Капитан СВР Князев Александр Павлович.

– А вас, Александр Павлович, я попрошу остаться… Есть, знаете ли, философский разговор о товарище Сталине, и о сути тогдашнего и современного сталинизма, – сказал президент.

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! – подумал я. – этого мне только не хватало! Тему для предстоящей беседы наш дорогой ВВП нашел, скажем так, весьма склизкую. Впрочем, я почему бы и нет? Вполне актуально, ведь в ближайшее время нам как раз и предстоит повстречаться с самим Иосифом Виссарионовичем…

– Владимир Владимирович, – сказал я, – вы ставите вопрос настолько широко, что мы можем тут с вами вести философскую беседу до морковкиного заговенья. Давайте для начала определимся, о чем конкретно мы будем говорить.

– Давайте, – хитро улыбнулся Путин, – начнем, как говорили древние, аб ово, то есть, о личности товарища Сталина, с которым, как я полагаю, нам с вами придется общаться в самое ближайшее время.

– Когда произносится имя Сталина, многие тут же начинают вспоминать про пресловутый «культ личности». Но, как сказал наш Нобелевский лауреат Михаил Шолохов: «Да, культ был, но ведь и личность была!». Так что же это за человек?

Мальчишка из грузинского городка Гори, который мечтал помогать людям в беде, искать для них справедливости. Юноша, который учится в Горийской духовной семинарии, причем, учится отлично. Пишет стихи, причем неплохие. Потом Тифлисская семинария, где его мысли о духовном сталкиваются с суровой действительностью тогдашней жизни. Не закончив семинарию он уходит в марксизм, которому он останется предан на всю оставшуюся жизнь. Но марксизм в его понятии не догма, а руководство к действию.

И самое главное – Сталин не только марксист, но и имперец. Хотя он никогда вслух не говорил об этом, но все его действия были направлены на то, чтобы государство, во главе которого он оказался, жило, развивалось, процветало. Кроме того он был противником разложения армии в Первую мировую, отделения окраин, и создания национальных республик. Со всем этим Сталин согласился под давлением Ленина, которого очень сильно уважал.

– Сталин – имперец… – задумчиво произнес президент, – а вы не ошибаетесь, Александр Павлович?

– Ничуть, Владимир Владимирович, – ответил я, – давайте посмотрим на то, что делал всю свою жизнь Сталин. В конечном итоге он сумел собрать все, что было утеряно не только сразу после революции, но и то, что в результате неудачной Русско‑японской войны Россия уступила Стране Восходящего солнца. И вот, после победы над Японией в 1945 году Сталин на мгновение приоткрылся, показал свою имперскую суть. Хочу процитировать отрывок из его речи по этому поводу.

Я полез в карман, вытащил записную книжку, нашел нужную страницу и прочитал вслух:

 

«…поражение русских войск в 1904 году в период русско‑японской войны оставило в сознании народа тяжелые воспоминания. Оно легло на нашу страну черным пятном. Наш народ верил и ждал, что наступит день, когда Япония будет разбита и пятно будет ликвидировано. Сорок лет ждали мы, люди старого поколения, этого дня. И вот, этот день наступил».

 

– Да, вы, пожалуй, правы, Александр Павлович, – тихо сказал Путин, – такое мог сказать лишь человек, болеющей душой за честь и достоинство своей Отчизны.

– Именно так, Владимир Владимирович, – ответил я, – и, имея дело с товарищем Сталиным, следует все время об этом помнить. При нем лучше не упоминать современные мантры политиков вроде: «общечеловеческие ценности» и «демократия и толерантность». – Я заметил, что когда я произнес эти слова, Путин едва заметно поморщился.

– Но, что же тогда такое сталинизм, – спросил он, – и почему у нас в стране миллионы людей считают себя сталинистами, хотя они самого Сталина никогда не видели и не слышали?

– Наверное, сталинизм – это желание этих миллионов людей видеть во главе страны человека, который будет отдавать всего себя служению этой страны. И не допустит, чтобы какие‑то там заморские «учителя демократии» пренебрежительно кривясь, куражились над «сиволапыми».

– Но, ведь в 30‑е годы многие граждане СССР были подвергнуты массовым репрессиям, – сказал президент, – я не верю в те цифры, о которых говорят «страдальцы» из «Мемориала», но ведь, действительно, многие из наших сограждан были репрессированы незаконно.

– Ну, начнем с того, что репрессии были вполне законными, – ответил я, – другое дело, что сами законы были, мягко говоря, суровыми. Это было время ежовщины, между разоблачением заговора Тухачевского и осуждением самого Ежова. На волне борьбы с заговорщиками НКВД попробовало поставить себя над государством.

К тому же власти на местах всячески старались показать свое рвение, и требовали увеличить лимиты на расстрельные приговоры. Кстати, при этом особо отличился 1‑й секретарь Московского обкома ВКП(б). В архивах сохранился документ, в котором Хрущев требует увеличить ему лимиты на расстрелы. Приговоры выносила «тройка», состоящая из 1‑го секретаря обкома, главы ОблНКВД и секретаря суда, и были установлены лимиты, сколько человек можно осудить по 1‑й категории (расстрел), и 2‑й категории (10 лет). В сумме изначально было около 250 тысяч человек по 1‑й и 450 тысяч человек по 2‑й категориями – всего на весь СССР. А Хрущеву было этого мало, и он просил увеличить выделенные Москве лимиты по 1‑й категории. Рукой Сталина резолюция на этом прошении: «Уймись, дурак!».

Кроме того, есть вещь о которой помалкивают все правозащитники – ни один человек не мог быть осужден без санкции его непосредственного начальника, и ведь будущие высокопоставленные жертвы репрессий сами давали такие санкции пачками. – я набрался храбрости, – И потом, Владимир Владимирович, признайтесь, когда министры предыдущего правительства месяцами саботировали ваши распоряжения, разве в глубине души вам не хотелось загнать их всех в Магадан и Салехард, рубить лес и рыть каналы?

– Да уж, – крякнул президент, а потом задумался, – Александр Павлович, так как бы вы посоветовали нам вести себя со Сталиным?

– Вам будет очень трудно, – сказал я, – можно представить, что скажет вам Иосиф Виссарионович, узнав о том, что произошло после той проклятой, не к ночи будет сказано, «Перестройки». И то, что страна, которая выстояла при нем во время страшнейшей в истории войны, была развалена на части, причем, теми, кто должен был сделать все, чтобы ничего подобного не случилось.

– Я все понимаю, – сказал президент, – но это произошло еще тогда, когда мы ничего не могли реально сделать. Впрочем, это не оправдание… Продолжайте, Александр Павлович.

– Вполне естественно, – сказал я, – что у товарища Сталина появится подозрение – не принесут ли незваные помощники в СССР ту заразу, которая загубила Страну Советов в их времени? И нам с вами, Владимир Владимирович, придется приложить огромные усилия для того, чтобы Иосиф Виссарионович поверил в то, что вы не имеете никаких деструктивных намерений в отношении возглавляемого им государства.

– Это будет непросто, – тихо сказал Путин, – и я понимаю товарища Сталина. Но ведь мы можем спасти миллионы человеческих жизней! Мы реальная помощь, от которой отказываться – просто преступление.

– Он будет думать, что эта помощь может обернуться троянским конем, – жестко сказал я, – и в СССР, вместе с нашим экспедиционным корпусом и нашими технологиями, придет наш цинизм, наша жажда наживы, наша беспринципность, наша аморальность.

– Да, огорошили вы меня, – сказал Путин, – я об этом как‑то и не подумал. Что же теперь нам делать?

Я вздохнул, – Контакт должен быть спланирован так, чтобы товарищ Сталин сначала получил информацию по тому, что произошло в СССР после сорокового года, смог самостоятельно понять причины и поражения РККА в 1941 году и деградации КПСС, распада СССР и реставрации капитализма в году 1991‑м. И уже после этого он будет готов к содержательным переговорам. Ведь болезнь, поразившая СССР в 1991 году, уже зреет внутри, казалось бы единого и монолитного организма Страны Советов. Все предпосылки повторения той истории налицо. И если ничего не изменить, то даже с нашей помощью, разгромив вермахт и уничтожив нацизм, СССР в дальнейшем столкнется с поколением руководителей желающих пожить спокойно. Потом с поколением начальников желающих пожить для себя. Вот эти последние и демонтируют социализм и СССР заодно, чтобы быть начальником, баем, князем, ханом на отдельно взятой, подконтрольной им территории. Надо убедить товарища Сталина, что мы не болезнь, мы вакцина от этой болезни, пережившие либерализм и переболевшие им, и теперь имеющие к нему иммунитет.

Надо доказывать, что мы не окончательно погибли нравственно, что мы еще не продали память своих предков за пачку зеленовато‑серой бумаги с портретами дохлых заморских президентов. Ведь были у нас не только предатели и выродки, но парни, которые не жалели себя в Чечне. Вспомните, ведь была 6‑я рота 104‑го полка 76‑й гвардейской Псковской дивизии ВДВ. И была высота 776 неподалеку от Улус‑Керта, где наши десантники стояли насмерть, как их прадеды в ту Великую войну.

Поймите, Владимир Владимирович, наши бойцы в схватке с фашистами вновь почувствуют, что сражаются за правое дело, за свою Родину, за свой народ. Это дорого стоит. Когда они вернутся назад, в нашу нынешнюю Российскую Федерацию, они уже не смогут жить так, как жили раньше, «применительно к подлости». Участие в справедливой, священной войне – это спасение и для нас. Тут надо оперировать не только экономическими, но и нравственными категориями.

Есть такое понятие, как катарсис. Это очищение души. Помните, как у Гоголя в «Тарасе Бульбе» – и я вновь полез в карман за своей записнушкой:

 

«Знаю, подло завелось теперь на земле нашей; думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да были бы целы в погребах запечатанные меды их. Перенимают черт знает какие бусурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой с своим не хочет говорить; свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом рынке. Милость чужого короля, да и не короля, а паскудная милость польского магната, который желтым чеботом своим бьет их в морду, дороже для них всякого братства. Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснется оно когда‑нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело. Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество!

Уж если на то пошло, чтобы умирать, – так никому ж из них не доведется так умирать!.. Никому, никому!.. Не хватит у них на то мышиной натуры их!»

 

– Так, что товарищ президент, – закончил я свою мысль, – эта война нужна не только СССР, но и нам, чтобы наш народ мог вернуть себе чувство самоуважения и собственного достоинства.

– Да, хорошо сказал Николай Васильевич, – тихо сказал Путин, – спасибо вам, Александр Павлович, за беседу. Я подумаю над тем, что вы мне сказали.

 

 

Часть 2. «Вперед в прошлое»

 

Февраля 2017 года,

 

18:00, Республика Абхазия, г. Гудаута, аэродром в пос. Бомбора в составе 7‑й военной базы ВС РФ.

Одинцов Павел Павлович.

Если вы спросите, какая погода в Абхазии в феврале, то я вам отвечу, как осенью в Москве – от плюс десяти до плюс пяти, ветер, и все время идет мерзкий и нудный дождь. Поток туристов‑дикарей здесь бывает только летом. А сейчас прибрежная зона остается почти, что в полном запустении. Тем лучше, меньше любопытных глаз.

Аэродром Бомбора тоже пуст, хотя и поддерживается во вполне дееспособном состоянии. В случае обострения обстановки в регионе именно сюда будут садиться «Русланы» и Ил‑76 перебрасывающие подкрепления и материально‑техническое снабжение для 7‑й военной базы Вооруженных Сил Российской Федерации в Республике Абхазия.

Вот и сегодня, с утра немного выглянуло солнышко, но, почти сразу же, небо затянуло обложными серыми тучами и заморосило. Ну и ладно, нечего нам делать на той улице. Разместились мы в здании, которое в разные годы играло роль, то аэровокзала Гудаутского аэропорта, то штаба 171‑го Тульского Краснознаменного авиационного истребительного полка. Сейчас же здесь расположена «Экспедиция N 2, ГНКЦ «Позитрон».

Выгрузив нас вместе с багажом, самолет вылетел обратно в Нижнюю Потьму, там уже почти готов президентский комплект. Мы же пока готовимся к первой вылазке туда, куда еще не ступала нога белого человека. И это не шутка, профессор Архангельский просветил меня, что все человечество тогда было черным, или, в крайнем случае, светло‑коричневым. Заяви Сарочке Пэйлин, что Адам был негром, то есть чистокровным африканцем, и получишь вполне полноценную истерику в ультразвуковых тонах. Это пока что лишь заявления нашего единственного консультанта. Сих сенсационных сведений он нахватался у своих коллег смежных специализаций. Но, как говорится, единственный критерий истины, это практика. Вот, попадем на место, и сразу все станет ясно.

Несмотря на наличие внешнего электропитания, наши технари на всякий случай распаковали и подготовили к работе дизель. Тут все же Абхазия, а не Московская область. Хотя и там сбои по питанию, явление вполне регулярное и неудивительное. Пока тянули кабеля, профессор расхаживал по небольшой комнате, в которой временно разместился штаб экспедиции, как взволнованный тигр по арене цирка. Куда только делся расслабленный и немного обрюзгший человек, сутками, а иногда неделями, не выходивший из своей квартиры. Сейчас его бил самый настоящий мандраж. Но выход в прошлое откладывался – слишком опасно лезть в доисторическую воду не зная броду. С минуты на минуту сюда, на аэродром Бомбора, должна прибыть группа бойцов Службы Специальных Операций, подготовленных как раз для действий в особо нецивилизованной местности, в том числе и с целью защиты научных экспедиций и российской собственности за рубежом. Короче, весьма подготовленные и квалифицированные эксперты по выживанию в дикой местности.

Самолет Эмбраер ЕМВ 110, на котором прилетели ССОшники, был раскрашен в яркие цвета какой‑то попугайско‑павианской африканской авиакомпании. И правильно, никто и никогда не должен связывать визиты этих ребят с Правительством Российской Федерации. Окончательно дезориентировать постороннюю публику должны были камуфляжная униформа и амуниция натовского образца.

Вооружена группа была автоматами АК‑47 советского производства, которые мало того, что были лучшим стрелковым оружием всех времен и народов, так еще и в изобилии встречались на руках у местного населения в Африке, на Ближнем Востоке и Юго‑Восточной Азии. Это же изделие, калибра 7,62‑мм, предпочитали для кровавых дел и прочие «специалисты» всех рас и народов, оставляя изделия европейского и американского ВПК для парадов и прочей показухи. Напротив, об автоматах Калашникова калибра 5,45‑мм бойцы выражались громко и нецензурно. Перемудрили товарищи генералы, уменьшая вес носимого боекомплекта, им бы остановиться на калибре 6,5‑мм, как у японской Арисаки, а их потянуло подражать натовскому калибру 5,56‑мм.

Но, что выросло, то выросло, и теперь очередная смена калибра выглядела для российской армии почти немыслимой. Кроме автоматов, на вооружении группы состояли пулеметы «Печенег» и несколько дальнобойных снайперских винтовок. Из самолета выгрузили связки каких‑то длинных шестов, на вид сделанных из фибергласса, и несколько громоздких кофров с неизвестным содержимым.

Командовал этими «егерями» поседевший в боях и походах «зубр» средних лет. Все, без исключения, его подчиненные были как минимум вдвое моложе.

Проверив мои документы, и что называется «удостоверившись», командир группы вскинул руку к козырьку камуфлированного кепи, – Товарищ полковник, майор, хм… Иванов, прибыл в ваше распоряжение согласно приказу министра обороны. Тактическая взводная группа полностью укомплектована, оснащена и готова к работе.

– Павел Павлович, скажите, а это зачем? – майор показал на черненые листовидные наконечники, острые даже на вид, которые его люди быстро закрепляли на пластиковых шестах, превращая их в длинные копья.

Я отвел его в сторонку, – Товарищ, хм… Иванов, как вас по имени отчеству, конечно, если это не секрет?

– Не секрет, – ответил майор, – Андрей Денисович.

– Так вот, Андрей Денисович, – продолжил я, – рейд вашей группы планируется не в Грузию, как вы могли подумать по месту промежуточной базы, и не в Турцию. Все значительно сложнее, но и интереснее. Вон, видите три «Урала», опутанные кабелями, как паук паутиной. Так вот, это не походные пекарни и не полевые радиостанции, как можно было бы подумать с первого взгляда… – я окликнул старшего инженера экспедиции Михеева, – Александр Владимирович, у вас все готово?

– Так точно, товарищ Одинцов, – отозвался тот, – все!

– Идем, товарищ майор, – увлек я его за собой к машине с управляющим пультом, возле которой с нетерпением вышагивал профессор Архангельский. – Так вот, Андрей Денисович – сумрачный гений советских секретных физиков, оставил нам в наследство немало таких вещей, при виде которых наши американские коллеги отваливают челюсть до пола, и издают блеющий звук. Что‑то вроде, – «э‑э‑э‑э». Правда, конкретно эту машину видеть им противопоказано, потому, что одним блеющим звуком тут они не отделаются, а будут скоротечные инфаркты и инсульты…

– Вы меня интригуете, – сказал майор, покачав головой, – и как же называется сей страшный агрегат?

– Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, так что потерпите немного, – ответил ему я, и обратился к выглянувшему из управляющей кабины инженеру Михееву, – Ну что там у вас, Александр Владимирович, под воду нас не загнали?

– Нет, Павел Павлович, – засмеялся Михеев, – не загнали. Все, параметры в норме, температура «за бортом» пятнадцать градусов Цельсия, давление 720 миллиметров ртутного столба, относительная влажность 90 %, дождь.

– И там дождь, – вздохнул я, – ладно, Александр Владимирович, включайте свою шарманку. Только сначала давайте осмотрим местность, перекурим, обсудим увиденное, а потом уже пойдем на ту сторону… Итак, Андрей Денисович, будьте внимательны… – сказал я, подводя майора к лежащему на зеленой траве диску темпорального эмиттера, – Смотрите…

Щелк! И прямо перед нами, уже привычно для меня замерцало голубое сияние, в середине которого вспыхнула яркая точка, через несколько секунд превратившаяся в окаймленный светящейся окантовкой овал. Несомненно, вся эта иллюминация была неплохо видна издалека, особенно если наблюдатель имел бинокль и желание день и ночь пялиться в сторону законсервированной российской военной базы.

Непорядок – для стационарной установки надо будет заказать сборный ангар, и все манипуляции совершать уже внутри его, укрывшись от посторонних глаз. Заодно появится помещение для монтажа той самой стационарной установки и временного складирования переправляемых в прошлое грузов.

– Что это?! – отвлек меня от размышлений майор, толкнув в бок локтем. Через «окно» был виден кусок пейзажа, мало соответствующий той местности, которую мы наблюдали вокруг себя.

Первое, что бросилось в глаза, это то, что Черное море в XXI веке плещущееся в полусотне метров от наших ног, 65 тысяч лет назад отстояло от нас примерно на четыре‑шесть километров. Склон понижался в сторону моря сначала почти незаметно, потом все круче и круче, и у самой береговой черты заканчиваясь узкой, значительно уже, чем сейчас, полоской галечникового пляжа.

Правее, на самом краю горизонта, в Черное море впадала река Хипста. В те доисторические времена, она была куда более бурной и полноводной, чем сейчас. Сам же берег густо зарос вечнозелеными деревьями и кустарниками, и не находись мы примерно в полутора‑двух метрах над тогдашним уровнем грунта, то ничего бы мы не увидели, кроме зеленых ветвей кустов и деревьев. Мало просто шагнуть за порог, надо еще как‑то спускаться до тогдашнего уровня земли.

Разница в уровнях образовалась, скорее всего, из‑за наносных отложений, за эти тысячелетия несколько уменьшивших крутизну берегового склона. Надо что‑то делать. Прыжки с вертолета на плохо натянутый канат совершенно не входят в наши планы. Лучше перебдеть, чем недобдеть, а потом из‑за этого заниматься похоронами с оркестром и почетным караулом.

Я махнул рукой выглянувшему в дверь инженеру Михееву, – Александр Владимирович, глуши свой керогаз и ступай сюда – думать будем! – Потом, убедившись, что окно в прошлое погасло, повернулся к майору спецназа, – Значит так, Андрей Денисович, ты спрашиваешь, что это было? – Отвечу. Это было это же самое место, но примерно шестьдесят пять тысяч лет назад. Я же говорил тебе про сумрачный гений секретных советских физиков. Так вот, как военный человек ты должен понимать, что в нынешние нелегкие времена ради праздного любопытства в такой проект президент не вложил бы ни гроша. – Сзади мне в спину обиженно засопел профессор Архангельский. – Там, в прошлом, куда еще не ступала нога агента ЦРУ или АНБ, будет основана база проекта куда более важного, и куда более секретного, чем тот, чьи результаты ты уже видел. Что это будет за проект, ты уж извини, я тебе не скажу. Ты человек военный, должен сам все понимать.

Но, ты и твои парни нужны нам в этом деле до самого конца. Там у нас будет несколько точек, на которых будет постоянно находиться куча разного народа, в том числе и гражданского, а вокруг ожидаются любители свежего мяса: первобытные неандертальцы‑каннибалы, и всякого рода хищное зверье, вроде пещерных медведей, львов и прочих гиен. Да, Андрей Денисович, кстати. Обычные для нашего времени животные там тоже не подарок, поскольку они еще не научились бояться двуногих. Это сами боятся их в том времени. Теперь, все понятно, товарищ майор?

– Понятно, – спецназовец повел плечами, будто освобождаясь от груза, – Хотите сделать из нас егерей, как в заповедниках?

– Почти, – ответил я, – только надо будет защищать не диких животных от людей, а наоборот. У тебя самая подготовленная в этом смысле группа, других пришлось бы учить через кровь. Будет развиваться проект, добавим и тебе людей. Кстати, майор, теперь ты понял – зачем нужны копья?

– Понял, не маленький, – ответил майор, – для местных, если они там есть, человек без длинной заостренной палки все равно, что безоружный. А на безоружного чужака, как подсказывает мой богатый африканский опыт, первобытные люди нападают сразу.

– Андрей Денисович, – остановил я майора, – ты учти, что знакомые тебе африканцы в значительной степени озверели после встречи с не менее знакомыми тебе европейцами. Но, нам ТАМ лишних конфликтов тоже не надо. И выбор пал именно на твою группу, поскольку твои люди зря палить не обучены, и вам уже удавалось решить вопрос миром, там где другие устроили бы маленький геноцид. Так что передай своим парням, пусть выкинут из головы всю голливудскую чушь о «кровожадных дикарях», но при этом не забывают об осторожности.

– Понял, – кивнул майор, – копья будут нам экономить патроны, когда можно обойтись без стрельбы. Да и зверье тоже забывать не стоит. Пойду, товарищ полковник, проинструктирую ребят.

Едва только майор ушел к своим людям, как меня тут же перехватил старший инженер экспедиции Михеев, – Павел Павлович, что случилось? – спросил он, – Почему вы отменили переброску группы?

– Александр Владимирович, – немного язвительно ответил я, – наверное, с высоты своей кабины вы не заметили, что за шестьдесят пять тысяч лет берег немного подрос, метра так на полтора‑два. Вы сможете на ТОЙ стороне сместить портал вниз?

– В принципе сможем, – инженер Михеев не задумался даже на секунду, – но для этого нам надо переделывать управляющую аппаратуру. Как вы понимаете, раньше перед нами такая задача не ставилась. Конечно, можно вырыть специальную яму… – он задумчиво огляделся по сторонам, будто подыскивая место для такой ямы и тех, кто будет ее копать, и тут взгляд его уперся в здание штаба за моей спиной, – Но, мы можем сделать еще лучше.

У нас же под рукой есть замечательный подвал, в котором я был совсем недавно, когда вместе с техниками и абхазскими товарищами подключал нашу аппаратуру к местной сети. Если глазомер меня не подводит, то цоколь приподнят над землей примерно на полметра, а это значит, что сам подвал заглублен примерно на полтора метра – метр семьдесят. Сейчас мы все разберем и подгоним технику поближе к зданию. Темпоральный эмиттер опустим вниз, пропустив кабеля через слуховое окно, потом снова попробуем.

– Хорошо, – ответил я, – Сколько времени вам надо?

– Около двух часов, – ответил он.

– Действуйте, Александр Владимирович, – кивнул я, – а мы пока подождем.

 

Два часа спустя,