Отношение к «Сионским протоколам» со стороны правительства и общества

 

Политика русского правительства за последние 20 лет до революции уподоблялась маятнику, качавшемуся то вправо, то влево, и отличалась чрезвычайною неустойчивостью и неопределенностью.

Террор всё более разрастался, левая общественность, руководимая еврейством, предъявляла всё более наглые требования, бравируя своей безнаказанностью, а правительство, вместо того чтобы пресекать революционные выступления суровыми и беспощадными мерами, точно заигрывало с революционерами, ослабляя себя разного рода уступками и усиливая позицию своих противников, из опасения навлечь на себя осуждение в недостатке гуманности и тем повредить себе во мнении международного еврейства. С изданием же рокового манифеста 17 октября 1905 года и с учреждением печальной памяти так называемой «Государственной думы» не правительство руководило действиями этой преступной организации, а Дума руководила действиями правительства, которое казалось запуганным и связанным директивами левой общественности и не решалось вступать в открытую борьбу с жидами, чтобы не «раздражать» их.

Какой иронией посему звучала клевета заграничной еврейской прессы о русском «деспотизме» и «самодержавии», угнетавших свободу и державших народ в рабстве. Наоборот, все беды и несчастия, свалившиеся на Россию в результате еврейской победы над нею, свидетельствуют о том, что скована была не свобода народа, а сковано было самодержавие, не имевшее возможности проявлять себя без того, чтобы не вызывать брожений и протестов со стороны одураченного общества и левой печати. При этих условиях «Протоколы», если бы даже и произвели должное впечатление на правительственные сферы, всё же были бы неспособны привести к практическим действиям.

Такое явление понятно. Там, где нет поддержки извне, где общество политически необразованно, а церковь молчит, не желая «вмешиваться в политику», там приходится лавировать и из двух зол выбирать меньшее, там нужны или соглашательства, или же безпощадные репрессии. Русское правительство, какого бы направления ни держалось, безотносительно к своему политическому курсу, было всегда одиноко, встречая непонимание со стороны широкой публики, глухую оппозицию со стороны церковных кругов и определенную травлю со стороны левой общественности, руководившей Государственною думою и печатью. При этих условиях самые лучшие намерения не достигали цели, и требовалось уже насильственное проведение их в жизнь, от чего правительство, опасаясь худшего и не желая раздражать крайних элементов, сознательно воздерживалось.

Насколько русское либеральное общество было отравлено еврейским ядом и не понимало происходящего, не замечая еврейской руки, создававшей события и руководившей ими, свидетельствует тот факт, что уже после гибели России, когда принялись ее спасать с помощью Белых армий, спасителями России были выбраны те самые люди, которые прямо или косвенно ее погубили. Колчак, Деникин, Врангель не только сами принадлежали к левому лагерю, но и окружали себя людьми, раньше работавшими на разрушение России и пользовавшимися доверием и расположением еврейства, как той международной силы, от которой они или зависели, или которой желали нравиться. Совершенно понятно, что ближайшее окружение таких «спасителей» России, в лице Милюкова, Струве или Кривошеина[39], относилось не только отрицательно к «Сионским протоколам», но и запрещало их распространение в Армии, вместо того чтобы поступать наоборот и именно из любви к России стараться раскрывать русским людям истинные причины ее гибели и тем воодушевлять их на подвиг спасения России.

Об этом постыдном факте свидетельствует служивший в армиях Деникина и Врангеля полковник А. Доронин, поместивший в № 3443 газеты «Возрождение» от 6 ноября 1934 года статью, где, между прочим, пишет: «В 1920 году я был начальником Симферопольского отделения политической части штаба главнокомандующего. В одно из воскресений, летом (месяца и числа я не помню) этого года, генерал Врангель, проезжая через Симферополь, вызвал меня экстренно на вокзал — в свой поезд.

Я явился и был введен адъютантом главнокомандующего в его салон-вагон. Врангель предложил мне сесть и сказал:

— Разрешите мне, полковник, в вашем присутствии побриться, а то у меня не будет другой остановки на пути, а бриться мне нужно. Пока же я буду бриться, мы с вами поговорим.

Я сел на предложенный мне стул, а главнокомандующий, готовя принадлежности для бритья, спросил:

— Вам знакома эта брошюра, полковник?

При этом он рукою указал на маленький круглый столик, стоявший в углу салона, на котором лежала какая-то непереплетенная книжка. Я посмотрел по направлению руки и сразу же узнал по обложке „Протоколы“, которые я видел накануне в руках продавца газет, предлагавшего их публике, выходившей после лекции из гостиницы „Метрополь“.

На вопрос генерала П. Н. Врангеля я ответил утвердительно.

— А кто же их распространяет в городе? — спросил главнокомандующий.

— Кто их распространяет в городе, я не знаю, — ответил я, — но вчера после лекций в „Метрополе“ я видел, как их продавал газетчик, фамилии которого я не знаю, но в лицо его знаю и фамилию узнать могу.

— А что же делает губернатор? — продолжал генерал Врангель.

— Губернатор бездействует, а вице-губернатор поощряет продажу, чему я был вчера свидетелем.

— Вы сообщили об этом в штаб?

— Так точно: сегодня я послал срочно об этом доклад.

Дальше генерал перешел на другие темы, а минут через пять я покинул вагон главнокомандующего.

Вернувшись в свое управление, я буквально не успел сесть за рабочий стол, как зазвонил телефон. Звонил вице-губернатор.

— Правда ли, полковник, что главнокомандующий расспрашивал вас о „Протоколах“? — спросил он меня.

Я подтвердил, что это действительно так, и в ответ на подтверждение я услыхал в телефон какой-то удивленно-недоуменный вопрос вице-губернатора:

— А почему бы их и не продавать? — и телефон дал отбой.

Скоро я узнал, что вице-губернатор уволен, а „Протоколов“ в открытой продаже в городе больше не видел»[40].

Разумеется, при таком состоянии умов, когда оппозиция к Царю и правительству почиталась признаком хорошего тона, а верность присяге и понимание своего долга к Родине осуждались, как низкопоклонство и реакция, когда не только общество, но и духовенство в лице своих виднейших иерархов плелось за либеральной толпой в погоне за ее рукоплесканиями, колебля трон и расшатывая устои государства, правительство поневоле вынуждалось к политике лавирования, будучи озабочено только сохранением равновесия своего политического курса.

Такая политика, конечно, была в корне ошибочной и была возможна только потому, что само правительство не имело у себя точно выработанных государственных программ, не ставило себе никаких определенных государственных задач, а управляло Россиею изо дня в день, не выходя за пределы повседневных заурядных государственных интересов, сводившихся к удовлетворению текущих потребностей страны.

Правительство, не умевшее дать политического образования народу, развить в нем чувство национализма, любви к Родине и долга к государству, правительство, не умевшее обуздать врагов государства, а вынужденное вступать в компромиссы с ними, не сумевшее сковать железною дисциплиною подчиненные ему органы управления, объединив их на почве общего служения интересам государства, — такое правительство можно было бы назвать безыдейным и относиться к нему отрицательно. Однако же революционный натиск на Россию не имел ничего общего с указанными выше причинами, а коренился в совершенно иных основаниях, бравших свое начало в идее «избранничества» еврейского народа, тормозившей и даже не допускавшей борьбы с еврейством в широком масштабе. Правительство, в лице, по крайней мере, некоторых его представителей, сознававшее, что еврейский вопрос, черпая свои корни в глубоких недрах Библии, является в большей своей части вопросом религиозным, а не политическим, что конфликт с еврейством вызовет не только восстание со стороны крепко сплоченного мирового еврейства, но и борьбу с Церковью, встретило появление «Протоколов» на книжном рынке молчанием. Здесь сказалась лишь тактика политического благоразумия со стороны правительства, не чувствовавшего за собою силы, а в некотором отношении даже сознательно не желавшего «раздражать» евреев, сказалось и непростительное незнакомство с психологиею масс, которые боятся только тех, кто их не боится, и которые увеличивают свои требования по мере уступок и наоборот.

Не получила книга литературного успеха и среди читающей публики. Слишком беспечна и политически не воспитана была широкая масса русского народа, слишком широки и глубоки были ее благоденствие и довольство, слишком велика и, казалось, неисчерпаема была мощь русского государства для того, чтобы «Протоколы», опубликованные Нилусом, могли бы расцениваться как угроза самому бытию России и вызвать серьезное к себе отношение.

Их рассматривали, в лучшем случае, как фантазию, не имевшую под собою реальной почвы, а в худшем, как памфлет, сфабрикованный Департаментом полиции с целью нанести лишний удар гонимому племени… Последние голоса неслись из еврейских кругов и им верили только те, кому было выгодно верить, но большинство не обращало на них внимания так же, как и на самые «Протоколы».

Если даже теперь, спустя 17 лет после гибели России, когда простое сопоставление «Протоколов» с декретами большевиков обнаруживает их полное тождество, находятся русские люди, упорно отрицающие связь «Протоколов» с русской революцией, якобы вызванной несовершенством правительственного аппарата и устаревшими формами правления, если даже теперь редактор газеты «Возрождение» г. Семенов говорит, что «писания г. Нилуса бездарны и безцветны» (Возрождение. 3 июля 1934 г., № 3317. С. 2), а г. Бостунич в своем предисловии к написанной им книге «Масонство в своей сущности и проявлениях» (Белград, 1928) идет еще дальше, называя их «кликушеством», то удивительно ли, что за 20 лет до революции мало кто видел в книге Нилуса предостерегающий глас пророка, прозревавшего грядущую катастрофу, надвигавшуюся на Россию?!

Появление «Протоколов» на русском книжном рынке явилось событием чрезвычайным, однако ни правительство, ни широкая публика не сумели оценить его.

Книга успеха не имела и той цели, какую преследовал благородный С. А. Нилус, желая «предупредить правительство о надвигавшейся опасности и открыть глаза широкой публике на истинные причины нараставшего в России революционного движения», не достигла, встретив пренебрежение, равнодушие и непонимание не только со стороны невежественной толпы, но и со стороны правительства и в кругах общественных, и даже церковных. Строго говоря, отрицательное отношение к книге церковных кругов предопределило отношение к ней и со стороны всех прочих. И только еврейская печать или, точнее, вся русская печать, руководимая евреями, хорошо поняла значение книги и старательно замалчивала ее из опасения, что она обратит на себя внимание и раскроет карты евреев. Обращаю на этот факт особое внимание для того, чтобы вновь опровергнуть клевету евреев, утверждающих, будто «Протоколы» были изданы русским правительством с целью устройства и оправдания погромов. Если бы это было так, то, наверное, правительство сумело бы и распространить «Протоколы» среди населения в количестве, достаточном для ознакомления русского человека с задачами еврейства, его планами и программами… Но тогда бы ни одного еврея не осталось в России, ибо «Протоколы» в состоянии были бы оправдать какой угодно погром.

Однако действительность свидетельствовала об обратном. Русские люди отнеслись к «Протоколам» с полным безучастием и даже не поняли их. Книга вызывала недоумение и недоверие и отталкивала избытком откровений, казавшихся фантастическими. И нигде вековая работа евреев по засорению христианских мозгов не сказалась так ярко, как именно на отношении к «Сионским протоколам», о которых стали говорить лишь после гибели России, после победы евреев, когда русский человек на собственном примере убедился в их достоверности.

Первое издание «Сионских протоколов» было целиком скуплено евреями и уничтожено. Вероятно, та же участь постигла и последующие издания, ибо в одном 1905 году книга была издана два раза. Книга моментально исчезла на книжном рынке, но широкая публика даже не знала о выходе ее в свет, а те, кому она попадалась в руки, не обнаруживали интереса к ней.

Чем же объяснялось такое, казалось бы, непонятное отношение к книге, которая добросовестно предупреждала русских людей о надвигавшейся гибели России, гениально разоблачала интриги мирового еврейства и указывала на глубоко скрытые в недрах русской жизни причины всё более нараставшего революционного настроения русских людей?

Тем же, чем объясняется подобное же отношение к «Протоколам» и со стороны народов Европы. Систематическое засорение евреями христианских мозгов ложными понятиями и представлениями, незнакомство с ветхозаветной Библией, каковую не только не изучали в школах, но даже не читали, смешение возвышенных принципов христианской морали с модными «демократическими» началами, с непротивлением злу, влияние еврейской прессы — всё это создавало такое своеобразное отношение к евреям, полное внимания и предупредительности, какое сделалось своего рода мерилом «культурности» человека. Еврейского вопроса в России не существовало и роли еврейства не знали ни русское правительство, ни общество, ни тем более народ в массе. Были одиночные преследования евреев, преимущественно на уголовной или политической почве, где обычно сосредоточивался преступный еврейский элемент, но расового преследования евреев не было. Такое отношение русские, не желавшие отставать от Запада, признали бы нелиберальным и некультурным. Неудивительно, что «Сионские протоколы» не сосредоточили на себе того внимания, какого заслуживали.

Такое отношение к книге широких кругов населения объяснялось, кроме того, столько же непривычкою русской читающей публики к вдумчивому и сосредоточенному политическому мышлению, сколько и еврейскою пропагандою. Те же евреи, которые устами левой печати высмеивали «Протоколы», на самом деле чрезвычайно боялись и продолжают бояться разоблачений, содержащихся в этой страшной для них книге. «В Совдепии есть даже тайный приказ для „Чека“ и „Вохры“: если при обыске найден будет хотя бы один экземпляр С. Нилуса (или Шмакова „Великая книга Тота“), — расстрел на месте, даже без отвода в застенок. Таков страх евреев и шабес-гоев перед безумной до ужаса правдой о них…» (Гр. Бостунич. Правда о Сионских протоколах. С. 18–19). И то же «Возрождение», называющее писания Нилуса «бездарными и безцветными», сообщает всего три дня спустя, 6 июля, в № 3320 (с. 5), что большевики включили «Протоколы» в тайный индекс ГПУ и ссылают в Сибирь… переплетчиков только за попытку переплесть эту страшную для них книгу. Владельцев же этой книги, как мы знаем, расстреливали на месте…

Почему же эта книга столь страшна евреям, и не следовало ли бы русским людям подумать об этом, прежде чем называть писания С. А. Нилуса «кликушеством» или находить их безцветными и бездарными?!

Независимо от указанных причин, имели значение и те условия, какие по чисто политическим соображениям мешали распространению книги Нилуса и проникновению ее в широкие круги населения. Эти условия сводились к тенденции тогдашней печати всячески замалчивать еврейский вопрос и препятствовать разоблачению еврейства, тенденции старой, присущей и современной печати, бережно охраняющей еврейство.

Вредило книге и то несколько своеобразное освещение, какое ей придал С. А. Нилус и о котором А. П. Рогович в предисловии к книге «Всемирный Тайный заговор» (с. 6–7), нами уже цитированной, говорит: «Являясь человеком глубокой религиозной настроенности и углубившись в изучение вопроса о кончине мipa (в эсхатологические изыскания), Нилус из сопоставления содержания „Протоколов“ с указаниями Священного Писания и святоотеческих предвидений последнего времени приходил к заключению о неизбежном в ближайшем будущем появлении антихриста и о близкой кончине мipa, имеющей наступить после кратковременного царства антихриста. Этого одного было достаточно для того, чтобы наложить на эту книгу печать пренебрежения, как содержащую якобы праздные и фантастические вымыслы. Такой же участи незадолго перед тем не избег и знаменитый философ В. С. Соловьев, когда он в своих „Трех разговорах“ коснулся тех же вопросов.

По несколько иным причинам книга Нилуса не удостоилась внимания и в тех сферах, со стороны которых она, казалось бы, должна была прежде всего встретить нечто иное, чем пренебрежительное молчание, а именно со стороны представителей нашей отечественной богословской мысли.

Остановившись на чисто буквальном понимании слов апостола Павла о великом преимуществе, данном евреям в том, что им вверено слово Божие (Рим. 3, 2), и совершенно не углубляясь в то, где кончается Слово Божие и где начинается Талмуд, уже, конечно, ничего общего со Словом Божиим не имеющий, наша высшая богословская школа до последнего времени оставалась удивительно равнодушной и неосведомленной по вопросам еврейско-масонского движения. А между тем именно эти вопросы, имеющие столько же церковное, сколько политическое значение, требовали, казалось бы, внимательного изучения со стороны богословской науки. А вдруг тут какой-то „мирянин“, не имеющий богословской ученой степени, берется толковать о пророчествах Даниила и об Откровении Иоанна Богослова, касаясь при этом неприкосновенной области вероучений „избранного народа“. Не считая возможным, — заканчивает А. П. Рогович, — вдаваться здесь в ближайшее исследование этого вопроса, требующего, конечно, большой осторожности в виду важности затрагиваемой им темы о соотношении Ветхого и Нового Заветов, я хотел только вскользь подчеркнуть одно из обстоятельств, препятствовавших в свое время широкому признанию книги Нилуса, какого она несомненно заслуживала (там же, с. 6–8)».

Однако как раз в этом «вскользь» подчеркнутом обстоятельстве и заключается главнейшая причина не только пренебрежения и невнимания к книге Нилуса, но и более этого — причина мирового господства евреев над христианами и, в частности, причина гибели России. Ближайшее рассмотрение и оценка этого «обстоятельства» и составит содержание последующего изложения.