Три кавалера и одна любовь Алевтины Модестовны

 

По утрам Алевтина Модестовна кипятила в турочке горький кофе с перцем. Съедала несколько кусочков мармелада, тост со сливочным маслом. Надевала неизменное лиловое платье и приглашала крысёнка Манчини занять своё место в ридикюле.

По дороге она здоровалась со всеми прохожими, не делая исключений ни для спешащих в школу пионеров, ни для насупленных инженеров заводов, ни для домохозяек, которые шли на рынок за зеленью. Слава городской сумасшедшей её не пугала. Слава приятна любая, забвение хуже.

Зимой Алевтина Модестовна любила останавливаться с дворником и говорить о том, что именно в этом январе снегу чересчур много. Осенью они обсуждали, что листьев нанесло несчитано. Весной их занимала тема наводнений и уровня воды в Неве и притоках.

В городском шуме она различала множество звуков, даривших ей радость: трамвайные звонки, хлопанье дверями подъездов, шорох крыльев одиноких птиц, шарканье метлой дворника, стук каблуков по мостовой. Это было гораздо лучше темноты и беззвучия Той Стороны, где удалось побывать старушке и вернуться, благодаря Манчини. Именно он вытащил из холодных лап смерти душу Алевтины Модестовны. Потом он поселился в её доме, как талисман. Его новая хозяйка даже не сразу поняла, что крысёнок – волшебник, к тому же необычайно сильный. Просто она перестала стареть и болеть, надолго остановившись в прекрасном возрасте пятидесяти пяти лет, на рубеже зрелости и немощи. Только квартиру пришлось сменить с десяток раз, как и место работы. Чего уж греха таить, и документы Алевтине Модестовне исправлять приходилось нередко. Но эти неудобства были ничто в сравнении с тем, какие преимущества она приобрела.

Коренная петербурженка и раньше замечала за собой редкие способности, а теперь они многократно усилились. Алевтина Модестовна была магом-эмпатом и лечила плохое настроение, как иные лекари избавляют своих пациентов от простуды и сифилиса. Ей был подвластен весь спектр негативных эмоций от мелкой неприятности до искренней потери. А теперь и Манчини помогал нейтрализовать воздействие беды на раненые людские души.

Пожалуй, лишь скука была не по зубам Алевтине Модестовне, и с такими клиентами она не работала, возмущённо отворачиваясь от них. «Глупцы!» – восклицала она, обращаясь к крысёнку, и тот кивал.

 Чувствуя себя бодро от моросящего дождя или весело от сверкающего редкого питерского солнца, она шагала вдоль Фонтанки на угол Литейного в свой заветный газетный киоск. По наитию к магу-эмпату стекался весь грустный городской люд. Покупатели расхватывали газеты и журналы, открытки и конверты, путеводители и безделушки. Шли с улыбкой по другим делам, а печаль, грусть, тоска и неуверенность оставались Алевтине Модестовне, которая сматывала их в тонкую нить и формировала едва осязаемые клубки. Усталый крысёныш Манчини относил эту заразу на своих лапах в Тонкий Мир. О-па – и снова в городе чисто!    

Алевтина Модестовна приходила на работу рано утром, отпирала висячий замок на двери, поднимала три козырька – два узких сбоку и один широкий – впереди.

– Теперь мой домик не похож на гробик, – всякий раз удовлетворённо замечала она, входила внутрь, доставала кассу с мелочью и ждала прихода разносчиков из типографий. В уюте и комфорте преображённого картонно-металлического ящика были чайник, вышитая думочка под спину, тёплый плед и вязание.

– Изнутри он всегда лучше, чем снаружи, – любила утешать старушка своих посетителей. Это можно было сказать и о киоске, который снаружи был синим, невзрачным, с белой полосой на боку, похожей на ватерлинию.

– Бойтесь, если питерское наводнение поднимется до этой полосы, – однообразно шутил знакомый экскурсовод, покупал газету у Алевтины Модестовны и бежал с неугомонной группой туристов дальше, к Летнему саду.

Иногда если ей попадалась романтическая грусть, которую дарила встреча с несчастно влюблённой студенткой или с неуверенным в себе юношей-художником, киоск становился похож на оранжерею Аптекарского Огорода. Светлая печаль клиента преобразовывалась Алевтиной Модестовной в магические растения и причудливые вензеля. Цветы дарили необычайные ароматы. Жаль, что видеть эти рисунки и вдыхать запахи фиалок и настурций могла только она и Манчини.

Но однажды Алевтина Модестовна не на шутку встревожилась. В её киоск заглянул импозантный мужчина, назвавший себя антикваром из соседнего магазина. Он отрекомендовался Аркадием Аркадьевичем и отпустил замысловатый комплимент по поводу расцветших на стенах амариллисов. Приподняв шляпу, он распрощался с Алевтиной Модестовной, и, зажав под мышкой свежий экземпляр газеты «Труд», бодро зашагал прочь.

С тех пор он заглядывал каждый день, сдержанно шутил и покупал газету, вселяя в Алевтину Модестовну ужас.

Во-первых, у Аркадия Аркадьевича было всегда превосходное настроение. А во-вторых, он видел её «художества», скрытые от большинства обычных людей. Зачем он приходил? Было от чего встревожиться!

Сидя дома, на любимой клетчатой софе, Алевтина Модестовна разговаривала с Манчини:

– Конечно, он хорош собой, этот антиквар с Литейного. И, возможно, у нас много общего. Но! – старушка погрозила пальцем крысёнку, – даже не думай убеждать меня в том, что любви все возрасты покорны.

Манчини и не думал ни в чём убеждать свою хозяйку. Он дремал, приоткрывая по очереди то один глаз, то другой. Тем самым, крысёнок пытался убедить Алевтину Модестовну в своём искреннем внимании.

– Подумать только, сколько мне лет? Я же старше Сары Бернар или той же Анны Павловой. Конечно, выгляжу я ещё вполне… Но, чёрт побери, не для того же я получила в награду за мои страдания вечную старость, чтобы взять и вот так влюбиться в первого попавшегося антиквара, – хмыкнула Алевтина Модестовна.

Манчини считал, что на месте хозяйки следовало прежде подумать, от чего это Аркадий Аркадьевич замечает милую и неопасную магию внутри киоска? И ответ на этот вопрос, возможно, был бы более важным, чем изучение собственных чувств к приятному седовласому и бородатому джентльмену. Но мнения Манчини хозяйка не спрашивала. Она бормотала и бормотала, договорившись сама с собой до того, что ей следует непременно отвадить назойливого поклонника. Правда, она уже лет сорок никого не отваживала, и даже стала забывать, как это делается, но на этот счёт можно было всегда попросить ценного совета.

Алевтина Модестовна решительно постучала в дверь соседней квартиры. Ей открыла заспанная девушка, студентка кулинарного техникума.

– Что случилась, тётя Аля? – зевнула она, – времени два часа ночи…

– Ах, простите, милочка, но у меня спешное и неотложное дело, – ответила ей Алевтина Модестовна, – мне срочно требуется ваш женский мудрый совет.

Милочка впустила старушку и уже через десять минут от души хохотала и била себя по коленкам руками. Смущённая Алевтина Модестовна, конечно, не ожидала такой реакции, но поразмыслила и осознала: «Немудрено! А чего ты, голубушка ждала? Это же смех, да и только».

– Тётя Аля, я не знаю, как там у вас, пенсионеров, заведено, но, если ко мне привяжется какой-нибудь хахаль, я ему просто говорю: «Отвали». А если не понимает, то добавляю: «А то тебе мой приятель быстро рыло начистит». Конечно, приятеля никакого у меня пока нет, но ухажёр-то об этом не знает. Главное – убеждённо так говорить, лицо сделать суровое. Ну… Как-то так.

Алевтина Модестовна поблагодарила соседку и вернулась в квартиру. Совет ей не понравился, но другого не было…

На следующий день она продала ровно сто газет, пообщалась ровно с пятнадцатью печальными покупателями и свила моточек грусти весом в тридцать граммов. Манчини тут же его утилизировал в Тонкий Мир и завалился спать у горячего бока электрического чайника. Старушка ждала Аркадия Аркадьевича и ловила себя на мысли, что глупее истории и придумать нельзя: «С нетерпением ждать приятного кавалера, чтобы грубо его отвадить».

Наконец, он появился в конце улицы. Из боковой витрины было прекрасно видно, как чинно он шагает к киоску, прижимая к груди букетик свежих фиалок. Сердце старушки забилось так часто, что пришлось несколько раз прерывисто вздохнуть и промокнуть вспотевший лоб кружевным платком.

Аркадий Аркадьевич с лёгкой улыбкой преподнёс Алевтине Модестовне букет и сказал, что эти скромные цветы не передают всех оттенков прекрасных глаз самой приятной продавщицы газет в этом городе. Алевтина Модестовна покраснела, как галстук пионерки, и выпалила: «Отвалите от меня, Аркадий Аркадьевич!», а увидев, как он в ужасе отпрянул от окошка киоска, добавила: «Пожалуйста и… прошу покорнейше извинить меня за неучтивость!»

Ухажёра как ветром сдуло, и рыдающая Алевтина Модестовна поняла, что совет её соседки сработал. Взволнованный Манчини метался по стопкам газет, видя, как расплываются типографские буквы от крупных слёз его хозяйки. 

Пожалуй, ей самой требовалась помощь мага-эмпата, но ничего на ум Манчини не пришло. Поэтому он просто ласково понюхал ушко своей хозяйке. А когда это не помогло, лёг на её плечо, уныло свесив лапы и усы.

На второй день Аркадий Аркадьевич не пришёл за газетой, не пришёл он и на третий.

А на четвёртый день Алевтина Модестовна попросила отпуск за свой счёт и закрыла заветный киоск на углу Литейного.

Вечерами она продолжала прогуливаться в Летнем саду, надеясь случайно встретить там Аркадия Аркадьевича, жившего неподалёку. Ей казалось, что он степенно пройдёт мимо, приподняв в приветствии серую мягкую шляпу, и тогда она скажет ему что-нибудь извиняющееся, и…

Но Летний сад встречал её равнодушной красотой, в которой казалось, нет места никаким радостям, кроме созерцания.

В один такой невыразимо печальный вечер Алевтина Модестовна заметила долговязого юношу, не сводившего с неё взгляда. Удивившись такому вниманию, она пригласила его присесть рядом, на боковой лавочке у Гербового фонтана и поинтересовалась, чем именно она вызвала его настойчивый интерес. Оказалось, что юноша с романтичным именем Эдуард был начинающим писателем и частым покупателем в её газетном киоске. Ах, как же она могла его забыть? Верно, он несколько раз покупал «Литературную газету», быстро пролистывал её и тут же выбрасывал со словами: «Опять не опубликовали!»

Алевтина Модестовна поняла, что есть один человек, нуждавшийся в поддержке не меньше, чем она сама. А ещё их роднило то, что свои проблемы они создали себе сами.

Так, каждый вечер старушка и юноша стали встречаться у боковой лавочки возле Гербового фонтана, прогуливаться и болтать о том и о сём. Незаметно для себя самой Алевтина Модестовна воспряла духом и даже стала более тщательно, чем обычно, укладывать волосы, а на лиловое платье прицепляла аметистовую брошь. Манчини, однако же, не разделял её воодушевления перед встречами с Эдуардом. Несмотря на то, что крысёнок неизменно сидел в ридикюле старушки во время каждого дефиле своей хозяйки по Летнему Саду, на юношу он бросал недобрые взгляды и даже иногда шипел, и фыркал. Алевтина Модестовна легкомысленно считала, что у Манчини аллергия на цветение лип, и он просто чихает.

Один раз она, прогуливаясь под ручку с Эдуардом, встретила Аркадия Аркадьевича, мрачно взиравшего на неё из-за статуи обнажённого Марса. Возможно, он не в первый раз поджидал там престарелую прелестницу. Алевтина Модестовна предпочла сделать вид, что не заметила седобородого «хахаля», а только теснее прижалась к локтю Эдуарда, который награждал её комплиментами. Как было не растаять после того, как юноша несколько раз назвал её музой и вдохновительницей. Он страстно говорил о том, что встреча с Алевтиной Модестовной перевернула всю его жизнь, и он пишет и пишет теперь без остановки, словно Талия водит его рукой.

В один из вечеров Эдуард был особенно взволнован. Он принёс своей спутнице толстую пачку свежеотпечатанной рукописи.

– Я счастлив преподнести вам свой первый крупный труд. Надеюсь, вы оцените его по достоинству. Ведь прототипом для одного из центральных персонажей своей новой книги я избрал вас.

Алевтина Модестовна зарделась, как гимназистка на рождественском катке, и поспешила домой, чтобы приступить к чтению. К рукописи была приложена записка со словами: «Это произведение, я уверен, станет необычайно популярным и обессмертит ваше и моё имя. Позвольте мне посвятить его вам. Эдуард Успенский».

После прочтения рукописи Алевтина Модестовна сначала оцепенела. Потом она пришла в неистовство и изорвала всю стопку листов в мелкие клочки. Манчини радостно скакал по грудам изодранной рукописи, воинственно пища и взвизгивая.

Наконец, когда Алевтина Модестовна, успокоилась, она села за бювар и одним махом написала письмо Успенскому. Она укоренилась в твёрдом намерении больше никогда не встречаться с вероломным юношей лично.

«Уважаемый Эдуард! – чопорно и отстранённо начала она, – Ваша рукопись взволновала меня и заставила биться сердце сильнее. Но она же повергла меня в пучину доселе невиданных страстей. Я никогда не испытывала гнева и злости. Весьма сожалею, что на склоне лет мне это довелось. Какой стыд! Сначала я молчать хотела, поверьте, моего стыда вы не узнали б никогда, если бы не прислали мне своей рукописи. Это жестокая и бесчеловечная вещь, Эдуард. Как в вашей невинной молодой душе зародилась идея сделать воплощение мрака и ужаса героем детской книги? Крокодил – самое безжалостное создание на земле, не ведающее пощады ни к людям, ни к животным. Прожорливая тварь, хищно подкарауливающая жертв у кромки воды. Уродливое существо с хитрыми глазами, когтистыми лапами. Оно рвёт, мучает и пожирает слабых.

Второй герой изумил меня даже сильнее. Неизвестный науке зверь с непропорционально огромными ушами, наивный и беспомощный, случайно попавший в город из далёких джунглей. Скажите, Эдуард, какие мысли могут возникнуть у читателя, сопереживающего перипетиям этого персонажа? Сочувствие, жалость и желание помочь. Но вместо этого вы дразните читателя, вызываете неуместную улыбку, неоправданные ожидания и даже ввергаете его в обман. Разве можно поверить, что крокодил не расправится в два счёта с этим милым и неуклюжим, одиноким и доверчивым существом? Вижу, что реализм – это не ваш метод. Вы продолжаете до конца книги водить читателя за нос, рисуя нам неправдоподобные картины дружбы и взаимопомощи двух антиподов.

Однако моя скорбь поднялась на немыслимую вершину, Эдуард, когда на сцене появилась женщина. Одна из немногих персонажей, которая не только имеет реального прототипа, но и выполняет функцию главного антагониста. Вы всерьёз считаете, что старушка хуже крокодила? Вы видели хотя бы одну растерзанную старушкой жертву? Какие мысли вы внушаете детям? Каково же было моё удивление, кода я увидела свои черты в этом пренеприятнейшем персонаже? Вы высмеяли моё старомодное платье, причёску и шляпку. Женщины не носят шапокляков. Это головные уборы мужчин! Побойтесь бога! Чем вам, Эдуард, не угодила моя таблетка с вуалью? Наконец, мой ридикюль с Манчини, который преобразовался в вашем тексте в сумочку с крысой. Именно по этой детали вашего текста меня узнает весь город! Разве я злая, мстительная и желчная? Разве я – средоточие пороков жадности и зависти? Если бы вы знали, как я разочарована, Эдуард! Я вижу, что вы полны решимости опубликовать своё странное и вредоносное сочинение, и не могу вам чинить в том препятствий. Моё внутреннее благородство не позволяет становиться на пути чужой музы, как бы ехидна и зловредна она ни была. Но знайте, Эдуард, моя любимая лавочка у Гербового фонтана в Летнем Саду весьма огорчена вашим присутствием. Поэтому воздержитесь приближаться к ней во время своих прогулок. За сим откланиваюсь, не желая более вступать в переписку и любое общение с таким неблагодарным и легкомысленным молодым человеком, как вы, Эдуард».

После отправки письма Алевтина Модестовна решила, что переживаний на её старушечий век хватит, и изменила привычный маршрут ежедневной прогулки. Вместо того, чтобы пройти к центральным воротам Летнего сада вдоль Лебяжьей канавки, она направилась по набережной реки Фонтанки. Затем свернула посидеть на лавочке в Соляном переулке. Всегда оживлённое место вокруг Академии имени Штиглица было непривычно безлюдным. Повеяло холодным сквозняком из арки Академии, а ярко горевшие фонарики стали потрескивать и мигать. Манчини заволновался и вылез из ридикюля. Он проворно вскарабкался по пышной лиловой юбке старушки на её запястье, а потом уселся на плече и стал тревожно принюхиваться. Его усики дрожали, а глазёнки то прищуривались, то таращились.

 – Дорогуша ты мой, – грудным голосом пророкотала Алевтина Модестовна, – что ж ты так взволновался? Прям взбеленился. Что ты тут учуял?

Манчини молчал и крутил головой.

Алевтина Модестовна с важным видом уселась на скамейке, ножки которой были выполнены в виде лапок львов, и стала рассматривать скучные вывески напротив: столовая, магазин товаров для художников, отделение телеграфа. То ли дело в её молодости! Кофейни в уютных подвальчиках, магазины парижской моды… Вспоминая минувшие годы, Алевтина Модестовна напрасно расслабилась. От ажурной стены Академии отделилась тёмная тень и, материализовавшись в пренеприятнейшего субъекта, двинулась к скамейке. Старушка сидела спиной к арке и об опасности не подозревала.

Манчини грозно пискнул, но Алевтина Модестовна продолжала загадочно улыбаться. Пришлось укусить её за ухо: что ж поделать, осторожничать было не с руки. Вернее, не с лапы. Старушка взвизгнула и подскочила. И как вовремя! Она обернулась и увидела знаменитого призрака – Людвига Штиглица. Он, как поговаривали злые языки, скончался от инфаркта, вызванного острой и мучительной зубной болью. Людвиг Штиглиц навис над Алевтиной Модестовной, пытаясь её обнять.

– Зу-у-у-уб, – прорычал призрак, и старушка, недолго думая, хлопнула его по физиономии ридикюлем. Подхватив длинную юбку, она припустила по Соляному переулку в сторону Пантелеймоновской Церкви. Алевтина Модестовна была совершенно точно уверена, что под сенью старинных икон призрак смутится и задумается, а стоит ли совершать злодейское нападение на невинную даму? Банкир Штиглиц был не менее проворен. В два прыжка он цепко схватил старушку за плечо и дохнул ей в шею и ухо могильным холодом. Вот таких ухажёров ей только не хватало!

– Зу-у-у-уб, – рычал призрак, не отпуская плеча Алевтины Модестовны.

Прохожие шли мимо, не обращая внимания на бегущую старушку, растрёпанную и сверкающую лиловыми чулками. Не видели они и тёмного призрака банкира. Только маленькая девочка сказала маме, уткнувшейся в вечернюю газету: «Посмотри, какая смешная крыска!»

Но Манчини времени не терял. Крепко вцепившись передними лапами в подол платья своей хозяйки, он увлечённо сучил задними лапками, и через несколько секунд скатал из ничего золотистую бусинку.

Запыхавшаяся Алевтина Модестовна, в который раз пожалела о своём лишнем весе, не позволявшем ей резво убегать от призраков. Она остановилась у двери Пантелеймоновской церкви, схватившись за тяжёлую чугунную ручку. Призрак тоже был уже не молод. Он рухнул на ступени розового храма, возвышавшегося над проезжей частью.

Манчини прыгнул призраку на прозрачное плечо и протянул круглую светящуюся бусинку. Штиглиц с пониманием взял её двумя пальцами и сунул в рот. Через несколько секунд он проскрежетал:

– Благодарю, сударь. А вас, сударыня, я прошу принять самые искренние извинения. Вас рекомендовали как мага-эмпата. Не собирался вас напугать, вышло всё как-то неловко. Но если бы вы знали, как это мучительно – полтора века страдать от зубной боли…

Алевтина Модестовна кисло улыбнулась. С одной стороны, ей было приятно, что ситуация разрешилась хоть и не тривиально, но без потерь, а с другой стороны… Она поняла, что если ей повсюду мерещатся ухажёры, то это дурной знак.

– Видно, от любви мне не скрыться! – решительно поджала губы старушка, и направилась в лавку антиквара на Литейном, чтобы уж окончательно расставить все апострофы после французских артиклей, или, как нынче модно стало говорить, «точки над и».

Аркадий Аркадьевич жил тут же, в комнатке над антикварным магазином. Это сообщила Алевтине Модестовне неприветливая уборщица, возившая тряпкой по витрине. 

– Только оне не в себе. Ограбимши их и избимши. Только что милицейский сотрудник приезжамши. Никого не нашедши, но всех допросимши, – сообщила уборщица, качая головой, – вечно дверь не закрывамши, сидемши по ночам. Вот и получивши.

Алевтина Модестовна легко толкнула дверь в спальню Аркадия Аркадьевича. Он возлежал среди подушек на оттоманке с мокрым полотенцем, повязанным вокруг лба. Исподлобья взглянув на вошедшую посетительницу, он простонал и поднял указующий перст.

– Пойдите вон, жестокая. Зачем вы пришли? Поиздеваться над несчастным?

Алевтина Модестовна прижала полноватые ручки к груди. Она даже не заметила, что её ридикюль повис на длинной цепочке и мерно раскачивается, словно в нём лежит вечный двигатель. 

– Я узнала, что на вас напали, дорогой Аркадий Аркадьевич! – пролепетала она жеманно и томно, – не могла не прийти на помощь.

Алевтина Модестовна вытащила из ридикюля белого крысёнка. Он выскользнул из рук и пробежал по полу, а затем взобрался на коленку антиквара, обтянутую драными полосатыми брюками.

– Фу, какая гадость! – вскричал Аркадий Аркадьевич и замахал руками, пытаясь сбить на пол животное.

– Не стоит так с ним, – укоризненно ответила Алевтина Модестовна, – он… волшебник, как и мы. И он принёс вам чудодейственную таблетку. Из Тонкого Мира.

Антиквар вздрогнул и привстал с оттоманки.

– Да-да! Нужно проглотить и запить красным вином. Все хвори как рукой снимет, – кивала головой старушка, её седые кудряшки качались в такт словам.

– Душенька, голубушка! — воскликнул антиквар и, взяв её за подбородок двумя пальцами, на которых сверкали массивные перстни, с восторгом взглянул в глаза под золочёным пенсне, а потом неожиданно пылко расцеловал нарумяненные щёки Алевтины Модестовны.

.

 

 

ВАСИЛИЙ КУРОЧКИН

 

Тропою жизни

Одинокий путник замедлил шаг и вскоре остановился, осматривая внимательным взглядом окружающее пространство. Сотни лиг статичного и однообразного пейзажа. Сотни лиг безостановочного пути.

Снежная пустыня раскинулась во все стороны горизонта и казалась бесконечной. Она сверкала в лучах едва минувшей эпоху молодости звезды, взирающей на мир с кристально чистых бледно-голубых небес, полностью лишённых облаков.

Как бы светило ни пыталось согреть своё дитя, планета в надменном жесте разодетого щёголя отталкивала тепло, всё больше заключая себя в щит ледяного равнодушия. Тяжёлое дыхание долгой зимы окутало весь свет. Единый суперконтинент и омывающий его исполинский океан, скованные цепями жуткого холода, погрузились в глубочайший сон.

Но царящий мороз не мог навредить невесть откуда взявшейся маленькой и хрупкой фигурке, выглядящей так фантасмагорично в царстве нерушимого безмолвия. Она была единственным мыслящим существом, затерянным в одиночестве посреди безбрежного океана пространства-времени. Кругом ни души, и такая возведённая в абсолют изоляция продлится ещё очень долго.

Эпохально долго.

Было ли это проявлением творческого минимализма Создателя, или же у последнего просто закончилось вдохновение?

Не знающая усталости гостья опустилась на колени, склонив голову. Длинные волосы цвета морской волны упали на плечи и скрыли лицо путешественницы. Она лёгким движением кисти убрала слой рыхлого снега и дотронулась до ледяной поверхности. Лёд даже и не подумал растаять.

Нисколько не удивившись, пришелица поднялась. Она убрала непослушные пряди с тонкого лица и продолжила путь, не оставляя никаких следов там, где ступала. Льды уже немного изменили свою тихую песнь, и она знала, что идёт в правильном направлении.

Случайному свидетелю неведомая гостья показалась бы странным существом. Окутанная голубоватым сиянием, то ярко разгорающимся, то почти затухающим, она внешне напоминала небольшого роста молодую женщину. Овал её лица можно назвать миловидным, хоть и не примечательным. Но главной особенностью были глаза цвета ясного вечернего неба, обладающие такой же глубиной и неземным очарованием.

Выразительный и проницательный взгляд мог пленить гордецов, презревших коварство чар любви. Он был способен оттолкнуть храбрецов, закалённых страхом. Он плясал весёлыми искорками безмятежного детства и светился мудростью матери, вырастившей своё дитя. Это были глаза защитника, обладающего великим состраданием, и судьи, которому приходится выносить суровый и беспощадный приговор. Интеллект, что сиял в них, был отражением поистине могучего разума.

Девушка, что шла сквозь смертельную стужу и непригодную для дыхания атмосферу, не была человеком. Но в своём нынешнем облике, воссозданном памятью, на её взгляд, было нечто притягательное, не имеющее родства с вульгарностью. Уже много времени минуло с момента выбора внешности, и он до сих пор остаётся неизменным, несмотря на многочисленные альтернативы. И это отнюдь не было рациональным решением, скорее, прихотью, которая, в свою очередь, отдаёт дань уважения до сих пор ярким воспоминаниям... При этой мысли девушка улыбнулась. Собственно, а почему бы и нет?

 

***

 

После короткого дня наступила ночь. Небо усеяли яркие искорки звёзд. Вскоре многие из них растаяли в разгорающемся ореоле, который окружал восходящий спутник этого мира. Такой же пустынный, но, в отличие от планеты, окончательно и бесповоротно мёртвый.

Девушка всё шла, останавливаясь лишь для того, чтобы коснуться ладонью льда. Точка Силы уже близка, а это значило, что её долгое паломничество подходит к концу. Однако перед тем, как настанет пора надолго покинуть это неприветливое место, нужно кое-что сделать.

Кажущаяся безжизненной планета ещё не мертва. Но жизнь на ней стремительно угасала, капитулируя перед надвигающимся катаклизмом. Что же это? Жёсткая саморегуляция биосферы, основанная на сложной игре парадоксов и комбинации взаимоисключающих событий? Очередной виток космического цикла по алгоритму небесной механики?

Так или иначе, почти все живые существа, что ещё остались, не переживут Тяжёлой Зимы, которая затянется на десятки миллионов лет. Одни из них собрались у источников тепла из недр планеты, нашедшего выход во тьме океанических глубин. Другие впали в спячку, позволив холоду заключить себя в ледяной саркофаг. Третьи... Но разве это имеет значение? Горячие оазисы исчезаютв морских безднах. Те, кто отдал себя во власть холода, рискуют никогда не проснуться. Но даже когда сойдут льды, их ждёт печальный удел, ибо мир необратимо изменится. Все они безвозвратно исчезнут. Станут омертвевшей и ненужной ветвью эволюционного древа, от которого не пойдут новые побеги и больше не распустятся листья.

Девушка задумалась. Не она создавала жизнь на планете, но в её силах было дать ей крохотный шанс. И это подводило к очень ответственному выбору. До этого странница лишь изучала экосистемы других миров, не вмешиваясь в естественный процесс их развития. Но сейчас она ощущала, что должна совершить очень важный, и довольно рискованный поступок.

Ещё со времён Ученичества ей, как и другим адептам, прививали бережное отношение ко всем формам жизни, встреченным на данном уровне Вселенной. Беречь и наблюдать, не вмешиваясь в естественный ход вещей. Каждое живое существо обладает бесценным опытом Памяти и вносит новый узор в сложнейшее хитросплетение организации пространства-времени на всех уровнях, который не исчезает после биологической смерти носителя этой Памяти.

Исключительное право на спасение вымирающих видов от исчезновения по заветам их учения давалось лишь раз. При этом спаситель обязывался взять на себя ответственность за дальнейшую эволюцию живых существ и быть их Путеводной Звездой. А в самом крайнем случае, стать их палачом. И сейчас существо в её теле как никогда ощущало, что должно вмешаться в ход эволюции и посвятить сотни миллионов местных лет её дальнейшей охране, тогда как помимо этой угасающей планеты существовало бесчисленное множество других миров, где была уже развитая, разумная жизнь, возможно, более нуждающаяся в его помощи.

Этот юный и апатичный мирок не является чем-то особенным, нет. Просто он имеет право жить. Эхо его дыхания, быть может, поющим светом раздастся в Чертогах, увековечив себя удивительной мелодией и станет частью Песни, всегда звучащей на Перекрёстке Сияющих Течений.

 

***

 

Выбор сделан. И он был совсем нелёгким.

Девушка остановилась. Печальная песнь, пробивающаяся сквозь чудовищную толщу глухих льдов, достигла кульминации. Не за горами время, когда последняя мелодия навсегда растворится в безразличной ко всему холодной пустоте. Набрав в грудь воздуха, путешественница выдохнула, и пар от её дыхания тут же превратился в облачко мельчайших кристалликов, весёлыми огоньками сверкнувших в свете луны.

Странница развела ладони в сторону и прошептала сакральную фразу на неведомом языке, которая станет только её секретом.

Небо прочертила яркая полоса, тут же распавшаяся на тысячи радужных лучей. Древние льды застонали, сокрушаемые пришедшей извне стихийной мощью.

Кротко взглянув на пришельца, гостья на прощание улыбнулась бесконечной пустыне. Она надолго покинет эту планету, ставшую её избранницей. Когда она вернётся, мир станет совсем другим. Пусть ей и придётся покинуть этот крошечный островок жизни во Вселенной и уйти бесконечно далеко, но Хранительница всегда будет рядом.

 

***

 

Это была тревожная ночь. Смуглая девочка жалась к ногам матери, со страхом смотря на происходящее. Густые тени злобно шарахались от пламени костра, языки которого освещали внушительную толпу и жадно облизывали тьму, словно ожидая чего-то. Или кого-то.

Вскоре ребёнок увидел, как из теней близких пальм вышла странная процессия. Суровые воины вели к костру группу пленников, которые пошатываясь, брели, ведомые своими конвоирами, щурясь в свете огня. Они брели и улыбались. Девчушка удивлённо смотрела на них, ибо никогда не видела рабов, у которых на лицах были улыбки. Но услышав, как в толпе произнесли жуткое слово «шочимики» ¹, она затаила дыхание. Ей было страшно, ибо доселе она никогда не была на ритуалах с участием шочимики. Особенно на таких важных, которые устраивались в честь Шиутекутли – Владыки года, их бога огня. Повелителя дня и тепла, ужасный голос и опаляющее дыхание которого доносятся с вершин пламенных гор.

Божества, обожавшего человеческие жертвы.

Несмотря частые жертвоприношения, принятые в их народе, нечто внутри ребёнка восставало против этого. Она с неприязнью наблюдала, как жрецы взваливают себе на плечи глупо хихикающих узников, одурманенных яутли ² и после замысловатого с ним танца швыряют их в огонь. В сердце девочки вспыхнуло отвращение, такое же яростное, как языки пламени, пожирающие плоть смеющихся и визжащих жертв.

Но когда несчастных (или всё-таки счастливых?) ещё живыми извлекли из костра и обсидиановыми клинками лишили сердец, девчушка мышкой выскользнула из толпы. Она ускользнула в темноту, преследуемая смрадом горелой плоти и леденящими душу предсмертными хрипами.

Идя под светом южных звёзд, она никак не могла взять в толк, почему их бог... такой. В чём его ценность, если ради своего могущества он пожирает людей? Существо, притаившееся в душе ребёнка, было озадачено. Оно уже видело множество диких ритуалов, проводимых многими народами во славу выдуманных ими демонов.

Был и ещё один вопрос. Почему же эти существа, являющиеся коллективными и разумными, выработали столь жестокий механизм личностного подавления, названный религией? Причём в наиболее агрессивных проявлениях?

 

^1. Шочимики – приносимый в жертву человек во времена ацтеков.

^2. Яутли – одурманивающий и болеутоляющий состав, получаемый из конопли.

Или же это необходимый этап взросления человеческой расы, коварная и скользкая ступень эволюционного пути? Но почему в их поразительно высокоразвитой культуре, что зародилась на другом континенте за двумя океанами более четырёх тысячелетий назад, не было такой жестокости, как сейчас? Связано ли это с переходом от философской модели понимания мира и образа жизни к более жёстким догматическим постулатам, призванным организовать людские судьбы?

И могут ли избранные мира сего, претендующие на посредничество между богами и их детьми, распоряжаться человеческими жизнями и управлять ими?

И самое главное, ради чего они это делают?

Незаметно покинув тело ацтекской девчушки, существо взмыло невидимым сгустком сознания, приняв призрачный облик хрупкой девушки. Встречный ветер играл с гривой её волос цвета морской волны. Странница испытывала смешанные чувства. Сотни миллионов лет минули с момента её вмешательства. Когда сошли льды, жизнь пережила бурный расцвет. На страницах её яркой и разнообразной истории не обошлось и без ужасных эпизодов, неслыханных по масштабам и оставляющих позади самые жуткие ночные кошмары.

И во что вылилась эволюция? Если раньше Хранительница гордилась теми, кому дала шанс на выживание и совершенствование, то сейчас она сомневалась. Может, это именно она сделала что-то не так более семисот миллионов лет назад? Не оказалась ли она слишком самонадеянной из-за скрытой гордыни, которая вот так вылилась в людскую спесь? Может, в других уголках планеты религия сейчас не столь жестока и лицемерна?

О, в её памяти живы истоки первых тревожных перемен, когда религии разошлись с науками. Властелины человечества уже рвали друг другу глотки руками своей паствы за выдуманных ими богов, которыми прикрывались ради корысти.

Так закончился период светлого детства, сменившись подростковым возрастом, сплошь состоящим из внутренних конфликтов и противоречий. Но сколько крови уже пролилось! Сколько судеб разрушено! Сколько дорог земляне себе перекрыли... Девушка была опечалена, но надежда ещё жива.

Полёт сквозь холодный океан не занял много времени. Гораздо меньше, чем пересечение межзвёздных пространств. Вскоре в туманной дали показалась тёмная и неровная линия суши. Приближаясь к угрюмым берегам, девушка ощутила сильное беспокойство. Что-то было не так...

 

Паря над холодной и негостеприимной землёй, она ощутила, как эманации страданий ударили по ней с чудовищной силой. Смазанные, едва различимые крики смертной боли. Много, много криков... Тошнотворный запах крови и тлена, удушливый смрад гари и вкус жирного пепла на губах. Липкие прикосновения неудовлетворённой похоти, зависти и жаркое дыхание амбиций, прикрытые лживым щитом ханжества и напускного благочестия оставили на мантии девушки сальные пятна. Она видела, как клубы чёрного дыма поднимались с тысяч костров, усеивающих разлагающуюся землю и развеивающих по ветру любое инакомыслие, противоречащее постулатам посредников между Землёй и Небом.

На этих проклятых землях собирала кровавую жатву одуревшая от собственных желаний церковь, адепты которой уже не имели бога.

С чувством глубочайшего разочарования, девушка взмыла над угрюмыми тучами, туда, где воздух ещё был чист и свеж. Солнечные лучи сожгли с её одеяния все следы скверны. Хранительница смотрела, как навстречу ей приближается нечто, перед чем благоговело всё её существо. И чего она так боялась.

– Прошу. Дайте им ещё немного времени, – прошептала девушка, – этот мир ещё можно спасти.

Путешественница открылась пришедшему потоку чистого знания. Она увидела и услышала адресованное ей Послание. Пусть и без упрёка, но безжалостное, как древние силы, закручивающие спирали звёздных материков.  Хранительница уже ничего не могла поделать – её заблудшие воспитанники находились на распутье. И на то, чтобы отвести от себя исполнение приговора, который они себе подписали, им дано шестьс