Легенды витают над неприступным мысом Айя

И без того узкая батилиманская дорога переходит в тропинку, тропинка - в тропочку, и тропочка эта выводит к мысу Айя. Дикая, первозданная красота: гигантская воронка, а в ней - живописный хаос огромных камней. Камни различных цветов и оттенков: синие, зеленые, рыжие, в светлую полоску и темную крапинку…

Очень может быть, что некоторые наши писатели-фантасты выписывают свои немыслимые марсианские пейзажи с айинской натуры. Это, конечно, предположение, но вот что известно точно: Иван Яковлевич Билибин в свои иллюстрации к сказкам многое привнес от фантастического хаоса у мыса Айя.

Не раз я приходил сюда, на мыс, с батилиманским старожилом Иваном Гавриловичем. Знаком я с ним давно, а вот поинтересоваться фамилией старика как-то в голову не приходило. За глаза, да и в глаза тоже, его называли Стариком или Батей.

Иван Гаврилович знал множество старинных песен, легенд и преданий. Зачастую это пересказ известных крымских и греческих легенд. Но однажды я услышал от него легенду, о которой с уверенностью могу сказать, что был первым ее слушателем.

Мы сидели на валунах и смотрели на море. Было оно злое, бешено рычало и остервенело металось средь береговых скал. Над посеревшими горами висели темно-серые облака, готовые пролиться крупным и совсем не ласковым дождем. Где-то стороной проходила гроза, и зигзаги молний танцевали в небе. В какой-то миг мне показалось, что на земле происходит нечто таинственное, сверхъестественное, и я шепотом произнес:

- Иван Гаврилович, сочините легенду. Старик укоризненно покачал головой:

- Легенды, сынок, не сочиняются. Нужные слова прячутся в скалах, как чайки в шторм… Ну ладно, спугну для тебя одну из них…

Давно это было. Так давно, что даже счет времени шел в обратную сторону. Жило в Таврике гордое и миролюбивое племя горцев. Жили тихо и мирно. Ни на кого не нападали, и на них никто не нападал. Возделывали землю и растили детей. Умные руки горцев научились выращивать на склонах душистый сладкий виноград и розы.

В горных лесах водилось много дичи, а горцы были меткими стрелками. Но они не злоупотребляли оружием и натягивали тетиву лука только тогда, когда им нужна была пища. Селение горцев богатело с каждым годом.

Прослышали о Таврике в далекой Элладе, и задумали греки покорить эту богатую землю.

У берегов Таврики появилось множество кораблей. В них сидели вооруженные зллины. Они хотели под покровом ночи подойти к берегу и напасть на спящих горцев. Но море неожиданно засветилось голубоватым пламенем, и горцы увидели пришельцев. Греческие корабли плыли, словно по серебру. Весла разбрызгивали воду, и брызги мерцали, как звезды. Даже пена у берегов излучала голубой мертвенный свет.

Всполошилось селение горцев. Женщины и дети спрятались в пещеры, а мужчины приготовились отразить натиск. Они поняли, что битва будет не на жизнь, а на смерть: греков было бессчетное множество.

И вдруг словно тучи закрыли звезды. Это гигантские грифы взлетели со скал и устремились к морю. Распластав огромные крылья, они стали кружить над греческими судами. В испуге закричали эллины и закрыли головы щитами. Но тут раздался грозный клекот грифа-предводителя, и птицы своими железными клювами стали долбить деревянные щиты, обтянутые кожей.

Обрадовались горцы, увидев поддержку с неба, и начали сталкивать в воду огромные валуны. Взбунтовалось море, заштормило, поднялись гигантские волны. Такие огромные, что соленые брызги, пробив мрак ночи, долетели до солнца и вызвали дождь. Над морем стоял сплошной стон и грохот.

В страхе повернули эллины свои корабли обратно. Но мало кто возвратился к своим берегам.

С тех пор греки стали называть это море Понтом Аксинским - Негостеприимным морем. И наказали детям своим, чтоб никогда не поднимали оружия против жителей Таврики и чтоб никогда впредь не бороздили суда их Понта Аксинского.

Мало ли, много ли прошло времени с тех пор, только снова стало тянуть греков к солнечным берегам богатой Таврики. Однако они хорошо помнили наказ своих предков, и не тысячи кораблей вышли в Понт Аксинский, а всего лишь пять. И сидели в них не вооруженные воины, а мирные послы с богатыми дарами для горцев. И договорились горцы с греками, и поклялись, что никогда не поднимут оружия друг против друга. С тех пор и поселились эллины вдали от Эллады и счастливо зажили на новообретенной земле. Они выращивали виноград и розы, вели торговлю с горцами и удивлялись: почему такое ласковое море названо Аксинским - Негостеприимным? Нет, это доброе и гостеприимное море. И назвали греки море Эвксинским - Гостеприимным…

Отныне так и повелось: кто идет к Черному морю с открытым сердцем и мирным флагом, для тех оно гостеприимное - Понт Эвксинский. А для врагов наших - Понт Аксинский. Негостеприимное.

- От кого вы слышали эту легенду? Старик приложил руку к сердцу:

- Горы и сердце родили ее.

- Но ведь легенды создает народ! Старик ответил с достоинством:

- А я и есть - народ!

Давно записана легенда о Понте Аксинском и Понте Эвксинском. Недавно я вновь поехал в Батилиман, чтобы послушать шум моря, песнь горного ветра и, что греха таить, записать новую легенду Старика. Приехал и… не застал Ивана Гавриловича в живых. Похоронили Старика в селе Орлином, что стоит на старой дороге из Ялты в Севастополь. Когда будете в Орлином, отыщите его могилу. На памятнике написано: «Костин Иван Гаврилович…» Положите на могилу цветок. Лучше всего горный мак. Старик любил красный цвет…

От мыса Айя берет свое начало Южный берег Крыма, и утес Айя, словно былинный богатырь, сторожит Южнобережье от студеных норд-вестов. Этот утес - один из отрогов Главной гряды Крымских гор, которая, выйдя из глубины Черного моря, опоясывает Южный берег.

Величав и грозен Айя в своей первозданной красоте; внизу под ним гневается, клокочет, кипит и злится бурное в этих местах Черное море. Недаром знаменитый маринист Айвазовский запечатлел на своих картинах несколько кораблекрушений у мыса Айя.

Коварный мыс известен мореплавателям еще с глубокой древности. Старинные лоции Черного моря не советовали парусникам приближаться к нему. На вершине утеса сохранились остатки какого-то строения. Считают, что здесь находился храм и отсюда произошло название мыса: Айя - Святой.

Согласно другой версии, греки построили на Айя маяк, чтобы не разбивались их корабли об острые скалы. Что ж, и в этом предположении есть свой резон.

Академик П. С. Паллас, посетивший Крым в 1793-1794 годах, обнаружил на скале развалины и решил, что здесь когда-то находился византийский монастырь и селение. Последние и довольно убедительные исследования современных археологов говорят о том, что в давние времена на мысе Айя была крепостца Кокия-Исар. Она несла дозорную службу против генуэзцев, обосновавшихся в Чембало (Балаклаве) и зарившихся на юго-западные районы Таврики, которыми владело Мангупское княжество.

Для туристов скала Айя неприступна. Трудным орешком оказалась она и для альпинистов. Если Куш-Кая давно уже стала альпинистским полигоном и по ней даже проложены маршруты различных степеней сложности, то Айя до последнего времени не хотела сдавать своих позиций. Попытка пройти скалу в центральной части - год 1969 - не увенчалась успехом. Но к Айя присматривались… В декабре 1973 года закончилось первенство УССР по альпинизму, и сборная ЦС ДСО «Авангард», в состав которой входили и наши земляки, взошла на вершину Айя по маршруту высшей категории трудности.

…У всего есть начало, а поэтому есть и конец. Попрощаемся с Батилиманом и с мысом Айя, изумительным уголком крымской земли. И будет очень хорошо, если люди догадаются сохранить для потомства эти живописные дикие скалы, эти каменистые труднодоступные берега, этот первородный хаос.

В СТАРЫХ ГЕНУЭЗСКИХ БАШНЯХ

Балаклава. Башни старинной генуэзской крепости. В сорок первом - сорок втором годах здесь держал оборону 456-й сводный пограничный полк НКВД. Первым поведал миру о героических делах балаклавских пограничников корреспондент ТАСС Александр Хамадан. Не о многом удалось ему рассказать - Хамадан пропал без вести в дни горького отступления. Как впоследствии стало известно, он попал в плен и был казнен фашистами 29 мая 1943 года.

И решил я узнать подробности боевой жизни полка, найти оставшихся в живых защитников Балаклавы, записать их рассказы. Этот очерк состоит из свидетельств участников битвы за Севастополь. Свидетельств устных и письменных…

 

Начало обороны

Вспоминает бывший командир автотранспортной роты И. И. Федосов. В первых числах ноября 1941 года, после страшных боев на Перекопе, войска наши отходили по направлениям: Севастополь, Керчь, Феодосия… Пограничникам было приказано прикрывать отход войск. И мы прикрывали…

Войска ушли, а мы, оказавшиеся в окружении, стали пробираться к Севастополю через Ялту. На пятнадцатые сутки подошли к бухте Ласпи, - противник нас все время преследовал. На берегу обнаружили рыбацкие лодки. Попробовали спустить их на воду, но они сильно текли. Наш командир майор Рубцов приказал законопатить лодки во что бы то ни стало. Противник заметил наш маневр и повел наступление на ласпинский берег. Мы заняли оборону и стали отбиваться…

Рядом со мной из винтовки стреляла врач Зинаида Аридова… Нет, не знаю о ее дальнейшей судьбе… Говорили, что она попала в плен и была расстреляна, но при каких обстоятельствах, неизвестно…

Бой длился до самой темноты, а ночью гитлеровцы отступили. К утру лодки спустили на воду. И… впереди - море!.. А я не ушел. По приказу Рубцова остался с двумя бойцами в бухте Ласпи, чтобы прикрыть - в случае надобности - отход нашей горем сформированной «флотилии»…

Вспоминает бывший командир 1-го взвода 4-й роты 2-го батальона А. И. Сысуев. Мы продвигались с боями к Севастополю. Мы, то есть мой взвод и взвод из Симферополя. В мирное время этот семидесятипятикилометровый путь можно было проделать за день, а тут… За Альмой догнали нас вражеские мотоциклисты, а за ними мы заметили танки. Разбились на две группы и залегли в придорожном рву. Мотоциклы подпустили вплотную и открыли по ним огонь. Одновременно ударили и по танкам. У одного из них сорвалась гусеница, и он, развернувшись поперек шоссе, закрыл продвижение другим. Мы воспользовались этим и оторвались… Через трое суток пробились в Севастополь. Здесь нас зачислили в сводный полк НКВД.

Вспоминает бывший санинструктор 3-го батальона И. К. Калюжный. Мы получили задание занять оборону у высоты 212 - последней перед Балаклавой. При подходе увидели ужасное зрелище: по обе стороны дороги лежали наши убитые бойцы, обгоревшие машины, и даже многовековые тополя были вывернуты с корнем… Стали подниматься на высоту. Подъем крутой! И на всем протяжении - трупы наших курсантов: они первыми приняли тут бой и почти все погибли.

Сурово встретила нас высота 212: режущий, пронизывающий ветер. Мы буквально деревенели от холода. Одно только утешало, что гитлеровцам в такой мороз еще хуже.

Наши пулеметчики заняли те же позиции, которые отрыли для себя курсанты. А они - небольшая горстка оставшихся в живых, обросшие, худые, грязные, - подползали к нам, обнимали и со слезами на глазах говорили: «Браточки, спасибо вам, что пришли… Держитесь и не отдавайте Балаклаву!..»

Ко мне добрался мой хороший знакомый Ваня Олизько. Мы посмотрели друг на друга и дали слово, что если кто из нас останется в живых, пусть обязательно расскажет, что тут было…

О том, что представляла собой Балаклава военного времени, поведал нам неутомимый Александр Хамадан в очерке «Маленькая Балаклава»:

«…От Севастополя до Балаклавы всего километров двенадцать… Тиха, безлюдна Балаклава днем. Пешеходы настороженно жмутся к отвесной горной стене, прячутся за домами. Центральная улица находится в поле зрения фашистов, засевших на вершине горы и на ее скатах. Стоит появиться человеку на мостовой или на противоположном тротуаре улицы, как длинные очереди вражеских пулеметов и автоматов разрезают воздух. Доблестно и мужественно защищает Балаклаву часть подполковника Рубцова: задержала врага, отбила его атаки, закрепилась…

Балаклава - не крепость: городок в двести-триста домов. Балаклава осаждена, и она великолепно защищается»…

Вспоминает бывший командир 6-й роты старший лейтенант С. В. Козленков. В начале апреля 1942 года, во время относительного затишья, вдруг раздался крик: «Бочки!» В это время я направлялся к водонапорной башне. Секундная растерянность - ведь мы еще не знали, как отражать эти адские «снаряды»! - и я неожиданно даже для себя закричал; «По бочке - огонь! Целиться точнее! Огонь!» Тотчас раздался залп, бочка перевернулась и взорвалась на самой середине горы… Через несколько дней гитлеровцы повторили операцию, но мы были наготове и взорвали очередную бочку у самых траншей противника.

Это было потрясающе! Со времени прихода в роту я еще не видел пограничников такими радостными - враг был наказан своим же оружием…

Почему я так подробно остановился на бочках? Потому, что о нашей работе говорили, что мы - смертники и обречены на гибель. Но мы доказали, что можно обороняться в любых условиях, И не только обороняться, но и успешно наносить ответный удар…

Вспоминает бывший пулеметчик Н. С. Соколов. В соседней Роте приспособились подстреливать бочки. Но противник стал хитрить: прежде чем пустить бочку по склону, такой артогонь откроет, что и головы не подымешь. Какое уж тут прицельное попадание в движущийся предмет!..

Вызвал меня капитан Ружников и сказал, чтобы я подобрал себе башковитого напарника и попытался взорвать бочку на вражеской территории.

В «гости» к гитлеровцам мы пошли с Сергеем Любарским и прибыли как раз вовремя - они готовили очередной «сюрприз». Мы затаились и стали наблюдать. Думаем: «Заряжайте, сволочи! Да потуже фаршируйте!»

Зарядили фашисты бочку, затянули днище железом, подожгли бикфордов шнур и столкнули ее вниз. Но далеко мы ей, голубушке, не дали укатиться: бросили по связке гранат, и тут ей пришел конец. Взрыв был настолько сильным, что нас контузило. А ведь мы находились в укрытии!

Через несколько дней наши разведчики сообщили, что бочка эта нанесла врагу немалый урон…

 

Полстакана молока

…Это рассказ о детях. О детях войны. Семи-восьми-девяти-летних. Сейчас им около сорока и за сорок. Они все помнят. Они ничего не забыли.

Это рассказ о взрослых. В войну им было около сорока и за сорок. Сейчас их нет в живых, и сами они о себе ничего не расскажут…

В горах, неподалеку от линии обороны, находится старая заброшенная штольня Балаклавского рудника. Во время войны в ней укрывались от бомбежек, обстрелов и снайперских пуль мирные жители.

Каким образом в это подземелье попала одна-единственная корова по кличке Звездочка, никто не знал. Да, собственно говоря, этим никто и не интересовался. Главное, Звездочка давала ежедневно несколько литров молока, а в нем нуждались все. Но распределялось молоко строго, как последние патроны: по полстакана на каждого тяжелораненого пограничника, а что оставалось - детям.

Дело в том, что неподалеку от этой штольни находилась еще одна - временный пересыльный пункт медсанбата сводного полка НКВД. А начальником медсанбата была военврач третьего ранга Зинаида Васильевна Аридова.

Тетя Поля - фамилия ее осталась неизвестной - добровольно взяла на себя тяжелые обязанности пастуха и доярки, или, как в шутку ее называли, - «зав. молочной фермой». С нею постоянно и вела переговоры Зинаида Аридова.

Обычно Аридова приходила за молоком, когда темнело. Докладывала:

- Тетя Поля! В медсанбате в данный момент одиннадцать тяжелых.

- Одиннадцать! - всплескивала руками тетя Поля. - Ох, родимые! - Затем она делала вслух несложный математический подсчет:- Значит, одиннадцать, говоришь? По полстакана… Это ж сколько будет?

- Пять с половиной стаканов, - подсказывали со стороны.

- Не мешайте, сама счет знаю! Значит, пять с половиною? Давай, доктор, посуду - буду наливать.

Когда Аридова уходила, тетя Поля тщательно перемеривала остатки. Докладывала собравшимся вокруг нее:

- Цельный литр с четверкой… Будем давать в порядке очередности. Подходите, дети!

Дети худенькими ручками брали стаканы и пили из них маленькими глотками, чтобы как можно дольше растянуть наслаждение, Те, кому не доставалось в этот день молока, со вздохом отходили в сторону и строили свои наивные детские планы: «А вдруг мы завтра просыпаемся и узнаем, что наша Звездочка дала десять литров молока! Целых десять литров!»

Иногда детям везло: военврач отправляла тяжелораненых на Большую землю, и тогда два-три стакана возвращались назад в штольню.

Шли дни. Зинаида Аридова делала свой неизменный рейс: медсанбат - штольня. Но однажды она пришла не такая, как обычно, - на щеках слезы прочертили тропинки…

«У тети Зины какое-то несчастье», - догадались дети, но расспрашивать не стали - война, всякое может случиться. Дети это понимали, они были намного старше своих лет.

- Людмила! - позвала тетя Поля. - Сегодня твоя очередь пить молоко. Тебе повезло, доктор принесла назад твою порцию.

Люда дрожащими от нетерпения руками взяла стакан с молоком и прислонилась к военврачу, чтобы не расплескать его. Аридова нежно погладила девчушку по голове:

- Пей, Людочка, пей, - тихо проговорила она, вся находясь во власти своих мыслей. - Ему уже не надо молока. Ему больше ничего не понадобится… Пей, моя хорошая…

- Кому не понадобится? Кто умер, тетя Зина?

- Пограничник… снайпер… полчаса тому назад. Дорогой мой человек…

Девочка, шатаясь, отошла от военврача и поставила стакан с недопитым молоком на вырубленный в штольне подоконник.

- Да ты пей, пей, - испугалась Аридова. - Что с тобой? - она взяла за руку побледневшую девочку.

- Не могу, тетя Зина, - еле слышно прошептала она, - ведь он меня защищал, а я его молоко чуть не выпила. Не могу…

Так и стоял этот стакан с недопитым молоком в штольне. Стоял долгое время.

Это рассказ о детях. О детях войны. О семи-восьми-девяти-летних. Сейчас им около сорока или чуть-чуть за сорок. Они все помнят. Они ничего не забыли.

Это быль о взрослых. В войну им было около сорока или чуть больше. Сейчас их нет в живых, и сами они ничего не расскажут…

Я долго разыскивал героев моего рассказа. Многие помнили тетю Полю. А вот где она сейчас, не знали. Позже мне стало известно, что тетю Полю фашисты повесили в Балаклаве. Один рыбак, свидетель ее гибели, говорил, что на шее у нее висела табличка: «Я партизанка». Может быть, о ней следовало навести справки у партизан-балаклавцев или в областном партархиве, но я не знаю ее фамилии…

Долго шел я по следам памяти за Зинаидой Васильевной Аридовой. Бывший пограничник Константин Иванович Гречнев рассказал мне:

«В начале января 1942 года произошло это. Гитлеровцы, при сильной поддержке артиллерии и авиации, пошли в атаку на позиции нашего батальона… Мы в большинстве своем были бойцы необстрелянные, и трудно сказать, чем бы кончился бой. Но в самый критический момент, когда казалось, что фашистам и числа нет, что их просто физически невозможно всех перестрелять, на бруствере вдруг выросла женская фигура в белом халате. Это была наша Зина.

- Братишки! - закричала она. - А ну, зададим этим гадам!

Не знаю, может быть, она произнесла тогда другие слова, но одного ее вида было достаточно, чтобы броситься в контратаку. Сотни врагов остались лежать на земле. Но и нашим досталось! После боя нам предоставили отдых. Бойцам, но не врачу. Трое суток мы отдыхали. Трое суток не отходила Аридова от операционного стола…»

После того как в газете был опубликован рассказ-быль «Полстакана молока», я получил письмо из Сак, от бывшей медсестры Марии Яцковой. Из письма этого я узнал, что «Зина была выше среднего роста, худенькая, изящная, с коротко остриженными волосами… В тяжелые минуты любила напевать «Широка страна моя родная…»

М. Яцкова очень подробно рассказала об этой славной женщине; если бы все ею написанное воспроизвести, получилась бы целая повесть. Но что потом стало с Аридовой, Мария Яцкова не знала.

Мне рассказывали, что в горькие минуты отступления ее видели на мысе Феолент. А потом - плен. Концлагерь в Шулях… Военнопленные выстроены на плацу. К Аридовой подходит гитлеровский офицер и двумя пальцами берет женщину за подбородок. Что ей сказал офицер, никто не слышал, но только все увидели, как Аридова отбросила его руку и плюнула фашисту в лицо. В тот же миг ее опрокинули на землю и били, били, били…

«Аридову замучили до смерти» - таково было всеобщее мнение. И все-таки каким-то чудом она осталась в живых, Из концлагеря в Шулях военврач Зинаида Васильевна Аридова попала в Равенсбрюк.

«Адом для женщин» называли этот лагерь, открытый фашистами а 1939 году на берегу живописного озера в восьмидесяти километрах от Берлина… О последних днях Зинаиды Аридовой пишет Н. Харламова, бывшая узница Равенсбрюка, один из авторов книги «Они победили смерть», выпущенной в 1966 году Политиздатом. Из воспоминаний Н. Харламовой узнаем, что Зинаиду Васильевну, включенную в число штрафников, отправили на авиационный завод в Барт. «Там Зина отказалась работать. Она заявила коменданту, что по существующим международным конвенциям ее как военнопленную не имеют права использовать на производстве вооружения.

- О, ты еще помнишь о конвенциях! - расхохотался ей в лицо комендант. - Я заставлю тебя забыть и собственное имя!

Он схватил ее рукой за горло, начал душить. После этого эсэсовец с собакой каждый день приводил Зинаиду в цех, сажал к конвейеру. К ней подбегала надзирательница, толкала в спину, в бока, выламывала руки. Но никакая сила не могла заставить ее прикоснуться к авиачастям, которые проплывали на ленте перед затуманенными, полными слез глазами Зины. Она не выдержала этих страданий. Однажды, когда ее вели через заводской двор, она бросилась на колючую проволоку, через которую был пропущен электрический ток высокого напряжения…»

Так погибла Зинаида Васильевна Аридова - военврач третьего ранга, защитница рыбацкой Балаклавы.

Балаклава. Последние дни

«Бойцы Приморской армии и краснофлотцы отбивают ожесточенные атаки противника на Севастопольском участке фронта… Пехотинцы подразделения Рубцова отбили десятки атак превосходящих сил противника и уничтожили до двух полков и сбили два бомбардировщика противника…»

Из утреннего сообщения Совинформбюро 30 июня 1942 года.

Вспоминает бывший командир 1-го взвода 4-й роты 2-го батальона А. И. Сысуев. В последние дни июня на наш взвод были сброшены сотни тонн взрывчатки. Под прикрытием дымовой завесы противник пошел в наступление на высоту 212… Мы задыхались от дыма и жары. Фашисты били прямой наводкой. Одна из генуэзских башен рухнула, и все, кто находился внутри, были заживо погребены. Батальон нес огромные потери. Некоторые взводы вообще перестали существовать, а в других насчитывалось всего по нескольку человек.

Когда был получен приказ оставить Балаклаву, наш взвод прикрывал отход четвертой роты. Позднее мы заняли оборону в виноградниках…

Вспоминает бывший санинструктор 3-го батальона И. К. Калюжный. Когда солнце поднялось высоко, показалась первая партия вражеских бомбардировщиков. Такое количество самолетов еще ни разу не летало над нашей головой… После сильнейшей бомбежки и артобстрела в расположение 1-го и 2-го батальонов была предпринята психическая атака… Пьяные, в омедненных блестящих касках, в коротких, чуть ниже колен брюках, в крагах, с засученными рукавами рубах, дико горланя, они шли во весь рост… Но наши ребята не дрогнули, подпустили их буквально на пятьдесят метров и уложили из пулеметов…

После первой атаки - вторая, тоже психическая. Против нас бросили эсэсовскую дивизию. Кажется, ее называли «Гейзенкирхен» или как-то в этом роде, точно уже не помню…

Солнце печет беспощадно. Раскаленные камни и воздух обжигают тело. Комиссар полка Анатолий Смирнов ладонью смахивает с лица черные капли пота и оглядывает узкую полоску исковерканной земли. Фашисты - слева, фашисты - справа, фашисты - перед нами, фашисты - над головой… Комиссар пытается по редким выстрелам определить оставшихся в живых пограничников… Очень мало их, и поддержки ждать неоткуда: фашисты прорвались на Северную сторону, заняли Графскую пристань и Приморский бульвар - передний край обороны.

Издалека послышался шум моторов, и вскоре из-за горы показались фашистские танки. Они стреляли на ходу.

- Танки! - закричал кто-то диким голосом.

Солдат вскочил, и комиссар узнал в нем полкового кока Григория Волкова.

- Назад! - скомандовал комиссар.

Но Волков не мог слышать ничего и медленно шел навстречу головному танку. Вид его был страшен: гимнастерки на нем не было, только тельняшка. Прожженная во многих местах, грязная, пропитанная потом и кровью, неуставная тельняшка. В одной руке Григорий Волков держал автомат, в другой - гранату. Обыкновенную противопехотную гранату…

Под гусеницы головного танка Волков упал уже мертвым, и водитель даже не услышал хлопка от гранаты. Погиб Волков, погиб геройски, а танк продолжал двигаться вперед, будто и не было на свете ясноглазого богатыря, любимца полка, кока-снайпера-разведчика Гриши Волкова.

Раздался голос командира полка Рубцова:

- Пограничники! К отражению танковой атаки приготовиться! Пэтээровцы, занять фланги! У кого есть гранаты - ко мне!

С десяток бойцов, поддерживая подсумки, побежали по извилистому окопу на зов командира. С флангов ударили из противотанковых ружей, и головной танк закружил на месте: первым же выстрелом у него перебило гусеницу. Еще залп, и из люка повалил дым.

- Врешь, гад, не возьмешь! - Иван Левкин и из противотанкового ружья стрелял, как из снайперской винтовки. - Это тебе за Гришку! Это тебе за Севастополь!..

Задымил еще один танк, за ним - второй, третий, четвертый… Вступили в действие гранатометчики, и стальная колонна не выдержала, откатилась назад, оставив на поле боя одиннадцать искореженных, пылающих машин.

Командир второго батальона Ружников облегченно вздохнул:

- Кажется, и на сей раз пронесло.

- Пронесло! - подтвердил командир роты Крайнов. - А как дальше будем держаться, товарищ майор? Боеприпасы на исходе.

- Не на исходе, их нет совсем. Надо смотреть правде в глаза. Но люди-то какие у нас, а! - Ружников выскреб из кисета последние крошки махорки, свернул самокрутку и с наслаждением затянулся вонючим дымом. - Когда-нибудь скажут про нас: «Пограничники совершили невозможное. Они смогли на этих каменистых склонах в течение двухсот с лишним дней осады сдержать бешеный натиск. А еще и бить!.. Заметь, Крайнов, война не кончилась, но мы уже история. Да, да, история! Говорю тебе это как бывший преподаватель истории.

- Мечтатель вы, товарищ майор.

- А что? - продолжал Ружников, глядя с сожалением на быстро убывающую цигарку. - Я представляю себе: школа, четвертый класс… Встает из-за парты ученик с белым вихром на голове и с красным галстуком на шее, подходит к доске и указкой водит по карте: «Вот здесь на Черном море есть город Севастополь. В годы войны он сыграл…» И ответит, что сыграл. А потом добавит: «А вот тут находится рыбацкий городок Балаклава. Фашисты пытались захватить Севастополь с этой стороны, так как считали, что один полк, защищавший Балаклаву, не в состоянии сдержать их мощное наступление. Но гитлеровцы жестоко просчитались. У них на пути встал сводный пограничный…» Понимаешь, Крайнов, это мы с тобой встали у них на пути. Мы! Это о нас с тобой будут говорить на уроках истории…

Рубцов склонился над рацией, принимая приказ командующего Приморской армией. Смысл приказа был таков: «Отходите к Херсонесу. Попытаемся вывезти на кораблях. По возможности прорывайтесь к партизанам».

Уничтожив документы, взорвав орудия, пограничники, воспользовавшись темнотой, стали отходить кКарани, где находился штаб полка, чтобы через этот пункт, еще не занятый фашистами, пробиться к Херсонесскому мысу.

Это удалось немногим. В Золотой балке пограничники наскочили на засаду. Завязался неравный бой… Сохраняя последние силы, горсточка бойцов отступила к мысу Феолент. И здесь, на обрывистых скалах, у древнего Георгиевского монастыря, пограничники приняли последний бой…