Бронислав Малиновский, «Секс и вытеснение в обществе дикарей», 1927, с. 5

Ребёнок учится эксплуатировать доступность матери, заваливая ее вопросами и требованиями, которые не имеют для него никакого значения, позорит ее на людях, шантажирует ее покупать сладости и носить его. Зависимость не подразумевает под собой любовь. Отношение ребёнка к школе, отбирающей его у матери после пяти лет вынужденной близости, такое же двойственное, как и его чувства к матери. Пока школа предоставляет побег (от матери), она приветствуется; когда школа становится требовательной, ребёнок понимает, что может настроить школу и мать друг против друга. Ревность, которую матери испытывают по отношению к школе, и к попытке школы установить контроль над ребёнком в противовес матери, может приводить к крайне проблематичным ситуациям. Антисоциальная природа этих детско–материнских отношений весьма очевидна для школьных учителей, особенно когда решается вопрос дисциплины или отношения к эмоциональным нарушениям.²

Несчастная жена-мать считает себя антисоциальной и в других сферах жизни. Ее удел – дом, и она в нем одинока. Ей хочется, чтобы ее семья проводила с ней время, так как ее собственная важность существует относительно этой почти фиктивной группы. Ей сложно удерживать детей рядом, устанавливая ограничения, дожидаясь их, влезая в их жизнь. Они все больше и больше отступают к некоммуникабельности и завуалированному презрению. Она умоляет мужа не гулять с сыновьями, ей чудно то что он может стоять под ливнем на футбольном поле, но потом чувствует себя слишком уставшим, чтобы починить крышу или подстричь газон в хорошую погоду. Она все больше и больше ноет о том, что ему наплевать, чем занимаются дети, что вся дисциплина держится на ней, что никто не говорит с ней, что она дура, что она отдала лучшие свои годы кучке неблагодарных балбесов. Политика для неё таинственна и скучна. Спорт – доказательство того, что мужчины не повзрослели. Лучшее, что может случиться – она продолжит с того, на чем остановилась: пойдет на работу, которую она раньше считала временной, на которой она не ждет повышения, значительного вознаграждения, новых возможностей (так как потребности хозяйства все еще должны выполняться). Всякая работа гипнотизирует. Она убирается, она вяжет, она вышивает. И так далее.

Женщины, пытающиеся противостоять социальной изоляции в нуклеарной семье, встречаются с особыми трудностями. В Sunday Mirror Энн Аллен пишет о разговоре с молодой замужней женщиной:

«Посмотри»- сказала она, -«у нас есть почти дюжина очень хороших друзей. Друзей, которые мне ближе, чем члены семьи. Этих людей я знаю лучше и люблю больше».

Но что происходит? Нам нужно заранее планировать встречи. Кому–то нужно найти няню. Другая пара чувствует себя обязанной готовить для нас ужин.

А потом –то у кого-то ребёнок заболел, то кто-то устал, и ты вообще жалеешь, что устроила встречу. Или мы так сильно наслаждаемся общением, что становится очень грустно от того, что нужно рано расходиться.

Но просто подумай о том, что было бы, если бы группа близких друзей жила в одном здании, или на одной улице. Это возможно.

Есть архитекторы, работающие над одним или двумя специально спроектированными постройками, где у каждого есть собственный уголок, а также огромное общее пространство.

Лично я не смогла бы вынести необходимость делиться сексуальным партнёром, как и моей матери тяжело делить с кем–то кухню. Я слишком ценю свое личное пространство.

Но часто бывает, что мне не хватает поговорить с кем-то в течение дня. Или когда я чувствую себя одиноко, потому что муж работает всю ночь. Или когда мы с ним ссоримся, и мне хочется уйти на время.

Я просто не могу представить, как можно жить иначе, чем с мужем и с близкими друзьями рядом. В конце концов, тысячи людей становятся близкими друзьями со своими соседями. Мы просто обратим процесс».³

Давным-давно, все жили в домах, полных друзей, с огромными общественными пространствами, где улицы были полны друзей, потому что неподвижность сообщества означала, что все его члены знали друг друга и историю их семьи. У системы есть недостатки: нонконформизм не допускался, а постоянное внимание всего сообщества к поступкам отдельных людей имело проблем больше, чем преимуществ. Да, в таком сообществе старушка не лежала бы несколько дней у подножья лестницы со сломанным бедром, но и женщина не могла вступить в запретную любовную связь. Сейчас люди живут ближе друг к другу, чем когда-либо, но это перенаселенная изоляция. В многоэтажках живет множество маленьких семей, у которых так много общего, но они друг для друга чужаки. Их входные двери скрывают закрытый мир, который не может взаимодействовать ни с чем дальше пустых коридоров и лифтов, за исключением случаев жалоб друг другу на шум. Женщины, наблюдающие за тем, как их дети играют на детской площадке, узнают родителей других детей только в том случае, если какое–то происшествие требует вмешательства родителей. Соперничество часто означает, что каждая семья цепляется за фантазию о превосходстве: расовом, моральном, религиозном, экономическом, классовом. Градостроители сетуют, что жители многоэтажек не поддерживают общественные пространства в чистоте и порядке, а жертвы этого переселения жалуются на то, что многоэтажки вызывают беспокойство, связанное с высотой и замкнутым пространством. Спускаясь и поднимаясь по лифтам, они никогда не видят друг друга, не могут заглянуть в соседское окно, или поболтать у порога, пока чистят крыльцо. Вынужденные попытки создать близость не работают. Женщины ревностно поддерживают обособленность своих хозяйств, опасаясь, что набеги незнакомцев всячески развратят их детей и их образ жизни. Домохозяйка Энн Аллен отвергает возможность делиться сексуальным партнером, но она хотя бы открыто признает это. Община родственников защищает собственные сексуальные отношения запретом на инцест, которые первоначально не основываются на страхе перед последствиями кровосмешения; они не были известны первым сторонникам законов против инцеста. Женщины, обитающие в многоэтажках, могут и не осознавать последствий близости с незнакомыми женщинами, но напряжение присутствует. Возможно, чтобы избежать провала этого общественного уклада, можно было открыть паб и прачечную в каждый дом, но экономически это будет выглядеть так, будто бы работа должна неустанно удваиваиться в каждом жилищном блоке, если ее результатом будет настоящее естественное взаимодействие.

Архитектурные достижения нуклеарной семьи всемирно признаны разрушительными: неуместное распространение ленточной застройки, из гектаров маленьких коробок, испортило облик всех наших городов. Поддержание таких районов непомерно дорогое, а доступ к службам сложно организовать. Защитники многоквартирных домов ссылаются на практичность и комфорт. Они не понимают того, что нуклеарная семья работает против них; никакие антропометрические исследования, никакая умная ориентация чистых и эффективных жилых единиц по направлению к свету и открытым видам, не избавят Эдипова человека от подозрительности по отношению к себе подобным. Стрессы и напряжения супружеского самокопания не терпят расширения горизонтов. Альтернативой является захват работодателем роли отца, как это происходит в специально спроектированных поселениях в Америке, где работники фирмы расселены согласно их доходам и положению, и их пребывание вместе поощряется. Жены становятся факультетскими женами и корпоративными женами. Сплоченность повсеместна. Последствия в долгосрочной перспективе для меня невообразимы. Каждый аспект семейной жизни контролирует фирма; как только несчастный муж получает работу на основании оценки, относящейся целиком к его семье, он должен выполнять свою роль в фирме и в каждом аспекте его личной жизни. Даже его половая жизнь может стать деловым вопросом: Мастерс и Джонсон определили норму гедонизма. Никаким холопам, страдающим от права первой ночи, отдающим сыновей на службу своему сеньору, не было настолько плохо. Сильнее золотоискателя или освобождённого раба, он хранит в душе преданность фирменному магазину. Напрашивается логический вывод о последствиях контроля трудоустройства над рабочим движением. Егобезопасность зависит от поведения всей его семьи; желательный результат – полный застой и предсказуемость. В этом причина того, что у факультетских мужей ниже либидо, чем у остальных: потому что они стали жирными белыми мышами в стерильной лаборатории, а не потому что их женщины находятся рядом, как утверждал Лайонел Тайгер.⁴ Работодатель, Большой Папочка, призрак, нависающий над героями рассказа «Кто боится Вирджинии Вульф?», кастрировал собственных сыновей. Человеческая душа, правда, неразрушима, иесли группа формирует особую форму совести, то и грехи их становятся общими, чтобы никто не мог расколоться перед Большим Папочкой. Тенденции американского упадка – в первую очередь коллективное пьянство, единственный путь к неконтролируемому поведению, и, в конце концов, обмен женами, вид инцеста 20 века.

Осень 1962 года, две пары были невероятно, вызывающе близки. Фрэнк и Марсия были в восторге часто непреднамеренно оставаться наедине. Джанет и Гарольд при закрытых дверях шутили о прозрачных уловках других двух любовников. Эти шутки просочились и в их общие беседы. Другие парочки начали звать их всех Эплсмитами…

«Ты не чувствуешь этого? Это так неправильно. Сейчас мы по–настоящему испорчены. Все мы».⁵

 Обмен женами защищается писателями в «Дневниках человеческих отношений», например, в «Форуме», как метод возрождения распадающихся браков. Общее, но тайное поведение, превратит любую группу в заговорщиков, но с этими последствиями тяжело жить. Обмен партнерами полностью искусственная активность, отличная от непредсказуемости искреннего сексуального желания – не более чем сквэр-данс (танец для четырёх пар, оформленный как квадрат). При таком обмене страдает секс: страсть становится развратом, внесение разнообразия в способы получения удовольствия скрывают скуку, но не насыщают жизнь. В таких обстоятельствах секс все меньше и меньше форма коммуникации, а больше веселое развлечение, наподобие бинго, игровых автоматов, хула–хупов и йо–йо. Управляемое, домашнее развлечение. Не невинное, но распланированное; не динамичное, но сдержанное. Когда Большой Папочка мирится с таким непослушанием, даже секс попадает под его благосклонное покровительство. Перекормленной, фригидной белой мыши позволено короткое время в чужой клетке, чтобы оживиться. Таким образом может быть насаждено сексуальное единообразие: мистер Джонс может проделывать с миссис Джонс то, чему он обучился у миссис Смит и так далее. Всеобщая семейственность погребает все.

Энн Аллен – благоразумная, либеральная английская домохозяйка. По-матерински взглянув на ее молодых собеседниц, она продолжает: «В теории я считаю это довольно привлекательной идеей. Но на деле я не могу и подумать о дюжине, или о полудюжине пар, с которыми мне бы хотелось иметь настолько близкие отношения. Или с которыми нам бы хотелось жить таким образом.

Мне не нравится, как они воспитывают своих детей. Я даю детям то больше, то меньше карманных денег, что может привести к ссорам.

Я ненавижу, что их кухня наполнена странными запахами и грязью. Или я ощущаю, как блестят их глаза на мое довольно шаткое хозяйство.

Но самое главное, я беспомощная, безнадежная собственница, и, если мой муж уходил бы с чьей-то соблазнительной женой всякий раз, когда я кричала на него, я могла бы и убить».⁶

Энн Аллен похожа больше на обыкновенную английскую домохозяйку, чем на молодую женщину, с которой она говорила; она более «нормальная» чем факультетские жены и корпоративные жены или обменянные жены.

Как общественное образование семья означает индивидуума, побуждаемого его самыми агрессивно индивидуалистическими инстинктами; это не основа, а отрицание общества. Из совокупности противоречащих индивидуалистических интересов, человеческое общество категорически не может и не могло возвыситься. Оно обязано своим расцветом инстинктам, уничтожающим индивидуалистические инстинкты, которые образовали из связи чувств взаимной зависимости, верности, солидарности, преданности, группу больше патриархальной семьи, и сформировали ее природу, способную на бесконечное расширение.