Буратина попадает в плен к директору развлекательного предприятия

 

Буратина накупила разной вкуснятины и посмотрела на билет — 19 место, в первом ряду по центру. Это был самый дорогой сектор в зале.

Денег, которые ей дал толстый мальчик за рюкзачок и айпад, хватило с лихвой. За билет Буратина выложила аж 700 долларов, на сладкую воду, большое ведерко попкорна, жвачки и чипсы ушло еще 150, и столько же осталось сдачи. Настроение было отличное.

Зал быстро заполнялся зрителями. На входе улыбающиеся во все 32 зуба билетерши выдавали зрителям мудреные шапки-шлемы. Каждый входящий в зрительный зал был обязан надеть на голову круглый, весь в трубочках и всяких штучках шлем. «Без него нельзя», — объясняла добренькая такая толстая тетя билетерша.

— И што-то вы тут все такие добренькие, такие ласковенькие, ну прямо розовая вата на палочке, тошнит уже от ваших улыбочек, — огрызнулась ни с того ни с сего Буратина.

Билетерша лишь шире улыбнулась и жестом показала — «проходи-проходи», но глаза ее при этом так недобро сверкнули, будто она хотела ударить деревянную девочку по щеке. Буратина опешила от такого недоброго взгляда, но тут толстая тетя уж до такой степени растянула губы в сладчайшей улыбке, что девочка тут же подумала — может, мне все это показалось.

«Да и правда, — размышляла Буратина, — вся эта напускная показушная доброта слишком уж приторна и от того даже подозрительна».

Шлем, который нужно обязательно надевать, входя в зрительный зал, был таким невесомым и таким удобным, что буквально через минуту ты забывал о его существовании. Зрители в этих мудреных, испещренных трубочками и какими-то приборами, пластиковых шапках выглядели нелепо и, по мнению Буратины, смешно. Она оглядывалась на сидящих вокруг людей, прыскала смехом: «ха-ха, вот умора!», «вот уроды какие!», — совсем не задумываясь о том, что и она была таким же уродом ведь на голове у неё тоже был нелепый трубчатый горшок с малюсенькими лампочками и непонятными пимпочками.

Наконец зал полностью заполнился людьми. Свет очень медленно гас. Чпок — и стало совершенно темно. Кто-то ойкнул, и все засмеялись. В этот самый момент в зал хлынула вода. Огромные стены воды обрушивались справа и слева от сидящих, свет, проходивший сквозь эту морскую воду, был зеленоватым, с прожилками от теплых подводных течений и с шуршанием поднимающихся откуда-то со дна пузырьков воздуха. Все закричали «а-а-а» — кто-то просто визжал, кто-то кричал «тону!», другие «караул!», но большинство просто кричали первую букву алфавита — «а-а-а». Буратина тоже кричала «а-а-а» — она никогда не видела столько воды, да к тому же такой красивой. А вода все обрушивалась и обрушивалась на зрителей, она была уже не только по бокам, но и сверху и снизу, и еще все люди раскачивались в такт волнам то вправо, то влево, а то и назад, а потом вперед.

— Бли-и-и-ин!!! — заверещала Буратина. Она широко раскрыла рот, пытаясь набрать воздуха во всей этой водяной глубине. И вроде все в зрительном зале теперь кричали «блин!» — будто хотели есть, а волны мощней и мощней лупили по зрителям, будто назло.

«Тик-так-тик-так, чик-чик-чик, штык-штык-штык», — зажужжал шлем, какие-то колесики и шестеренки заурчали внутри его обшивки, словно внутри шлема заработал маленький пылесос. Очередная мощнейшая волна ударила по зрителям так сильно, что Буратина мысленно попрощалась и с мальчиками из хип-хоп банды, и с папашей Дроздом, и со школой, в которую она так и не попала, и даже осьминогу Полю послала мысленный смайлик — покедова, мол, мои други, я утонула на уникальном шоу в 100-Дэ!

— Блинский блин!

Чпок — и вода пропала! Совершенно пропала вода, все кругом стало желтым и непонятным. Зрители растерялись. Что удивительно — все были сухими! А буквально секунду назад все казалось мокрым и водянистым. Буратина так и сидела с открытым ртом, потом она отмерла и завертела головой — вокруг были белые как бумага люди с испуганными, онемевшими от ужаса, глазами и лицами. Может, и Буратина тоже была бы бледной, но она-таки деревянная девочка, а дерево, как все знают, ну совсем не умеет ни бледнеть, ни краснеть от переизбытка чувств.

Ее внимание переключилось опять на стены. Кругом были подсолнухи — их было так много, что невозможно сосчитать, тысячи спелых, очень красивых подсолнухов раскачивались на своих высоких стеблях-ножках. Стрекотали кузнечики и стрекозы, бабочки роем вылетели из подсолнухового поля и ринулись в зал. Чудные бабочки и великолепные огромные стрекозушки замельтешили над зрителями. Насекомые переливались всеми цветами радуги — они, покружив над тобой, усаживались на самые макушки шлемов и там сидели, важно похлопывая крылышками.

— Вау, — сказала Буратина и попыталась поймать рукой огромную стрекозу, сидевшую у неё на голове. Но то ли стрекоза успела взлететь, то ли она была ненастоящая — в руках у девочки было пусто. И тут все бросились ловить чудных насекомых, совсем позабыв про бесконечное поле подсолнухов, в котором утопал зрительный зал. А оно, это поле, окончательно пожелтело. Насекомые растворились, превратившись в пустоту, а вокруг все стало желтым-прежелтым. «Это подсолнухи так разжелтились что ли или что-то другое?», — пыталась понять Буратина.

Караул — песок! Кругом желтый песок! Весь зал заверещал как по команде — а-а-а, и в шлеме опять заработал микроскопический пылесос. Песок сыпался сверху, снизу, со всех сторон. Временами он закручивался в спираль — эдакий маленький смерч прямо посреди зрительного зала — и гулял по рядам. Песок набивался в рот, засыпался в уши и за шиворот, становилось тяжело дышать и все визжали из последних сил, задыхаясь в этом мерзком желтом песке. А в шлемах жужжали микроскопические пылесосики.

Пим! Песок пропал, и вокруг оказалось чистое голубое небо. Весь зал поднимался все выше и выше в небо, но не быстро, а маленькими такими шажками, медленно-медленно карабкался. Сиденья накренились назад, а зал полз все выше и выше, пока не достиг пика. И тут все поняли, что зрительный зал теперь стал огромной тележкой на американских горках. Внутри у Буратины похолодело.

Глупое и бессмысленное занятие пытаться рассказать вам обо всех виражах падениях и взлетах на безумных американских горках в 100-Дэ. Это невероятно здорово и до слез страшно. Иллюзия, которая создавалась неизвестным Буратине способом, была прекрасна и ужасна одновременно. Столько раз подряд она ни разу в жизни не говорила слов «блин» и «вау» и, конечно, столько раз и так громко она никогда еще не кричала букву «а». И каждый раз в шлеме начинал жужжать микроскопический пылесосик. «Что же это там за пылесосик такой», — спрашивала себя Буратина и, не найдя ответа, продолжала наслаждаться бесподобным шоу в 100-Дэ.

После американских горок с Буратиной случился небольшой конфуз. Ну да всё по порядку. Сразу после горок над зрителями появились несколько похожих на жирных мух летающих аппаратов. Из жужжащих летающих прожекторов исходили яркие пучки света, наподобие лазерных лучей. Аппараты, облетев несколько раз зал, сосредоточились вокруг сцены и, скрестив лучи, завертелись вокруг центра сцены. Вращались они с такой силой и энергией, что пятно света увеличивалось в размере, пульсировало и ярко светилось. Вспышка ослепила зрителей и… из света появился громадный, величиной с трехэтажный дом, зайчик! Вау, вот это бамбулла! Зал покатывался со смеху.

Шлемы в этот момент натужно и устало жужжали. Зайчик пару раз подпрыгнул, едва не проломив сцену, весил он, наверное, тонн 15, не меньше. На третью попытку подпрыгнуть он так треснулся об пол, что раскололся надвое и… сто тысяч зайчиков высыпались из него и начали уморительно танцевать. Они танцевали чечетку, вальс, танго, рок-н-ролл, свинг, фокстрот, чарльстон и румбу. Они подпрыгивали под самый потолок и вытворяли разные чумовые гимнастические штучки. Зал взрывался овациями и криками одобрения.

Конечно, никому бы и в голову бы не пришло снять в этот момент шлем, ведь билеты стоили так дорого. Никому и в голову бы такое не пришло. Кроме Буратины. Она уже давно теребила автоматическую застежку шлема, просто так, из вредности, ведь каждый знает, что сломать что-нибудь чужое обалденно приятно. И ей это удалось! Застежка жалобно пискнула и разжала свои объятия. Шлем снялся и Буратина увидела, увидела… Десять тысяч танцующих облезлых крыс! Её передернуло от омерзения. «Так вот что это за шоу в 100-Дэ», — закричала Буратина, её распирало от обиды и отвращения. Но никто её не услышал, все видели вместо крыс розовых мимишных заек, выделывающих разные пируэты. Шлемы делали своё дело, искажали реальность на все 100-Дэ!

Словно из-под земли перед Буратиной возникла та самая билетерша — она злобно посмотрела на Буратину и прошипела: «Я же уже говорила тебе, дрянная девчонка, шлем в зале снимать нельзя!».

«Откуда она узнала, что я сняла шлем, вероятно, существует система дистанционного мониторинга», — мелькнула в голове Буратины гипотеза, сердце бешено колотилось, девочка хотела было послать куда подальше грубую женщину, но та неожиданно и очень больно ударила девочку кулаком в челюсть. Буратина потеряла сознание.

Когда она открыла глаза, никаких зайцев-прыгунов на сцене не было. Буратина, к своему стыду, достоверно не могла утверждать, что она там видела без шлема — было ли это реальностью или ей это всё приснилось, ну про крыс, и про билетершу, которая ударила ей по челюсти. Челюсть, кстати, немного побаливала…

Шоу было в самом разгаре. А на сцене непонятно откуда объявился очень грустный мальчик, прикинутый в стиле эмо. Лицо его было разукрашено разноцветными татуировками. По периметру лица струились черными тончайшими линиями готические узоры, на щеках паутина и паучки и странные кровоточащие сердечки на ниточках. Из глаз падали мультяшного дизайна алые слезинки. Посреди лба зияла красивенная белая роза — эмблема печали. Брови были тоже вытатуированы в виде грустнючих опущенных вниз галочек.

Буратина без труда могла рассмотреть все эти подробности татуировок мальчика, ведь через стеклышки электронного шлема изображение многократно приближалось, стоило тебе этого захотеть. «Супер! 100-Дэ отпад!», — вымолвила деревянная девочка, разглядывая диковинного эмо-боя. Одежда мальчика тоже была необычной, высокие черные ботиночки на шнуровке, черные джинсики в облипку и слепящая белизной белая рубашка с невероятно длинными рукавами, буквально касающимися пола. Мальчик вытянул вперед руки ладонями вверх и дрожащим голосом произнес:

— Хай, почтенная публика, меня зовут Эльмонт-Эмо-Бой! Сегодня здесь будет веселая эмо-вечеринка!

В зале засмеялись, засвистели и заулюлюкали. Дело в том, что Эльмонт говорил таким умирающим бесцветным голосом про веселую эмо-вечеринку, что становилось дико смешно. Да к тому же все знают, что эмо-движуха — это вовсе не веселье, а грусть, сопли-слюни и бесконечное нытье под соответствующую музыку.

— Ха-ха-ха, гы-гы-гы, — раздавалось со всех сторон, и только Буратина почему-то не смеялась. Эльмонт-Эмо-Бой показался ей таким знакомым, почти родным человечком. Выступающий продолжал:

— Вечеринка будет зажигательной и энергичной…

Тут все вообще покатились со смеху, слово «энергичный» прозвучало так фальшиво, что хоть стой, хоть падай.

— Будет знатная тусня, — продолжал грустный мальчик, — пати будет называться «Девочка с розовыми волосами». Это будет пенная вечеринка в купальниках с хорошими диджеями, будут играть солнечный хаус, чуточку минимала и под утро врубят айренби.

100-Дэ шлемы в округе, стоило зрителям засмеяться, не забывали стрекотать своими зубчатыми колесиками внутри обшивки. Руки выступающего на сцене эмо-боя тем временем так вытягивались, когда он делал необходимые ему жесты, что проносились над головами сидящих. Они становились, наверное, стометровой длины, а может, даже больше, а когда он заканчивал жест, опять съеживались до обычного размера. «Ого, вот это 100-Дэ-эффект», — прошептала деревянная девочка.

В один миг незаметно для глаза рядом со смешным нытиком оказался плотный паренек в мерзкой мохеровой кепке-аэродроме, одет он был в дешевый китайский спортивный костюм «Адидас», брючки костюма были заправлены в отстойные остроносые сапожки на молнии. Громко рыгнув, он сказал:

— А вот и я, Шурка, гопник Сормовский!

Развернувшись к грустному Эльмонту, он со всего размаха въехал несчастному эмо-бою в челюсть. Удар был такой силы, что голова бедного эмо-боя шмыгнула в сторону, шея неимоверно растянулась и голова совершила круг почета над сидящими в зале зрителями. Глаза мальчика выкатились из орбит и как сосиски задрыгались в глазных впадинах. Вот умора! Когда все причиндалы — и шея, и голова, и глаза эмо-боя приняли свой прежний вид, гопник продолжил:

— Ну что ты все ноешь, эмо-бой?!

— Я бесцветный такой, потому что хочу водиться с одной замечательной девочкой с розовыми волосами, — ответил Эльмонт.

— Так водись с ней, чё ныть-то?

— Она свалила в чужие края!

— Гы-гы-гы, видали вы такого придурка? — грубо заржал Шурка-гопник и демонстративно достал из-за пазухи свой собственный кулак. Приставив оттопыренный большой палец к губам, он принялся в него театрально дуть. Кулак рос буквально на глазах. Когда он надулся и стал как арбуз, гопник безо всяких предисловий обрушил всю мощь арбузного кулака на грустного героя. Как же он его мутузил! У Эльмонта вылетали из орбит глаза, падала на пол челюсть, зубы рассыпались по сцене, голова улетала на вытягивающейся шее и прыгала по проходам между зрительских кресел. Жестко он его метелил, а зрители бесстыдно смеялись. Вдоволь наглумившись, Шурка спросил:

— А зовут-то как твою слинявшую невесту?

Собравшись из разлетевшихся частей и приняв обычные пропорции, Эльмонт совсем уж грустно спросил:

— А ты больше дубасить меня не будешь?

— Ха-ха-ха, болезный ты мой эмо-бой, я ведь тока разошелся, можно сказать!

— Её зовут Эмми, или Девушка с розовыми волосами.

— Гыр-гыр-гыр, разве бывают девушки с розовыми волосами? — гопник размахнулся своим гигантским кулаком, намериваясь заехать прямо в глаз бедняге эмо-бою, как в этот самый момент Буратина не выдержала издевательств над мальчиком в белой рубашке с рукавами до самого пола и… Она и сама не знала, что способна на такое. Руки Буратины мгновенно вытянулись, как телескопические антенны, да на такую длину, что Буратина без труда схватила за руку гопника и остановила удар.

— Что за фигня, — только и сказал остановленный хулиган.

Может, он и еще что-то хотел сказать, да только вторая рука Буратины также увеличилась до несколькометрового размера и, сделав пальцы колечком, отвесила такой мощности щелбан, что гопник качнулся и сел на пол. Вокруг его головы чирикая закружились маленькие синие птички, а глаза выкатились из орбит и вращались. Зал разразился аплодисментами — все одобрительно хлопали Буратине.

Чуть придя в себя, гопник хорошенько рассмотрел благородную зрительницу и, увидев её длинный носик и то, что девочка, как и сам гопник и его несчастный товарищ, настоящая живая кукла, да к тому же из дерева, радостно воскликнул: «Глядите, это же Велулик!» И Эльмонт-эмо-бой подхватил: «Ба да это живая Велулик!»

И тут на сцену высыпала вся труппа театра, и все радостно закричали: «Велулик, Велулик, Велулик — она здесь, она с нами, она такая же, как мы, она пришла к нам наконец-то, Велулик, это Велулик — радость-то какая!» — кричали куклы на сцене.

Буратина вдруг поняла, что все эти куклы радуются именно ей и зовут именно её. На самом деле, всем ведь известно, что Велулик в переводе с древнекукольного «деревянная девочка»!

Буратина пулей взлетела на сцену, и все бросились её обнимать и целовать. Как же радовались куклы, встретив эту деревянную девчонку!

Зрители обрадовались не меньше, все кричали: «Браво, супер, круть!» Всеобщее ликование и радость охватили зрительный зал!

Вдруг откуда-то сбоку из-за сцены появилась косматая бородатая голова с очень злобным выражением лица. За головой проследовало грузное мощное тело, одетое в длинный шелковый халат, борода волочилась почти по самому полу. Бородач, прихрамывая на кривых коротких ножках, шел прямо ко всей это веселой компании, обосновавшейся на сцене.

— Хватит беситься, тупые бесполезные куклы, — зарычал бородатый верзила. Это был владелец театра 100-Дэ, некто господин Карабас Барабас по кличке Бешеная Борода.

— Ско-ти-на! — заревел он на Буратину. — Ты сорвала наше замечательное представление в 100-Дэ! Немедленно продолжайте! А ты деревяшка пойдешь со мной.

Он грубо схватил Буратину за шиворот и беспардонно поволок девочку куда-то в служебные помещения театра. Представление продолжилось уже без Буратины.

В кладовке, куда попала Буратина, хранились зрительные шлемы. Бородач снял с головы девочки шлем и установил его на специальный трубчатый станок, а саму Буратину повесил за капюшон высоко под потолок. Девочка видела, как прибор замигал лампочками, высасывая из обшивки шлема какой-то зеленоватый газ, вероятно, газ поступал в тяжеленные баллоны, которых в кладовке было очень много. Два войлочных рабочих с глазами-пуговицами проворно опорожняли шлемы, приезжающие в кладовку по миниэкскалатору, выкачивая из них этот непонятный газ. Он струился по прозрачным трубочкам и гофрированным шлангам прямиком в резервуары. Баллоны были промаркированы, на многих были написаны даты. Шоу, вероятно, закончилось, шлемы забавной вереницей поступали в кладовку, войлочные работники едва поспевали снимать их с ленты эскалатора. «Так-так, интересно-интересненько», — подумала Буратина.