Вопрос о судьбе имяславцев в Государственной Думе

Описанные в предыдущем разделе события происходили на фоне еще одного немаловажного фактора — прений по вопросу о судьбе изгнанных с Афона иноков в IV Государственной Думе. Будучи высшим законодательным органом Российской империи, Дума, естественно, интересовалась не столько догматической, сколько правовой стороной дела. Характерно, что инициаторами дискуссии стали депутаты от левой фракции октябристов, для которых это был удобный повод выступить с резкой критикой в адрес обер–прокурора Синода В. К. Саблера [1871].

Впервые октябристы обратились к этому вопросу на совещании, состоявшемся в Москве 17 октября 1913 года под председательством А. И. Гучкова. В ходе этого заседания профессор К. И. Линдеман, автор циркуляра»о сплочении перед надвигающейся опасностью революции», сделал доклад об афонских событиях:«Вина монахов, — сказал он, — только в том, что они думают не так, как Синод». Совещание постановило:«Представить весь материал по афонскому делу в думскую фракцию октябристов для внесения в Госдуму соответствующего запроса» [1872]. В начале ноября газеты сообщают о записке П. В. Каменского, представленной им в бюро думской фракции октябристов, и о готовности октябристов внести запрос в Думу [1873]. 19 февраля 1914 года такой запрос, адресованный Председателю Совета Министров, министру внутренних дел, министру юстиции и министру финансов, был внесен. В запросе подробно описывались действия одесских чиновников полиции таможенного надзора и канцелярии градоначальника после прибытия в Одессу 13 июля 1913 года группы изгнанных с Афона имяславцев. По мнению авторов запроса, в действиях означенных чиновников усматриваются признаки преступлений, предусмотренных различными статьями Уложения о наказаниях, такими как превышение власти, оскорбление словами и действием, противозаконное взятие под стражу, задержание под арестом и оскорбительное обращение с задержанными; чины одесского прокурорского надзора обвинялись в»противозаконном бездействии», что тоже подпадало под статьи Уложения о наказаниях [1874].

Затем в Думу был внесен еще один запрос, содержавший описание афонских событий и заключавшийся резолютивной частью, адресованной трем государственным министрам: иностранных дел, внутренних дел и юстиции. Министру иностранных дел, в частности, были поставлены следующие вопросы:

Действительно ли имело место и известно ли министру иностранных дел: 1) что русский вице–консул B. C. Щербина позволил себе вмешательство в не подлежащую ему область монастырского самоуправления и путем угроз монахам Андреевского скита требовал, чтобы состоявшиеся на основании монастырского устава и законным путем утвержденные выборы архимандрита Давида игуменом монастыря считать недействительными и оставить в этой должности прежнего игумена о. Иеронима; 2) что генеральный консул А. Ф. Шебунин без достаточной необходимости прибег к военной силе для удаления монахов из Пантелеймоновского монастыря, причем над ними был совершен ряд насилий, выразившихся в том, что монахов в течение долгого времени поливали из водопроводных труб сильной струей воды, били прикладами и крючьями стаскивали с верхнего этажа монастыря; 3) что российское посольство в Константинополе, вопреки обязанности ограждать интересы русских подданных за границей, отдало распоряжение русскому почтовому отделению на Афоне не выдавать монахам Андреевского скита адресованной им почтовой и денежной корреспонденции, а также приказало пароходной конторе не принимать и не выдавать грузов, посланных монахам Андреевского скита, каковыми действиями посягнуло на личные и имущественные права русско–подданных за границей и причинило им крупные материальные убытки; 4) если означенные незакономерные действия действительно имели место, то какие приняты меры к расследованию обстоятельств дела.

Министру внутренних дел депутаты Государственной Думы адресовали такие вопросы:

1) Действительно ли имело место и известно ли министру внутренних дел, что административные и полицейские власти г. Одессы приняли, в силу бумаги, полученной из константинопольского посольства, меры к заключению в тюрьму и задержанию в полицейских участках нескольких сот привезенных из Афона монахов, лишение свободы коих, как не привлеченных к судебной ответственности и не подлежащих задержанию в административном порядке, по силе пункта 2 Высочайше утвержденного 11 февраля положения Комитета Министров составляет деяние, предусмотренное статьями 348 и 1540 Уложения о наказаниях; 2) действительно ли имело место и известно ли министру, что лишенные свободы афонские монахи в тюрьме и полицейских участках подверглись издевательствам и насилиям, выразившимся в том, что им обстригали волосы, снимали с помощью местного портного иноверца монашеские знаки и одеяния и переодевали в бумазейные пиджаки, отбирали иконы, книги, рясы, всякие новые одежды и деньги; 3) действительно ли имело место и известно ли министру, что лишенные свободы монахи высылались из города Одессы по проходным свидетельствам в места их приписки и что в настоящее время над ними учрежден гласный полицейский надзор, каковые мероприятия по отношению к лицам, не заподозренным в нарушении закона, являются незакономерными; 4) действительно ли имело место и известно ли министру, что одесский градоначальник вследствие просьбы константинопольского посольства отдал распоряжение арестовать монаха Фортуната, прибывшего в Одессу купить хлеб для афонского монастыря, после чего названный монах был задержан, находившиеся при нем процентные бумаги на сумму 20000 рублей были отобраны, а сам монах по отобрании от него подписки в том, что он признает игуменом о. Иеронима, выслан обратно на Афон без хлеба и без денег; 5) если означенные правонарушения имели место, то каковые приняты министром внутренних дел меры к их устранению, привлечению виновных к ответственности и к восстановлению потерпевших в правах и возвращению их имуществ.

Наконец, министру юстиции было предложено ответить на вопросы о том: 1) известно ли ему,«что в г. Одессе лишение свободы нескольких сот афонских монахов, составляя деяние, предусмотренное статьями 348 и 1540 Уложения о наказаниях, не вызвало никаких мероприятий со стороны чинов судебного ведомства для освобождения потерпевших, и для возбуждения преследования против лиц, виновных в деянии, воспрещенном уголовным законом»; и 2)«приняты ли в настоящее время меры к обнаружению виновных в означенном выше деянии». Запрос подписан 44 депутатами [1875].

7 марта 1914 года запросы октябристов обсуждаются на заседании Государственной Думы в Таврическом дворце. С речью в защиту имяславцев выступает депутат Е. П. Ковалевский:

Несмотря на мое полное нежелание касаться религиозно–догматических заблуждений афонцев и их отношения к церкви, — начинает он, — я считаю нравственным долгом заявить, что те из афонских изгнанников, с которыми мне пришлось лично беседовать и видеться, производят впечатление людей искренних, глубоко верующих и нравственно чистых. Церковь могла их осудить с своей точки зрения, но мы и общество можем поддержать их с точки зрения обыденных нравственных требований [1876].

Далее Ковалевский ставит перед депутатами два вопроса. Первый касается значения Афона для России и положения русских на Святой Горе.«Афон — исторический рассадник русского монашества, с 6000 русского населения, с монастырями, обладающими целыми музеями святынь византийской культуры, является нашей духовной колонией на Ближнем Востоке. Но соответствует ли наше влияние на Афоне значению его и ценности для нас?» — спрашивает депутат. По его мнению, положение России на Афоне никогда не соответствовало ни государственному достоинству России, ни величию Русской Церкви, ни громадному приливу туда денежных пожертвований из России. Русские всегда играли на Афоне второстепенную роль по сравнению с малочисленным греческим населением.

Постарались ли, однако, представители нашего дипломатического корпуса отстоять право и достоинство русских? Использована ли, в видах усиления русского влияния, та перемена, которая произошла на Афоне во время балканской войны? Чего, наконец, удалось добиться дипломатии в этот переходный момент для Афона в пользу русских монастырей? Это все жгучие вопросы, на которые, к сожалению, я боюсь получить отрицательные ответы. Мало того, мы имеем данные, что, если положение русских было недостойно ранее, то теперь оно сделалось еще более жалким, особенно после сильного опустошения их рядов при помощи представителей министерства иностранных дел. Они ведь не приняли никаких мер к восполнению той убыли, которая произошла после насильственного удаления 1500 монахов из монастырей [1877].

Наконец, депутат Ковалевский переходит ко второму вопросу — юридическому:

В настоящую минуту неопределенность правового положения утративших насильственно монашеский сан и как бы отлученных от церкви внушает большую тревогу, — говорит докладчик. — Закон у нас не предусмотрел еще правового положения отлученных и полуотлученных, ибо до сих пор не вступивших ни в какую общину исповедания было у нас только одно лицо — граф Л. Н. Толстой. Теперь таких лиц у нас несколько сотен, и, судя по энергичной деятельности Святейшего Синода за последние годы, число отлученных угрожает возрасти. Обойти вопрос об их положении в государстве будет тогда невозможно. Сейчас, впрочем, речь идет только о 700 указанных в запросе иноках, но я все‑таки считал бы необходимым в первую очередь поставить вопрос, как гарантировать себя на будущее время от неподобающего положения в церковных делах зарубежной России и наличия внутри ее более 700 лиц, находящихся вне защиты закона и оторванных от всякой почвы. Мы ждали до сих пор с запросом, надеясь, что представители власти примут меры к исправлению ошибок, допущенных в этой истории [1878].

Ковалевский предлагает признать вопрос срочным и назначить комиссии по запросам двухнедельный срок для его рассмотрения. Однако депутат–казак М. А. Караулов, взявший слово после Ковалевского, протестует против двухнедельной отсрочки и предлагает признать запрос октябристов спешным. В своем выступлении он, в частности, говорит:

Я не знаю, верите ли вы в ту православную веру, которую вы так часто любите защищать. Но если даже стать на точку зрения Святейшего Синода, то вы ни на минуту не должны откладывать настоящий запрос. Ведь чума у нас в отечестве в смысле религиозном. 619 зараженных религиозной чумой рассеяны по распоряжению Святейшего Синода по всему лицу земли русской. С моей точки зрения, это не чума. Эти лица совершенно справедливо исповедуют то, чему учит Православная Церковь. Но это вопрос догматический, и ему не место в законодательных учреждениях. Мы здесь должны ограничиться вопросом, насколько закономерны те действия, которые имели место, насколько допустима деятельность нашего духовенства в борьбе с ересью такими способами, в каких она выражалась на Афоне, насколько допустимо бездействие обер–прокурора Святейшего Синода, отдавшего на потоп и поругание вверенных ему монахов–схимников [1879].

После непродолжительных прений спешность запроса отклоняется, и он направляется в комиссию по запросам для рассмотрения в двухнедельный срок в соответствии с установленной процедурой [1880].

Тема правового положения имяславцев возникла также в середине марта 1914 года во время заседания Бюджетной комиссии Думы, обсуждавшей смету Святейшего Синода в присутствии синодального обер–прокурора В. К. Саблера. Вопрос был возбужден, опять же, Е. П. Ковалевским. Последний спросил обер–прокурора, в каком положении будут монахи, не привлеченные к суду Московской Синодальной конторой. Саблер ответил, что он рассчитывает на»мирное улажение всего этого вопроса», что имяславцы согласятся пройти необходимый искус в российских монастырях, после чего вернутся к церковному общению, и им будет разрешено поступить в монастыри на общих основаниях.«По всей вероятности, — отметил Саблер, — удастся убедить и Константинопольского Патриарха снять с них признание их схизматиками». Депутат П. Н. Милюков при этом отметил,«что действия Константинопольского Патриарха имеют чисто политический, а не религиозный характер и что настойчивость в этом случае может привести к положительным результатам». Саблер ответил, что возможно возникновение вопроса и о возвращении монахов на Афон и о согласии на это Константинопольского Патриарха. Обер–прокурор выразил надежду,«что весь афонский вопрос будет ликвидирован мирно и благополучно» [1881].

28 апреля 1914 года Дума вновь возвращается к обсуждению вопроса об изгнанных с Афона иноках–имяславцах на заседании, посвященном смете Святейшего Синода. На этот раз первым об имяславцах заговорил представитель»официального православия», епископ Елисаветградский, викарий Херсонской епархии, Анатолий (Каменский), один из 48 депутатов IV Государственной Думы в священном сане [1882]. В своей речи он поставил имяславцев в один ряд с»трезвенниками»и другими сектантами, упомянув и об особой роли Булатовича в афонском деле:

Когда здесь, с трибуны Государственной Думы, будет рассматриваться запрос об Афонских событиях, вероятно, многое объяснится, надеюсь, и то, что мы имеем здесь дело не только с религиозным движением, но и с движением иного характера. Вероятно, обнаружится, что единственным и главным виновником всей этой смуты является отставной офицер Александр Булатович, этот в своем роде тип нашей интеллигенции, выбитый из своей колеи и потерявший карьеру свою и мечущийся из стороны в сторону, чтобы так или иначе прилично существовать. В характере Булатовича мы прежде всего, когда ознакомимся с его историей, увидим стремление к авантюризму. Много раз в своей жизни он пробовал счастье как&#8209;нибудь обогатиться, и с этой целью, по–видимому, он принял даже монашество и, уже сделавшись монахом, мы знаем из его биографии, он два раза ездил в Абиссинию, взявши один–два раза деньги на покупку воска для обители, а другой раз настойчиво требовал также денег на построение в Абиссинии монастыря. А когда все это не удается, он на Афоне в монастыре начинает такую смуту, которая ему могла дать доступ к кассе, и кто знает, сколько десятков тысяч, убежавши с Афона, унес бы с собою из монастырской кассы<…>этот искатель приключений? Во всяком случае, весь этот так называемый религиозный спор еще богат, чреват такими событиями, которые, вероятно, покажут, что этот спор имеет и другую сторону, не религиозную [1883].

Обер–прокурор Синода Саблер в своей речи также коснулся дела афонских иноков.«Это дело будет предметом особого обсуждения<…>- отметил Саблер. — Это дело возникло вследствие недоразумения. Дело это сложилось прискорбно, но теперь я могу сказать, что оно вступило на тот благоразумный и желательный путь, который приведет к умиротворению» [1884].

Далее выступил известный историк, культуролог и политический деятель, лидер фракции народной свободы депутат П. Н. Милюков [1885]. В своей речи он обрушился на то понимание церковной жизни, которое, по его мнению, отражено в отчете обер–прокурора Синода Сабле–ра. В этом отчете вся церковная жизнь сведена к серии торжественных событий, таких как»прославление мощей святителя Иоасафа»,«празднование трехсотлетия со дня кончины Ермогена»,«восстановление церковного чествования преподобномученика Ефросина», но при этом почти ничего не говорится о реальных проблемах церковной жизни. Упоминается только об»угрожающем развитии ино славной и иноверной пропаганды». Причиной такого понимания церковной действительности синодальным руководством Милюков считает тот факт, что Церковь»замкнулась в своей иерархии».«Кругом идет напряженный, доходящий до болезненности процесс изыскания новых путей духовно–нравственной жизни страны, делаются страшные усилия, чтобы пробить путь вперед, происходит необычайный, единственный в истории нашего духовного сознания переворот». А иерархия, замкнувшаяся в самой себе, занимается только текущими вопросами и не следит за развитием религиозной жизни. Упомянув о влиянии Распутина на государственные дела, Милюков говорит:«Наша Церковь попала в плен к иерархии, иерархия попала в плен к государству, а государство попало в плен проходимцам<…>Можно ли при этих условиях говорить о реформе Церкви?.. Нет, господа, сперва освободите государство от плена проходимцев, а иерархию от плена государства и Церковь от плена иерархии и тогда говорите о реформах» [1886].

Касаясь вопроса о борьбе между»имябожниками»и»имяборцами», Милюков прежде всего указал на то, что имябожническая»ересь»возникла в Византии и что представителями ее были Григорий Синаит, Григорий Палама и другие исихасты. Учение исихастов вывез с Афона Нил Сорский — «идеалист, который, не стремился к»временному и материальному», а боролся против тогдашних иерархов Церкви, желавших пленить Церковь в материальных узах». После Нила Сорского это учение не замерло: от афонских мистиков его восприняли русские славянофилы XIX века,«положившие его в основу своей теории о противоположности Восточного и Западного мира, противоположности»рассудочности»чувству, рационализма мистицизму, логики и силлогизма внутреннему деланию и внутреннему созерцанию».

Я далек от того, чтобы разделять это учение, но его разделяли лучшие люди нескольких поколений, и оно не умерло, оно живет<…>- сказал далее Милюков. — Данную ересь разбирали на целых пяти константинопольских соборах XIV столетия [1887]. Пять соборов признали, что имябожеское учение не есть ересь. А у нас как решили это вопрос? Пожарной кишкой! (Рукоплескания слева). Да, в буквальном смысле, пожарной кишкой, потому что изгнание иноков за их предполагаемую ересь из монастырских помещений было достигнуто посредством обливания водой водопроводных труб в течение часа, причем вода сшибала с ног человека; затем принесли пожарные крючки и стали вытягивать монахов, мокрых, провожали вниз по лестнице и сажали на пароход. Во имя каких религиозных интересов это делалось? К своему изумлению, нахожу в ответе, сегодня данном обер–прокурором, неожиданное соображение: Святейший Патриарх просит иметь в виду, что Вселенская Церковь не может допустить проживания еретиков на Святой Горе. И вот, убрали оттуда 600 с лишком человек, в то время, когда каждый русский человек, проживающий на Святой Горе, важен для русских интересов. Ведь русская политика выдвинула требование о признании экстерриториальности Святой Горы. Но русский человек важен России, а не Святейшему Патриарху, который является греческим патриотом. И наш обер–прокурор спешит исполнить желание Вселенского Патриарха. Эти приемы борьбы с религиозной мыслью есть действительно шаг назад к тому же XV веку, когда против»имябожника»Нила Сорского выступил новгородский владыка Геннадий. Он рекомендовал, в качестве предшественника Никона, очень определенные средства:«Люди у нас просты, по книге говорить не умеют, так лучше никаких речей не плодить, а только для того собор учинить, чтобы еретиков казнить, жечь, вешать»… (Смех слева)… Ну, современные средства несколько мягче, арсенал средств обогатился, теперь действуют пожарные трубы, и хорошо, господа, что еще обошлось пожарными трубами. Я видел в Константинополе того поручика русской службы и болгарского происхождения, который был начальником военного отряда. Ведь дело почти дошло до расстрела [1888].

30 апреля 1914 года рассмотрение вопроса об имяславцах было закончено единогласным принятием Думой запросов к министрам иностранных дел, внутренних дел, финансов и юстиции [1889].

Приведенные нами выступления депутатов IV Государственной Думы в защиту имяславцев показывают, что вопрос этот к весне 1914 года вышел далеко за рамки внутрицерковной полемики и приобрел политическую и правовую окраску. Думские дебаты, насколько известно, не привели к каким&#8209;либо конкретным мерам против виновников расправы над афонскими иноками. В то же время эти дебаты немало способствовали созданию той благоприятной для имяславцев атмосферы, в которой произошло их оправдание на суде Московской Синодальной конторы и были приняты последовавшие за этим решения Синода. Когда на защиту имяславцев встали не только Государь, но и оппозиционная по отношению к нему Дума, Синод был уже не в силах противостоять столь мощному давлению и должен был значительно смягчить свою позицию.

Прения в Думе по вопросу об имяславцах, в особенности выступления П. Н. Милюкова, свидетельствуют еще об одном знаменательном факте — о стремительном падении авторитета церковной иерархии в глазах общественности накануне революции 1917 года. В эпоху кардинальных перемен в жизни России многие ждали от иерархии, в частности, от преосвященных членов Святейшего Синода, энергичных решений, направленных на благо народа и Церкви. Синод же оказывался неспособным не только взять в свои руки инициативу в деле общенародного возрождения, но даже и собственными средствами решить такие внутренние вопросы церковной жизни, как афонский спор о почитании имени Божия. Беспомощность Синода перед имяславским спором, выразившаяся сначала в составлении»неясного и многосмыс–ленного»Послания от 18 мая 1913 года [1890], никого ни в чем не убедившего, затем в применении военной силы по отношению к имяславцам, и, наконец, в двусмысленных и половинчатых решениях весны 1914 года, была лишь свидетельством более глубокой и серьезной проблемы — общей беспомощности церковной иерархии перед лицом надвигавшегося кризиса.

Церковная иерархия в России в течение всего синодального периода нередко воспринималась как оторванная от реальной жизни каста, живущая своими интересами, замкнутая на самое себя. Как вспоминает протопресвитер Георгий Шавельский,«в особенности, оторванность наших владык от жизни, полное непонимание ими последней сказались перед революцией<…>В самые последние дни перед революцией<…>в Синоде царил покой кладбища» [1891]. Революция уничтожит не только синодальный строй, но и всю систему церковно–государст–венных отношений, формировавшуюся на протяжении столетий в Российской империи, вместе с самой империей. После 1917 года в истории Русской Церкви наступит новая эпоха — мученичества и ис–поведничества. И только десятилетия спустя станет ясно, что бездейственность и безынициативность церковной иерархии в предреволюционное время, отсутствие у нее реального авторитета, неспособность ее решать насущные проблемы духовной жизни — все это в значительной степени способствовало наступлению революции и последовавших за ней жесточайших гонений против Церкви.