Эзотерическая философия утверждает, что сатана не есть личность, равно как и зло не есть самодовлеющая реальность, а лишь отсутствие добра.

В моей работе «Священная Книга Тота. Великие Арканы Таро» эта доктрина подробно изложена и приведен целый ряд цитат авторов различных эпох и народов. Хотя в наше время чрезвычайно распространено мнение, что зло есть реальная антитеза добра, то есть некоторая, вполне самостоятельная враждебная сила, имеющая ноуменальные корни, но ложность этого мнения становится очевидной из поразительной согласованности почти всех великих философов и деятелей религии. Приведенные в моей книге тексты нетрудно дополнить произвольно большим количеством им подобных. Прежде всего эта доктрина занимает центральное место у Плотина: «Одним словом нужно признать, что зло есть лишь недостаток добра[83]. Ограничиваясь только теми авторами, где эта идея Плотина повторяется почти в тех же словах, я должен указать хотя бы на следующее: Бл. Августин «De civitate Dei» XI, 22, 11, p. 302, de la trad, de M.Suisset; Лейбниц «Феолицея«, 1,31, 1, 20; «Traite de libre arbitre», II; Вергилий «Энеида» стр.730–734; Дионисий Ареопагит «О Провидении»

Поразительно глубокое и верное объяснение феноменальности и относительности зла мы находим у Бл. Августина в его опровержениях манихейского учения о дуализме Божества. Все примеры, приводимые манихеями в доказательство субстанциональности зла, представляют собой неправильные обобщения. Каждая из указанных ими субстанций является злом только для того или другого вида существ и при известных только условиях[84]. Различные примеры зла лучше всего обобщаются в понятиях «вредного», «несоответствующего природе», «порока», «порчи». Но несоответствие не есть природа, а нечто противное природе. Следовательно, зло не есть субстанция[85]. Зло есть недостаток или порча субстанции[86]. Первичное зло есть отсутствие бытия, поэтому, как тьму мы поднаем по сравнению со светом, так радикальное зло по сравнению с Высшим Благом, то есть с Самим Богом. Когда мы познаем Бога, то от нас не укрывается и зло, как Его полная противоположность[87]. Прямое познание зла совершенно невозможно[88]. Зло может существовать только в добре, которое оно разрушает, а когда это разрушение достигает своей высшей степени, тогда вместе с добром уничтожается и само зло[89]. Но если субстанцией называется содержащее, но не содержимое, то зло, которое не может существовать без носителя, не есть субстанция[90]. Высшее благо, то есть благо, свободное от малейших следов зла, существовать может, а высшего зла, чуждого примеси добра, быть не может[91]. По существу своему, зло есть лишение, отсутствие блага, а следовательно есть небытие и ничтожество[92], а потому нет субстанций, которые бы были злом[93]. Учение Августина о зле так глубоко и полно, что я ограничусь лишь еще только одной цитатой — для Божественного Сознания, как совершенной гармонии, зло как таковое представляет собой фикцию, не имеющую никакого реального содержания, все это резюмируется Иоанном Скоттом Эригеной[94] в следующей формуле: «Бог вовсе не знает зла»[95]

Так, зло не есть самобытная реальность, антиномичная добру, а есть лишь искажение добра и, взятое в отдельности, есть ничто. В идеальном мире совокупность феноменального зла не может иметь в силу сказанного самобытного прототипа, ноуменального первообраза. Но вместе с тем самый факт существования феноменов зла является общемировым, а посему истинная концепция идеального мира должна улавливать его и давать ему метафизическое обоснование. Последнее и осуществляется учением о падении Люцифера. Как сказано выше, его иерархия, как волевая, есть или главнейшая (в космогоническом аспекте) или, во всяком случае prima inter pares, «центральная», по выражению Беме. Гордость есть исключительное утверждение себя, гипертрофирование частной ценности, пренебрежение всеми другими, и в конечном итоге есть стремление подчинить целое части. Это есть жажда хотя бы насильственно повысить свой иерархический порядок, но единственным результатом этого может быть лишь выпад из иерархии, то есть падение не только до самых ее низин, но и в пустоту абсолютного ничто. Отсюда становится понятной ранее высказанная мысль, что результатом падения Люцифера явилось лишь образование мнимой иерархии, а не некоторой реальности, противоборствующей Богу.

Сознание, совмещенное с одним только тезисом, не только не может мыслить антитезиса, но и сознавать самого себя. В начале тезис есть лишь абстрактная возможность бытия, только с утверждением антитезиса эта возможность становится свободной. По мере эволюции антитезиса постепенно раскрывается и содержание тезиса.

Так и в данном случае: волевая иерархия идеального мира могла начать свое раскрытие в космосе только по предварительном утверждении своего антитезиса.

Будучи центральным и наиболее ярким выражением синархии, волевая иерархия должна была противопоставить себе свою полную противоположность. Для этого ей нужно было как бы перевернуть все свое естество, изменить все знаки на противоположные. Это начало бытия мира и воспринимается мистическим сознанием как радение Первородного Ангела, превращение его в Сатану.

Это падение не есть нечто случайное, которое могло быть, а могло и не быть, но есть нечто существенное, органически необходимое, и без него мир не мог бы и начать быть. Итак, Люцифер и его иерархия есть антитезис Михаила и его иерархии. Они неразрывно сопряжены друг с другом, как полюсы всякой антиномии: Михаил без Люцифера был бы лишь нирванической реальностью, а Люцифер без Михаила не мог бы существовать даже как иллюзия.

Идеальный мир вневременно и вечно совершенен, а потому падение Люцифера есть не факт истории мира, а метафизический процесс, неизменно совершающийся в продлении времени.

Волевая иерархия как естественное олицетворение и устроитель синархии мира вневременно и вечно отбрасывает свою тень в мрачные пучины небытия. Эта тень есть даже и не ничто, будучи отрицанием всех утверждений, она не может быть самостоятельно определена даже отрицательно, ибо для сего необходимо было бы положительное бытие: субъекта, разума и хотя бы интеллигибельных границ объекта, а всякое положительное бытие несоизмеримо с этой тенью. Находясь вне синархии, эта тень одинаково чужда трансцендентному и имманентному, ноуменальному и феноменальному. Но как тень солнечного света непосредственно начинается за освещенной, то есть отражающей свет поверхностью, так и эта тень синархии непосредственно граничит со всяким бытием и со всяким процессом в Идеальном мире, эта тень лишь раскрывает возможность отчетливого выявления всем звеньям бытия, помогает им осознать свою иерархическую перспективу. В мире же феноменальном она как бы оплотняется, насыщается активностью, делается quasi-самобытным полюсом жизни. Будучи в себе более чем ничто, эта тень получает объективное существование, поскольку действительное бытие извращается в своем естестве и своем призвании. Она начинает жить как паразит и, не имея никаких собственных истоков бытия, она вампирически похищает эманацию реальности, нисходящую на действительные существа и процессы, оплотняет ею свои нелепые кошмары, а энергию жизни тратит на трение бесцельных хаотических столкновений.

Тень волевой иерархии есть только пустота, но похищая из эволюционирующих сознаний эссенцию жизни, она становится кривым зеркалом реального и все его изображения неизменно мнимы, В ней самой нет иерархии, ибо закон иерархии есть возрастание причастности к Необусловленному Бытию, а она вся лежит вне Его пределов — в безвидной пустоте, во «Тьме внешней». Она есть только хаос, но хаос не вмещаемый ни трансцендентным, ни имманентным. Это есть не множество, могущее стать упорядоченным, а есть противоестественное, демагогическое смещение несоизмеримых между собой возможностей. Это есть дурная бесконечность уродств и искривлений в бесформенном переплетении.

Всякая реальность имеет внешнюю форму и только через ее посредство самое существование сущности доходит до человеческого сознания. Форма, в наиболее широком и общем смысле выливаясь в понятие о Логосе, утверждает самое бытие данного деятеля, очерчивая его и ограничивая среди общей экономии мироздания. Этот закон справедлив и в обратном направлении, но уже не абсолютно, а лишь относительно. Утверждение формы только тогда есть в то же время утверждение сущности, когда это действие исходит из высшего синтеза, в противном случае утверждение формы влечет за собой лишь призыв к Нв-бытию, но не самое бытие, и в том случае, когда этот призыв направлен к реальности, он утверждает лишь единичный частный идол. Человек начинает обладать чувством реальности и отчетливо сознавать это лишь с достижением высокой степени развития. До этой поры, обладая свободой воли, человек может ошибаться, принимая, подчас, за реальность иллюзию. Стремясь к этой ложной реальности, человек расцвечивает, ее согласно своим желаниям и тем создает ей форму, которая, очевидно, живого содержания иметь не может, является лишь идолом.

Классическим примером к сказанному является э г р е — гор. В том случае, когда он утверждается Высшим Синтезом, он существует как необходимая внешняя опора — тело монады. В противном случае, когда эгрегор создается коллективизмом, то есть совокупностью сходных заблуждений, он по существу является простым фантомом, могущим проявлять свою силу лишь при стечении благоприятных для него обстоятельств. Основным качеством, определяющим самую природу этого фантома, является то, что он одинаково неспособен ни создавать благоприятствующие себе факторы, ни уничтожать враждебные: в первом случае он может лишь пользоваться обстоятельствами, сложившимися помимо его воли, а во втором — он немедленно принужден к отступлению. Это последнее и резюмируется традиционной формулой:

«Сатана властвует лишь над теми, с кем он имеет сродство, и в то же время он совершенно бессилен против всякой противопоставившей ему себя воли, как бы слаба она не была». Такова истинная основа известного афоризма, что «сила злых заключается в слабости добрых».

Демонические эгрегоры весьма многочисленны и разнообразны как по форме, так и по степени своего развития. Простейшим видом являются лярвы или лемуры, что есть эгрегоры конкретных страстей единичного человеческого существа. Сливаясь вместе, лярвы образуют более сложные эгрегоры, соответствующие определенным страстям или грехам человека. Этим последним подобны эгрегоры, порождаемые враждой между отдельными группами лиц, связанных по тем или иным побуждениям в обществе и, наконец, точно так же сюда относятся эгрегоры племенной или расовой не- нависти. Среди всех этих фантомов на первом месте стоит эгрегор дьявола, то есть совокупность всего того, что совершилось человеческим родом нереального и ложного на пути всей его планетной истории. Сатана, как совокупность всех человеческих заблуждений, как «отец лжи», на пути веков был олицетворяем лишь в нескольких образах и, в силу этого, они получили весьма ясное запечатление в воспринимающей среде. Последнее с большой глубиной выражено Станиславом де Гюайта[96] — «Это аксиома в Магии, что всякое слово творит то, что оно утверждает. Таким образом невежды и негодяи, вызывая силой воображения отрицательные существа, представляющиеся им в образах традиционных, но не иерархических — они были лишь фиксированы на пути веков согласием фантазий подобных им людей — постепенно реализовали эти свои грезы в астрале. Добавим, что каждый раз, когда новый чернокнижник взывает к отвратительному образу, взывая всей творческой силой веры и криком дурных чувств в их параксизме, не только этот образ ему появляется, но еще он сам добавляет к флюидическому образу новый вид мощи и утверждает существование чудовища, питая его собственной гиперфизической субстанцией».

В наше время наиболее распространенным образом дьявола является Бафомет, то есть человеческий гермафродит, смешанный с козлом, или человек скозлиной наружностью, или просто козел («Господин Леонард на шабашах»[97]). Эмблема дьявола в виде козла чрезвычайно древнего происхождения. Не говоря уже об общеизвестном египетском Мендесе (если верить Манефону, культ козла в Мендесе возник при Kae-ecnos'e, девятом преемнике Menes'a, первого исторического фараона Египта), мы видим, что это было равно распространено по всему древнему миру. Маймонид в 45 главе своего сочинения «Morch-han-Nebukim» между прочим говорит: «Между сабеями были секты, которые почитали демонов и верили, что они имеют образ козлов, почему их и называли «сеирим» (שעךמ), что значит «козлы». Такое представление дьявола было распространено еще во время Моисея, как говорит Писание: «чтобы они впредь не приносили заклинаний своим козлам, за которыми блудно ходят» (Лев. XVIII, 7.[98]), Путешественники по Аравии до сих пор видят там во множестве каменные изображения диких козлов, остатки древних изображений злого духа[99]. С сирийскими сеирами, вероятно имеют общее происхождение carpides satyri римлян и имевший козлиные ноги и голову Пан греков[100]. Это же представление отразилось и в христианской символике — в изображении дьявола в виде козлов, с козлиными рогами, бородой и ногами[101]. В частности, оно очень глубоко коренилось в средневековых верованиях: в многочисленных рассказах об явлениях злых духов этого времени они неизменно представлялись с козлиными ногами[102]

Итак, царство ангелов или идей расчленяется на три основных иерархии, а главнейшая из них, волевая, кроме этого еще отражает в пустоте quasi-иерархию мнимых идей — демонов. Все эти идеи сами по себе одинаково пассивны, но три закономерные иерархии являются раскрытиями иерархии принципов в ее трех категориях, а демоны лишь мерещутся в пустоте «тьмы внешней», и могут становиться деятельными лишь путем вампиризма. Так как потенциальная иерархия монад существует вневременно и вечно, то и иерархия идей также существует вечно. Но сама по себе иерархия идей не обладает способностью к эволюции, то есть к претворению в актуальное состояние. Это осуществляется лишь в гармонической сопряженности с эволюцией иерархии монад. Поэтому Шеллинг совершенно справедливо говорит[103]: «Jeder Engel ist die Potenz-Idee eines bestimmten Geschopfes des individuums». Однако он не прав, отрицая сот-воренность ангелов (nicht erschaffer), ибо иерархия ангелов так же вытекает из иерархии принципов, из царства Отца, как и иерархия монад, и сама по себе не имеет независимого субстанционального бытия.

Будучи потенциально совершенными модусами Божественного Бытия, монады обладают в начале индивидуальной синархией идей лишь потенциально. Таким образом, в своей уединенности идеальный мир в царстве Отца остается хотя и актуальным, но не проявленным, нирваническим, а в царстве Сына и Св. Духа — потенциальным. Трансцендентное нуждается в имманентном и только через их органическое объединение первое претворяется в актуальный идеальный мир, а второе начинает бесконечное эволютивное приближение к своей энтелехии — к космосу. Творчески дополняя друг друга, эти два лика Абсолюта раскрывают в синархии абсолютный идеальный мир. Это творческое объединение трансцендентного и имманентного осуществляется через раскрытие ноуменальному феноменального опыта и внедрение в феноменальное ноуменального естества. Эти два антиномических процесса органически сопрягаются в раскрытии иерархии монад. Будучи в себе ноуменом, монада нисходит в феноменальный мир и окружает себя свойственным ему телом — аппаратом феноменального опыта. Это нисхождение осуществляется путем двух антиномично сопряженных процессов: эволюции телесного аппарата и все большим и большим внедрением в него ноуменального естества. Последовательно и параллельно проходя все три царства природы, эволюция тела заканчивается в человеке и именно в нем происходит цело-купное объединение духовного с телесным, ноуменального с феноменальным.

Вот почему царство монад, хотя и раскрывается через иерархию идей, то есть как бы стоит ниже ее, но в то же время оно и выше ее, ибо только через жизнь монад иерархия идей становится актуальной и живой. Царство Сына и Царство Духа одинаково имеют корнем своего бытия Царство Отца, и хотя первое рождается, а второе исходит, они все три равноценны и являются раскрытием Ипостасей Бога, сопряженных между собой нераздельно (adiaperaiq), но и не слитно. Некоторое приближение к изложенным доктринам можно найти у Св. Григория Паламы — «Нет ничего выше человека. Ибо и ангелы, хотя они и выше нас по достоинству, но служат Его велениям о нас, посылаемые ради будущего жребия спасения[104] «Не потому только человек более создан по образу Божию, что имеет связующую и животворящую душу, но и через способность к властвованию. Ибо есть в природе души нашей нечто властительное и начальственное и есть нечто рабствующее и покорное: желание, возбуждение, чувство… Через способность властвования в нас Бог получил господство над землей. Ангелы же не имеют сопряженного тела, почему не имеют его и в подчинении уму[105].

Итак, человек есть звено, сопрягающее трансцендент- ное с имманентным, ноуменальное с феноменальным. Именно в его жизни и эволюции протекает и осуществляется раскрытие единства во множественности и организация хаотической множественности в иерархическое единство. Говоря словами Шеллинга[106],— «В человеке заключена вся мощь мрачного принципа и в то же время сила света, глубочайшая пропасть и возвышеннейшее небо, то есть оба центра мира». «Человек происходит из темного основания (он есть тварь) и потому он заключает в себе независимый принцип по отношению к Богу (то есть к Трансцендентному Лику Абсолюта), но так как этот принцип, не переставая быть в своем основании темным, преображается в божественном свете, то в то же время в человеке есть нечто высшее, именно дух». «Впервые в человеке выражается в полной силе то слово, которое в недоразвитой, невысказанной форме заключается во всех других вещах». Установив таким образом истинное место Человека в синархии космоса, мы обратимся теперь к исследованию его иерархии в эволюции по ее ступеням.