит его в то время, когда его имя снова стало широко известным на юго-востоке страны: в 1181 г., после пожара в Пассауском соборе, гробница Пильгрима была открыта и стала местом паломничества, так как над ней произошел ряд чудесных исцелений.

Не только события и персонажи юго-востока страны, но и география этих областей, ее города и селения, реки и дороги хорошо известны автору «Песни о нибелунгах». Его описание путешествия Кримхильды в страну гуннов чрезвычайно детализованно и точно как раз в той части, которая пролегает по юго-востоку.

Все это заставляет предположить, что автором «Песни» был обитатель именно этих областей — и вероятнее всего, житель Пассау, так как именно этот город наиболее подробно описан в «Песни». Исследователи предполагают, что автором был кто-либо из свиты Вольфгера, который в 1191 г. стал пассауским епископом и принадлежал к наиболее влиятельным и богатым немецким церковным князьям своего времени. Само выдвижение роли пассауского епископа в «Песни» может рассматриваться как косвенное доказательство этого — таким путем автор «Песни» мог проявить особое уважение к своему господину, косвенно прославить его. В свите епископа Вольфгера автор «Песни» мог принимать участие и в праздновании состоявшегося в ноябре 1203 г. в Вене бракосочетания Леопольда VI и византийской принцессы Феодоры, нашедшего свое отражение в картине торжеств, которыми в «Песни о Нибелунгах» Этцель отметил в Вене свое бракосочетание с Кримхильдой. Вольфгер вообще был покровителем поэтов — об этом свидетельствует найденная в его счетах, относящихся как раз к венским торжествам 1203 г., запись о покупке шубы для самого замечательного из миннезингеров — Вальтера фон дер Фогельвейде.

Кем был автор «Песни»? Он мог быть либо шпильманом, либо рыцарем, либо клириком — духовным лицом, исполняющим обязанности секретаря. Все эти предположения высказывались учеными. Во всяком случае, он был несомненно весьма образованным для своего времени человеком, грамотным и хорошо знавшим некоторые пласты современной поэзии, особенно — эпической. То, что автор в самом произведении нигде не назвал своего имени и что оно не указано ни в одной рукописи, свидетельствует как будто о том, что он был шпильманом. Ведь во второй 328 половине XII в. и рыцари и духовные лица обычно указывали себя как авторов поэтических произведений, между тем как шпильманы этого никогда не делали. (Ср., с одной стороны, «Энеит» Генриха фон Фельдеке, «Песнь о Роланде» попа Конрада и т. д., а с другой стороны — безымянного «Короля Ротера».) Правда, безымянность «Песни о нибелунгах» может объясняться тем, что она воспроизводила старинные местные сказания и центр тяжести перекладывался именно на момент воспроизведения, что делало излишним (или даже мешающим) упоминание автора. В средневековой литературе на индивидуальное авторство делался меньший упор, чем на подчеркивание идентичности сообщаемого материала с его источником, хотя такая идентичность отнюдь не исключала права поэта на многообразное варьирование исходного материала. Но если при этом иногда момент варьирования формы или освещения материала все же делал настоятельно необходимым называние автора — особенно в период расцвета средневековой поэзии, то для данного тематического пласта, возможно, решающим все же оказывался момент идентификации содержания поэмы с древними преданиями. Однако на то, что автор «Песни» был шпильманом, косвенно указывает и та высокая оценка шпильманов и шпильманского искусства, которая пронизывает всю поэму. Характерно, что Фолькер, побратим Хагена, один из славнейших бургундских витязей, совершающий величайшие подвиги во второй части «Песни», носит прозвище «шпильман», так как владеет смычком не хуже, чем мечом. Но надо помнить, что шпильман, явившийся автором «Песни о нибелунгах», во многом отличался от шпильманов — «певцов» и потешников прежнего времени. Это был несомненно человек, хорошо знающий жизнь разных сословий и, как мы уже отметили, для своего времени образованный.

Что касается времени написания «Песни о нибелунгах», то его удается установить довольно точно. В частности, этому способствуют еще не отмеченные нами переклички между «Песнью» и «Парцифалем» Вольфрама фон Эшенбаха, переклички, заставляющие, кстати, считать, что эти произведения становились известными читателям и слушателям (хотя бы избранным) по частям, а не после завершения. По мнению Э. Шрёдера, встречающееся в XXXVI авентюре «Песни» слово harnaschvar (цвета железной брони) заимствовано из «Парцифаля», а именно из его 12-й книги, которая не могла быть написана ранее 1204 г.23 (В 11-й книге упоминается о захвате Константинополя, состоявшемся в апреле 1204 г.) Таким образом, «Песнь» не могла быть завершена ранее 1204 г. Что касается начала работы, то здесь, по мнению Фр. Панцера, некоторые данные можно почерпнуть из близости заключительных строк в описании сна Кримхильды и предвещающего несчастье сна Херцелойды из 329 1-й книги «Парцифаля»,24 которая была написана, примерно в 1197 г. Следовательно, автор песни приступил к работе не ранее 1197–1198 гг. С другой стороны, Вольфрам фон Эшенбах в 8-й книге «Парцифаля», написанной, по всей вероятности, в 1204 г., подхватывает гротескную фразу, вложенную автором «Песни о нибелунгах» (в строфе 1465 и сл.) в уста одного из бургундских сановников, «кюхенмейстера» Румольта (см. стр. 314), и прямо ссылается на «совет, данный неким поваром славным нибелунгам». Таким образом, к этому времени XXIV авентюра «Песни» была уже несомненно написана. Учитывая все эти и некоторые другие данные, можно считать весьма вероятным, что «Песнь о нибелунгах» была написана в период 1198–1205 гг.25