Метареализм Михаила Эпштейна

Итак, в первую очередь необходимо выделить основные художественные особенности метареализма, отмеченные Эпштейном, Кедровым и Мамлеевым для рассмотрения возможности их дальнейшего нахождения в текстах Драгомощенко и Скидана.Суммируя эпштейновские «Тезисы о метареализме и концептуализме», можно вывести следующие черты этого направления:

1. Постижение иной реальности, или же «реальности во всей широте ее превращений и переносов»[Эпштейн2005, 134].

2. Противопоставление метареализма концептуализму, однако выполнение с ним общей задачи – «отслаивания от слов привычных, ложных, устоявшихся значений и придания словам новой многозначности и полносмысленности» [Эпштейн2005, 137].

3. «Высокий и плотный словесный строй» [Эпштейн2005, 138], ищущий «пределов полнозначности, приобщения вещи к смыслу» [Эпштейн2005, 138], поиск «подлинных ценностей» [Эпштейн2005, 138], обращение к «вечным темам или вечным прообразам современных тем»[Эпштейн2005, 138].

4. Насыщение текста «метаболами», функцией которых является создание объединяющей плоскости, способной сложить в одно несовместимые реальности и предметы, а также преобразовать их в новые и целостные.

5. Переосмысление символического понятия «двоемирие» путем введения метаболы как «взаимопричастности, а не условного подобия двух явлений»[Эпштейн2005, 136], выступающей альтернативой метафоре.

По прошествии нескольких лет после первого прочтения «Тезисов» Эпштейн пересматривает свое отношение к метареализму путем создания «Каталога новых поэзий». Так, определяемый ранее ряд поэтов-метареалистов в нем описан как «правая часть спектра современной поэзии, тяготеющей к сверхискусству, к языковой утопии» [Эпштейн1990, 362] и разделен на «Метареализм», «Континуализм», «Презентализм», «Полистилистику» и «Лирический архив, или поэзию исчезающего «Я»[Эпштейн1990, 362]. Однако подобные жанровые определения неприжились в литературоведческом и поэтическом дискурсе, что подтверждается их игнорированием или же критикой во многих текстах. Новое определение метареализма становится довольно узким и конкретным, однако это вызывает вопрос о значимости введения термина «метабола» и прочих художественных элементов, приведенных Эпштейном в более ранних текстах о метареализме, никак не упомянутых в новом определении. Таким образом, читатель сталкивается с двумя разными подходами Эпштейна к метареализму: более раннему, широко описанному, но достаточно расплывчатому в своем определении и более позднему, напротив, довольно точному, однако игнорирующим большое количество художественных особенностей раннего определения метареализма: взаимодействие с иной реальностью, использование метабол и т.д. Условность «Каталога новых поэзий» подтверждается и самим Эпштейном. В послесловии к тексту он утверждает, что «данный список можно было бы продолжить еще десятком или даже сотней поэзий. Многие из них прекрасно уживаются в творчестве одного поэта»[Эпштейн1990, 367], а также, что «каждый самобытный автор — это еще одна поэзия»[Эпштейн1990, 367]. Здесь стоит привести статью Дмитрия Голынко-Вольфсона «От пустоты реальности до полноты метафоры», в которой анализируется феномен метареализма, и выделить в ней важные исторические факторы, способствующие его появлению.

Голынко-Вольфсон отмечает сильное влияние советского идеологического пространства на направление: метареализм интерпретируется им как «форма эстетического отчуждения» от «социальной реальности 1980-х годов, представляющейся мыслящей элите складом идеологического мусора, архивом поверженных догм», где «достоверная «эмпирика» достигалась исключительно в сфере языкового эксперимента»[Голынко-Вольфсон2003, 212]. Метаболу же автор статьи интерпретирует как способ преодоления «физики власти, клише и наказов всепронизывающего языка»[Голынко-Вольфсон2003, 213]. Отталкиваясь от идеологической составляющей направления, Голынко-Вольфсон предлагает применять к «метареалистам» термин «лингвистический универсализм», объединяющей их в «растворении реальности в лабиринтах языка, калейдоскопах метафор и полифонии стилистических регистров»[Голынко-Вольфсон2003, 213].

Понятие, введенное автором статьи, выделяет как лингвистические, так и идеологические особенности ряда поэтов, объединяемых под метареализмом, однако не дает полноценной картины появления и положения этого направления в поэтическом пространстве конца XX века, а также не говорит о его релевантности в целом. В связи с этим стоит определить рамки его возникновения и обозначить вопросы о возможности говорить о метареализме как о продолжении русской поэтической традиции.Безусловно, объединение О. Седаковой, А. Парщикова, И. Кутика, А. Драгомощенко и других новаторов в советской поэзии конца XX века под общим поэтическим направлением было необходимостью для обозначения совершенно нового поэтического языка, проявляющегося в их текстах. Однако важность постановки вопроса о точности и возможности этого объединения подтверждается еще одним фактом: близости круга «метареалистов» к, казалось бы, совершенно культурно-чуждой американской «Школе языка». Здесь стоит выделить введенный Голынко-Вольфсоном элемент «Другого», отмеченный в упомянутой выше статье, присущий как лингвистическому универсализму, так и «Школе языка». «Другое» в лингвистическом универсализме интерпретируется как «разрыв с контекстом советской поэтической традиции»[Голынко-Вольфсон2003, 211]. По мнению автора термина, оно и сближает направление с «Школой языка»: «дискретная» и «точечная» техника письма»[Голынко-Вольфсон2003, 211], провозглашенная в манифестах Чарльза Олсона и Роберта Данкена, находит себя в революционной работе с языком в текстах Драгомощенко и других представителей течения. Интересно также и параллельное влияние «другого» в советских текстах на «Школу языка»: как писал об этом Голынко-Вольфсон, «американские поэты, стесненные требованиями и запросами академической аудитории, обнаружили в текстах русских «коллег» желанную им свободу от диктата замкнутой университетской среды, возможность для поэтического высказывания преодолеть социальные барьеры и выйти к разнородным читательским слоям»[Голынко-Вольфсон2003, 212].

Для анализа поэтического пространства, условно объединенного под метареализмом также стоит хронологически проследить его наследственность по отношению к более ранним поэтическим течениям. В развитии поэзии XX в. Прослеживается тенденция к появлению новых литературных направлений как отрицания канонов предшествующих. Метафизический реализм можно назвать завершающим литературным течением в истории русской поэзии XX века после появления концептуализма. Однако важным отличием направления от предшествующих ему стало не отрицание, а переосмысление и опора на постулаты более ранних направлений, приводящие к полному реконструированию поэтического опыта.Стоить начать с символизма и его концепции двоемирия– идеи о существовании потустороннего мира, параллельного нашему, впоследствии переосмысленной метареалистами. Само появление описательной модели «иного» (или же «другого», отмеченного Голынко-Вольфсоном) окажется ведущей тематикой поэзии метареализма. Однако если у символистов эта концепция заключалась в четком разделении «здешнего» и «иного», где каждый символ имел определенное значение и транспонировал читателя из «иного» в «здешнее», то есть, из символического в буквальное, тем самым обыгрывая идею двойственности, то в поэтике метареализма эта идея переосмысляется: двоемирие становится единым пространством, в котором все существующие реальности бесконечно переходят в единое целое, где «здешнее» и «иное» составляют одно и то же. Также в поэтике метареалистов прослеживается и наследие акмеизма. Материальность и предметность мотивов и образов, точность и четкость слова и композиции, а также конкретность высказывания – все эти элементы, не свойственные символизму, гармонично переплетаются с символистскими описательными конструкциями «иного» в метареализме.Подобный разноплановый культурный пласт в поэтике метареализма можно объяснить тенденцией к деконструкции и параллельному сбору по крупицам «накопившегося слоя культуры, залегающего в почве самой действительности, и выходящего наружу в сложных, насыщенных рефлексиейпоэтических образах»[Эпштейн1988, 161]. Это подтверждается и в определении метареализма в «Каталоге новых поэзий»: «Поэзия высших слоев реальности, образных универсалий, пронизывающих всю европейскую классику. Система приемлющих и освящающих жестов, обращенная от современности к высокой культуре и культовой поэзии минувших эпох»[Эпштейн1990, 365]. В метареализме весь исторически накопленный пласт культурных кодов в поэзии останавливается в своем формировании и накоплении и переходит в практическое ими оперирование, где их границы начинают стираться, переходя в новую культурную систему. Эта тенденция объясняется Голынко-Вольфсоном как «лингвистическое членение, «разъятие» исторической последовательности, пример представления исторического опыта посредством пауз и лакун поэтической речи, где и происходит реконструкция или забвение прошлого»[Голынко-Вольфсон2003, 211].Появление этой тенденции объясняет и параллельно сформированные концепции «метаметафоризма»Константина Кедрова и «метафизического реализма» Юрия Мамлеева, схожие с метареализмом Эпштейна.