Эксперимент с реальным (будущим) читателем. Опыты.

В ходе проекта реальные читатели-студенты опрашивали читателей будущих, ныне школьников. Обудущих читателях твердил на презентациях проекта один из составителей антологии, Виталий Кальпиди. Он грезит очитателе, который будет прогнозировать, программировать нового поэта (возможно, результаты студенческого эксперимента эти надежды развеют). Можно, конечно, искать в текстах современной поэзии некоего воображаемого, идеального или имплицитного читателя – существует почтенная традиция таких отношений и в литературе (разговор с «проницательным читателем» у Чернышевского), и в науке (идеи В. Изера). Однако мы предпочли, скажем так, варварски обратиться к читателям что ни на есть реальным и как раз будущим: многим из них сейчас лет двенадцать.

Проведен многоступенчатый эксперимент с выявлением – в процессе анкетирования – образа автора или поэтического субъекта. Но, в конечном счете, нас интересовалчитатель:он вслушивается в голос поэта, исследователи – в голос читателя. Студенты-магистранты Пермского педагогического университета, проводившие эксперимент, – одновременно начинающие учителя. Двадцатитрехлетние эти читатели честно прочли Антологию анонимных текстов полностью. И стали авторами эксперимента по изучению рецепции читателей или одного с ними поколения (опрошены десятки студентов-филологов), или младше (семнадцатилетние первокурсники). Но, быть может, наиболее интересна категория читателей– школьников, учеников пятых классов (11 – 12 лет), девятых (15 лет) и одиннадцатых классов (17). Основные методики исследования – анкетирование, опросы, углубленные интервью.

Дети и подростки, конечно, не читали Антологию полностью. Их учителя-магистранты предложили им для анализа отдельные тексты. Респонденты получили текст одного стихотворения и анкету, составленную начинающими наставниками. Вопросы анкеты (они приводятся в отчетах экспериментаторов) направлены на то, чтобы читатели максимально внимательно вгляделись в говорящего субъекта: «кто говорит?»,«как вы себе представляете героя стихотворения?» и т.п. Здесь интересны и сама постановка вопросов анкеты (я старалась не вмешиваться), и простодушная, неожиданная, порой корявая точность реакций, разнообразие ответов соответственновозрасту респондентов, характер интерпретации экспериментаторов. Не станем скрывать: с обеих сторон (респондентов и исследователей) мы порой обнаруживаем интерпретации вполне наивные. Однако, заметим, право на это как будто задано в предисловии к антологии, автор которого словно предусмотрел, что читатели при знакомстве с поэтическим текстом «используют знания с таким низким профессиональным порогом и такими вольными трактовками очевидных вещей, что иначе как «невеждами»… их назвать не получится. При этом, по мнению составителя, устанавливается уникальный «духовный» и «экспертный» консенсус, когда поэзия предоставляет (и поэту, и читателю) «возможность с любого уровня личного невежества практически без подготовки выйти на финишную прямую гуманитарного познания истины». Формулировки этой истины признаются составителем «нестойкими» и подверженными ревизии и саморевизии, но они«ощущаются как избыточно прекрасные и гуманные» (8 – 9).

Вряд ли наши скромные опыты были совсем уж прекрасными; надеемся, однако, что вполне гуманными. И, возможно, они сколько-нибудь информативны для других читателей и критиков – настоящих и будущих.

Подводя итоги опросов, надо признать: «суммарный» читатель, как оказалось, не так уж прост. Опросы показали, что свежее и непосредственнее восприняли современную поэзию самые маленькие: «Стихи должны быть фантастические, а другие мне не нравятся», – говорит пятиклассник. Когда читателю пятнадцать, он нередко отвергает поэзию как занятие детское или, напротив, «старческое». Но вскоре бунт уступает место желанию прислушаться: «Будто автор обращается лично ко мне». Юный читатель оказался совсем невосприимчивым к политическому содержанию, в отличие от современного поэта. Хорошо это или плохо – вопрос для отдельного размышления. Грустно, но приходится признать, что формализованное школьное знание и педагогические устремления, кажется, не столько пока помогают, сколько мешают живому контакту читателя с поэтическим словом, препятствуют установлению тех самых субъект-субъектных диалогических отношений.

Однако иногда читатель поверх непосредственного содержания стихотворения вдруг видит архитектуру текста и потаенный замысел поэта и говорит о первом стихотворении антологии: «Автор препарирует, вскрывает этот мир как лягушку. Вытягивает самые необычайные жилки из этого мира». И тогда, наверное, мир становится как будто прозрачным – для обоих.

Куриленко М.В.

Магистрант филологического факультета Пермского государственного

гуманитарно-педагогического университета,
кафедра новейшей русской литературы

Автор глазами читателя.
(Студенты читают антологию «Русская поэтическая речь - 2016»).

В статье приводятся результаты анкетирования среди студентов ПГГПУ на предмет интерпретации одного из стихотворений, содержащихся в РПР. Раскрывается специфика восприятия текста современным читателем.

Ключевые слова: автор, читатель, эксперимент, Русская поэтическая речь.

 

Чем по своей сути является «Антология анонимных текстов «Русская поэтическая речь»? Это игра. Об этом говорят не только редакторы проекта, но и те, кто просто знаком с антологией. Мы же можем сравнить это с необычным экспериментом: "ведущий" (условно назовем его так) приводит тебя в темную комнату, усаживает на стул, и к тебе по очереди подходят авторы и читают свои стихотворения. Однако, твоя проблема (как реципиента) заключается в том, что ты не можешь уловить, чем различаются их голоса, при этом ты понимаешь, что читают тебе разные люди. Ты пытаешься уловить единый «голос» РПР, но, увы ... вряд ли это возможно. Интересна роль «ведущего» в этой «игре». По сути, он стоит и наблюдает за вами со стороны. Как вы это воспринимаете? Нравится вам или нет?

Чтобы понять, как чувствует себя «сидящий на стуле» – читатель, мы провели анкетирование среди студентов ПГГПУ, в котором приняли участие 34 студента (включая все курсы бакалавриата и магистратуры).

Прочтя всю РПР практически на одном дыхании, невольно приходишь к выводу о том, что наиболее живыми, энергичными являются стихотворения из первой главы. Именно в 1 главе мы видим наиболее яркого лирического героя (в остальных главах герой, как правило, он довольно неопределенный и расплывчатый). Так, долго не думая, мы взяли самое первое стихотворение в РПР (цитируем ниже) и предложили ответить на некоторые вопросы. 

 

Пыль во рту летящей птицы.

Круглый лёд в зобу леща.

Прошуршали наши лица,

как тряпички трепеща.

То сама себя капризней

(слаще лытки мотылька),

то, в отличие от жизни,

смерть по-прежнему легка,

но не так великолепна,

как над нею облака...

Слеплен хлеб. Судьба ослепла.

И смола – из молока.

И покуда в рай капустный

наших деток прячем мы,

«Это вкусно, это вкусно», –

воют волки тёплой тьмы[9].

 

Объединить все результаты оказалось довольно сложно. Так как каждый студент абсолютно по-своему понял стихотворение.

Первый вопрос был совсем простым: «От чьего лица написано стихотворение? Кто с нами говорит?». Для многих рассказчиком стал просто автор, для некоторых «мы», «безличное существо», «бог», «сверхсущество», «дерево» и даже «старость или уже уходящая жизнь». Каждый их респондентов оказался прав. Если вчитаться в стихотворение, мы увидим всех вышеперечисленных рассказчиков.

Когда студентам предстояло назвать «лицо», 15 человек категорично решили, что это лирический герой, 11 человек – поэтический субъект, 6 – автор, остальные либо затруднились ответить, либо сказали: «все сразу».

Стоит уточнить каждую из категорий.

Большинство студентов решили, что в тексте присутствует именно лирический герой. Кто же он? Лирический герой наделен особенными и неповторимыми чертами личности, у него своя судьба и свое прошлое и настоящее. Лирический герой не всегда человек. Им может быть и часть природы, сама природа и т.д. Главное, лирический герой это лишь способ выражения сознания / подсознания автора, а не биографический автор. Опираясь на идеи Ю.Н. Тынянова, Л.Я. Гинзбург пишет: лирический герой – это «единство личности, не только стоящей за текстом, но и наделенной сюжетной характеристикой, которую все же не следует отождествлять с характером », это «не только субъект, но и объект произведения»[10].

Одиннадцать человек видят поэтического субъекта в данном тексте. Поэтический или лирический, субъект – это выражение авторского «Я», «призма авторского сознания» по Л. Гинзбург. Это нечто больше, нежели лирический герой. Это автор – герой. На наш взгляд, в таком случае мы можем увидеть более личные, более интимные отношения автора с текстом.

Нужно отметить, что в литературоведении есть четкая граница между автором биографическим и автором в художественном произведении. Интересно, что все шесть респондентов, назвавших «главным лицом» стихотворения автора, затруднились разделить биографического и внутритекстового автора. Большинство сказали, что он неразделим в данной ситуации. Н.Д. Тамарченко справедливо заметил: «при всех принципиальных различиях между двумя основными значениями термина (автор как реальное лицо и автор как субъект эстетической деятельности) они часто не различаются, поскольку необходимость объяснить произведение и его смысл  рассматривается как повод для поисков источников того и другого в психологии и биографии его создателя»[11].

Можно сделать вывод о том, что не все студенты могут найти все эти три категории в тексте. Скорее всего, это связано с психологией. Кто-то желает увидеть автора в произведении, возможно, соединяясь с ним, кто-то пытается войти в положение автора и выделяет субъекта, а кто-то, определяя лирического героя, четко разграничивает эти две личности.

Интересно сложилась ситуация с определением пола автора.
Восемнадцать человек решили, что это мужчина, прокомментировав это так: «мужчинам свойственно чувствовать себя богом»; «в этом тексте мужское мышление»; «учитывая некоторые обороты и общую жуть». Десять человек сказали, что это женщина: «Тема, касающаяся детей в младенчестве, - не мужская тема»; «потому что говорит, что мы прячем детей (мы как матери)». Остальные не смогли определиться.

Возраст автора для читателей варьировался от 15 до 90. Возможно, некоторые респонденты (бессознательно) «приближали» к себе стихотворение, сравнивая себя с автором. Многие через определение возраста автора анализировали текст: «Примерно 60, если у него есть дети и он думает, что смерть легче его тяжелой жизни, что его судьба уже "ослепла"»; «много символики конца жизни» отмечает еще один студент; другому кажется, что автор ориентируется на советскую поэзию. Те, кто считает автора молодым (20 – 30 лет), приводят следующие доказательства: «пессимистичный, но воодушевленный взгляд, мысли, также интересные и изящные образы»; «у стихотворения нет определенной логики, часто теряется и смысловая связь», несколько студентов отметили некоторую наивность текста. Четыре студента отметили, что автором стихотворения является женщина средних лет, «возможно с морщинами», которая очень хочет иметь детей. Кто-то даже решил, что у автора кризис среднего возраста.

Самой интересной стала та часть анкеты, где студентам было предложено описать портрет автора. Выделим общие черты: мудрый, одинокий, думающий, растерянный, очень эмоциональный. Что касается внешнего облика, то нашим студентам автор представился не только «красивой женщиной с красивым голосом», довольно умной, одинокой небогатой 40-летней женщиной, склонной к суициду, но и «широкоплечим лидером», «взъерошенным, взволнованным… Не модно одетый, одежда темная. Странные глаза», «фанатом Маяковского и футуристов», «голубоглазым, высоким мужчиной с выразительными чертами лица и густыми бровями». Стоит отдельно отметить следующий ответ: «представляется образ какого-то времени, который и представляют говорящие люди: они молоды, но умны, считают, что видят истину жизни и это, возможно, вдохновляет их, ведет на пути жизни». Только один реципиент описал не автора, не конкретный образ, а абстрактное понятие, нечто «нетелесное», воплощение этого понятия во множестве лиц. Этот читатель не останавливается на образе автора, он заглядывает дальше, будто за текст и видит «образ времени». Уточнив у этого студента, что же он имел в виду, неужели для него не стоит автор за этим текстом, мы получили ответ: «Да, это так. Я не вижу конкретного человека, который мог бы написать такое… Это нечто сильное и неопределимое…».

Подытожим. Автор и читатель оказались очень тесно связанными. Никого из опрошенных это стихотворение не оставило равнодушным. Вот еще некоторые суждения студентов о тексте: «читать немного грустно, но лирический герой не боится смерти, поэтому и тебе не страшно читать»; «очень вкусное и легкое стихотворение»; «приятные рифмы и строки»; «хочется читать еще»; «не хочется стареть»; «скомканный, спотыкающийся текст… какое-то не доработанное, недосказанное, не выпуклое, от этого не понятное»; «нет логики, стройности произведения»; «аллитерация позволяет явно и ясно увидеть происходящее; последние строки, почему же это?, наводят страх, ужас».

В ответах студентов выделяем семы жизни и смерти, радости и ужаса, удовольствия и страха. При интервьюировании отдельных реципиентов мы четко поняли: многие действительно приближают стихотворение к себе, к своему пережитому опыту, к своим «размышлениям о жизни и смерти». К слову, только двое из студентов обратили внимание на форму. Остальные же акцентировали на содержании. Задав студентам-филологам дополнительный вопрос: «Как вы читали этот текст? Как филолог или как читатель?», мы получили ответ: «Как читатели».

В шестнадцати поэтических строчках студенты увидели множество разнообразных смыслов, задумались, как говорят, о жизни и смерти, о бытии. Очень выделяется следующий ответ: «Автор препарирует, вскрывает этот мир как лягушку. Вытягивает самые необычайные жилки из этого мира».

Для читателей автор вовсе не умирает (как у Барта[12]), он перемещается в самого читателя и теперь живет там. Возможно, читатель «поселил автора в себе» уже с первых строк стихотворения. К слову, несколько человек признались, что «после прочтения текста он прорастает в тебя… это страшно и странно», еще один ответ: «я принял это стихотворение, впустил его в свою душу, не смотря на то, что оно меня несколько пугает».

Нам видится в этом состоявшийся акт коммуникации, очень живое общение автора и читателя.

Терминология категории «читатель» в литературоведении многообразна. Используются такие определения, как реальный читатель, адресат, гипотетический читатель (М. Науман), образ аудитории (Ю.М. Лотман), нададресат, слушатель, созерцатель, читатель (М.М. Бахтин). Особую популярность получил термин «воображаемый читатель», введенный в практику А.А. Белецким. В западном литературоведении фиксируются такие понятия, как абстрактный читатель (В. Шмид), образцовый читатель (У. Эко), архичитатель (М. Риффатер), имплицитный читатель (В. Изер), информированный читатель (С. Фиш), воображаемый читатель (Э. Вулф). Н.Д. Тамарченко в своем учебнике по теории литературы выделяет читателя исторически-реального, конкретного и «образ читателя, то есть определенный персонаж, созданный автором и существующий внутри произведения»[13]. Для поэтики очень важно третье значение: «Читатель также субъект сотворческой деятельности, “запрограммированный” автором»¹³. [14]

По результатам анкетирования и частичного интервьюирования нам видится читатель как соавтор произведения, носитель «формирующей активности» по М.М. Бахтину. В этом случае просто текст, написанный автором и напечатанный на бумаге, это, по сути, и не произведение вовсе[15]. Закончить  процесс призван читатель. Но не один и не десять, а сотни и тысячи читателей, постоянно интерпретирующих и воссоздающих произведение снова и снова. Смысл произведения, как писал Барт, «требует множественности сознаний», «актуализироваться он может, лишь соприкоснувшись с другим (чужим) смыслом, хотя бы с вопросом во внутренней речи понимающего»¹⁴. 

Многие современные литературоведы смотрят на читателя как на уникальный внутритекстовый феномен и как на инструмент филологического анализа. А это значит, что роль читателя очень возросла в последнее время. К тому же, читатель стал обязательной частью литературного процесса. Мы можем предположить, что и создатели РПР в новой антологии делают ставку не только на анонимность написанных текстов, но и на потенциального читателя.