Автор и его герои на «Детском острове»

 

Поэтический сборник «Детский остров» с иллюстрациями Бориса Григорьева опубликован, по-видимому, в 1920 г. в Берлине, хотя в книге местом издания указан Данциг и 1921 год. Подробнее о публикации и всех перипетиях, с ней связанных, в своих комментариях пишет А.С. Иванов со ссылкой на книгу И.В. Гессена «Годы изгнания. Жизненный отчет» (Париж, 1979), в которой рассказывается о несостоявшейся попытке открыть филиал берлинского издательства в Данциге. Первая рецензия на «Детский остров» появилась еще в декабре 1920 года[65]. Русское издание (М. – Л., 1928 г.) содержит лишь небольшую подборку стихотворений из сборника (19) без деления на какие-либо разделы. 

Поэтический сборник «Детский остров» состоит из своеобразного поэтического предисловия – стихотворения-обращения «Детям» и трех разделов: «Веселые глазки», «Зверюшки» и «Песенки». И.Г. Минералова таким образом рассматривает составляющие его разделы: «Райский остров населен детьми. Какими? Об этом первый цикл. Кого они любят и кого себе напоминают? – второй цикл. О чем мечтают и без чего не могут жить? – цикл третий»[66].

Открывает «Детский остров» стихотворение «Детям», которое представляет собой своеобразное поэтическое предисловие, знакомящее с автором, оно и задает главную тональность всего поэтического сборника – мягкий юмор и добрую иронию. Стихотворение «Детям» написаноот имени поэта, постоянно поддерживается ощущение непосредственного разговора с ребенка. Хотя внутри самого стихотворения происходит выпадение из прямого общения, из хронотопа разговора, для создания образа детского поэта за счет отстранения от самого себя, поэт смотрит на себя со стороны и подмечает те необычные черты, которые могут заинтересовать, поразить и привлечь ребенка. Это не просто знакомство, но и представление детского поэта, который может быть и должен быть интересен и близок ребенку. Он предстает необычным существом, не похожим на других взрослых:

 

Уж давным-давно пропели петухи…

А поэт еще в постели.

Днем шагает он без цели,

Ночью пишет все стихи [5, 7].

 

Какой же он? Характеристика поэта, следующая затем, легко соотносима с ребенком, он такой же беззаботный, беспечный, веселый, озорной и любопытный, как ребенок и как… Барбос:

 

Беззаботный и беспечный, как Барбос,

Весел он под каждым кровом,

И играет звонким словом,

И во все сует свой нос [5, 7].

 

Сравнение с Барбосом возникает не случайно. Собака – одна из самых близких, верных и преданных существ. Она постоянно присутствует рядом с ребенком и прочно обосновалась в мире и жизни Саша Черного, не только как писателя и поэта, но и как человека.

В стихотворении возникает оппозиция: взрослый – ребенок, обозначается место поэта в мире детей: «Он хоть взрослый, но совсем такой, как вы»: и любит то же, что и дети, и ведет себя, как ребенок. Он большой ребенок в мире взрослых и свой среди детей. Мало этого, у него тоже есть свои игры и игрушки. Поэт не просто пишет стихи, он «играет звонким словом», как ребенок играет с игрушками. Игра здесь приравнивается к поэзии, творчеству, этим нисколько не снижая вдохновения и таланта поэта. Игра в жизни ребенка, по наблюдениям психологов, дело серьезное[67], составляющее содержание и смысл всего периода детства, тогда, наоборот, подчеркивается значимость поэзии, творчества в жизни поэта, составляющих смысл его жизни. Необычны и его друзья, например, белоснежный, резвый конь Пегас. Появление мифологического коня вполне оправдано: ведь это символ поэтического вдохновения[68], а для любого ребенка конь – одно из притягательных животных. Даже зовут его, как ребенка – Саша, а не Александр. Интересно в этом плане замечание А.С. Иванова о том, что в эмиграции Саша Черный изменил свой псевдоним для взрослого читателя на А. Черный, оставив «Сашу» для детского творчества[69].

«Детский остров», как замечает В. Приходько, образ веселый и грустный одновременно[70], плотно заселенный игрушками и зверюшками, детьми и любящими их взрослыми. Грустный, потому что взрослый в этом мире тоскует по безвозвратно ушедшему детству и по-доброму завидует детям.

В центре нашего внимания – первый раздел «Веселые глазки», именно он способствует созданию образа детства у Саши Черного и мира «Детского острова», тогда как второй и третий поэтические разделы расширяют, дополняют, но мало что меняют в восприятии и сознании читателя.

Первое стихотворение, открывающее раздел – «В раю», четко обозначает позиции взрослого и ребенка, их взаимоотношения и место ребенка в поэтическом мире Саши Черного. Главные герои этого стихотворения: апостол Фома и ангелята. Все легко соотносимо: ангелята и внучата, апостол Фома «с бородою по грудь» и обращение к нему: «дедушка», но борода и знак мудрости, поэтому вызывает абсолютное доверие. В стихотворении представлено три точки зрения. Первая поэта-повествователя, рисующего сценку разговора апостола и ангелят, находящегося над поэтическим миром, объемлющего своих героев. Но стихотворение представляет и мировосприятие героев: вторым рассказчиком становится апостол Фома. Вместе с ним в стихотворение входит небольшая зарисовка из детства, состоящая их нескольких разрозненных картин.

 

Был я мальчик румяный, веселый, как чижик…

По канавам пускал корабли из коры.

Со стены ребятишки кричали мне: «Рыжик!»

Я был рыжий – и бил их, и гнал их с горы.

Прибегал я домой весь в грязи, босоножкой,

Мать смеялась и терла мочалкой меня.

Я пищал, а потом угостившись лепешкой,

Засыпал до румяного нового дня [5, 9].

 

 Взгляд с возрастной дистанции явно идеализирует собственное детство, внося ностальгическую ноту. Третья точка зрения принадлежит ангелятам, имеющим в своем мире – райскую жизнь, знакомую, понятную, привычную им, и создающие в своем воображении детский период жизни человека по воспоминаниям апостола Фомы.

В финале происходит совпадение всех точек зрения, фокусировка в последней фразе, к которой присоединяются все: «Хорошо быть детьми…». Это не просто утверждение ангелят, именно так воспринимает свое детство апостол Фома и к такому пониманию присоединяется сам поэт. Не случайно поэт заканчивает все стихотворение именно этой фразой апостола, не внося каких-либо дополнений, тогда, как начало стихотворения принадлежит ему.

Пространство стихотворения развернуто по вертикали и устремлено ввысь, в рай, который топографически также обозначен: лиловые дорожки, по которым гуляют газели; под тенистой смоковницей садятся в кружок ангелята с апостолом Фомой. Но в его детских воспоминаниях возникает земная жизнь, которая в противовес обычным представлениям оказывается вдруг интереснее, заманчивее райской жизни:

 

«А потом?» - «А потом я учился там в школе, –

Все качались и пели, – мне было смешно,

И учитель, сердясь, прогонял меня в поле.

Он мне слово, я – два, – и скорей за окно…

В поле я у ручья забирался под мостик,

Рыбок горстью ловил, сразу штук по семи.

Ангелята спросили: «За хвостик?» – «За хвостик».

Ангелята вздохнули: «Хорошо быть детьми».

 

Теплые семейные отношения царят в раю. Божественный небесный сад, где должны так же царить гармония и счастье, оказывается недостаточно счастливым для его вечных обитателей. Ангелятам недоступны простые земные радости ребенка: кораблики из коры, драка с ребятами, пререкание с учителем, ловля рыбок в ручье – о чем с улыбкой вспоминает апостол. Здесь и намек на рыбную ловлю апостола Фомы до его присоединения к Христу и следования за Ним, и увлечение, как и любого ребенка, всяким мелким живым существом.

Отсюда тоска ангелят по несбыточному и легкая грусть апостола по ушедшему. Так возникает двойная тональность: пересекаются веселье и грусть, любовь и добрая зависть к детям, переживающим счастливую пору детства. Поэтому общая тональность светлая. Последнее утверждение здесь: «Хорошо быть детьми…» дано как констатация факта, причем бесспорного, высказанного «небожителями», и постоянно подтверждающегося всем поэтическим сборником.

В «Приготовишке», следующем за стихотворением «В раю», создается автобиографический образ, который неоднократно появится в творчестве Саши Черного, например, в «Несерьезных рассказах»[71], или описание героя из «Невероятной истории»: «Мужчина этак лет восьми, румяный, с веселыми торчащими ушами… За спиной висел чудовищный ранец из волосатой и пегой коровьей шкуры. В ранце тарахтел пенал, горсть грецких орехов, литой черный мяч, арифметика и Закон Божий. В руке – надкусанное яблоко»[4, 246]. А вот начало стихотворения «Приготовишка»:

Длиннохвостая шинель.

На щеках румянец.

За щекою карамель,

За спиною – ранец.

 

И далее:

 

Головенка куличом.

Ушки, как у свинки.

 

А в карманах – целый склад:

Мох, пирог с грибами,

Перья, ножик, мармелад,

Баночка с клопами [5, 9-10].

 

Наблюдается некая двойственность образа: с одной стороны, образ приготовишки создает поэт (взрослый человек), наблюдающий за ним со стороны. С другой стороны, как уже не раз отмечалось, это автобиографический образ поэта – ребенка.

Переход и проникновение в детский мир происходит быстро и незаметно для читателя или слушателя и опирается на несколько моментов. Первое – образ поэта из стихотворения «Детям»: беззаботный и беспечный, близкий по мировосприятию детям, затем: мудрый дедушка – апостол Фома, вспоминающий свое детство, при этом возникает образ озорного, смешного, задиристого мальчишки и образ веселого и счастливого детства, о котором с тоской вспоминается даже в раю. Далее рисуется образ приготовишки, во многом близкий образу из воспоминаний апостола: пухленький, с румянцем на щеках мальчишка, задира и заводила, смешной своей серьезностью, надменностью по отношению к сестренке – девчонке. Так, Саша Черный предстает сначала как поэт, это взрослый человек, но близкий любому ребенку, а в «Приготовишке» он уже сам ребенок.

Все, переход осуществился, и мы не заметили, как взрослый превратился в ребенка, а мы вместе с ним оказались на «Детском острове» Саши Черного среди его героев, воспринимаем их с позиции поэта и видим мир детскими глазами. Как пишет Е.О. Путилова о Саше Черном: «Поэт, которому для встречи с детством не надо было преодолевать никаких дистанций»[72]. В первых рецензиях отмечалась именно эта детскость поэта: «Поглядите, он и смеется совсем как ребенок, улыбка у него ребячья, и плачет как ребенок, крупными блестящими слезами, похожими на стеклянные бусы»[73], «большой поэт с душой ребенка»[74], «сам стал ребенком, ребенком, который и прост, и ясен, и не умеет еще болеть взрослыми болями»[75]. Именно таким вспоминают его близкие и знакомые: «всегда ласковый и нежный, до седых волос сохранивший в душе необыкновенную чистоту и свежесть большого, доброго ребенка!..»[76]; «Детская душа оставалась в нем всегда»[77].

Поэт принадлежит взрослому миру, и он счастлив, когда играет вместе с детьми, с улыбкой наблюдает за ними, подмечает забавное в их жизни. Но поэт является и частью детского мира, равноправным участником детских забав.

В следующих двух стихотворения разведены взрослый и ребенок, но в «Костре» есть общая игра, где взрослый оказывается причастен к детскому миру и вовлечен в игру. А стихотворение «Трубочист» написано уже от лица ребенка, размышляющего над таким странным явлением, как трубочист. Представлены рассуждения ребенка, подбадривающего и успокаивающего самого себя: «Он совсем, совсем не страшный» [5, 12]. Трубочист также оказывается причастен детскому миру:

У него есть сын и дочка, –

Оба беленькие, да.

Утром спят они всегда

На печи, как два комочка [5, 12].

А главное – он добрый и любит зверюшек: «Он на завтрак взял печенку. / Угостил одну кощёнку, / Ну – а та сболтнула всем».И теперь бегут «за ним коты гурьбою». Он свой, поэтому и бояться его не стоит, и попрощаться с ним необходимо по-доброму:

 

Видишь, вот он взял уж шапку.

Улыбнулся… Видишь, да?

Дай ему скорее лапку, –

Сажу смоешь, - не беда [5, 12].

 

А к кому обращен его монолог, с кем разговаривает ребенок? – Возможно, с тем же Барбосом.

Главная тема и постоянная ситуация детских стихов в первом разделе – игра ребенка, сам процесс игры лежит в основе поэтического сюжета. У детей свой мир, наполненный игрой, когда веселого, игривого настроения ничто не может испортить, как например, у героев стихотворения «Перед ужином»:

 

За воротами на лавочке сидим –

Петя, Нюша, Поля, Сима, я и Клим.

Я – большой, а остальные, как грибы.

Всех нас бабушка прогнала из избы…

Мы рябинками в избе стреляли в цель,

Ну а бабушка ощипывала хмель.

Что ж… На улице еще нам веселей… [5, 12-13].

 

На улице находится много интересного: гудок паровоза, щенок под скамейкой, воробьи на бревне, червячок на ладони, конь у забора, блеяние овцы. То, что для взрослого не заслуживает внимания, становится для ребенка целым миром, наполненным своей жизнью. Он способен воспринимать живую природу органичной частью своей жизни. Для него в игру может включаться все: игрушки, животные, стулья, всякий мусор (с точки зрения взрослого), даже сами взрослые, как в стихотворении «Поезд» и «Цирк». А работа может приносить удовольствие и вызывать чувство радости и гордости: «В огороде».

«Поезд» – знакомая и понятная каждому ребенку игра. Здесь есть все атрибуты реального мира: вагоны, пассажиры, кочегар, кондуктор и машинист, билеты и станция, даже звонки к отправлению. Но среди пассажиров: кошки и куклы, вагоны – стулья, билеты – «чурки, да шкурки, Бумажки от конфет», а конечная станция называется «Мартышка». Взрослые тоже включены в эту игру, правда, в качестве «зайцев» – безбилетных пассажиров.

Стулья стоят на месте, но «стулья-вагоны» движутся, мчатся, летят. Стихотворение наполнено шумом поезда, звоном колокола, гомоном пассажиров. Звукоподражательные слова являются составной частью поэтического строя: они дают «разогнаться» поезду в начале пути и «тормозят» движение в конце:

Перед «остановкой» происходит смена ритма, уходит рифма и стихотворение заканчивается, когда заканчивается движение импровизированного поезда.

В «Цирке» настоящее цирковое представление разыгрывается перед зрителями. Как и в реальной жизни есть программа циркового представления, есть оплата за вход, но возможны свои исключения, продиктованные личными отношениями: «… За вход по пять рублей, / А с мамы – две копейки» [5, 18].

Легко можно восстановить порядок и номера выступлений «По Мишкиной программе». Традиционно в начале представления звучит оркестр, а затем: первым номером выступление фокусника Пупса, поедающий чернильную промокашку, правда, без вреда для своего желудка, ведь промокашка тут же выплевывается. Второй номер – английский бокс в исполнении свирепого фокса Куки и еще более свирепой кошки со смешной кличкой – Морковка. Фокс и кошка, по-видимому, добрые друзья в жизни, оказываются противниками на импровизированной цирковой арене. Комичность уже в вечной вражде кошки и собаки, но она усиливается свирепостью маленького фокса и голодной кошки: «Все фоксы мира перед ней, / Как кролики, робели!» [5, 19].

Третьим номером выступает клоун Пик, смешащий зрителей хрюканьем, криком, воем и пением, а также дрыганьем ножки, чей талант был оценен по достоинству: «Король голландский подарил / Ему часы за это». И далее: главный герой и конферансье – рыцарь и силач Му; вальс бандита, который танцует девочка Тото; номер с животными – дядя Гриша представляет алжирского жирафа и заключает представление – акробат. Смешное и забавное представление, как по разворачивающимся событиям, так и по веселой чехарде детей и взрослых, игрушек и животных.

Есть ряд стихотворений, где показан ребенок в общении с игрушками: «Про Катюшу», «Бобина лошадка», «Про девочку, которая нашла своего Мишку». Маленькие зарисовки из повседневной жизни ребенка, подмеченные взрослым. Поэт с улыбкой наблюдает за играющими детьми, подчеркивая комичность детской серьезности, наивности, предприимчивости.

Стихотворение «Про Катюшу» начинается с создания контрастных образов: за окном и стенами дома – холодный мир, где неуютно и тоскливо даже волкам, а в доме – тепло и уютно, горит огонь в печи. В комнате играет девочка, укладывая спать свои игрушки. У каждой игрушке есть некая ущербность:

 

Катя – Катенька – Катюшка

Уложила спать игрушки:

Куклу безволосую,

Собачку безносую,

Лошадку безногую

И коровку безрогую … [5, 14].

Игрушки, по-видимому, единственные, старые, заигранные, поэтому вызывают не только обычную любовь и привязанность ребенка, но и особое сочувствие и заботу. Игрушки уложены спать

 

В старый мамин чулок

С дыркой,

Чтоб можно было дышать – а дальше:

«Извольте спать!

А я займусь стиркой…» [5, 14].

 

Роль мамы диктует свое поведение. У ребенка серьезное отношение к игре, отсюда – строгий мамин тон и «взрослое» занятие – стирка, с увлечением и усердием. Смена ритма внутри стихотворения обусловлена сменой изображаемых картин: описание зимнего вечера, перечисление игрушек сменяется действием девочки и вновь описание развешанных вещей сменяется размышлениями девочки. Картинка увидена и подмечена любящим и понимающим взрослым, даже имя героини, точнее имена, те, какие дает близкий и любящий человек. Любование и улыбка в представлении последних размышлений девочки: «Что бы еще предпринять?..», за которыми невозможность для ребенка сидеть на месте без дела, и новое занятие должно сменить завершившееся.

В «Бобиной лошадке» комична как сама ситуация, так и ее развитие: представлена попытка ребенка накормить игрушечную лошадку, а выходом в этой ситуации становятся ножницы:

 

Распорол брюшко лошадке,

Всунул ломтик шоколадки

И запел: «Не хочешь в рот,

Положу тебе в живот!» [5, 16].

 

Распоротое брюшко лошадки не означает испорченной, сломанной игрушки, достаточно вспомнить стихотворение «Про Катюшу». Взрослые придумывают свои способы накормить детей, а ребенок – свои. Удивительно сочетание понимания того, что перед ним игрушка, которую можно распороть, и при этом ребенок воспринимает ее как живое существо, им движет желание угостить лошадку. Причем, готов, как с лучшим другом, поделиться самым вкусным, предлагает ведь шоколадку, а не суп или кашу. При этом воспринимает игрушку как капризного ребенка или сложную задачу, не случайно запел от радости и удовольствия, когда получилось справиться, найти выход. Но если игрушечная лошадка может быть наделена чертами живого существа, то и таракашки в мире Саши Черного, несомненно, обладают сознанием:

 

Подобрались к шоколадке

И лизнули: «Очень сладко!»

Пир горой – и в пять минут

Шоколадке был капут [5, 16].

 

Так же, как и кошка искренне удивляется увиденному:

 

Лошадь кушала, старалась,

Только кошка удивлялась:

«Отчего все таракашки

Растолстели, как барашки?» [5, 17].

 

Накормлена все-таки оказывается не лошадка, но ребенок старался и был увлечен своей заботой, искренне при этом веря, что действительно кормит игрушечного друга.

Вновь перед нами ребенок в общении с игрушкой в стихотворении «Про девочку, которая нашла своего Мишку».   Монолог девочки передает все нюансы интонации речи взрослого, обеспокоенного, любящего, заботливого. Комичность создается за счет несоответствия взрослых интонаций и того, кто произносит и к кому обращен этот монолог, соединения в речи взрослых упреков и детских сравнений, взрослый и детских представлений:

 

Как не стыдно…

Это что еще за мода?

Как ты смел удрать без спроса?

На кого ты стал похож? <…>

На несчастного Барбоса,

За которым гнался еж… [5, 20].

 

Умиляет трогательная забота ребенка:

 

Хочешь супу? Я не ела –

Все оставила тебе <…>

Самый мой любимый бантик

Повяжу тебе на грудь:

Будешь милый, будешь франтик, -

Только ты послушным будь… [5, 21].

 

Стихотворение «Снежная баба» начинается с описания ярких красок зимнего дня: желтое пятно солнца, белизна падающего снега на фоне василькового неба. Солнечный зимний день оказывается настолько привлекательным для игр и забав, манит на улицу: 

 

Гриша – дома, у окошка.

Скучно в комнате играть!

Даже, вон, - лентяйка кошка

С печки в сад ушла гулять [5, 22].

 

Невозможно усидеть и ребенку дома: «Влез он в валенки и в шубку, / Шапку в руки и айда!». Ребенок испытывает радость и удовольствие от зимней игры. Можно обратить внимание на то, что хотя в стихотворении выделены главными героями всего двое: мальчик Гриша и созданная им Снежная баба, - оно наполнено значительно большим количеством других героев. Среди них и воробьи на улице, и убежавшая ленивая кошка, и мама, занимающаяся домашними делами, и дедушка, чью шапку забирает мальчик, и дворницкая собака Шавка, и … снег. В одном ряду оказываются люди, животные и неживое, например, снежинки: «В васильковом небе вьются / Хороводы снежных мух», пушистый снег, из которого лепит Гриша: «Снег щекочет, снег смешит…». Поэтому и Снежная баба кажется живой. Мороз на улице: «Десять градусов сейчас» [5, 23] – заставляет переживать мальчика за Снежную бабу, мешает ему спать. Гриша находит свой способ помочь замерзающей, с его точки зрения, Бабе: в доме собираются все теплые вещи:

 

Взял в охапку

Кофту, дедушкину шапку,

Старый коврик с сундука,

Два платка.

Чью-то юбку из фланели… [5, 23].

 

События разворачиваются стремительно: необходимо торопиться, ведь Снежная баба мерзнет: «И скорей-скорее в сад…». Мальчик ведет себя и разговаривает с ней, как с любой другой игрушкой, которая для любого ребенка представляется другом. Только, когда Снежная баба одета, укутана, может успокоиться мальчик. Неважно при этом, что

 

Торопился – перепутал,

Все равно ведь, ей тепло:

Будет юбка на груди,

Или кофта позади… [5, 23].

 

Встреча с живой природой может обернуться и страхом для ребенка, как происходит в стихотворениях «Храбрецы», «Плакса», «Волк». Незнакомый, неизведанный мир вызывает страх у ребенка и улыбку у читателя, как, например, над размышлениями маленького Васюка, постигающего окружающий мир: «Ведь лягушки не кусают?».  Но вместе со страхом растет и отвага в душе ребенка: «Пусть попробуют… Узнают!». А встреча с петухом может обернуться позорным побегом и слезами, как в стихотворении «Плакса», правда, вызывающими ироническую усмешку мальчишки:

 

Испугалась пе-ту-ха!

То ли дело быть мальчишкой –

Ха-ха-ха! [5, 23].

 

В.В. Зеньковский в своей книге «Психология детства» замечает: «Всякое дитя, когда играет, полно одушевления, полно поэзии»[78]. Отсюда обаяние, нежность, любовь и доброта наполняют поэтический мир Саши Черного, составляют атмосферу «Детского острова». Поэтический и одухотворенный образ ребенка, увлеченного игрой, оказывается в центре детской поэзии Саши Черного. Ребенок на его «Детском острове» безмерно счастлив, неслучайно название первого раздела «Веселые глазки». Можно обратить внимание на то, что в поиске счастливых в своей поэме «Кому в эмиграции жить хорошо» через вереницу встреч поэт приводит своих героев в итоге к младенцу, единственному счастливому русскому человечку в эмиграции.

 

Хронотоп «Детского острова»

При такой постановке проблемы возможно несколько пониманий заявленной темы. Во-первых, широкое метафорическое понимание творчества Саши Черного для детей в целом, и для этого есть все основания, а во-вторых, более узкое – по отношению к поэтическому сборнику «Детский остров», об этом и пойдет речь. Обратимся к прямому значению слова «остров» – это суша, окруженная со всех сторон водой, т.е. это некое изолированное пространство. Подчеркнутая изолированность, замкнутость детского острова Саши Черного усиливается появлением во втором стихотворении образа Робинзона Крузо, о котором читает герой «Приготовишки».

Этот художественный образ знаковый для творчества поэта. Наверное, впервые образ Робинзона появляется в эмиграции: «Прекрасный жребий Робинзона / Лишь Робинзон не понимал…» [2, 134] – из стихотворения «Эмигрантское», представляющее мечты о новой жизни, если бы «Немного денег завелось», тогда практически почти первое озвученное желание – купить пустынный уголок, куда единственным другом допускается пес. Кроме этого, в своих комментариях А.С. Иванов также пишет об анонсе пьесы Саши Черного «Возвращение Робинзона», правда, так не появившейся в печати[79]. С Робинзонами сравнивает себя и маленькую девочку лирический герой стихотворения «Мой роман».

Но если пребывание Робинзона Крузо на острове вынужденное, то Саша Черный оказывается на детском острове добровольно. В первых откликах на книгу авторы рецензий писали, что поэт спрятался на детском острове[80], отдохнул «от тех общих и страшных мыслей, для которых не подыщешь нужного слова, потому что трудно соперничать в силе и выразительности с войной, голодом и мором»[81]. Многие современные исследователи указывают на «Детский остров» Саши Черного как остров спасения для поэта, оказавшегося в эмиграции. Например, Л.А. Спиридонова: «Поэт спрятался на этот остров от суровой действительности»[82]; Е.О. Путилова: «Остров, конечно, намного шире комнаты, даже дома, даже города. Но остров тоже ограничен в пространстве и отделен от материка. Для Саши Черного этот остров, свободный для детской справедливой жизни и детской фантазии, оставался пока еще плодом доброго вымысла, сказочной утопии»[83]. Или у В.А. Карпова читаем: «Действительно, мир детства был для писателя тем утопическим островом идеальной любви, веселья и покоя, куда ему хотелось сбежать от пошлости современной ему жизни и тягостных воспоминаний о прошлом»[84]. Поэтому не случайно на детском острове Саши Черного царят идиллия и гармония. 

Изолирован ли он от мира взрослых? Нет, взрослые неотъемлемая часть детского мира, но именно детского, они представлены только по отношению к ребенку: это его родные и близкие люди. Чаще всего, конечно, названа мама, именно для нее предназначено лучшее место на цирковом представлении и самый дешевый билет. Мамины интонации мелькают в словах девочки, обращенных к игрушкам в стихотворении «Про Катюшу», домашними делами занимается мама в стихотворении «Снежная баба», к ней обращены забавные вопросы ребенка («Приставалка»).

 Но обычно рядом с ребенком нет взрослого. Чаще всего ребенок показан вне или без взрослых людей, наедине с самим собой, но все равно он никогда не бывает одинок. Он редко испытывает страх, одиночество, потому что рядом с ним животное – пес Барбос или преданный Арапка, а также – игрушка, живая для ребенка. Для детей характерен подобный анимизм. Игрушка занимает особое место в мире детства. Она предмет внимания, любви, заботы, душевной теплоты. Это взаимный процесс, происходит взаимообогащение: ребенок наделяет игрушку живой душой, но и игрушка одухотворяет ребенка, наделяя его чувствами, эмоциями, переживаниями.

Действие первого стихотворения сборника происходит в раю, но воспоминания апостола Фомы о своем детстве перекидывают мостик на землю. Именно на земле, и не просто на земле, а на детском острове детям лучше, чем ангелятам в раю, так утверждает Саша Черный. Заявленная вначале вертикаль от небесного рая к земной жизни проявится еще не однажды, за детским островом наблюдают райские жители. Ведь ангелы – это посредники между земной жизнью и небесной, людьми и Богом, а также защитники и покровители людей, в данном случае – детей. Таким образом, жизнь на детском острове разворачивается в присутствии неба. В связи с этим можно обратить внимание и на другие значения слова «остров», например: «Остров – это образ первозданной суши, возникший из глубин мирового океана. С этим его статусом связывается последующее восприятие острова как райской земли»[85]. В мифах разных народов он связан с блаженством, образом земного рая, золотым веком. «Остров также становится символом спасения, убежища. Если рассматривать море в качестве образа материи, хаоса, то остров, будучи противопоставленный ему, выступает как средоточие духа, центр»[86].

Весь поэтический сборник Саши Черного (в первую очередь его первый раздел «Веселые глазки») пронизан архитипическими и символическими образами, подтверждающими подобное представление о его поэтическом детском острове. Сразу оговорим, что благодаря современным словарям символов появляется возможность рассмотрения различных пластов текста и прокомментировать фольклорные, библейские и мифологические образы.

Детский остров не имеет конкретных и определенных границ, возникает ощущение простора: можно бегать, прыгать, кататься, мчаться, кричать. Можно дать выход своей энергии, нет сдерживающих границ в виде заборов, запретов, которые были бы озвучены в стихотворениях. Все на детском острове предназначено для ребенка.

В книге обозначено несколько пространственных объектов, это природные: поле, лес, огород, сад, из водных названы и река, и озеро, но чаще упоминается пруд. Однажды мелькнет город («Трубочист»), упоминается зоопарк во втором разделе «Зверюшки», но все-таки это деревенское пространство. Дом лишен «этажности», из него сразу можно выбежать в сад, в поле, в огород; дом отапливается печкой («Катюша», «Зимой всего веселей»). Показательны в этом плане сельские иллюстрации Бориса Григорьева к берлинскому изданию книги.

По различным разбросанным деталям, действительно, легко представить себе картину с деревенскими домиками, садами и огородами. Большие поля, а за полями через дубняк и березняк виднеется пруд, за ним лес, который, по-видимому, окружает деревню. Где-то за лесом проходит железная дорога, поскольку на детский остров доносятся ее звуки: шум проходящего поезда: «Из-за леса паровоз гудит в гудок» («Перед ужином»). На самом детском острове поезд мелькнет лишь раз, но только в виде детской игры, забавы («Поезд»).

Все привлекает внимание ребенка, и все становится местом игр и развлечений. Традиционно архетип леса понимается как место опасностей, испытаний, тайн, но в данном случае лес защищает и охраняет детский остров, не позволяя проникнуть на его территорию злобе, ненависти, боли, опасности, делая сам остров некой тайной. Для ребенка лес привлекателен и безопасен, здесь можно разжечь костер, любоваться цветами, собирать грибы, понаблюдать за муравьями, погонять белку с сосны на сосну («Костер», «Иммотрели», «Зимою всего веселей»).

Пруд – место купания и ловли рыбы – летом, катания на коньках и санках – зимой. Появляется не река, традиционно понимаемая как некая граница, переход через которую связан с проникновением в иной мир. И не озеро, способное хранить сверхъестественные миры, населенные фантастическими существами[87]. Пруд не является подобной границей между мирами и лишен подобно озеру таинственной глубины. Он менее значителен («Пруд синеет круглой чашкой») и имеет одну границу – зеркальную гладь поверхности, преодолевая которую человек одновременно попадает в водную стихию и соприкасается с небесной, ведь зеркальная гладь пруда отражает небо. Вода как первооснова мира, источник жизни, несет исцеление, очищение и обновление, с ней связана живая и мертвая вода в сказках, обряд крещения в христианстве. Отражение неба в воде – знак присутствие божественного, и сопричастность ребенка высшему миру даже здесь, на земле.

Дом для ребенка – это не просто место повседневной жизни, где спят, едят, разговаривают. Это место, которое легко превращается в игровую площадку и тогда в комнате появляется поезд, стираются детские вещи, устраивается цирковое представление или находится потерянная игрушка. Дом – максимально защищающее пространство, где каждый чувствует себя покойно и безопасно. Не случайно герой стихотворения «Приготовишка», вернувшийся из школы домой: 

 

Схватит хлеба толстый ком,

Сбросит пояс с блузы

И раскроет милый том –

Робинзона Крузе [5, 10] –

 

«Сбросит пояс», пояс – образ защиты, не нужной дома, в своем пространстве. Но дом на детском острове не находится в традиционной оппозиции: «свой – чужой», «безопасный – опасный», ребенок изначально защищен на детском острове, поэтому и вне дома он находится в «своем» пространстве, где ему интересно, весело и спокойно. Можно вспомнить героев стихотворения «Перед ужином»:

 

Всех нас бабушка прогнала из избы…

Мы рябинками в избе стреляли в цель,

Ну, а бабушка ощипывала хмель.

Что ж… На улице еще нам веселей… [5, 13].

 

В саду летом прыгает мальчик Боб, лепит зимой снежную бабу Гриша. Сад – традиционный образ идеального мира, гармонии, рая. В райском саду играют в «пирамиду» животные из библейской сказки Саши Черного «Первый грех», некоторые из них появляются также и на «Детском острове», например,  в разделе «Зверюшки». Так, в сказке, взбираясь друг на друга, играют: слон, тигр, горилла, медведь, пантера, рысь, мартышка, белка, крыса и мышь, – наблюдают за ними кролики. В «Зверюшках» также присутствуют некоторые сказочные библейские животные: часто мелькает мышь, упоминаются белые кролики, слон вступает в диалог с ребенком, грустит в зоопарке мартышка. Земной мир для них, к сожалению, лишен райской идиллии, животные вынуждены томиться в клетках, как в плену. Несмотря на это, животным, страдающим в неволе, не всегда стоит доверять («Крокодил»). А тема запретного плода комически развивается в стихотворении «Загадка», в котором местная птичья живность пытается разрешить для себя трудный вопрос: куда пропало яблоко, недоступное на ветке и, наконец, упавшее на землю, затем таинственным образом исчезнувшее.

  Поле радует лиловым цветом картофеля («Летом») или на нем мелькают синие васильки («Зимою всего веселей»). Перед нами взгляд ребенка на мир, отмечающий в первую очередь красоту цветов – будь то васильки или картофель. Синие цветы васильков – частичка неба на земле. А лиловые дорожки рая из первого стихотворения («По лиловым дорожкам гуляют газели») отражаются в цветущем картофельном поле («Там картофельное поле // Все лиловеньким цветет»). Вновь возникает параллель небесного рая и земной жизни, поэт создает свой детский остров как некую проекцию рая, где ребенок абсолютно защищен, счастлив, находится в гармонии с миром природы.

Мелькает указание и на школу, например, в стихотворениях «В раю», «Приготовишка», но главные события для ребенка вне ее стен. В классе герой Саши Черного тоже занят чем угодно, только не учебой:

 

А потом я учился там в школе, –

Все качались и пели, – мне было смешно,

И учитель, сердясь, прогонял меня в поле. («В раю»).

 

В классе он сидит сычом

И жует резинку. («Приготовишка»).

 

Да и школа может быть место веселья и игр:

 

В переменку он, как тигр,

Бьется с целым классом.

Он зачинщик всяких игр,

Он клянется басом. («Приготовишка»),

 

И все-таки школа отсутствует и по той причине, что герои стихотворений Саши Черного дошкольники. Если присутствует упоминание о возрасте, то чаще всего звучит от трех до пяти лет:

 

Для ясности после ее ухода,

Я все-таки должен сказать,

Что Лизе – три с половиною года…

Зачем нам правду скрывать? («Мой роман»)

 

Пришел к своей принцессе, –

Ей только пятый год. («Маленькому другу»).

 

Хотя в рассказах дети подрастают, но все равно остаются пока в счастливой поре дошкольного возраста: шесть лет герою рассказа «Патентованная краска» русскому мальчику Диме, шестилетний тихий гномик девочка Нина из рассказа «Пасхальный визит».

Преобладает летнее время года, когда большая часть детских игр и развлече