Весь космос рождается из антиномий, раскрывается в антиномиях и зиждется на антиномиях, а посему весь космос трагичен и вся его жизнь есть беспредельно нарастающий трагический процесс.

Через идею личности сопрягаются основные антиномии мироздания, а потому трагедия мировой жизни центрирована в идее личности, то есть в идее человека вообще. Постараемся обрисовать хотя бы главные членения двух основных видов трагедии мира и человека.

Основной вид мировой трагедии и в то же время источник всякого трагизма вообще заключается в глубочайших противоречиях между ноуменальным и феноменальным в их природе, законах, целях, тенденциях и механизмах осуществления. Мир явлений вовсе не есть только слепок с мира идеального, а последний вовсе не есть только идеализация первого. Ошибочное неведение или игнорирование трагичности их сочетания в космосе, происходящей от противоположности самой сущности их природы, приводит к двум антиномичным, но одинаково ложным суждениям. Согласно первому, феноменальное почитается лишь искажением или пародией ноуменального, Идеальный мир вполне совершенен и полон бытия сам по себе и ни в чем внешнем не нуждается. Мир явлений возник только случайно, как следствие или грехопадения первых людей (бывших дотоле бесплотными существами — см. толкование «кожаных одежд» в Каббале), или полусознательного падения низшей ипостаси Бога (например, Пруники у гностиков), или, наконец, сознательного возмущения одного из духов, пожелавшего иметь свой мир (например, Демиург и Иалдаваоф у гностиков, Денница у богомилов и т. д.). В чисто философском аспекте космогония и антропогония обыкновенно игнорируются, и ничтожество мира сего просто постулируется, как вполне очевидный факт. Так возникают концепции гипертрофированного идеализма, необходимо приводящего к безнадежному пессимизму. Согласно второму суждению, подлинно существующим почитается лишь феноменальное, а идея ноуменального отвергается или целиком или в некоторой части. В первом случае получается материализм, как научное миросозерцание, признающее реальность лишь того, что может быть. взвешено и ощупано. Учение его представителей метко обрисовано Алексеем Толстым — «Все, что нельзя ни взвесить, ни смерити, все, кричат они, надо похерити». Во втором случае учитывается необходимость признания бытия нематериального познающего и его гносеологического аппарата. Так возникают «критические» мировоззрения, так размножившиеся со времени Канта. Ограничиваясь лишь опытом низшей интуиции и отрицая опыт через высшую интуицию во всех трех психологических категориях, кантианцы и все к ним примыкающие вовсе отрицают субстанциональное бытие идеального мира. Такое гипертрофирование феноменального приводит к еще более крайнему пессимизму, чем односторонний идеализм. Взятые в отдельности, обе эти концепции одинаково ложны, ибо они учитывают каждая лишь одну сторону человеческого опыта и вместо разрешения постоянно и непосредственно воспринимаемой трагичности жизни предлагают с ней не считаться, воспользовавшись искусственным игнорированием той или другой части мира и его явлений.

Истина всегда выражается только в антиномиях, всякое неантиномическое суждение всегда ложно — вот основная доктрина эзотерической гносеологии. В противоположность другим системам, эзотеризм не устраняет искусственно один из членов антиномии, а одновременно принимает их обе, стараясь затем уяснить их гармоническое сопряжение в одной идее или в целой системе идей.

Ноуменальное и феноменальное противоположны друг другу, но именно эта антиномичность служит залогом возможности выявить целостное мировоззрение, объединяющее бытие как того, так и другого. Реальность и непреложность бытия каждого из них удостоверяется прямым и непосредственным опытом через два вида интуиции — высшую и низшую, а потому все усилия эзотеризма сосредоточиваются лишь на стремлении возможно глубже осознать их действительные взаимоотношения и онтологически, и в сложной картине непосредственно воспринимаемой нами жизни.

В мире мы наблюдаем одновременное проявление ноуменального и феноменального. Каждое из них имеет свои собственные природу, законы и тенденции. В силу этого всякий феноменальный организм должен переживать их антиномическую двойственность. С одной стороны, его личность в большей или меньшей степени воспринимает деяния идеального мира и предвосхищает то совершенное состояние, когда все ее отдельные элементы располагаются в идеально гармоническую систему, а с другой — она имеет перед собой свое настоящее крайне несовершенное состояние. Может быть целый ряд различных видов ощущения этой общей двойственности. Вначале высшая интуиция настолько слаба, что идеальное воспринимается лишь в виде того или иного феноменального благополучия: представление об идеальном как об особом, совершенно самобытном начале здесь совершенно отсутствует.

В дальнейшем это представление начинает постоянно нарастать и выливаться в ряд уже определенных мечтаний. Сознание начинает уметь различать идеи как таковые, от совокупности феноменальных элементов, в которых эти идеи проявляются. Вместо стремлений к определенным частным целям появляются стремления к определенным состояниям-. Оно научается желать уже не феноменов, а непосредственно тех почитаемых вторичными ощущений, к которым приводят благоприятные сочетания феноменов.

В этом процессе развития сознание постепенно научается мыслить, чувствовать и желать отвлеченно, то есть вне непосредственной связи с определенными условиями феноменального мира. За вечно изменчивой его внешней пеленой оно все более и более начинает осознавать иную жизнь, природу и законы, которые, будучи источником всех этих смен, в то же время сами в себе остаются неизменными. Наконец, приближаясь к пределу эволюции, сознание вполне включает в себя ноуменальный мир, перестает чувствовать его чем-то внешним и живет его жизнью так же полно и непосредственно, как ранее жило оно в одном только мире явлений. Однако сопричисление к ноуменальному не устраняет феноменальной жизни, все время взаимно отражаясь и антиномически дополняя друг друга, эти два полюса бытия лишь с еще более несравненной яркостью раскрывают свои особенности и противоположные свойства.

Итак, эволюция сознания феноменального организма заключается во все большем и большем сопричислении и к феноменальному и к ноуменальному, что влечет за собой непрерывное возрастание трагичности его жизни и самоощущения.

Система сложных противоречий между ноуменальным и феноменальным в сознании того же самого феноменального организма обусловливает собой первый и основной вид трагедии мировой жизни. Сознание ясно ощущает — какая непереходимая пропасть отделяет рисующиеся где-то вдали идеалы от его настоящего состояния и как недостаточны имеющиеся в его распоряжении средства, чтобы хоть сколько-нибудь к этим идеалам приблизиться. Сложная цепь причинности совершенно сковывает и волю, и способность чувствовать, и даже само мышление. Все возможности сознания строго ограничены железным законом необходимости и оно постоянно оказывается принужденным следовать беспрерывно сменяющимся частным целям, возникающим вне всякой зависимости от конечных ноуменальных целей.

Не желая отвергать ни ноуменальное, ни феноменальное, сознание все же оказывается принужденным в каждый отдельный момент центрироваться или на том, или на другом. Вначале эти переходы сопровождаются страшными внутренними ломками и висениями в пустоте. Вся жизнь разделяется только на два или на немного большее число отдельных периодов, каждому из которых соответствует определенное центрирование лишь на одном плане. Затем эти периоды становятся более частыми и менее болезненными. Сознание научается великому искусству сознательного самоограничения и умения жить в заранее заданном диапазоне бытия. Пока оно вовсе еще не ведало двойственности как основного закона жизни, все то, что противоречило феноменальной ориентации, им просто игнорировалось. Когда же наступал момент необходимости их признания, то сознание должно было перевернуть свои основные устои, пересмотреть все исходные положения. Такая всеобщая переоценка ценностей и отказ от ранее безраздельно господствовавших тенденций естественно являются тяжким кризисом и осуществляются путем долгих страданий. Второе колебание сознания — это признание невозможности противоположного решения, но также одностороннего.

Отвлеченный идеализм весьма сильно захватывает сознание после отречения его от односторонне феноменальной жизни, но это продолжается сравнительно недолго. Ноуменальное само не дает ничего, но лишь на все отвечает. Когда запас выработанных предшествующей жизнью неразрешенных вопросов начинает подходить к концу, ноуменальное начинает казаться холодным и безжизненным, и односторонняя жизнь в нем перестает удовлетворять сознание. Оно вновь получает вкус к смене явлений и начинает видеть самодовлеющую цель в феноменальном.

Совершенно аналогично, как и раньше, сознание сначала отгораживается от этих интуиции, но затем настагет момент, когда оно решается порвать со своими тенденциями и вновь обратиться к напряженной деятельности в феноменальном. После этого наступает третий период, когда сознание вновь стремится подавить ноуменальные веяния и сосредоточить все свои силы и внимание на одном только феноменальном.

Далее это все вновь приводит к кризису и т. д. Каждый новый кризис и следующее за ним переключение сознания из одного полюса бытия в другой становится все более и более привычным, а потому и безболезненным. Оно научается видеть в этих скачках и сменах метод, вначале представляющийся странным и непонятным, но затем мало-помалу выясняется и его целесообразность, и его необходимость. — Здесь нет никакого особого аз ряда вон выходящего факта: совершенно такие же скачки происходят и во всяком частном познании, ибо для его осуществления необходимо последовательное осознание и тезиса и антитезиса путем сравнивания и противопоставления их отдельных аспектов.

Когда сознание усваивает это с полной очевидностью, оно начинает широко и сознательно пользоваться этим методом. В каждом частном случае оно последовательно выявляет обе точки зрения, ноуменальную и феноменальную и смело встречает их противоречия, Как при переменном электрическом токе при достаточном числе периодов в секунду получается для нашего глаза совершенно ровный и немигающий свет, так и при достаточно быстрой для механизма нашего сознания смене ориентировок в ноуменальном и феноменальном получается ровное антиномическое сознание. Оно одновременно и целиком охватывает собою все разновидности противоречий между ноуменальным и феноменальным и потому вполне включает в себя первый вид трагедии мировой жизни.

Все только что сказанное является одинаково справедливым по отношению ко всем феноменальным организмам, к какому бы порядку они не относились. И сознание отдельного человека, и сознание более крупных организмов — обществ и государств, одинаково переживают этапы эволюции и одинаково приходят к необходимости принять основным принципом всяческого конкретного бытия антиномичность ноуменального и феноменального. При переходе по ступеням количественной иерархии увеличивается лишь масштаб данностей и процессов и, благодаря боль- шой сложности, возникает необходимость более сложной классификации.

По отношению к отдельному человеку трагичность первого вида проявляется в том, что он чувствует свою одновременную причастность к двум различным мирам и закономерностям. В каждом из них в отдельности он мог бы жить спокойно и без всяких страданий. Сознание одинаково может привыкнуть и приспособиться как к полной свободе, так и к гнету железной необходимости. Но ведать всю сладостность истинной свободы и оставаться рабом — это значит испытывать тягостность рабства в наивысшей возможной степени. Точно так же сознание может довольствоваться весьма скудными познаниями, когда оно еще не знает всей их ограниченности и ничтожества. Но когда такому сознанию дано будет хотя бы однажды мистическим путем почувствовать, что есть действительное знание, то оно необходимо разочаруется в себе и все его самодовольство погибнет.

Наконец, сознание еще легче и полнее, чем по отношению к воле и разуму, всецело захватывается переживаниями чувства. Именно в этом случае ему представляется с наибольшей очевидностью, что оно живет полной жизнью, что пульс его жизни бьется в полном унисоне с пульсом жизни общемировой. Но также и здесь с пробуждением высшей интуиции сознание с исчерпывающей ясностью убеждается, что оно воспринимает лишь исчезающе малую часть колебаний космического ритма, что оно почти так же мало причастно к истинной жизни, как и неподвижный камень.

Итак, высшая интуиция прежде всего наполняет человеческое существо тяжким разочарованием по отношению ко всем трем категориям его психической деятельности. С этой вершины все представляется совершенно ничтожным и не имеющим почти никакой цены. Отсюда один только шаг до принципиального отрицания мировой жизни и стремления к Нирване. Но последнее также было бы замыканием в односторонности. Как ни ничтожны отдельные проявления феноменальной жизни, но только она в своем целом есть двигатель космического организма и только через нее ноуменальное претворяется из абстрактных потенций в реальные живые начала. Сознание должно продолжать свою феноменальную деятельность, стремиться к частным феноменальным целям так, как если бы они были целями конечными и абсолютными и в то же время сознавать их полное ничтожество. Такое двойственное сознание глубоко трагично, и чем далее оно эволюционирует, тем страдность его все более и более усиливается.

Мы рассмотрели сейчас гносеологический аспект антиномии ноуменального и феноменального в самом широком его толковании — по отношению ко всем трем психологическим категориям. То же самое легко сделать и по отношению к любому другому заданному аспекту. Так, сознание вначале, постепенно преодолевая внутренние несогласия и дисгармонические столкновения отдельных своих элементов, сравнительно безболезненно их переносит, а при всяком успехе испытывает положительную радость. Но с раскрытием своей причастности к ноуменальному оно в значительной степени утрачивает эту способность к радо-ванию и, наоборот, в нем рождается самый мучительный разлад. Значение отдельных успехов совершенно обесценивается, ибо, предвосхитив идею ноуменальной гармонии, человек начинает тяготиться не отдельными проявлениями дисгармонии, а общей дисгармоничностью феноменальной природы, в которой он должен жить.

По отношению к сложному феноменальному организму — обществу или государству трагичность первого вида проявляется в том, что его сознание так же, как и у отдельного человека, одновременно причастно ноуменальному и феноменальному. Если общество искусственно центрируется только на ноуменальном, получается церковь, если же только на феноменальном — возникает экономическое государство. Но как та, так и другая суть только утопии, абстрактные идеи, ибо в действительной жизни всегда проявляется и ноуменальное и феноменальное в органической сопряженности.

Посему обычно «церковью» называется такой ноуменально-феноменальный организм, где центр тяжести лежит в ноуменальном, а «государством» — такой, где центр тяжести лежит в феноменальном. В этом состоянии церковь объемлет собой лишь столько феноменальных элементов, сколько существенно необходимо для возможности выражения ноуменальных идей, но самостоятельных феноме- нальных целей она не имеет. Точно так же и государство лишь постольку интересуется ноуменальным, поскольку это необходимо для наилучшего и скорейшего достижения феноменальных целей, но самостоятельных ноуменальных задач оно себе не ставит. Такие государство и церковь не только вполне возможны, но и органически дополняя друг друга до целого, образуют схему идеальной организации человеческих существ. Однако обычно церковь и государство не умеют правильно очертить поле своей деятельности и постоянно вмешиваются в чужую область. Церковь старается заменить собою государство и наоборот, государство старается если не заменить, то, во всяком случае, подчинить ее себе, заставить служить своим целям.

В первом случае естественно получается гипертрофирование ноуменальных ценностей и полное игнорирование феноменальных. Самое большее — если им оставляется чисто служебное положение. Весьма легко дедуцировать получающиеся при этом недостатки и несовершенства. Значение жизни обесценивается, все феноменальное осуждается, телесная природа признается греховной, лучшей долей человека признается аскетизм, все естественные и положительные науки осуждаются как вредные и во всяком случае бесцельные, искусство получает чисто прикладное значение как церковно-служебное, привилегированность положения духовенства приводит к его испорченности, а безнаказанность — к преступности, что влечет за собой извращение догматики для оправдания проступков духовенства, отсутствие положительных знаний приводит к нищете, нищета материальная и научный голод рождают недовольство, возникают волнения, вначале сурово подавляющиеся, борьба еще более обостряет недовольство и приводит к новым волнениям, наконец наступает революция, достигающая успеха и сметающая выродившуюся теократию: наступает период противоположных, материалистических тенденций.

Итак, одностороннее утверждение ноуменальных целей в конечном результате приводит к прямо противоположному.

Во втором случае, при гипертрофировании феноменальных ценностей и игнорировании ноуменальных получается совершенно аналогичная картина. — Значение отвлеченных идеалов обесценивается, все ноуменальное осуждается как праздная выдумка, телесная природа признается божественной или во всяком случае единственно ценной, лучшей долей человека признается материальное благополучие, все естественные и положительные науки получают узко прикладное и утилитарное направление, искусство начинает служить идеализации телесных свойств и утрачивает смысл как нечто самодовлеющее само по себе, привилегированность положения политических или экономических вождей приводит к испорченности, а безнаказанность — к преступности, это влечет за собой извращение нравственности и морали, они превращаются в апологии сильного, отсутствие надмирных интересов приводит к пресыщенности, разочарованию и тоске, нарастает общее недовольство, ибо материальные потребности человека не имеют предела.

С другой стороны, все увеличивается число людей, лишенных возможности пользования какими бы то ни было благами материальной цивилизации, так возникает общее недовольство: в обеспеченных слоях от пресыщения и разочарованности, в низших — от нищеты и бесцельности существования, судьба как тех, так и других не имеет никакого высшего оправдания и благополучие одних кажется другим несправедливостью, возникают волнения, вначале подавляющиеся, а затем, при большем обострении вражды выливающиеся в революцию, выметающую все государство, а прежде всего выродившуюся и испорченную аристократию: наступает период напряженного искания каких-то возвышающихся над слепой причинностью целей и оправданий.

Итак, одностороннее утверждение одних только феноменальных ценностей также приводит к обратным результатам.

Весьма нетрудно указать ряд соответствующих этим двум случаям исторических примеров. В каждом из них надежда избежать преодоления общей трагичности жизни благодаря антиномичности ноуменального и феноменального через одностороннее утверждение только одного полюса в результате оказывается тщетной. Только на сравнительно короткое время этим путем удается отсрочить неминуемую встречу с трагической двойственностью мировой жизни, но затем эта встреча неотвратимо настает, и феноменальный организм оказывается совершенно неподготовленным. В ито- ге все эти паллиативные попытки приводят лишь к огромной потере времени и массе дополнительных дисгармонических столкновений, а следовательно и страданий. Всякое познание покупается страданием, страдание и познание почти являются синонимами. Путем трагического опыта крупные общественные организмы, подобно отдельному человеку, рано или поздно необходимо приходят к признанию бесцельности искусственного отграничения от общемировой трагической дилеммы и необходимости одновременного утверждения ее обоих полюсов.

Но от признания одинакового достоинства и самодовлеющей ценности за церковью и государством до их гармонического сопряжения еще далеко. В сущности этим признанием лишь констатируется самый факт предстоящей проблемы, но ее разрешение есть цель дальнейшей эволюции общества. Пред его взором с одной стороны предстает ряд отвлеченных идеалов различных порядков и достоинств, а с другой — совокупность его субъективных качествований и стремлений, в свою очередь самых различных порядков и достоинств. Задача состоит в том, чтобы связать все эти данности в одну иерархическую систему. Это сопряжение не может быть статическим, ибо все остальные части системы все время должны сохранять свободу в собственных движениях, поскольку они не противоречат свободе таких же других, то есть это сопряжение должно быть органическим, способным сохранять единство целого в самостоятельности движений отдельных частей. Поскольку это не осуществлено, обществу приходится развиваться как бы путем нащупывания наиболее рациональных решений частных проблем.

Всякое развитие осуществляется опытом, но этот опыт может иметь различный характер в зависимости от степени развития субъекта. Вначале опыт вполне пассивен, ибо сознание ставит своей целью достижение определенных феноменальных результатов вне всякой зависимости от желания выработать общий метод. В дальнейшем накопившийся опытный материал дает возможность выработать как общие методы, так и способы наиболее благоприятного выбора отдельных элементов. Пользуясь этим, сознание получает возможность изменять самый характер опыта, сделать его активным, то есть непосредственно ставить перед собой за- дачи систематики элементов и организации их в частные системы. В дальнейшем эти системы в свою очередь объединяются как элементы в единицы высшего порядка и т. п.

Подобное исследование процессов организации общества не входит в нашу настоящую задачу. Ограничиваясь кратким указанием, что преодоление общей проблемы совершается постепенно путем разрешения противоположностей в отдельных частных случаях и создания частных гармонических организмов, а уже затем дальнейшего восхождения по синархии, обратимся к исследуемому нами первому виду мировой трагедии по отношению к обществам.

Всякое общество имеет пред собой две противоположные задачи. С одной стороны, оно должно стремиться к возможно лучшей феноменальной организации, чтобы создать наиболее благоприятные условия жизни как для каждого отдельного его элемента, так для всего целого в кругу других подобных, а с другой — оно должно выявить потенциально заключенное в нем ноуменальное содержание, свою индивидуальность. Эти две цели совершенно различны, как различны и пути, к ним приводящие.

Точно так же достижение одной цели вовсе не обусловливает собой достижение этим и другой. Более того, в большинстве случаев эти две цели взаимно исключают друг друга. Так, материальное благополучие почти всегда при слишком большом развитии приводит к полному вырождению высших интересов и, наоборот, слишком большой уклон к' ноуменальному внушает презрение к материальным интересам. Но в то же время одностороннее стремление только к одной из этих целей также невозможно и приводит к неминуемому краху. При отсутствии достаточного материального благосостояния все время членов общества оказывается поглощенным заботой о необходимом и самое существование общества оказывается ничем не обеспеченным от внешних врагов, а при отсутствии идеальных стремлений наступает полное падение нравов, распыляется сознание общего единства общества у его членов и самое существование материального общества становится невозможным.

Итак, общество все время должно соблюдать некоторое равновесие между ноуменальным и феноменальным стрем- лениями, и как излишнее усиление, так и излишнее ослабление тех или других одинаково приводят к замедлению эволюции, к ее остановке и даже полной гибели.

Соблюдение этого равновесия возможно лишь при приблизительно ровной развитости противоположных стремлений и тенденций. Благодаря этому в обществе все время происходит борьба и колебание его целостного сознания с одного полюса к другому. Каждое такое колебание есть полный переворот всего самосознания, есть разрыв с прошлым и его разрушение. Все это сопровождается тяжкими страданиями. Чем выше эволюционирует общество, тем сильнее становятся противоположные полюсы его сознания, тем глубже их антиномичность, тем ожесточеннее становится их борьба и тем болезненнее становится причиняемое ею страдание.

Второй вид мировой трагедии рождается из собственных противоречий феноменальной природы. В противоположность ноуменальному, она в себе не едина, а представляет собой совокупность всевозможных противоположных качествований.

Поскольку ноуменальное есть царство единства, постольку феноменальное есть царство двойственности. Феноменальное рождается из небытия утверждением ноуменальных разностей потенциалов.

Алгебраическая сумма феноменальной природы всегда равна нулю, а потому онтологически она всегда есть небытие. Она получает иллюзорное существование лишь благодаря организующему действию ноуменального, устраняющему возможность слияния противоположностей взаимного погашения их бытия в ничто. Все противоположности всегда притягиваются между собой, чтобы вступить в борьбу. Слагаясь в организмы, дифференциальные феноменальные элементы продолжают стремиться столкнуться с противоположными им, то есть вечно сохраняют потенцию к дисгармоническим столкновениям под влиянием слепого действия отрицательного сродства.

Каждый сложный организм, встречаясь с другими, в том или ином аспекте находится с ним в антиномическом соотношении. Исключением являются лишь те случаи, когда два организма не имеют между собЪй ничего общего. Если же в двух феноменальных организмах имеется нечто общее, то более сильный стремится подчинить себе низший путем подавления всякой его самобытности. Вообще при встрече двух феноменальных организмов, представленных самим себе, возможны только два случая: или они остаются совершенно безразличными друг к другу, или же они вступают в дисгармоническое столкновение.

Сам по себе феноменальный мир не только не может придти к гармонической организации, но и даже не ведает о самой ее идее. Возможность организации в нем раскрывается лишь постольку, поскольку каждый отдельный организм выявляет в себе сознание своего внутреннего ноуменального первообраза. Его высшая интуиция одинаково освещает как его внутренние несовершенства и пути к их исправлению, так и способы приближения к гармоническому сочетанию с другими подобными. По мере внутренней организации отдельных элементов начинается и группировка их в сообщества, соответствующие монадам высшего порядка.

Из ранее изложенного вытекает, что организация отдельных феноменальных организмов в организм высшего порядка представляется по отношению к каждому из элементов внешней, но по отношению к сознанию высшего организма является внутренней. Итак, здесь меняется лишь масштаб, но по существу происходят те же самые процессы, как и в первом случае.

Таким образом, идея трагичности второго вида мировой жизни не имеет самостоятельных онтологических корней и проистекает из первого вида, что вполне гармонирует с приведенными выше доктринами. Однако для сознания каждого отдельного феноменального организма каждый их двух видов мировой трагедии представляется существующим самостоятельно, ибо его сознание воспринимает все процессы в одном определенном, свойственном ему масштабе. Поэтому представляется необходимым рассмотреть второй вид мировой трагедии, как он представляется сознанию отдельного элемента.

Каждый феноменальный организм, находясь среди мирового многообразия, видит себя окруженным некоторым количеством более или менее себе подобных. Со всеми другими он или вовсе не имеет точек соприкосновения, или их жизнь протекает в ином масштабе, слишком большом или слишком малом, чтобы он мог входить с ними в сознательные взаимоотношения. Но всегда имеется ряд таких организмов, которые живут в том же масштабе жизни, а потому ему приходится с ними сталкиваться, соединяться или вступать в борьбу. Возможность и необходимость этих взаимоотношений проистекает из того, что вся их совокупность образует определенную группу, потенциально соответствующую некоторой монаде высшего порядка.

Сознание единичного организма прежде всего стремится к своим собственным целям и воспринимает все происходящее вокруг него через призму своих субъективных свойств и стремлений. Здесь естественно возникает возможность двойственного отношения к окружающему. — В одном случае, желая избежать дисгармонического столкновения с окружающим, сознание может прибегнуть к искусственному изолированию и полному прекращению в-сяких внешних сношений. В другом же случае организм решает активно вмешаться в окружающую среду.

В этой антиномии первого вида антитезис есть раскрытие тезиса. Все содержание заключено в тезисе, но сам по себе он остается непроявленным. Действительно, субъективные особенности данного феноменального организма в его целом могут раскрыться лишь при столкновении с другими подобными. Замыкаясь в себе, он прекращает всякое творческое движение и может направлять свою энергию только по двум путям: или жить высшей интуицией, или стремиться к какой-нибудь мнимой цели. Но одна высшая интуиция без низшей проявляться не может после исчерпывания накопленных предшествующим опытом вопросов, а стремление к нереальности скоро влечет за собой иссякание всей жизненной энергии.

Итак, в обоих случаях изолировавшийся организм неминуемо замедляет свое развитие и в случае упорство-вания приходит к смерти. Как и всегда, антитезис этой антиномии первого вида претворяется в антитезис второго вида. — Входя активным членом в окружающую среду, феноменальный организм сразу же встречается со всеми недостатками, свойственными феноменальной природе. Косность и дисгармонические удары не только связывают его собственные проявления, но и подвергают его всевозможным опасностям и страданиям. Пред его сознанием немедленно восстает вопрос — как должно преодолевать эти несовершенства, чтобы обеспечить его безопасность и успешность эволюционного опыта. С одной стороны, имеется его определенная личность, имеющая свои качествования, особенности и желания, а с другой — совокупность таких организмов с разнообразными личностями, имеющая некоторую собирательную личность. Ответом являются два противоположных решения.

В первом случае вся ценность признается лишь за личностью. Общество само в себе не имеет никакого смысла. Оно даже по идее должно служить только личностям, но так как всякое общество стесняет личность, то оно вредно вообще. Все должно быть представлено личной инициативе и частная воля не должна быть ничем стеснена. Только этим путем можно обеспечить полную свободу каждому индивидууму. Все приближающиеся к этому мировоззрению учения могут быть объединены под общим именем анархизма.

Во втором случае вся ценность признается только за обществом. Отдельные личности лишены возможности обеспечить свою независимость и свободу, и всегда более сильные будут угнетать более слабых. Поэтому должно быть нечто сверхсильное, что может парализовать захватные стремления и обеспечить свободу всех. Каждая личность есть только член общества, и сама по себе не имеет никакой ценности и никакого содержания. Прежде всего должны восторжествовать общие идеи равенства возможностей и равномерного распределения достатка. Все приближающиеся к этому мировоззрению учения могут быть объединены под именем социализма.

Взятые в отдельности, эти два противоположных решения одинаково нелепы. Каждое из них, односторонне стремясь к своей цели, неминуемо приходят к обратному результату. Так, представляя полную свободу каждой личности, анархия в действительности уничтожает всякую возможность какой бы то ни было свободы, отдавая слабых на произвол сильных, добродетельных на произвол преступников.

Все это давно известно и еще Цицерон блистательно выразил эту идею: «Legum servi esse debemus, ut liberi esse possimus»[127]. Точно так же гипертрофирование социализмом идеи государственности ради свободы личности уничтожает и личность и ее свободу. С другой стороны, обезличивая каждого человека в отдельности, социализм обезличивает и общество, превращая его в бездушную и мертвую машину, а такая машина может работать только на трение, коэффициент ее полезного действия равен нулю и она неминуемо должна развалиться, исчерпав все накопленные ранее народом материальные и духовные богатства.

Чтобы быть жизнеспособным, всякое общество должно гармонически сопрягать в себе самом полюсы антиномии анархизм — социализм. Если какой-нибудь из этих полюсов получает значительный перевес, или если эти противоположности утрачивают свою органическую сопряженность, то общество гибнет. Так при перевесе анархизма власть захватывается или одной личностью или несколькими. В первом случае получается деспотия, а во втором оно погибнет в раздорах. Наоборот, при гармоническом сопряжении с идеей государственности мы видим в этих случаях монархию или правление избранных (олигархия, парламент, союз и т. д.).

При перевесе социализма власть оказывается принадлежащей всем, то есть в действительности или никому или случайным захватчикам. Каждое исторически известное общество или государство всегда должно было одновременно включать в себя и анархизм и социализм в более или менее удачной сопряженности. Разумеется, отдельные частности могли оставаться совершенно невыявленными, но основные идеи этих двух противоположных концепций необходимо должны были входить в его организм, так как вообще всякое государство есть прежде всего сопряжение идеи личности с идеей общества.

Все неудобства феноменальной природы и вся ее дисгармония проистекают из односторонних воздействий как того, так и другого полюсов основной антиномии анархизм — социализм. Феноменальное есть по преимуществу область дурной бесконечности, отдельные проявления дисгармонии бесконечно разнообразны, но тем не менее они все представляют собой сочетания двух основных видов.

Во-первых, каждый отдельный феномен стремится только к своим субъективным целям, совершенно не считаясь со стремлениями других. Этим он необходимо сталкивается с ними и стремится подавить их в борьбе за существование.

Это является вполне общим законом, ибо только после сопричисления его сознания ноуменальному и раскрытия высшей интуиции возникают идеи альтруизма. Поскольку же феномен остается таковым, он не может видеть другого пути, как подавление и уничтожение всего препятствующего его собственному развитию.

Во-вторых, каждый отдельный феномен имеет пред собой общую среду и противостоит ряду групп дисгармонирующих с ним других феноменов, но в то же время объединенных с ним теми или иными общими свойствами или стремлениями.

Иначе говоря, каждый отдельный феномен сталкивается в своей деятельности не только с единичными другими феноменами, но и с их коллективами. В начале эволюции феноменального организма, когда его субъективные особенности еще мало проявились, а воля к проявлению и степень активности еще незначительно развиты, его столкновения с окружающими другими организмами и их коллективами всегда носят значительный элемент случайности и не могут достигать большого напряжения и ожесточения. Встретив сильное препятствие,