I. Наши канарейки в угольной шахте

«Мне было так одиноко… я плохо спала, потому что не могла общаться и делиться с другими», – вспоминает китаянка. «Пустота, – жаловался аргентинский мальчик. – От пустоты нет спасения». Подросток из Уганды бормотал: «Мне казалось, что со мной что‑то не так», а студент‑американец хныкал: «Я впал в состояние полной паники». Это лишь часть жалоб, высказанных тысячей студентов – участников международного исследования использования средств коммуникации, охватившего десять стран и пять континентов. Их попросили воздержаться от всех цифровых средств связи всего лишь на двадцать четыре часа, и это породило такой зубовный скрежет и стон отчаяния по всей планете, что он встревожил даже самих руководителей исследования[1136]. Увенчивая коллективный вопль души, студент словацкого университета размышлял: «Может быть, это не здоро́во, что я не могу существовать, не зная, что люди говорят и чувствуют, где они находятся и что происходит».

Впечатления этих студентов – это послание в бутылке для всех нас, повествующее о психологической и эмоциональной обстановке в инструментарном обществе с присущей ему архитектурой поведенческого контроля, социального давления и асимметричной власти. Главное состоит в том, что наши дети первыми ощутили на себе эмоциональное бремя точки зрения Другого, поскольку молодые люди оказались погруженными в жизнь улья, где другой для меня – «оно», и я ощущаю самого себя как то «оно», которое видят другие. Эти послания позволяют заглянуть в инструментарное будущее, подобно картинам, показанным призраком будущих Святок у Диккенса. Скрудж был настолько потрясен видением своей грядущей судьбы, что посвятил остаток жизни изменению ее хода. Что сделаем мы?

Этот вопрос будет преследовать нас на всем протяжении этой главы. Пентленд воспевает Facebook как идеальную среду для эффективного социального давления и подстройки поведения. В ближайших параграфах мы рассмотрим механизмы, которыми восхищается Пентленд. Почему молодым людям так трудно отключиться? Каковы последствия этой привязанности для них и для всех нас? Facebook научился глубоко ухватываться за психологические потребности молодых людей, осложняя процессы формирования индивидуальной идентичности и личной автономии. Последствия уже фиксируются в целом ряде исследований, в которых прослеживается эмоциональное воздействие социальных сетей на молодых людей. Как мы увидим, улей и охватывающая его архитектура Большого Другого ввергают нас в невыносимый мир безвыходности.

Международное исследование «отключения» помогает начать разговор, поскольку оно выявило целый спектр эмоциональных отклонений, собранных в шесть категорий: зависимость, неспособность отключиться, скука, растерянность, стресс и изоляция. Внезапное отключение студентов от сети вызвало тоску, депрессию и тревожность, которые характерны для клинически диагностируемых зависимостей. В результате большинство участников в каждой стране признали, что они не способны продержаться день без подключения к сети. Их тревогу усугубляла та же фаустовская сделка, которая нам уже слишком хорошо знакома, так как они обнаружили, что удовлетворение почти всех их повседневных логистических, коммуникационных и информационных нужд зависит от подключенных к сети устройств: «Встретиться с друзьями стало трудно или невозможно, добраться до нужного места без онлайн‑карты или доступа к интернету стало сложной задачей, и просто организовать свой вечер у себя дома стало чем‑то проблематичным». Что еще хуже, студенты не могли себе представить даже случайного неформального общения без помощи социальных сетей, особенно Facebook: «Все чаще молодой человек, который хочет быть частью общества, не может позволить себе не проявлять активность на сайте, а активная деятельность на сайте означает, что ваша жизнь проходит на сайте».

Аналитики в сфере бизнеса и технологий называют структурным источником доминирования Facebook в социальных сетях «сетевые эффекты», но эти эффекты изначально возникли из особенностей спроса со стороны подростков и молодежи, отражавшего характерную для их возраста и жизненного этапа ориентацию на сверстников. Действительно, раннее преимущество Facebook в этой работе возникло во многом благодаря тому, что его основатели и первые разработчики сами были подростками и молодыми взрослыми. Они создали практики для воображаемой вселенной пользователей‑подростков и студентов колледжей, и впоследствии эти практики были институционализированы для всех остальных, сведя социальный мир к подсчету «друзей», которые на деле никакие не друзья, и «лайков», создающих непрерывную «бегущую строку» твоей стоимости на социальном рынке, разжигая подростковые тревоги и предвосхищая гипнотические социальные правила улья[1137].

Ученые пришли к выводу, что их глобальное исследование студентов «разорвало завесу» над тем одиночеством и полной дезориентацией, которые охватывают молодых людей, когда они сталкиваются с отключением от социальных сетей. Дело не просто в том, что не знали, чем себя занять, а в том, что «им было трудно выразить то, что они чувствуют или даже кем являются, если нет связи». Студенты чувствовали себя так, как будто «они потеряли часть себя»[1138].

Подобные чувства дезориентации и изоляции говорят о психологической зависимости от «других», и дополнительные исследования только углубляют наше понимание того, насколько «поколение Z», демографическая когорта людей, родившихся в 1996 году и после, – первая группа коренных обитателей цифрового мира, не помнящих жизни до появления надзорного капитализма – полагается на психологическую поддержку со стороны различных социальных сетей, разрываясь более или менее одновременно между четырьмя или пятью платформами. Рассмотрим сначала более старые когорты. Опрос 2012 года показал, что молодые взрослые уделяют социальным сетям больше времени, чем любой другой повседневной деятельности, проводя там в той или иной форме почти по двенадцать часов в день[1139]. В 2018 году исследовательский центр Pew Research сообщил, что почти 40 % молодых людей в возрасте 18–29 лет говорят, что они находятся в сети «почти постоянно», как и 36 % людей в возрасте 30–49 лет. Поколение Z усиливает эту тенденцию: 95 % из них пользуются смартфонами, и 45 % подростков говорят, что находятся в сети «практически на постоянной основе»[1140]. Если это то, как вы проводите свои дни и ночи, то результаты исследования 2016 года вполне логичны, так как 42 % респондентов‑подростков сказали, что социальные сети влияют на то, как люди их воспринимают. Принятый ими подход к самовыражению исследователи называют «взглядом извне» (outside‑looking‑in). Их зависимость глубоко задевает их субъективное благополучие, влияя на отношение к себе (42 %) и на уровень счастья (37 %)[1141].

В рамках дальнейшего уточнения психологических последствий самоощущения через «взгляд извне» опрос молодых британок в возрасте 11–21 лет 2017 года показал, что социальные принципы инструментарного общества, с таким энтузиазмом разрабатываемые Пентлендом и подхваченные лидерами надзорного капитализма, похоже, работают эффективно[1142]. 35 % опрошенных заявили, что в интернете их сильнее всего беспокоит сравнение себя и своей жизни с другими, поскольку они втянуты в «постоянные сравнения с часто идеализированными версиями жизней и тел других»[1143].

Директор проекта заметил, что даже самые молодые девушки в этой группе чувствуют давление, чтобы создать «личный бренд», высшую точку самообъективации, поскольку они ищут одобрения «в форме лайков и репостов». Когда газета Guardian попыталась изучить реакцию девушек на результаты этого опроса, ответы красноречиво показали участь «организма среди других организмов». «Да, я постоянно чувствую, что мне нужно быть идеальной и сравнивать себя с другими, – говорит одна из них. «Вы видите жизни других людей и то, что они делают… вы… видите их „идеальные“ жизни, и это заставляет вас думать, что ваша жизнь далека от идеала», – говорит другая[1144].

В свете этих находок один британский медик дала такой комментарий о молодых людях, которые к ней обращались:

Люди вырастают с желанием задавать тон, теперь это почти профессия <…>. Я не уверена, что родители в должной степени осознают то давление, с которым сталкиваются их дети…[1145]

Действительно, только 12 % респондентов в опросе 2017 года сочли, что их родители понимают это давление. Эти исследования подтверждают, что социальное давление хорошо институционализировано как средство социального влияния онлайн, но, вопреки уверенности Пентленда в том, что «классовые» разногласия исчезнут, жизнь в улье создает новые линии и формы расслоения: не только «настраивай или настроят тебя самого», но и «оказывай давление или окажешься под давлением сам».

Ничто не подытоживает жизнь молодежи в улье лучше, чем находки североамериканского директора по маркетингу самого Facebook, Мишель Кляйн, которая в 2016 году рассказала аудитории, что, если средний взрослый проверяет свой телефон 30 раз в день, то средний миллениал, сообщила она с энтузиазмом, проверяет его больше 157 раз в день. Теперь мы знаем, что поколение Z превзошло этот темп. Кляйн описала инженерное достижение Facebook: «сенсорный опыт коммуникации, который помогает нам быть на связи с другими, не отрываясь от дел», с удовлетворением отмечая, что это обстоятельство – находка для маркетологов. Она подчеркнула особенности дизайна, которые производят этот гипнотический эффект: это дизайн нарративный, захватывающий, непосредственный, эспрессивный, иммерсивный, адаптивный и динамичный[1146].

Если вам уже перевалило за тридцать, то вы знаете, что Кляйн не описывает ни ваше отрочество, ни молодость ваших родителей, или тем более ваших бабушек и дедушек. Годы отрочества и взросления проходят в улье впервые – тщательно формируемые наукой поведенческой инженерии; институционализированные в обширных и сложных архитектурах компьютеризированных средств модификации поведения; под присмотром Большого Другого; направляемые к экономии за счет масштаба, охвата и действия при захвате поведенческого излишка; и финансируемые надзорным капиталом, накопленным в результате беспрецедентной концентрации знания и власти. Наши дети пытаются вырасти в улье, который принадлежит и управляется прикладными утопистами надзорного капитализма и постоянно контролируется и формируется растущими силами инструментарной власти. Та ли это жизнь, которую мы хотим для самых открытых, податливых, горячих, вдумчивых и многообещающих членов нашего общества?

II. Рука и перчатка

Магнетическое притяжение, которое социальные сети оказывают на молодых людей, влечет их к более автоматическому и менее добровольному поведению. Для слишком многих это незаметно переходит на территорию по‑настоящему навязчивого влечения. Что же так гипнотизирует самых юных из нас, втягивая их в мир социальных сетей, несмотря на стресс и беспокойство, с которыми они там сталкиваются?

Ответ заключается в сочетании науки о поведении с работой лучших дизайнеров и программистов, которые создают продукт, в точности рассчитанный на то, чтобы ухватиться за насущные потребности этого возраста и этого жизненного этапа – как идеально подогнанная к руке перчатка. Социальные сети призваны вовлекать и удерживать людей всех возрастов, но прежде всего они отражают психологическую структуру подросткового возраста и ранней взрослости, когда человек естественно ориентируется на «других», особенно на радости группового признания, принятия, принадлежности и участия. Для многих эта точная подгонка в сочетании с практической необходимостью участия в жизни группы превращает социальные сети в токсичную среду. Эта среда не только ложится тяжким бременем на психику, но и угрожает подорвать процессы психологического развития сегодняшней молодежи и людей следующих поколений, которые играют для нас роль духов будущих Святок.

Технологическая зависимость, устроенная по принципу «руки и перчатки», не была изобретена в Facebook; ее придумали, испытали и довели до совершенства, с выдающимися результатами, в игровой индустрии – еще одной среде, в которой зависимость официально признана безграничным источником прибыли. Скиннер предвидел актуальность своих методов для казино, которые усилиями их руководителей и инженеров превратились в максимально наглядную иллюстрацию потрясающей власти поведенческой инженерии и ее способности эксплуатировать индивидуальные наклонности и превращать их в замкнутые циклы одержимости и навязчивости.

Никто не раскрыл принципы работы казино более проницательно, чем социальный антрополог из MIT Наташа Доу Шулл в захватывающем исследовании игры на игральных автоматах в Лас‑Вегасе «Зависимость по расчету». Для нас интереснее всего то, как она описывает симбиотические принципы работы игровых автоматов нового поколения, рассчитанных на манипулирование психологической ориентацией игроков, так что в начале у них нет необходимости ни на что отвлекаться, а в конце они утрачивают способность это делать. Шюлл выяснила, что игроки, подсевшие на игру, не ищут развлечения и не рассчитывают на мифический джекпот. Вместо этого они преследуют то, что специалист по зависимостям из Гарвардской медицинской школы Говард Шаффер называет «способностью наркотика или азартной игры сдвигать субъективный опыт» в поисках состояния, которое Шюлл называет «машинной зоной», состояния самозабвения, в котором человека ведет за собой непреодолимый импульс, дающий ощущение, что это «машина играет тобой»[1147]. Машинная зона дает чувство полного погружения, что напоминает перечисленные Кляйн принципы разработки Facebook – захват, погружение, непосредственность – и сопровождается утратой самосознания, автоматическим поведением и полным поглощением человека ритмом, уносящим его на волне навязчивого влечения. В конечном счете все аспекты устройства игрового автомата призваны отзываться на жажду этого субъективного сдвига и усиливать ее, но всегда таким образом, чтобы это ускользало от сознания игрока.

Шюлл описывает занявший многие десятилетия процесс обучения, когда руководители игорного бизнеса постепенно поняли, что компьютерные игровые автоматы нового поколения способны вызывать и усиливать навязчивое желание попасть «в машинную зону», а также продлевать время, которое каждый игрок проводит в этой зоне. Эти инновации увеличивают доходы благодаря одному лишь дополнительному времени игры, когда каждая машина превращается в «персонализированное устройство вознаграждения»[1148]. В понимании казино идея заключается в том, чтобы исключить все, что может отвлечь или прервать слияние игрока с машиной; консоли «подстраиваются под естественную для игрока позу», устраняя расстояние между телом игрока и мгновенно действующими сенсорными экранами: «Все стороны игрового автомата – его математическая структура, визуальная графика, динамика звука, сидение и эргономика экрана – откалиброваны для увеличения „времени за устройством“ и поощрения „игры до последнего “»[1149]. Цель – нечто вроде безумного машинного секса, интимная, тесно замкнутая архитектура одержимости, потери себя и самоудовлетворения. Ключ, говорит один из руководителей казино слишком знакомые слова, «вычислить, как использовать технологию, чтобы воздействовать на предпочтения клиентов, [при этом] сделав ее настолько невидимой – или, как я говорю, автомагической, насколько это возможно»[1150].

Психологические последствия, связанные с точной подгонкой по принципу руки и перчатки, идут далеко за пределы залов казино, где игроки стремятся попасть в машинную зону – они определяют исходную суть успеха Facebook. Корпорация приносит в этот паразитический симбиоз больше капитала, информации и науки, чем это когда‑либо смогла бы игровая индустрия. Ее достижения, сделанные во имя надзорных доходов, создали прообраз инструментарного общества и его социальных принципов, особенно для самых юных из нас. Мы можем во многом понять непосредственный опыт жизни в улье, рассматривая проблемы молодых людей, которым было суждено обрести зрелость в этой новой социальной среде, где силы капитала брошены на производство навязчивого влечения. Директор Facebook по маркетингу открыто хвастается, что точные инструменты корпорации создают среду, в которой пользователям «никогда не придется отвлекаться», но корпорация намного более осмотрительна в отношении конкретных методов, которые в конечном итоге делают пользователей, особенно молодых, не способными отвлечься.

Но в этой броне есть свои щели. Так, в 2017 году соучредитель Napster и бывший президент Facebook Шон Паркер откровенно признал, что Facebook разрабатывался так, чтобы поглощать максимально возможное количество времени и внимания пользователей. Идея состояла в том, чтобы «время от времени» посылать вам «небольшую дозу дофамина» – «переменное подкрепление – в форме лайков и комментариев. Цель была в том, чтобы держать пользователей приклеенными к улью, в стремлении получить следующую дозу, и собирать потоки сырья, оставляемые ими по дороге»[1151].

Шаффер, специалист по зависимостям, выделил пять элементов, которые характеризуют это навязчивое состояние: частота использования, продолжительность действия, сила воздействия, способ применения, свойства самого игрока. Мы знаем уже немало о высокой частоте обращения и продолжительности нахождения молодежи в социальных сетях. В чем нам еще нужно разобраться, так это в (1) психологических качествах, которые в первую очередь влекут их к социальным сетям (рука), (2) методах проектирования, которые повышают силу воздействия, чтобы превратить склонности в неутолимые потребности (перчатка) и (3) психологические и эмоциональные последствия все более изощренной способности Facebook вовлекать молодых людей в погоню за их собственной разновидностью «машинной зоны».

Возьмем заключительные черты портрета тринадцатилетней девочки, входящего в серию материалов, опубликованных в газете Washington Post в 2017 году и повествующих о том, «каково расти в эпоху лайков, троллей и неодолимых желаний». Это ее день рождения, и ее счастье зависит только от одного: достаточно ли она нравится своим друзьям, чтобы по этому случаю они выложили фотографии с ней на своих страницах? «Она прокручивает, она ждет. Когда появится это окошко с уведомлением»[1152]. Независимо от вашего возраста, кто из нас может похвастать, что ему не знакомо это чувство? Подростковый возраст всегда был временем, когда принятие, включение в группу и признание со стороны «других» казались вопросами жизни и смерти, и для этого не требовались социальные сети. Так ли уж отличаются сегодняшние подростки от подростков всех других эпох? Ответ – «да»… и «нет».

Отрочество как жизненный этап было официально «открыто» в Соединенных Штатах в 1904 году Дж. Стэнли Холлом, и уже тогда Холл, первый доктор психологии в стране, связал проблемы молодежи с быстро меняющимся контекстом «нашей урбанизированной тепличной жизни, которая заставляет все созревать раньше срока»[1153]. На дворе стоял 1904 год, но, по его наблюдениям, отрочество – это период сильнейшей ориентации на сверстников: «Некоторые, какое‑то время, словно бы не имеют внутренних ресурсов, и унизительно зависят в своем счастье от своих друзей»[1154]. Он также указал на потенциальную возможность проявлений жестокости в группе сверстников, явление, которое современные психологи называют «абьюзивными отношениями». Десятилетия спустя психолог Эрик Эриксон, многое сделавший для объяснения подростков XX века, как известно, охарактеризовал центральную проблему подросткового возраста как «формирование идентичности». Эриксон подчеркивал трудный путь подростков по конструированию связной идентичности из взаимного «единства» подростковой клики. Он описал «нормативный кризис», когда фундаментальные вопросы «добра» и «зла» требуют привлечения внутренних ресурсов, связанных с «самоанализом» и «личным экспериментом». Здоровое разрешение этого конфликта между своим «я» и другими людьми приводит к формированию прочного чувства идентичности[1155].

Сегодня большинство психологов сходятся во мнении, что выросшая продолжительность жизни в сочетании с проблемами информационного общества еще больше удлинили промежуток времени между детством и взрослостью. Многие, чтобы обозначить годы между восемнадцатью и ближе к тридцати как новую жизненную стадию, остановились на понятии «формирующейся взрослости» (emerging adulthood) – для XXI века это то же самое, чем был подростковый возраст для XX века[1156]. И хотя современные исследователи используют разнообразные методы и парадигмы, большинство из них согласны с тем, что основной проблемой формирующейся взрослости остается дифференциация «я» от «других»[1157].

Существует широкий консенсус в отношении того, что наши более продолжительные жизни часто требуют от нас снова и снова возвращаться к ключевым вопросам идентичности, но исследователи согласны с тем, что психологический успех в период формирующейся взрослости зависит от хотя бы частичного разрешения проблем идентичности в качестве основы для перехода к полной зрелости. Как пишет один из исследователей: «Главная задача формирующейся взрослости – стать автором своей собственной жизни»[1158]. Кому из нас не знаком этот вызов? Экзистенциальная проблема одна и та же, это источник преемственности, связывающей поколения. Что изменилось, так это обстоятельства, в которых молодым людям сегодня приходится решать эту проблему.