Тэнгрианские воинские культы и боевое искусство скифо-ариев и тюрко-монголов 

 

Другими важными свидетельствами многовекового взаимодействия и прямой преемственности этноконфессиональных традиций скифо-ариев и тюрко-монголов являются их воинские культы, а также тайные религиозные объединения, в которых эти культы практиковались. В скифо-арийский период истории тюрко-монгольских народов самым популярным воинским культом тотемического происхождения был культ Митры - Солнечного бога военной удачи и победы, одним из главных эпитетов которого было «Всепобеждающее Солнце». Об этом свидетельствует, в частности, военный титул «багатур», очень популярный у древних урянхайцев и монголов Чингис-Хана Сокращенная тувинская форма этого титула – «маадыр» (бур.-монг. «баатор») и является диалектной формой древне-арийского (иранского) имени Бога Солнца Митры. Древние гунны-хунну тоже были сугубо воинским народом и поклонялись Митре, о чем свидетельствует эпитет гуннского шаньюя (верховного правителя) «маадыр-тенрикут», что примерно переводится: «богатырь, сын Небесного Бога».

О тотемических корнях самого имени «Митра» и воинского титула багатур свидетельствует корнеслово «тур», обозначающее дикого быка, который был обожествленным тотемным предком скифо-ариев и гуннов, а затем стал божеством-покровителем воинской касты, а также военизированных тайных религиозных обществ надэтнического (межплеменного, «общенационального») характера, в которых практиковались особые эзотерические (т.е. недоступные для непосвященных) культы сугубо военных божеств и специальные, «секретные» приемы и методы ведения рукопашного боя, искусство стрельбы из лука и фехтования и другие военно-прикладные искусства.

Наряду с культом Митры, тесно связанным с тюрко-монгольским культом героя-багатура, большое распространение среди членов тайных военных союзов и обществ как восточных скифов и других ираноязычных номадов центра Евразии, так и тюрко-монголов, получил специфический воинский культ огнедышащего Небесного Змея-Дракона. В свое время еще Г.Н.Потанин, характеризуя одно из верховных божеств алтайцев – Кайракан (тув. Хайыракан), популярные у многих других тюрко-монгольских народов Саяно-Алтая, Центральной и Северо-Восточной Азии (тувинцев, монголов, бурят, калмыков, саха-якутов и др.), как небесного бога-громовника (Г.Н.Потанин, 1882, с. 37-325), отмечал, что камлание с бубном есть «представление грозового явления, звуки барабана есть подражание небесному грому» (Г.Н. Потанин, там же, с. 37).

Последующие исследования Н.В. Дьяконовой, З.К. Габуева, Л.К. Хертек и др. подтвердили эти выводы и показали, что культ небесного бога-громовника у тюрко-монголов связан не только с обожествлением и почитанием тотемного предка медведя, но и с культом огнедышащего дракона и парадоксальным образом связанным с ним «змеиным культом», хотя мифологические образы дракона и змеи отражают разные, во многом противоположные стихии. Исследователи объясняют это кажущееся противоречие изначальной и принципиальной амбивалентностью самого образа дракона, а также его связью с более архаическими пластами мифологического мышления, которые восходят именно к туранскому, кочевническому началу в арийско-евразийской цивилизации, где оба взаимосвязанных образа наделялись положительными чертами.

Так, З.К. Габуев отмечает, что «змеиный культ нашел отражение в почитании древними кочевниками дракона, олицетворявшего, с одной стороны, злое начало, с другой – таинственные силы природы. В персидском эпосе, как отмечает автор, одним из отрицательных персонажей выступает злой царь Зохак, аналогичный авестийскому змею Ажи-Дахака (Габуев З.К., с. 20). Другой важной чертой культа змея-дракона, позволяющей более полно охарактеризовать его семантические и структурно-функциональные особенности, является, на наш взгляд, то, что этот культ был изначально связан с деятельностью тайных воинских союзов, представляя собой один из важнейших военных культов восточных скифо-ариев и тюрко-монголов. Разумеется, после захвата тем или иным воинским союзом государственной власти их эзотерические культы могли стать (и нередко становились) общенациональными государственными культами, но это вовсе не означает, что многие существенные элементы тайных мистериальных культов военнизированного характера становились доступными непосвященным, т.е. широкой публике, «профанам».

Одной из важных причин того, что эти воинские культы в течение длительного времени (практически в течение многих столетий) так и оставались тайными, является их связь с моральной и психофизичской подготовкой профессиональных воинов, причем отнюдь не рядовых бойцов, а мастеров боевых искусств высшего класса. Естественно, доступ к секретам мастерства такого рода был очень ограниченным.

Другая немаловажная причина – то, что отношение официальных властей и вообще правящих кругов к таким воинским объединениям и обществам всегда было неоднозначным, особенно если военно-политические цели и задачи лидеров таких объединений расходились с официальными. Д.В. Цыбикдоржиев, обстоятельно исследовавший этот вопрос на материале бурят-монгольских воинских культов, отмечал, что в первые годы Советской власти информаторы тщательно скрывали от ученых-этнографов все, что касается военной тематики даже при описании именно воинских культов (Цыбикдоржиев, 2003, с. 36). При этом исследователи сталкивались с откровенным недоверием и попытками воспрепятствовать записи ритуальных текстов, что воспринималось местными жителями как грех.

Помимо естественного и обычного опасения нарушить табу, наложенное на имя специфически воинского божества, существовали, видимо, и запреты на упоминание имен любых божеств или духов-покровителей, так или иначе связанных с сугубо родовыми, племенными или клановыми религиозными традициями, которые держались в секрете от посторонних просто потому, что они не были предназначены для «общего пользования».

В любом случае тотемные божества-покровители, независимо от их причастности к военному делу, должны были находиться как бы в особо доверительных, «интимных» отношениях с теми людьми, которые обращались к ним за помощью, называя их имя, а потому раскрытие имени своего покровителя и защитника расцениваться как предательство, которое неминуемо должно быть наказано.

С другой стороны, эти божества рассматривались как носители и хранители родовой или групповой энергии, передаваемой от предков из поколения в поколение, а для того, чтобы управлять этой энергией, мобилизовать ее и использовать в экстремальной ситуации боевого единоборства (или в любой другой сложной ситуации), нужно было, прежде всего, знать имя своего покровителя, чтобы призвать его в нужное время с помощью молитвенных заклинаний-призываний. Чужой человек, естественно, не должен был знать этого имени, поскольку в противном случае он мог «украсть» эту коллективную энергию и воспользоваться ею во вред данному роду-племени или этносоциальной группе.

В свою очередь, человек, который обращается за помощью, должен был назвать и имя своего рода-племени, чтобы быть услышанным своим божеством-покровителем, тем самым напоминая ему о своих особенно тесных и «интимных» отношениях. Вот почему, например, урянхайцы, идя в атаку, использовали боевой клич «хурай! хурай!», который, в сущности, представлял собой сокращенное имя их Верховного Бога Солнца Курбусту в звательном падеже. А во время особенно важных и ответственных религиозных церемоний обращались к еще более древнему (доскифскому) божеству, с которым они находились в особенно родственных отношениях – «Предвечному Небу» (т.е. Небесному Богу, который существовал еще до появления «Вечного Синего Неба» всех монголов) со следующими словами: «Храни меня, Предвечное Небо! Смотри на меня, я стою перед тобой, человек урянхайского рода. Охраняй меня и помогай!!» («Урд-Тэнгри, хара! Би урянх утхаты хун байнаб!!»).

Это «Предвечное Небо» (бур.-монг. Урд-тэнгри), которое рассматривается также как «предыдущее», «самое первое», «самое древнее», «самое раннее небо», «предшествующее» другим древним небесным богам, считалось наиболее могущественным Небесным Богом еще и потому, что в силу своей древности он был ближе к самым архаическим тотемным божествам-первопредкам (прародителям) урянхайцев, в частности к Небесному Богу-Громовнику (Громовержцу), от «семени» (ури) которого они, якобы, и произошли. Поэтому в их самоназвании («урянх») содержится корнеслово «ур», которое можно трактовать как «семя Небесного Бога», а также и как «дети Небесного (солнечного) Бога», тотемного первопредка Оленя Золотые Рога, или Медведя-Дракона (или же, что более вероятно, от их брачного союза).

Другие родственные народы, находившиеся в менее близких и тесных отношениях с небесными богами урянхайцев, тоже чувствовали их глубинные связи с божествами, которым они поклонялись, и действительно испытывали смертельный страх перед ними, особенно, перед грозным богом-Громовержцем, карающим с помощью небесного огня (молнией). Именно это имел в виду Рашид-ад-Дин, когда писал, что «другие монголы» боятся грозы и прячутся от нее, ассоциируя небесный гром и молнии с огнедышащим драконом, под которым, по-видимому, подразумевалось драконоподобное божество урянхайцев Улуу-Хайыракан (Улуу-Тойон саха-ураанхайцев), который у других тюркоязычных народов почитался как Тэнги-Хан, Тугоркан, Хан-Тегир, Кайракан, Устуу-Хайракан (ср. древне-русск. Змей Горыныч, Тугарин-Змей).

А сами урянхайцы, (здесь речь идет о «лесных урянкатах», т.е. о танну-урянхайцах, позднее называвшихся танну-тувинцами), как отметил Рашид-ад-Дин, не только не боятся Громовника и не прячутся от него, но «кричат на Небо», тем самым выражая несколько «фамильярное» отношение к грозному «Богу-Громовержцу» (см.: Рашид-ад-Дин. «Сборник летописей»). При этом урянхи южной Бурятии и северной Монголии не только «кричат на Небо», но и стреляют из ружей (раньше стреляли из лука) и исполняют горловое пение (хоомей), которое тоже имитирует «небесные звуки», как и пение «шамана» и бой бубна. Аналогичный обычай «кричать на Небо» зафиксирован М. Гандболдом у алтайских урянхайцев (Монгольский Алтай), причем здесь этот специфический обычай связан с предками Чингисхана из «Царского рода» Борджигин, ведущего свое происхождение от Алан-Гоа (Гандболд, с. 70-7).

Поскольку такие общие для многих племен Небесные боги имели ярко выраженные карательные функции по отношению к чужакам, то их культ в известной степени можно рассматривать и как воинский культ (или, во всяком случае, как культ, имеющий военное, в том числе военно-прикладное значение). Действительно, совершению религиозных обрядов, связанных с культом Неба (Солнца), придавалось особенно большое значение перед ответственными сражениями и крупными военными кампаниями. В них принимала участие вся армия во главе с Верховным Ханом и полководцами. У Неба, естественно, просили военной удачи, победы для себя, а врагов просили наказать, покарать огнем и молниями и другими доступными Небесному Богу средствами, например, наслать на противника болезни, в том числе психические (страх, неверие в свои силы, апатию и т.д.).

Фактически такие обряды являлись коллективной медитацией, в ходе которой обреталось чувство нераздельного единства с членами военного братства, вырабатывались волевые морально-психологические качества, психологическая устойчивость к экстремальным ситуациям боевого единоборства и в то же время – адекватность и быстрота реакции, повышался общий уровень психорегулятивности, позволяющий управлять собой в сложных и экстремальных условиях, в нужное время мобилизовать внутренние, потенциальные (резервные) возможности своего организма, весь его биоэнергетический потенциал для концентрации на решение боевых задач. Важное значение при этом имела, конечно, непоколебимая вера в себя, в свои силы, в правоту и справедливость своего дела, подкрепляемая верой в помощь и особое покровительство «Вечного Синего Неба», в его всемогущество, беспредельную мудрость и справедливость.

Наличие у монголов Чингисхана и урянхайцев эффективных духовно-медитативных методик, подобных самурайским методам психофизической тренировки и саморегуляции, и глубокая укорененность религиозных, духовно-культурных факторов в целом позволяют объяснить не только причину высокого уровня религиозности монголов Чингисхана, но и того довольно странного, на первый взгляд обстоятельства, что не менее (если не более) «неукротимые», «свирепые» и свободолюбивые урянхайцы добровольно (в основной массе) подчинялись железной воле Потрясателя Вселенной, а затем не просто подчинялись ему лично и суровой дисциплине созданного им военного братства, но и служили общему делу «не на страх, а на совесть». Для них это действительно стало общим делом, поскольку их объединила общая вера – единая тэнгрианская религия, исторические корни которой лежали в «Белой Вере» («бурханизм»), древнейшей религии тюрко-монгольких народов Саяно-Алтая и скифо-ариев, т.е. так называемой «религии ариев», название которой так и переводится «Белая Вера», «Белый Путь» («Ак-Чаяан»).

Вместе с тем, еще более важное значение в боевой подготовке и воинской закалке имели более специализированные божества-покровители тотемического происхождения, культ которых был главным образом распространен среди профессиональных воинов, особенно у тех, кто был членом тайных военных союзов, обществ и объединений, созданных по типу военно-монашеских орденов. Такого рода объединения берут начало в глубокой древности от архаических мужских союзов, возникших еще в первобытном обществе и представлявших собой в сущности одну из самых ранних форм военной организации и социальной самоорганизации, из которой и рождаются воинские касты первых евразийских кочевников, составившие основу так называемой триальной организации ариев (т.е. воины, жрецы и правители).

Архаическая традиция объединения в мужские союзы с целью совершения тайных (от других членов общества и, особенно, от женщин) обрядов инициации (посвящения) молодых членов общества в полноправных мужчин существовала у всех народов на охотничьей стадии их развития. При переходе тюрко-монгольских народов Центральной Азии к «кочевой» цивилизации роль этих союзов усиливается еще больше, поскольку в условиях военно-демократического общества каждый мужчина должен был стать воином и нуждался в военной закалке и тренировке, непрерывном совершенствовании боевого мастерства.

Широкое распространение воинской обязанности в «кочевых» государствах, почти поголовной, обусловило то, что каждый мужчина, способный носить оружие и воевать, должен был стать воином. В связи с этим С.Г. Кляшторный отмечал, что «кочевое общество свое социальное и правовое единство» находило в применении ко всем его членам единого наименования эр (ср. бур. – монг. эре) – «муж-воин», «мужем-воином становится по праву рождения любой юноша, достигший определенного возраста и получивший мужское (геройское, воинское) имя», даже если он – один из сотен рядовых воинов или принцев крови. Так, в сочетании «начальник пятью тысячами мужами-воинами» термином «эр» обозначался каждый воин пятитысячного отряда. Получение «мужского имени» было связано с обрядом инициации, которому предшествовало совершение юношей охотничьего или воинского подвига (Кляшторский С.Г., Савинов Д.Г., 994, с. 70).

Как отмечает в этой связи М.А. Харитонов, мужское население некоторых «кочевых» государств Центральной Азии могла называться «волками», и получение «мужского имени» было связано с обрядом инициации, которому предшествовало совершение юношей охотничьего или воинского подвига (Харитонов, с. 78). Здесь следует добавить, что это имя должно было соответствовать имени того тотемного предка (из нескольких для определенной этнической группы, или военно-политического объединения как родственных, т.е. имеющих одного предка, так и некровнородственных племен), который считался именно военным божеством-покровителем данного рода-племени. Поэтому, например, у племени «волков» военный покровитель вовсе необязательно был волком, а мог быть, скажем, быком или оленем (или драконом). Таким образом, на практике человек, получающий специальное воинское обучение имел, соответственно, не одно имя.

В обычной же практике «кочевой» жизни тренировки фактически начинались с младенческого возраста и продолжались всю жизнь. Так, например у саха-ураанхайцев обучение воинскому искусству начиналось с трехлетнего возраста. «Сначала бросали в него горящие угли, чтобы приучить его увертываться. После того переходили к обучению оружием, били пальмой (т.е. копьем, состоящим из палки, на которую насаживалось лезвие ножа), напоследок учили уворачиваться от стрел. Юноша к восемнадцати годам обязан был закончить воинское обучение», – пишет Г. В. Ксенофонтов («Эллейада», 1977, с. 5).

У общих предков тюрков и монголов – гуннов, как свидетельствуют китайские источники, обучение верховой езде нередко начиналось еще до того, как ребенок выучился ходить: отец ползающего ребенка просто сажал его на коня, поэтому мальчик начинал ездить верхом раньше, чем научился ходить на своих двух ногах. Когда же он начинал мало-мальски самостоятельно ходить на ногах, он сам ловил небольших домашних животных и начинал ездить на них. К тому же мальчики, едва научившись ходить, начинали делать луки и стрелы и охотились на маленьких зверей, пытались бороться с молодыми бычками и баранами.

С течением времени, по мере того, как будущий воин подрастал, интенсивность тренировок и нагрузки тоже постепенно возрастали. При этом широко использовался хорошо известный в традиционной китайской системе военно-прикладных искусств (у-шу) метод постепенного ежедневного нарастания нагрузок на организм юного бойца: сначала, например, он вступал в поединки с молодыми домашними животными, затем с более взрослыми и сильными, а потом вообще сражался голыми руками с полудикими быками, жеребцами и т.д.

По завершении определенного этапа тренировок молодой боец подвергался различным испытаниям, зачастую очень жестоким, которые моделировали вполне реальные ситуации боевого единоборства и представляли собой обряд инициации. Г.В.Ксенофонтов так описывает этот обряд у саха-ураанхайцев: «В заключение обученного юношу подвергали особому испытанию: когда он сидел дома, неожиданно входил со двора искусный воин и с оружием в руках гнался за ним, рубя по чему попало. После этого юношу раздевали и проверяли, не коснулось ли оружие его тела. Если на теле оказывались раны, то обучение признавалось незаконченным» (Ксенофонтов, 1977, с. 5).

Еще более интенсивный и специализированный военно-прикладной характер носили методы психофизической подготовки, тренировки и закалки бойцов в тайных военных обществах, члены которых практиковали и свои особые, сугубо специфические воинские культы, о которых ничего не должны были знать простые, «непосвященные» люди (поэтому эти религиозные и воинские братства и называются «тайными», «эзотерическими»). Естественно, божества-покровители и защитники этих обществ, тоже имеющие тотемическое происхождение, были очень воинственными и «гневными» (т.е., говоря буддийским языком, имели «асурическую природу», связанную с особой категорией «гневных» божеств – асуров – древней арийской религии).

Именно такой «гневной» и воинственной «асурической природой» обладал Ажи-Дахака – огнедышащий дракон древнейшего периода развития религиозно-мифологического мировоззрения ариев, т.е. до их разделения на иранцев и индо-ариев, на Иран и Туран («кочевые» тюрко-монголы и угро-финские народы). Дракон (ажи) в древнеиранской мифологии, а позднее, в легендарной истории становится иноземным царем – узурпатором, захватившим власть над Ираном, и все больше ассоциируется с враждебным по отношению к оседлым ираноязычным ариям кочевническим «туранским началом», а позднее – с тибетцами и тибетоязычными тангутами. В «Авесте» трехглавый дракон Ажи-Дахака называется «сильнейшим демонским друджем», а Друдж или, иначе, Друг (авест. «ложь») в иранской мифологии – один из дэвов, созданный злым божеством Ангро-Майнью, который пытался уничтожить или искусить Заратуштру.

Тибетцы же называли словом «другу» («тугю») небесного бога-Громовника, который мог принять образ дракона, или протомонгольское племя тогонов и тюрков-тугю, имея в виду их военное божество-покровителя Тугар-Хана (Тугарин-Змеевич, Тугоркан, Тэнгри-Хан). Эпитет «другу-тугю» применялся также по отношению к Гэсэр-Хану – главному персонажу одноименного героического эпоса, созданного в IV в.н.э. ранними тюрко-монголами Амдо и Кукунора и их союзниками, тибетоязычными предками тангутов, которые совместно боролись против экспансии тибетцев. Среди этих «северных кочевников» были и предки саха-якутов, и урянхайские предки современных бурят-монголов, сохранившие свой героический эпос о Гэсэр-Хане, до того, как они переселились к Байкалу, который плоть до эпохи Чингисхана оставался «внутренним озером» территории Великого Урянхая и назывался по-тюркски «Байхол», т.е. «Богатое озеро». Сохранили они и поклонение своему древнейшему божеству – дракону (бур.-монг. Ажирай-Бухэ; саха-як. Азырен), культ которого, практиковался только среди членов военнизированных тайных мужских союзов вместе с искусством боевого единоборства, и носил над этнический, межплеменной характер, сохраняя и свою «секретность» (эзотеричность).    

Так, у межплеменного объединения Восточного Присаянья хонгодоров (монг. –хунгират), этногенетически связанного с финно-угорской частью гуннов-хунну (ср. хунгар, хунгорай, хонгорай, хоорай), но вобравшего в себя многие другие прототюркские и древнемонгольские этнические группы, в том числе саяно-алтайских бурутов, древнетувинские роды азов и соянов (бур.-монг.сойот), существовало особое этносоциальное подразделение «черноконных всадников» (хара моритон), которое во время боевых действий выполняло специальные военные функции и задачи, т.е. выполняло роль спецназа (наподобие японских ниндзя). Оно комплектовалось из отборных наездников в черных одеждах на конях вороной масти (видимо, для маскировки в условиях ночного боя), владевших секретными приемами боевого единоборства. Эта специфическая система военно-прикладных искусств и психофизической тренировки включала в себя приемы боевого единоборства, в своей основе построенные на имитации движений различных животных, как в некоторых школах китайских у-шу, главным образом – коня. При этом в процессе тренировок боец не только имитировал движения дерущегося коня, но и вступал в реальный поединок с разъяренным жеребцом, нередко зашибая его насмерть ударом ноги и кулака.

В связи с этим Д. В. Цыбикдоржиев отмечает: «Западно-бурятский эпос иногда описывает кулачные поединки всадников, что, разумеется, никак не могло быть типичным способом боя. Просто в устной эпической традиции сохранились каноны описания «дуэлей» пеших воинов (что и было реалией для западных бурят в раннем средневековье), с развитием коневодства трансформировавшиеся. К слову, принцип поединка с боевым конем мог стать основой единоборства как раз не у всадников, а у пеших воинов, вынужденных противостоять кавалерии Понятно, что боец, голыми руками убивающий жеребца, имеет шанс справиться и с всадником. Понятно, что боец, голыми руками убивающий жеребца, имеет шанс справиться и со всадником. (Д. В. Цыбикдоржиев, «Воинский культ Ажарая-Бухэ», с. 40).

Кстати, как отмечает автор, характерный для корейского боевого искусства тэквондо удар ногой в высоком прыжке был выработан именно в качестве эффективного приема против монгольской кавалерии, однако следует заметить, что: во-первых, у древних когурёсцев была неплохая конница, поскольку они сами были полукочевниками; во-вторых, на стороне древних корейцев постоянно выступала меркитская конница из Забайкалья и бассейна Амура, так как меркиты были военными союзниками корейцев. В-третьих, из китайских источников известно, что прародитель корейских единоборств – знаменитая северо-китайская Шаолиньская школа у-шу, для которой тоже характерны удары ногами в высоком прыжке, сформировалась под влиянием прототюрков и протомонголов, создавших «кочевую» империю Тоба-Вэй, которая в это время правила в Северном Китае.

Поэтому у корейцев не было особых причин изобретать такие приемы рукопашного боя, предназначенные специально против наездников, тем более, что они уже были разработаны в Шаолиньской школе, созданной на основе синтеза древнеиндийских (индо-арийских) и китайских систем единоборства. Причины этого следует искать в еще более глубокой древности, в воинских культах и боевом искусстве скифо-сибирских и вообще восточно-арийских народов, наследниками и преемниками которых стали тюрко-монголы.

В частности, важную роль в этом сыграли саки-согдийцы, у которых была великолепная пехота, обученная бороться против конных воинов. Монголы издревле высоко ценили боевое искусство согдийцев и часто комплектовали из них охранную гвардию и спецназ, поэтому, собственно говоря, отряды специального назначения назывались по-монгольски чагда// цагда// сагда, что означает «согдийцы», или «саки». У тюркских правителей из рода Ашина, с которым генеалогически был связан и царский род Чингисхана, аналогичные функции выполняли особые отряды «волков» – фури // бури // бёрю, которые набирались из членов тайных военизированных религиозных объединений архаического происхождения, этногенетически связанных с мужскими военными союзами таежных сибирских охотников («лесные народы»), предков как тюрков, так и монголов Центральной Азии, а также той части восточных скифо-ариев, которая легла в основу военной организации «царских скифов» Геродота.

Большинство членов этой военной организации, при переходе к «кочевой» цивилизации и государственности военно-демократического, конфедеративного типа превратившейся в касту воинов, судя по всему, составили и костяк военной аристократии, от которой произошли «царские роды» и западных ирано-арийцев, восточных скифо-ариев, и индо-скифов, и оставшихся на своей азиатской (сибирской и центрально-азиатской) прародине «кочевых» туранцев (тюрко-монголов), долго сохранявших свои древние этнокультурные связи с «лесными народами». Так, с традицией объединения в межплеменные (т.е. надэтнические) воинские союзы, строившиеся по возрастному (инициационному) типу, было связано само понятие «арий», первоначально подразумевавшее этносоциальное подразделение свободных «воинов-пастухов» (бур.-монг. арад-зон; тув. арат чон. В этом словосочетании второе корнеслово, видимо, связано с названием тотемного предка волка (или волчицы,бур.-монг. «шоно»), имя которого было табуировано и обозначалось иносказательными словами (как тотемный предок медведь, иносказательно называвшийся по-тувински «ирей» – «дедушка», «хайыракан» – «милостивый господин», по-бурятски – «баабай», «баабгалдай» – «дед», «старик», «папа» и.т.д.).

В связи с этим многие исследователи утверждают, что название рода Ашина восходит к понятию «Благородный Волк» (в данном случае начальное «а» трактуется как уважительная частица, а «шина» как древне-монгольское «чино» – «волк»). В принципе допуская такую интерпретацию второй части этого фамильного имени, считаем необходимым уточнить толкование первой части не как «частицы», хоть и «уважительной», а как самостоятельного корнеслова «аш» (варианты: «аз», «ас», «яс», «аче», «аше», «аже», «ажи», «ажа»), связанного с названием древнетувинского племени азов, в свою очередь восходящего к прототюркам усуням (тохары) и к их племенному тотему «дракон-волк» («Ажи-чино»).

А это опять возвращает нас к воинскому культу огнедышащего Дракона Ажи-Дахака иранской мифологии, который лег в основу древнеурянхайского и бурят-монгольского культа Ажирай-Бухэ, связанного со скифо-сибирскими предками тюрко-монголов, потомков легендарных первопредков Тура и Таргитая (эти два имени, скорее всего, являются вариантами одного имени бога-быка, почитавшегося как обожествленный тотемный предок, как и скифо-бурятский Папай-Бабай, которого Геродот идентифизировал вполне правомерно с Зевсом, божеством такой же «бычьей породы»).

Согласно этнографическим мифам скифов-ариев, у Таргитая (Тура) было три сына, от которых и произошли три основных рода-племени и три касты, на которые стали делиться все скифы – Колоксай, Рипоксай, Арпоксай (иранск.Афрасиаб). В иранском эпосе Афрасиаб – багатур из рода Тура, предводитель туранцев, который отомстил за его (т.е. Тура) гибель, возглавив их борьбу против иранцев. Считался злейшим врагом веры Заратуштры. В «Авесте» Афрасиаб – злой царь-колдун, мститель за Тура. Сюжет о борьбе Афрасиаба против иранцев отражает реальные исторические набеги кочевых иранских (а позже –тюркских) племен на поселения иранских земледельческих общин (И.С. Брагинский, с.76). 

В преданиях турок, азербайджанцев, узбеков, туркмен Афрасиаб – персонаж иранского происхождения, прародитель тюркоязычных народов, царь тюрок, богатырь, предводитель тюркских племен, совершавший завоевательные набеги на соседей. Возможно, в основу мифа лег реальный персонаж, родоначальник тюрок Алп-Эр-Тонг, почитавшийся вплоть до XI в. как мифический предок Караханидов и Сельджукидов. Тура (авест.), Тур (фарси), в иранской мифологии родоначальник туранцев, под которыми сначала понимались кочевые восточно-арийские племена, а затем и тюрко-монгольские. По наследству от Фаридуна ему достались Чин (т.е. Китай) и Туран. Вместе со своим братом Салмом Тур убивает младшего, любимого сына Фаридуна – Эраджа, которому завещаны Иран и Арабистан. Это убийство стало причиной вражды Ирана и Турана. Мстя за его гибель, внук Эраджа Манучехр убивает Тура и Салма. За Тура и мстит Афрасиаб, известный у скифов под именем Арпоксай, или, иначе, Апроксай («Царь глубин») – один из трех царей-братьев, легендарных предков скифского народа.

Военное божество туранцев в образе огнедышащего дракона оставило заметный след и в древнерусских летописях, легендах и преданиях, а также в фольклоре, где оно получило печальную известность под именем Тугарин-Змей, что, кстати, указывает на его древнейшие связи с прототюрскими племенами усуней (азов), которые идентифицируется некоторыми исследователями с тохарами. А название «тохары» («тугаре» древнерусских летописей), в свою очередь, было связано с рядом этнических наименований Саяно-Алтая (туха, тофа, тува, тоба) и сохранялось в течение длительного времени у некоторых этносов (или этнических групп), так или иначе связанных с этим регионом (например, «туфань», «тефа», «цифа», «тюрки-тугю», монгольское племя «тогон», забайкальские урянхайцы «дагуры» – «дауры», и др.). Кроме того, этнические связи с усунями прослеживаются в названии хори-туматского племени «узон» и протомонгольского племени «ухуань». В русских былинах и сказках «Тугарин-Змей» предстает мифологизированный образ злого, вредоносного и враждебного существа змеиной природы (змей Тугарин, змей Тугаретин, Тугарин Змеевич, Змеище Тугарище).

В поединке с Алешей Поповичем очевидна причастность Тугарина к огню, его главному оружию, но он связан и со стихией воды, т.е. был одновременно летающим змеем – драконом, вышедшим из «глубин». Таким образом, это типичный тонический персонаж змееборческого мифа, символ враждебной и опасной дикой степи, а позднее – язычества (когда Русь приняла христианство и он стал называться «поганым», т.е. языческим, «идолищем», а также «поганым Змеем»). В истории древней Руси получил известность и другой вариант имени Арпоксая – Апр, распространенный еще в скифские времена (ср. «Днепр» – от «Днапр») и позднее перешедший к западной части (предположительно угро-финнской) племенного союза жужаней, называвшейся в древнерусских летописях «обры» (авары), которая впоследствии стала этническим ядром венгров. Эта часть жужаней называлась также «хунгарами», что одновременно связывает племя жужань с хунгиратами древнемонгольских летописей, с гуннами-хунну, с современными хонгодорами, проживающими в восточной части Транс-Саянии, а также с древними названиями Саяно-Алтая – «Хонгорай», «Урянхай» и «Эргуне-Кун» (мифическая прародина монголов Чингисхана). В месте с тем, сам этноним «жужань», как нам кажется связан с названием «соян» в гораздо большей степени, чем это принято считать, через средневековую форму «суган» - «оленуха» и возможную диалектную форму «су»// «жу» + «ян»// «жан» // «хан» // «ган» (по крайней мере, эта интерпретация выглядит более правдоподобной, чем попытки связать «жужань» с древнемонгольским «нирун»).

Для китайцев V в. это было одно из центрально-азиатских племен, впоследствии создавшее мощное объединение из различных «кочевых» народов и известное под именем «жуаньжуань». Большинство исследователей считает это племя родственным сюнну, принявшим участие в древнетюркском и в протомонгольском этногенезе (Викторова Л.Л.,980, с 22; Таскин В.С., 984, с. 40). Само название, вероятно, являлось отражением тотемного символа племени – Змеи. Дело в том, что китайский иероглиф «жуань» означает «ползать», «извиваться», «пресмыкаться», «червь» (Хандсурен Ц., 993, с.7). Подобное название зафиксировано арабскими авторами VII-VIII в.в. как племя «каи», что в переводе с монгольского означает змея, змей. Территория расселения этого народа приблизительно совпадает с ареалом обитания племени жуаньжуаней, т.е. с Центральной Монголией. Среди тюркоязычных огузов Махмуд Кашгарский (XI в.) фиксирует племя «кайиг». И. Маркварт отождествляет их с вышеупомянутыми монголоязычными «каи», однако против такого отождествления выступал В.В. Бартольд, считая их разными, не связанными друг с другом этнонимами (цит. по: Габуев З.К., там же).

Тем не менее, представляется, что название «авар» более точно выражает скорее «драконью», нежели «змеиную» природу военного божества тюрко-монголов, и его более тесную связь со стихией огня, особенно – «небесного», «солнечного» огня, поскольку этот этноним явно связан с древнемонгольским космическим чудовищем Аварга-Моге, гигантским мировым Змеем (точнее, Драконом). К тому же бурят-монгольское произношение имени Ажирай-Бухэ во второй части содержит значения «силач», «борец», «богатырь» (тув. моге), а это говорит о том, что связь со змеей как таковой (т.е. как с действительно хтоническим существом, которое так и называется по-монгольски «моге») в данном случае опосредованная.

Когда борец (или боец) получает высшее название «аварга моге» все же имеется в виду, что он стал сильным, быстрым и ловким, как сильнейшее из известных существ – дракон. Кроме того, в слове «бухэ» прослеживается этимологическая связь с диким быком (буга), которая более очевидна в воинском звании багатур (= маадыр// Митра), что указывает на важную роль в подготовке будущих воинов военно-спортивных игр, включающих в смертельные поединки с полудикими боевыми быками, специально натренированными только на летальный исход сражающегося (или «играющего») с ним человека, в древнейший период истории арийских и туранских народов, когда конница еще не играла такой роли, как в боли поздний тюрко-монгольский период. В процессе таких «игрищ», кроме всего прочего, вырабатывалась особая прыгучесть, которая позволяла бойцу в высоком прыжке с полупереворотом (т.е. приняв вертикальное положение вниз головой) схватить быка за рога двумя руками и перевернуть его вверх ногами, прижав к земле. Элементы таких богатырских забав изображены, в частности, на крито-микенских фресках и в пережиточной, сильно «усеченной» форме сохранились в известной корриде испанцев и португальцев.

Видимо, такие приемы кулачного боя, включающие в себя смертоносные удары, которые вырабатывались в процессе этих поединков, впоследствии стали использоваться в более развитых и систематизированных школах военно-прикладных искусств древних ариев, о чем свидетельствует классическая воинская индо-арийская система «ваджрамушти», характерными элементами которой являются прыжки и удары ногой. Южно-индийские системы «харамба» и «гути-харамба» тоже включают в себя удары ногами и руками в прыжке. В связи с этим следует также отметить, что имя Митры тра<