Знакомство с С. А. Нилусом. Его духовный облик и характер сочинений

Нет уголка на земном шаре, где бы не слыхали о «Сионских протоколах», нет ни одного образованного человека, который бы их не читал, а между тем и до сих пор мало кто знает имя автора этой ужасной книги и продолжают строиться легенды об ее издателе С. А. Нилусе.

Обыкновенно каждая книга связывается с именем ее автора или издателя. «Сионские протоколы» составляют исключение. Переведенные чуть ли не на все существующие европейские и азиатские языки и распространившиеся по всему свету, «Сионские протоколы» умышленно скрыли имя своего автора, еврея Ульшера Гинзберга, и дали всемирную известность С. А. Нилусу, который не был ни автором, ни даже первым издателем этой необычайной книги, а получил ее рукопись уже из третьих рук. Почему так случилось, усматривается из самого содержания «Протоколов». Эту книжку мало назвать гениальным произведением человеческого ума. Это в буквальном смысле слова произведение сатанинское, созданное евреем, проникнутым необычайной злобою к христианскому мipy, писавшим под диктовку диавола, раскрывавшего пред ним способы разрушения христианской государственности и тайну овладения всем мipoм. Разумеется, такое произведение составляло еврейскую тайну, не подлежало оглашению, и Ульшер Гинзберг должен был скрывать свое имя. Однако тайна была раскрыта, рукопись была обнаружена и, переходя из рук в руки, попала к С. А. Нилусу, который первый указал на нее как на мировую опасность, грозившую всему христианскому мipy со стороны международного еврейства, первый забил в набат. В этом и заключалась заслуга С. А. Нилуса, давшая ему мировую известность и славу. Правда, его набат мало кто услышал, изданная им в 1905 году рукопись «Сионских протоколов» не имела успеха, и ни правительство, ни общество и печать не обратили на нее должного внимания. Но это понятно, и иначе и не могло быть. Истина никогда не завоевывает сразу своих позиций, и для утверждения ее в умах и сердцах людей требуется много времени… Но теперь, когда с момента появления «Сионских протоколов» прошло уже тридцать лет и они нашли верную оценку, книга приобрела чрезвычайное значение, а имя С. А. Нилуса заслуженную славу.

Не помню, где, когда и при каких условиях я впервые встретился и познакомился с Сергеем Александровичем, но хорошо помню, что мое свидание с ним в С.-Петербурге осенью 1905 года, о котором у меня сохранились вполне отчетливые воспоминания, не было первым, ибо мы беседовали друг с другом уже как старые знакомые, связанные общими духовными интересами. Значит, мы встретились и познакомились раньше 1905 года, и не в Петербурге, куда я переехал на жительство лишь летом 1905 года, а где-либо в другом месте, скорее всего в г. Киеве, где я часто бывал. Мы часто запоминаем подробности знакомства с людьми, с которыми случайно встретились в жизни и не продолжали общения, и забываем об обстоятельствах встречи с теми, с которыми постоянно жили и которые становились как бы членами нашей семьи. Я убежден, что познакомился с С. А. Нилусом не позже 1900 года, но отчетливые воспоминания о нем начинаются у меня только с конца 1905 года.

Как ни часто я встречался с С. А. Нилусом, но никогда не расспрашивал его о прошлом, о котором поэтому и имею лишь неполные и отрывочные сведения.

Родители С. А. Нилуса были состоятельными помещиками Орловской губернии. Состав их семьи мне неизвестен. Знаю лишь, что председатель Московского окружного суда, Димитрий Александрович Нилус, был братом Сергея Александровича. Оба брата учились в гимназии и университете в Москве. С. А. был, по-видимому, более склонен к деревенской жизни, ибо после смерти отца, унаследовав его имение, поселился в Орловской губернии. Женился С. А. поздно на фрейлине Государынь Императриц Елене Александровне Озеровой, дочери посланника в Афинах, а затем в Берне обер-гофмейстера Александра Петровича Озерова. Она имела двух сестер — Марию Александровну Гончарову и княгиню Ольгу Александровну Шаховскую, впоследствии игумению Софию, управлявшую Вировским монастырем и Зарайскою общиною и известную своею высокою подвижническою жизнью, и четырех братьев, из которых один, Давид Александрович, был управляющим Императорским Аничковым дворцом, другой — Борис Александрович — Келецким губернатором, третий, преображенец, был убит в Турецкую войну, а о четвертом у меня не имеется сведений. С. А. Нилус не был ни ученым, ни профессором, ни писателем, как его обычно называют. Он был довольно богатым помещиком Орловской губернии, с увлечением занимавшимся сельским хозяйством, каковое вел самыми новыми усовершенствованными способами.

Но миссия помещика не была его призванием. Хозяйство свое он вел неумело и в результате разорился, был вынужден продать свое имение и искать другого поприща деятельности. Имея юридическое образование, С. А. Нилус поступил куда-то на службу (не помню куда) чиновником, но и государственная служба его не удовлетворяла, и он вскоре ее оставил. Не знаю точно, раньше ли поступления на государственную службу или после оставления ее С. А. принял должность воспитателя в семье губернатора одной из восточных губерний и в течение всей последующей своей жизни не прерывал общения с этой семьею.

В религиозном отношении С. А. также был неустойчив и к религии равнодушен, хотя сведения, приводимые Гр. Бостуничем в его брошюре «Правда о Сионских протоколах» на с. 11 (Ср. Митровица, 1921) о том, что С. А. Нилус был в молодости соблазнен Теодором Герцлем и посвящен в масонство, а затем возвращен в лоно Православия протоиереем Иоанном Кронштадтским, нужно отнести к досужим вымыслам, не имевшим под собою ни малейшей почвы. Такого факта в жизни С. А. Нилуса никогда не было. Будучи в молодости равнодушным к религии, он в то же время, несомненно, принадлежал к числу тех «богоискателей», которые страдали и томились своим безверием и добросовестно искали выходов из положения. В этих случаях Сам Господь, не желая смерти грешника, идет к нему навстречу и подает Свою благодатную помощь. Так случилось и с С. А. Нилусом. Об этом моменте своего обращения к Богу или, точнее, своего духовного возрождения С. А. Нилус рассказывает в своей книге «Великое в малом»[30] следующее: «Тому назад двадцать девять лет[31], стало быть, в 1882 году, спустя год после безумно-кровавого злодеяния, жертвою которого пал человеколюбивейший Государь Александр-Освободитель, и за год до Священного коронования Александра-Миротворца, я был в Киеве. Стояли чудные сентябрьские дни, на которые так щедра бывает иногда южнорусская осень. Уличная киевская жизнь кипела и била ключом: весь Киев от мала и до велика жил на улице; особенно Крещатик бурлил и шумел веселой, оживленной и впечатлительной толпой, той южной толпой, какой не встретишь обычно на городских улицах нашего севера. Под жарким солнцем юга родятся, растут и созревают характеры совсем иного типа, чем те, которыми дарит нас наше тусклое, туманное, холодное небо.

В те дни я был православным только по имени: довольно сказать, что, прожив в Киеве, этой колыбели родного Православия, два с половиною месяца, я за все время своего пребывания в такой близости от благоухания лаврской святыни ни разу не был не только в Лавре, но даже и в церкви. И тем не менее я именно в Киеве и в те самые дни получил впечатление от одного события, какое мне особенно врезалось в памяти и которому впоследствии суждено было стать предметом моего христианского размышления.

Событие это было — комета; блестящая, яркая, огромная комета, появившаяся внезапно на юго-западном, помнится мне, горизонте киевского неба… Величественное и жуткое было это зрелище!..

Двадцать девять лет прошло уже с тех дней, а грозное небесное явление еще и теперь перед моими глазами, что-то стихийное и страшное знаменуя, что-то великое и, как смерть, неотразимое предвозвещая.

И тогда, в те памятные киевские дни, комета эта не казалась мне чем-то случайным, как простое астрономическое явление, без влияния на жизнь не только планеты нашей, но и духа человечества, ее населяющего: история моей родины, как и мировая история, напоминала мне, что человеческое сердце не без основания привыкло с незапамятных времен соединять с появлением на небе хвостатого знамения тяжкие предчувствия каких-то неведомых, но неизбежных угроз, сокрытых в таинственном грядущем. Конечно, человеку такого настроения, какого я был тогда, и в голову не могло прийти при наблюдении над дивным небесным знамением, что оно может иметь то или другое прикровенное значение для грядущих судеб Христовой Церкви на земле; но тем не менее сердце мое, помню, было смущено ожиданием чего-то, что грозящим призраком скорбей и бед неясно для меня восставало в туманной дали будущего родины.

Тринадцатилетнее царствование великого Государя Императора Александра III, в начале которого мною наблюдалась в Киеве комета, не оправдало моих предчувствий: Россия достигла в его дни такого величия, такой славы, перед которой померкла вся слава мipa; слово Державного властителя православных миллионов, заставляло подчиняться себе все, что могло быть втайне враждебно России; а явно враждовавшего против России не было — оно исчезло, скрылось в подполье сатанинских замыслов и на свет Божий показаться не дерзало…

Люди, имеющие много досуга, могут сколько угодно спорить и препираться между собою о значении для России этого великого царствования; для нас, православных подданных нашего Царя, плоды этого царствования были налицо: Россия и ее Царь-Миротворец были для всего мipa частью того целого, что святым апостолом Павлом именовано словом „держай“ — тем державным началом, которое в своей железной деснице содержало в повиновении и страхе все политические стихии мipa, со времен французской революции обнаружившие явную склонность к анархии, то есть к безначалию…

Таково мировое значение царствования Александра III.

Не то ли предвозвещала киевская комета?

Блестящее светило южной ночи не знаменовало ли тринадцатилетнего могучего блеска России?! Допросите сердце России! Что оно ответит вам?

А вот что оно вам ответит, и ответ этот запечатлен, как свидетель неложный и неподкупный, в стенах Петропавловского собора: из серебра всенародной слезы- слилось все то великое множество венков, которыми народная скорбь об утрате Великодержавного оковала не только гробницу его, но и всю усыпальницу наших государей в твердыне крепости святых Первоверховных Апостолов. Не было в России ни одного сколько-нибудь значительного местечка, ни одного содружества, которые бы не прислали на гроб великому Государю знака своей неутешной скорби об утрате того, в ком все, что было истинным сердцем России, привыкло видеть незаменимого хозяина, воплотившего в одном своем лице всю богатырскую историю Отечества, весь смысл и значение Русского народа. Скорбь об усопшем Царе была истинно скорбью всенародною. Россия дрогнула и застонала, точно в предчувствии чего-то неотвратимо-грозного, что могла бы остановить только та державная рука, которой не стало.

В те скорбные дни я все еще был питомцем либеральных веяний шестидесятых годов и все еще продолжал жить в отчуждении от великих и святых идеалов моего народа; но и меня сразила весть о кончине Царя-Богатыря, и мое сердце вострепетало. И то же чувство скорби испытывалось вокруг меня решительно всеми — людьми всех званий, всех состояний, всех партий, хотя того, что теперь именуют партиями, в то время, слава Богу, еще не существовало.

И тут я впервые в своей жизни почувствовал и уразумел сердцем, что в великие исторические моменты народной жизни глас народа бывает, действительно, гласом Божиим.

И сердце России скорбью об утрате великого своего Богатыря ответило и моему сердцу: предчувствие мое стало предчувствием всенародным. Блуждающее светило ночи не предвещало доброго…

Кончина великого Царя была зарею и моего духовного возрождения. Держась принципов, враждебных всему духу царствования Александра III, отчего я не порадовался, а наоборот, отчего дал я безотчетной, но жгучей скорби водвориться в сердце, казалось, неприязненном всему тому, чем так велико было окончившееся царствование?

Непонятное стало ясным, когда в исканиях истины я обратился к матери Церкви: от нее, от духа ее я получил свое возрождение в жизнь новую, от нее приобрел разумение земного и горняго в тех пределах, которые доступны ограниченному уму человеческому, и моему в частности. Тайна за тайной стали открываться моей человеческой немощи, в которой совершалась великая сила Божия, и только в этой силе великой я и познал, что мip и вся яже в мipe, — былое, настоящее и будущее, — могут быть уяснены и постигнуты во всей сущности только при свете Божественного Откровения и тех, кто жизнь свою посвятил ему на служение в духе и истине, в преподобии и правде.

И вот, из этого чистейшего источника я узнал впервые, что на земле нет и не может быть абсолютной правды, что была такая правда на земле, но Тот, Кто был сама Истина, распят на кресте; что мip во зле лежит, что он и все его дела осуждены огню; что будет некогда новое небо и новая земля, где будет обитать правда, но что перед водворением этого Царства правды под новым небом и на новой земле должен явиться антихрист, который будет принят евреями как мессия, a мipoм — как царь и владыка вселенной. А затем перед моими духовными очами, просветленными учением Церкви и ее святых, стали открываться картины прошедшего, настоящего и даже будущего в такой яркости, в такой силе освещения внутреннего смысла и значения мировых событий, что перед яркостью их потускнела и померкла вся мудрость века сего, ясно открывшаяся мне, как борьба против Бога, как апокалиптическая брань на Него и на святых Его…»

Так образно и красочно описывает С. А. Нилус историю своего духовного возрождения.

С этого момента жизнь С. А. Нилуса получает иное содержание и направление. Кончилось мучительное томление духа, заспокоилась исстрадавшаяся и тоскующая душа, Нилус нашел свое призвание и занялся литературою. Таково уж свойство русского духа, натуры русского человека, способного умирать в одиночку, но неспособного в одиночку спасаться! Воскреснув духовно, Нилус ринулся спасать косневших во мраке духовного невежества своих ближних, делиться с ними своими духовными приобретениями, пробуждать их заснувшую веру и совесть, вследствие чего все сочинения Нилуса, проникнутые глубокою верою, высоким религиозным настроением и чувством, приобретали неизъяснимую прелесть и заняли совершенно особое место в русской литературе.

Не блещущие никакими особыми литературными достоинствами, они выделялись на книжном рынке именно тем, что были вполне самобытны и оригинальны, а главное, тем, что являлись чрезвычайно своевременными и нужными. Они не принадлежали к общему типу литературных произведений, их нельзя было отнести ни к повестям, ни к рассказам, ни к разряду статей исторического или публицистического содержания, ни смешать с произведениями религиозной литературы.

С. А. Нилус ничего не выдумал и не «сочинял». Предпочитая жить вблизи прославленных русских монастырей и пользоваться монастырскими книгохранилищами, С. А. Нилус извлекал из богатых монастырских архивов драгоценный материал и перерабатывал его.

Чтобы понять и оценить значение этой работы С. А. Нилуса, нужно знать, во-первых, уклад жизни русских монастырей в эпоху их расцвета и, во-вторых, содержание монастырских архивов. Внешняя жизнь монастыря не только не отражала подлинной, настоящей жизни обители, а нередко скрывала ее, подобно тому как подвижник скрывал пред лицом мipa свои сокровенные подвиги, стараясь казаться самым заурядным человеком. Великие старцы обители, достигшие нравственного совершенства, стяжавшие недоступную мipy премудрость, сиявшие потусторонним знанием, живя в монастыре среди прочей братии, часто не знали друг друга и рассматривались как заурядные монахи, ничем не отличавшиеся от прочих. Уставы монастырей не позволяли выносить наружу духовные приобретения и оберегали духовный рост подвижников от соблазнов; убегали от славы мирской и сами подвижники, смирение которых заставляло их скрывать свои духовные преимущества пред прочими; но то, что тщательно пряталось и скрывалось от людского взора, то на досуге, часто ночью, заносилось трепетной старческой рукою в тетрадки, какие изо дня в день отмечали многотрудную жизнь подвижника с ее легендарными подвигами и трудами, с ее никому не видимой духовной бранью, с ее борьбою со страстями и с ее страданиями при отречении от мирских привязанностей, очищавшими душу подвижника и возносившими дух его на небо. Это не были дневники в обычном значении этого слова, излагавшие содержание того или иного прожитого дня, это были величайшие откровения духа, отмечавшие каждый шаг по пути к нравственному очищению, каждую мелкую извилину и тропинку по пути к Богу, каждую свою победу над страстями и каждый свой грех и падение, все то, что укрепляло дух, и то, что его ослабляло и угнетало, всякое малейшее изменение в настроении или в отношении к ближнему и его причины, — словом, все то, что в итоге давало драгоценнейший материал для учебников святой жизни, каким официальные учители жизни, духовные вожди русского народа, пастыри и архипастыри, пренебрегали и о котором, возможно, даже не знали.

И вот, эти тетрадки после смерти их авторов и попали в монастырские архивы, откуда и поступали в распоряжение С. А. Нилуса, составив содержание его книг «Великое в малом», «Святыня под спудом», «На берегу Божьей реки» и других, заглавия которых уже исчезли из моей памяти. Помнится, что последующие издания Нилуса знакомили читателя с чрезвычайно ценными рукописями Валдайского монастыря и воспроизводили подлинный дневник одного великого подвижника схимника-затворника, изо дня в день на протяжении десятков лет отмечавшего этапы своего восхождения к Богу, а также все то, что открывалось его духовному взору в области внешних повседневных фактов жизни.

Это была удивительная книга… Ведь одни и те же факты, имеющие одинаковую внешность, воспринимаются разными людьми различно. Одни видят в них заурядное явление текущей жизни, то, что лежит на ее поверхности; другие, обладающие духовным зрением, улавливают в них связь с предыдущими событиями и рассматривают их, как результат предшествующих причин; третьи, с более обостренным духовным зрением, видят еще больше и, сопоставляя факты настоящего и прошедшего, предусматривают будущую концепцию фактов, характер и направление будущих событий. По-видимому, автор этой замечательной книги принадлежал к категории этих последних духовидцев, ибо останавливался на событиях нашего времени, наступивших лишь 80 лет спустя после его (схимника) смерти. В этом отношении откровения автора имели много сходства с откровениями знаменитого старца Илиодора из Глинской Пустыни, которому незадолго до официальной смерти Императора Александра I[32] была открыта во мгновении времени картина царствования последующих русских императоров, начиная с Императора Николая I и кончая Императором Николаем II, и который в течение всей последующей своей жизни предварял верующих о близкой гибели России… Увы, ему никто не верил… И пастыри и пасомые оставались одинаково глухими к предостережениям старца Илиодора, раздававшимся за 100 лет до катастрофы 1917 года.

Не ограничиваясь изъяснением событий переживаемого времени и предуказанием будущих мировых событий на земле, анонимный автор «дневника» раскрывал пред читателем картины будущего загробного мipa с таким реализмом, который свидетельствовал не только о его интуиции, но и об особых, получаемых им от Бога откровениях. Так, мне помнится его рассказ об одном отроке, проклятом своей матерью, который был восхищен неведомою силою от земли в безвоздушное пространство и прожил 40 дней жизнью духов, вращаясь среди них и подчиняясь царившим там законам… В этом рассказе было столько необычайного, что совершенно исключало возможность вымысла и фантазии и свидетельствовало о действительном существовании загробного мipa и жизни духов. Я смутно припоминаю подробности этого рассказа, ибо имел возможность лишь бегло просмотреть его, но и то, что я помню, никогда не исчезнет из моей памяти…

Словом, этот «дневник» был книгою необычайной ценности, живым наглядным руководством к святой жизни.

Таким образом, книги С. А. Нилуса являлись не только сборниками интересного и назидательного чтения, но и в некотором роде пособиями для духовно-нравственной жизни, рождавшими религиозное настроение и укреплявшими его, но именно по этой причине вызывали они к себе неблаговолительное внимание со стороны тех иерархов, которые скептически и с предубеждением относились к духовной литературе светских писателей. Тем не менее имя С. А. Нилуса было весьма известно в среде верующей интеллигенции, его книгами зачитывались так же, как и сочинениями Е. Поселянина, и отчасти по этой причине «Сионские протоколы» по своем обнаружении были переданы ему. В тот момент «Протоколы» рассматривались с мистической точки зрения и мало кто связывал с ними политическое значение.