Глава 1. Особенности определений метареализма

Аннотация

В работе анализируются основные поэтические тексты Аркадия Драгомощенко и Александра Скидана: их взаимосвязь и наследственность, схожие и индивидуальные художественные черты каждого из авторов. Рассматривается возможность и релевантность анализа причисления обоих авторов к различным вариациям «метареализма», а также положение этого направления в историко-литературной ситуации конца XX века. Анализ текстов Драгомощенко и Скидана в рамках метареализма, приведенный в работе, также выступает отправной точкой к интерпретации их поэтики и в рамках альтернативных поэтических школ и движений. 

 

 

 

 

СОДЕРЖАНИЕ

Аннотация. 2

ВВЕДЕНИЕ. 4

Глава 1. Особенности определений метареализма. 6

1.1. Метареализм Михаила Эпштейна. 6

1.2 Метаметафоризм Константина Кедрова. 11

1.3 Метафизический реализм Юрия Мамлеева. 15

Глава 2. Драгомощенко и Скидан между рамками метареализма и концептуализма. 16

2.1 Особенности поэтики Драгомощенко. 16

2.2 Драгомощенко и метареализм.. 24

2.3 Особенности поэтики Скидана. 27

2.4 Скидани Драгомощенко. 30

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. 35

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ.. 37

 

 

 

ВВЕДЕНИЕ

Термин «метареализм» по отношению к поэтическим текстам впервые был введен Михаилом Эпштейном на дискуссионном вечере, где он зачитал свои «Тезисы о метареализме и концептуализме». Несмотря на то, что в первых текстах Эпштейна, посвященных метареализму, существует множество подробных описательных конструкций, характеризирующих поэтическое течение, его четкого определения Эпштейн не дает. Абстрактная и патетическая манера Эпштейна при описании метареализма создает впечатление условности рамок направления и возможности, в связи с этим, рассматривать в качестве метареалистов сравнительно обширный круг авторов. И действительно, первоначальный список метареалистов, предложенный Эпштейном, состоит из ряда поэтов, художественные особенности творчества которых весьма различны: И. Жданов, О. Седакова, В. Аристов, А. Парщиков, И. Кутик, А. Ерёменко и А. Драгомощенко.

Вопрос конкретизации термина «метареализм» также осложняется параллельным с Эпштейном введением в поэтический дискурс термина «метаметафора» Константином Кедровым. По сути, «метаметафора» идентична введенной Эпштейном «метаболе»: троп рассматривается Кедровым в текстах некоторых авторов, приведенных выше, идентифицируемых Эпштейном как метареалисты. Однако Кедров также не дает конкретного определения метаметафоре и «метаметафоризму», альтернативному названию метареализма, приведенному им самим, аргументируя это тем, что «к счастью, или к сожалению, в литературе ничего напрямую не бывает». [Кедров1989, 44]

Стоит также отметить термин «метафизический реализм», введенный Юрием Мамлеевым по отношению к собственным прозаическим текстам. Большинство постулатов метафизического реализма, приведенные Мамлеевым, напрямую соотносятся с описательными конструкциями Эпштейна и Кедрова, характеризующими метареализм, несмотря на определенное количество стилистических и теоретических отличий. В связи с этим в рамках метафизического реализма Мамлеева теоретически можно рассматривать прозаические тексты метареалистов, известных в первую очередь как поэты.

ВыборДрагомощенко и Скидана для рассмотрения возможности их интерпретации как метареалистов, а также релевантности использования термина «метареализм» в литературоведении в целом, объясняется сложностью в установлении рамок направления для обоих авторов. Так, Драгомощенко хоть и является относительно хорошо изученным автором, однако, проблема его жанровой принадлежности все еще недостаточно рассмотрена. Драгомощенко часто встречается в списке авторов, причастных к метареализму в различных литературоведческих текстах и статьях, однако в подобных текстах иногда указывается, что принадлежность эта является довольно условной или же неточной. Сам же автор в некоторых интервью эту причастность отрицал, что позволяет рассмотреть вопрос с различных точек зрения.

О Скидане же в целом существует не очень большое количество критических и литературоведческих текстов, рассматривающих его поэтику в рамках определенных направлений, однако релевантность рассмотрения его текстов вместе с Драгомощенко обуславливается их прослеживаемой наследственностью по отношению к текстам Аркадия Трофимовича Драгомощенко (далее – АТД), признаваемой как самим автором, так и критиками. По сути, возможность интерпретации Скидана как метареалиста является определенной проверкой системы тезисов метареализма в различных его проявлениях: учитывая факт, что над Скиданом не стоит никаких четких рамок определенных направлений, возможность введения нового автора в поле метареализма как в его первоначальном варианте, описанным Эпштейном, так и в рамках «Списка новых поэзий» также проверяет возможность существования направления вне зависимости от социокультурных и исторических факторов.

Для выявления основных чертпоэтического пространства Драгомощенко и Скидана будут рассмотрены, в первую очередь, не сами тексты анализируемых поэтов, а рецензии, отзывы и различные критические и литературоведческие тексты, посвященные их поэтике. Анализ текстов таких исследователей Драгомощенко и Скидана как Дмитрий Голынко-Вольфсон, Михаил Ямпольский, Майкл Молнар, Анатолий Барзах, Дмитрий Бак и т. д. позволит рассмотреть положение обоих авторов в современном поэтическом пространстве, а также осветить вопрос об их принадлежности к конкретным литературным направлениям. Также следует рассмотреть интервью и эссе анализируемых поэтов, посвященные собственной поэтике: вопрос самоидентификации и отношения к себе как фигуре автора, позволит составить наиболее объективную и полную картину их положения в историко-литературном процессе.

 

 

 

Драгомощенко и метареализм

Поэзия АТД, ввиду своей постоянности в незавершенности и невозможности интерпретируемости парадоксально, в противовес этому, имеет возможность порождать огромное количество философских, литературоведческих и прочих поводов для анализа. ПоэтикаАТДбезусловно коррелирует с метакодом Кедрова: идея о том, что «каждая вещь – вселенная»[Кедров 1989, 212] множество раз произносится и описывается самим АТД и отмечается критиками. Однако, как отмечает Анна Глазова, «Драгомощенко находит исток метафизики не в логосе, а в «чернилах», через которые проходит логос»[Глазова 2013, 260]. «Метакод» Драгомощенко – это, в первую очередь, сам текст, что подтверждается его витгенштейновским «поиском смысла» исключительно в языковом пространстве. По сути, поэзия АТД представляет собой некий апофеоз лингвистического универсализма, описанного Голынко-Вольфсоном. Однако «растворение реальности в лабиринтах языка, калейдоскопах метафор и полифонии стилистических регистров»[Голынко-Вольфсон 2003, 213] у него происходит исключительно в пределах этой реальности: вместо важных для метареализма попыток к «постижению иной реальности»[Эпштейн 2005, 134] у Драгомощенко происходит максимально детальное погружение в реальность, конструируемую языком и сосредоточение на мельчайших деталях, находящихся «между», зачастую незамечаемых и игнорируемых.

Если метабола олицетворяет перенос одной вещи в другую, приводящий к их объединению, то Драгомощенко конструирует этот перенос вне зависимости от значения слова, опираясь на сам язык как на всеобъемлющую сущность, в которой они сплетаются. Драгомощенко не уходит от видимой реальности: для него рамками ее порождения являются звучащие язык, речь и текст, приводящие к растворению ее границ в сконструированных ими категориях. Поэзия Драгомощенко не ищет новую реальность, а стремится«уничтожить себя в собственной служебной репликации и более того в себе самой»[Драгомощенко 2011, 356]. По словам самого поэта, она «никогда не приблизится к пределу опыта, где она сама становится невозможной и в таковойневозможностиобретает несхватываемую длительность«теперь»[Драгомощенко 2011, 356].

Здесь стоит упомянуть тенденцию к нахождению критиками множества трудно сочетаемых культурных кодов и мотивов в поэзии Драгомощенко, целостность которых пересекается с описанным Эпштейном метареализмом: в ней действительно происходит яркое взаимодействие с «накопившегося слоем культуры, залегающим в почве самой действительности, и выходящим наружу в сложных, насыщенных рефлексией поэтических образах»[Эпштейн1988, 161]. Важно отметить, что бессознательное оперирование культурным сознанием языка происходит вне принадлежности к определенным целям, культурам и манифестам. Причинами этому могут быть факты самой биографии Драгомощенко: как отмечает Хеджинян, город Винница, в котором прошло детство поэта, «запечатлелся в его опыте как место соприкосновения и сосуществования множества языков и культур. Помимо украинского и русского, во времена его детства на улицах Винницы можно было услышать молдавский, польский, румынский, идиш, и зароненное с раннего детства знание о предрасположенности языка порождать одновременно сходящиеся и расходящиеся смыслы следует понимать как основополагающий исток его поэзии»[Хеджинян2013, 237].«Коммуникация, понятая в широком смысле как неостановимая процессуальность»[Самойлов2016, 13], описанная Самойловым как определяющий момент биографии АТД, является также и одним из определяющих моментов его поэтики. Здесь следует отметить и ее «междискурсивность»,обращенную к научной теоретизации, интерпретируемую Александром Скиданом как «теоретизацию поэтического и — одновременно — и поэтизацию теории как двойного жеста, раздвигающего конвенциональные рамки представлений о прозе»[Скидан2013, 8].

Элементы метафизического реализма, описанного Мамлеевым, имеет посмертно выпущенный текст АТД «Расположение в домах и деревьях». Роман можно назвать нехарактерным для Драгомощенко, так как, помимо стилистических особенностей, описанных выше, применимых также и к его прозе, в тексте содержится большое количество персонажей, общение которых описано в абсолютно реалистичных рамках, несвойственных Драгомощенко. Не вдаваясь в причины их введения в текст, можно отметить, что подобное конструирование композиции, где бытовые разговоры и сцены перемежаются с потоком сознания автора в уже классической для прозы Драгомощенко манере, также характерно для текстов Мамлеева: у обоих авторов происходит смешение философского текста с художественным, однако, делают они это по совершенно разным причинам. Если Мамлеев считает, что «литературный текст нередко бывает более глубок в философско-метафизическом отношении, чем собственно философский текст» [Мамлеев 1993, 174], а «образ может быть «выше» идеи, ибо он более многопланов, более парадоксален, чем просто мысль» [Мамлеев 1993,174], то у Драгомощенко это совмещение может быть объяснено егосклонностью к чтению философии как поэзии, отмеченной Анатолием Барзах [Барзах 2000, 9]. Этот пример использования одного и того же приема в метареализме с разными целями довольно ярко описывает положение АТД в рамках этого направления и также обуславливает его рамками лингвистического универсализма: случайность объединения авторов под бессознательным использованием схожих приемов с совершенно разными целями объединяет и метареалистов, выстроенных в один поэтический ряд Эпштейном.

Стоит также обратить внимание на статью Майкла Молнара «Странности описания», в которой автор опровергает принадлежность Драгомощенко к метареализму. Он утверждает, что «использование такого понятия в качестве ярлыка несомненно смещает акцент с воспринимающего на мир, остающийся в стихах неразрешимой гипотезой. В центре работы АД не объект, а проблематично конституируемый субъект, и обращение к нему как к идее уже установленной реальности, будь то видимой или невидимой, отвлекает внимание от приоритета неопределенной, дисконтинуальной субъективности, являющейся ведущим принципом реализма»[Молнар 1998,21]. Молнар говорит о нерелевантности самого понятия «реальность» в любых его проявлениях для «мерцающего, дискретного восприятия, в поле которого ощущения не могут быть отделены от деятельности языка»[Молнар 1998, 21], характерного для Драгомощенко.

Особенности поэтики Скидана

Обращаясь к Скидану, следует учитывать сильную разноплановость его поэтики, и, в связи с этим, необходимость рассматривать каждый его сборник как отдельный набор элементов, составляющих его поэтическое «Я». Здесь стоит привести проведенный Дмитрием Голынко-Вольфсономанализразвития словесного образа в хронологическом развитии поэзии Скидана: так, в книге «Делириум» «словесный образ, подкрепленный множеством культурных аллюзий и центонов, говорил об эмоциональном распылении или потерянности субъекта в результате его непосредственного столкновения с предметной реальностью». В книге «В повторном чтении» «заявлял о смысловой невозможности предметной реальности, не подвластной законам текста и внутритекстовой игры». В «Красном смещении», «настаивал на принципиальной возможности приобщения к предметному миру и выстраивания единичного интимного переживания путем отшелушивания сухих и мертвых словесных конструктов»[Голынко-Вольфсон2006,1].

Так, для начала стоит отталкиваться от того, как определяет себя сам автор: при получении премии Андрея Белого, Скидан характеризовал свою поэтику как «негативную» и идущую «на сознательный разрыв с коммуникацией, но не из гордыни, а из слабости и стыда», стремящейся«к установлению другой коммуникации, откликающейся и поддерживающей саму эту слабость оклика» [Скидан 2010,132]. Для Скидана важно конструировать текст через «асемантические зазоры, складки смысла, еще не захваченные идеологией»через «цезуру, отстранение, саморефлексию– через «разорванность», которую нельзя свести ни к какому самодовлеющему «в себе»[Скидан 2010,214]. Также стоит отметить важные для Скидана мотивы борьбы с «фрустрированностью советским коллективизмом» и «фашизоидностью современной массовой культуры», демонстрации«демонизации рынка с его товарным фетишизмом» и нахождения «задачи художника и интеллектуала в «деконструкции спускаемых сверху деспотических дискурсов» [Кулаков 2010, 1], отмеченныеВладиславом Кулаковым. Эти мотивы сближают его с такими чертамиметареалистов 80-х годов, отмеченные Голынко-Вольфсоном, как их «эстетическое отчуждение, вынужденный эскапизм в область «чистой эстетики» и представление о «социальной реальности 1980-х годов как о «складе идеологического мусора, архивом поверженных догм» [Голынко-Вольфсон2003, 215], однако, выполняют совершенно иные функции в тексте.

Опора Скидана на борьбу с «фашизоидностью современной массовой культуры»[Кулаков 2010, 1] проявляется в его поэтической деконструкции определенных культурных паттернов и базовых речевых элементов в целом. Как отмечал Юрий Лейдерман в предисловии к его сборнику «Сопротивление поэзии», Скидан взаимодействует с «многократно проясненном до нас, местом (именуемом, скажем «литературой», «Петербургом», «сообществом друзей»), которое однако неуклонно переписывается, переопределяется, перечеркивается, тем самым превращаясь в собственное, уже ни с кем не разделяемое место автора, окруженного «негативным сообществом», в связи с чем его поэтика характеризуется «расчерчиванием и стиранием; не упаковкой фигур до плотности персонажей, но их разоблачением, порнографией самих исчезновений»[Лейдераман 2001, 1].

Важно упомянуть, что Скидан также является автором многочисленных критических эссе, посвященных как поэтическому пространству, так и вопросам культуры в целом. Критическая повестка и прямая позиция автора часто встречается и в стиках Скидана, где ассоциативные ряды, напоминающие построение текстов у Драгомощенко, перемежаются с конкретными мыслями: «мы вправе сказать / если искусство хочет выжить / в условиях промышленной цивилизации / художник должен научиться воссоздавать / в своих произведениях / разрыв / между потребительской стоимостью / и традиционной понятностью»[Скидан 2001, 130]. Как говорит об этом Голынко-Вольфсон, «Скидан переносит в поэтическую форму жанр фрагментарного интеллектуального эссе с резкими лирико-исповедальными вставками. При этом практикуемый им коллажный принцип письма исключает присутствие авторского лирического голоса. Отчего и возникает неминуемый взрывной эффект, вызванный неопределенностью и распадом субъекта высказывания»[Голынко-Вольфсон2006, 1]. Формат перемежения поэзии с элементами эссе, доведенными до точных терминов и формулировок, также демонстрирует авторскую позицию об их омертвении и исчерпанности.

Сам факт распределения их в хаотичном порядке, заставляющий их потерять интенциональный смысл и авторский голос продолжает концептуалистский тезис о «природе травмы, нанесенной культурному сознанию … техническим воспроизводством произведения искусства»[Голынко-Вольфсон 2006, 1]: путем использования этой практики Скидан демонстрирует «всеобщую повторяемость и поэтическую речь, сплетенную исключительно из отголосков чужих, уже тиражированных и развенчанных слов»[Голынко-Вольфсон 2006, 1]. К примеру, он выражает это в строках «и расколотый субъект / выезжает на объект», демонстрирующих «необходимость свободного от интеллектуальных клише языка»[Корчагин 2016, 1].

Здесь стоит обратить внимание на частое использование Скиданом рифмованных строк: «Нарочито «тупоумное»остроумие некоторых стихов Скидана говорит о непрекращающихся попытках выскользнуть из привычной поэтической манеры, из сложившегося способа разговора о современной поэзии, на глазах становящегося все более респектабельным, а потому, очевидно, безжизненным» и о «необходимости свободного от интеллектуальных клише языка»[Корчагин 2016, 1].

Таким образом, Скидана можно интерпретировать как продолжателя идей концептуализма. Как пишет в рецензии на «Красное смещение» Артемий Магун, Скидан преследует схожую с концептуализмом идею о взаимодействии с законстеневшими языковыми формами, однако, если концептуалисты работают с корпусом обедневшей советской речи, то Скидану свойственно в произвольном порядке создавать коллажи цитатами из философских, литературоведческих и прочих гуманитарных текстов, демонстрируя и подрывая тем самым «фашистскую тенденцию», упомянутую выше. Наиболее ярко отношение Скидана к миру концептуализма описывает Кирилл Корчагин: «в стихах Скидана, начиная с самых ранних, часто возникают те же приемы, к которым прибегали дезавуирующие язык концептуалисты, — алеаторический монтаж цитат, имитация научной или философской речи, затрудненная «плохопись», свободно сочетающаяся с открытой исповедальностью. Однако при внимательном чтении выясняется, что эти приемы подчинены несколько иной прагматике. Они свидетельствует не об отсутствии доверия к языку, а о желании раскрыть его «болевые области» — те, в которых непосредственно отпечатывается изматывающий опыт раскрытого навстречу поэту мира»[Корчагин 2016, 1].

Скидан и Драгомощенко

Построение текста у Скидана сходится с методами Драгомощенко, однако, безусловно имеет отличия: если текст у Драгомощенко можно сравнить с фотографией, в которой в одной плоскости объединились множество случайных элементов, как это делает Михаил Ямпольский в книге«Из Хаоса», посвященной АТД, то тексты Скидана также сравнимы с изображением, однако, выполненным уже в искусственной, коллажной технике, частично собранной, однако, из случайно выбранных Скиданом цитат.

Эту технику также можно описать как «монтаж», который «становится больше чем просто приемом — центральной онтологической категорией поэтического мира», «способом передать одновременность происходящего в мире внутри текста, который в силу своей природы всегда разворачивается линейно, а также «метонимией расчлененной телесности», после которого появляется «сшитое из разнородных частей тело поэзии — монструозное, болезненное и страдающее, ведомое по миру эротическим влечением, проистекающим как бы из самой чудовищной разятости этого тела»[Корчагин 2016, 1].

Монтаж у Скидана как «свидетельствует о телесных переживаниях» непосредственно через отсылки к кинематографу («Агирре, гнев Божий, поет / индейскую песню. В скважины перуанской флейты / хлещет христианская кровь»), вновь апеллируя к важным для Скидана мотивам болезненности и смерти, «распада и умирания», так и «раскрывает пределы мира путешествия тела», передает «болезненную расчлененность мира» и «телесный опыт, который почти всегда оказывается перверсивен»[Корчагин 2016, 1].

Схожесть же поэтической формы у Скидана и Драгомощенко, проявляющаяся в тавтологиях, наслаивании образов, цитат и фраз друг на друга, частых отсутствиях рифмы и модальности, и в прочих элементах, описанных выше как свойственных АТД, обуславливается их общей идеей отрицания: у Драгомощенко это – отрицание литературы, у Скидана же – искусства в целом, подчеркивание процесса ощущения его травматичности, концентрации на распаде форм, потере контроля и алеаторике.

Если для АТД важно останавливаться на субъектности поэзии, то у Скидана эта субъектность наоборот разрушается, открывая пространство для внешнего, объективного.«Разрушение конвенционального порядка слов», «Разрушение простоты» и «возрождение языка», отсутствие «дескриптивной и психологической континуальности» и сопротивления текста «сведению к какому-либо уже организованному, существующему значению»[Молнар 1998, 21],объясняются его непринятием литературы как таковой.

Далее следует выделить важную составляющую Петербурга как «AlmaMater» для обоих поэтов. Голынко-Вольфсон отмечал, что для АТД город был «запущенным пустырем в новостройках, электризованный безразличием и пронизанный тавтологиями; местом, переставшим быть местом, отправной точкой, откуда язык в поэзии Аркадия отправляется в свою безостановочную одиссею в разысканиях (утраченной) субъективности, в поисках самого себя»[Голынко-Вольфсон 2011, 30]. Для поэтики же Скидана, по мнению Голынко-Вольфсона, «непосредственным отправным пунктом, стартовой точкой поэтического говорения является величественная и одновременно пустотная материальность города, материальность отсутствия и утраты. Призрачный неуловимый город в стихотворениях Скидана преломляется в мерцающее «красное смещение»<…>Подобно ландшафту Петербурга, «ландшафт» практически каждого стихотворения воссоздает атмосферу утонченного миража, будто пронизанного «разветвлениями европейской мысли», резкой, провокативной и неудобной»[Голынко-Вольфсон 2006, 1].

Мотив «разрыва» у Скидана также отсылает к позиции Драгомощенко: как отмечает Бак, «У Скидана – о чем бы ни слагались стихи, они также пишутся непременно о самой поэзии, только – о ее тотальной несостоятельности, невозможности»[Бак 2015, 430]. Культура в поэзии Скидана вступает в «интимную связь с телесностью»: она «эротизируется, словно бы пропитывается желанием, причем это желание провоцирует именно предшествующая письму разъятость культуры, ее <…> расторгнутые фрагменты, будто бы сочащиеся экзистенцией»[Корчагин 2016, 1]. И действительно, культурная составляющая в поэзии Скидана обретает такую же жизнь и возможность к смерти, как и любой другой объект в тексте. В его текстах «нервы мира словно бы проницают поэта, и он начинает ощущать мир непосредственно — самим своим (разъятым) телом».

В. Топоров утверждал, что «Драгомощенко породил Скидана»[Топоров 2008, 14]. И действительно, сам Скидан признает свою близость к поэтике апорий у Драгомощенко, когда «любая интерпретация оказывается до боли недостаточной»и происходит «отказ от утешения хороших форм, от консенсуса вкуса, от прекрасного»[Драгомощенко 2011, 5]. Стоит остановиться на характерном для Скидана элементе «разрушений» в поэзии в целом. Александр Житенев в тексте об авторе упоминает его тенденцию к «поиску элементарных частиц, синтагм, квантов поэтического», из которых можно восстановить разрушенное целое»[Житенев 2012, 380]. Эта особенность поэтического пространства Скидана перекликается с поэтикой Драгомощенко. Однако если АТД свойственен, скорее, формат собирания образа из индивидуального опыта, проявляющегося в бесконечном потоке ассоциативных мотивов, то у Скидана образ создается из его же разрушения, проявляющегося в его «негативной поэтике».

Сильная взаимосвязь двух авторов подчеркивается и продолжением многих идей Драгомощенко Скиданом. Так, важный для АТД элемент «обессмысливания говоримого» переходит на новый уровень в поэтике Скидана. Для Драгомощенко было важно «трансформировать значения в словах поэта»[Драгомощенко 2011, 30], придавать словам новое значение, и приводить, таким образом, поэзию к тавтологичности, благодаря чему сам автор становился идеальным читателем собственных текстов. В текстах же Скидана слова также «не тождественны смыслам, а образы не тождественны вещам. Растождествление или расторжение дано не в виде окончательного результата, а в качестве безостановочного процесса»[Голынко-Вольфсон 2006, 1]. Здесь можно отметить концептуалистское переосмысление этой идеи путем добавления к ней элемента демонстрации процессуальности, характерного для направления. Если у АТД эта идея была продемонстрирована в рамках формы, позволяющей разрушать возможность установления поэтических границ, то Скидан здесь демонстрирует свое продолжение борьбы с идеологичностью.

Важно отметить и мотив «конечности», присущий поэтике Скидана. Ее композиционному и логическому построению свойственно иметь «конечность конвертирующуюся в спиритуальную мощь, в жало, в плоть», в «христианскую доблесть», где «исток мысли и поэзии», как отмечает Житенев «осмысляется как «немыслимое», «ничто», «непреодолимый изъян мысли, аффект», а образ авторского «я» как «мерцающая» структура: «местом сборника субъекта оказывается акт коммуникации», в котором он обречен непрестанно воспроизводить утрату, «существуя лишь в собственном исчезновении»[Житенев 2012, 380]. Подобная трактовка коррелирует с опорой Драгомощенко на теорию литературности-как-исчезновения Мориса Бланшо, основываясь на которой текст преподносится в невозможности чтения. Поэзия АТД, где «только в исчезновении собственного существа возникает возможность нового появления. Не рождение важно, — важна «смерть», где «рождение щупается руками»[Драгомощенко 2011, 30], таким образом, оказывает важное влияние на характерный Скидану мотив «пребывания в стихии чистой негативности без какого-либо трассирующего, свертывающего игру трансцендентального гаранта», приводящий к «смерти, которая есть «единственно подлинное событие»[Скидан 2001, 40]. В поэзии Скидана, как отмечает Дмитрий Бак, «язык как таковой утрачивает систему референций, слова более не связаны семантическими нитями с вещами и понятиями, а потому замкнуты в самих себе».[Бак 2015, 380]

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Проанализировав положение различных вариаций метареализма на поэтическом пространстве, стоит выделить тенденцию к «лингвистическому универсализму» не только в метареализме, но и в метаметафоризме, американской «Школе языка» и метафизическом реализме. Термин расширяет идею Голынко-Вольфсона о невозможности объединения «метареалистов» под единым направлением в виду разноплановости их поэтических и стилистических приемов, жанровой принадлежности и культурного кода. Историко-культурные и идеологические факторы, влияющие на «метареалистов» позволяют рассматривать их как ряд авторов, объединенный «языковым развенчанием реальности, производимому ради ее нового поиска» [Голынко-Вольфсон 2003, 216]. Как отмечал Голынко-Вольфсон, этот поиск «у всех этих авторов имеет разные цели; смысл поиска «реальности», да и ее понимание, у большинства из них тоже оказывается несколько разным» [Голынко-Вольфсон 2003, 216].

Основываясь на приведенной выше части особенностей художественного мира Драгомощенко, можно сделать вывод, что относить его к метареализму можно лишь номинально. Тезис метаметафоризма «каждая вещь – вселенная» [Кедров 1989, 212] разворачивается в поэтике Драгомощенко исключительно в рамках самого текста, являющегося центром этой вселенной. Реальность у АТД конструируется языком, понятным только самому автору: значение слова здесь теряет свою важность, теряясь в бесконечных переплетениях языка.

Именно поэтому в «Каталоге новых поэзий» Эпштейн относит Драгомощенко уже не к метареализму, а к континуализму – направлению, определяемому им как «Поэзии размытых семантических полей, упраздняющих значение каждого определенного слова, рассчитанная на тающее, исчезающее понимание» [Эпштейн 1990, 365]. Эпштейн отмечает, что направлению характерны «техника деконструкции, десемантизации текста» [Эпштейн 1990, 365], которая «становится методом творчества». Слово в континуализме «ставится в такой контекст, чтобы его значение стало максимально неопределенным, «волнообразным», лишилось дискретности, вытянулось в непрерывный, континуальный ряд со значениями всех других слов». Подобные рамки направления уже гораздо ярче характеризуют поэтику Драгомощенко по сравнению с метареалистическими.

Одним из способов интерпретации нынешнегопоэтического пространства Скидана является продолжением им идей концептуализма. Несмотря на то, что автор является продолжателем программных идей Драгомощенко, в его поэтике они разворачиваются под иным углом. Борьба автора с «фрустрированностью советским коллективизмом» и «фашизоидностью современной массовой культуры» [Кулаков 2010, 1] выражается не в рамках эскапизма в «иные реальности», а в деконструкции омертвевшей речи, свойственной концептуалистам. Подобная практика описывается Голынко-Вольфсоном как «представление любой литературной практики (а не только советской) как ритуала, который неизбежно порождает идеологические коды» [Голынко-Вольфсон 2003, 216]. Такая поэтическая практика, по его словам, демонстрирует «ритуальность литературного творчества, мобилизуя неотчужденные эмоции человека, скрыто противостоит любой идеологичности» [Голынко-Вольфсон 2003, 216], что соответствует поэтической программе Скидана.

Схожесть метареализма и концептуализма, описывается в тезисах Эпштейна в рамках «отслаивания от слов привычных, ложных, устоявшихся значений и придания словам новой многозначности и полносмысленности» [Кулаков 2010, 1]. Полярность жеметареализм-концептуализм выражается в поэтике Драгомощенко и Скидана: если у АТД это «отслаивание» экзальтированно происходит в рамках языка, что сближает его с метареализмом, то Скидан деконструирует контекст культуры как таковой в принципе, продолжая таким образом программу концептуалистов.

 

 

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Бак Д. Сто поэтов начала столетия: Пособие по современной русской поэзии. М.: Время, 2015. - 427 c.

2. Барзах А. Обучение немеющей речи // А. Драгомощенко. Описание. СПб.: Издательский центр "Гуманитарная Академия", 2000. С. 5–11.

3. Витгенштейн Л. Философские работы. Часть 1 / Пер. с нем. М.: Гнозис, 1994. С. 80.

4. Глазова А. Текучий образ в поэзии А. Драгомощенко // Новое литературное обозрение. 2013. № 3 (121). С. 258–266.

5. Голынко-Вольфсон Д. Эссе о невозможности эссе // Новое литературное обозрение. 2010. №104. С.202–217.

6. Голынко-Вольфсон Д. От пустоты реальности к полноте метафоры // Новое литературное обозрение. 2003. №4. С.202–217.

7. Голынко Д. Расторжение и сборка: Речь при вручении Александру Скидану премии Андрея Белого. 2006 URL: //http://belyprize.ru/index.php?id=348

8. Драгомощенко А. Дышать. Стихи // Воздух. Журнал поэзии. 2008. № 3.

9. Драгомощенко А. Китайское солнце. СПб.: Митин журнал, BoreyArtCenter, 1997.224 с.

10. Драгомощенко А.Тавтология. М.: Новое литературное обозрение, 2011. 456 с.

11. Евангелие от Фомы // Апокрифические Евангелия: Серия: Личная библиотека Борхеса / Составитель С.А.Ершов. СПб.: Амфора, 2000.

12. Житенев А. Поэзия неомодернизма: монография. СПб.: ИНА-ПРЕСС, 2012. 480 с.

13. Завьялов С, Шубинский В. Мейнстрим и мы. // Новый мир. 2001. № 3

14. Заломкина Г. После прозы // Знамя. 2014. №7. С. 221–223.

15. Заломкина Г. Поэтика рамы и порога: Функциональные формы границы в художественных языках. [Граница и опыт границы в художественном языке. Вып. 4] Самара: Издательство «Самарский университет», 2006. С. 369 – 380.

16. Кедров К. Поэтический космос. М.: Советский писатель,1989. 480 с.

17. Кедров К. Энциклопедия метаметафоры. М.: ДООС; Издание Е. Пахомовой, 2000. 126 с.

18. Кедров К. Поэтическое познание. Метакод. Метаметафора// Энциклопедия метаметафоры. М.: ДООС; Издание Е. Пахомовой, 2000.

19. Кедров К. Параллельные миры. М.: АиФ-Принт. – 2001.457 с.

20. Кедров К. Рожденье метаметафоры. Поэтический космос. – М. Советский писатель.1989.

21. Корчагин К. Рецензия. Раздвижение и ускользание. Александр Скидан. Membradisjecta. СПб., "Издательство Ивана Лимбаха", "Книжные мастерские", 2016 // Новый Мир. 2016. Вып. 8.

22. Кулаков В. Нулевой вариант. Новейшая Поэзия: Тенденции, Концепции и Манифест // Новый Мир. 2010. Вып. 10.

23. Мамлеев Ю. Судьба Бытия // Вопросы философии. 1993. № 11. с. 169–183.

24. Молнар М. Странности описания // Митин журнал. 1988. № 21.

25. Скидан А, Голынко-Вольфсон Д, Уланов А, Корчагин К, Ларионов Д, Глазова А, Абдуллаев Ш. Отзывы. // Воздух. Журнал поэзии. 2011. № 2–3. С. 28–33.

26. Павлов О. Остановленное время // Континент. – 113.– 2002.

27. Павлов Е. Тавтологии Драгомощенко // Новое литературное обозрение. 2015. №1. С. 289–301.

28. Поэт из города бессмертных // Радио свобода [26.09.2012]

29. Самойлов А. Культурологический ресурс Аркадия Драгомощенко. Санкт-Петербург, 2016

30. Скидан А. Отступление к истокам высказывания // А. Драгомощенко. Устранение неизвестного. – М.: Новое литературное обозрение, 2013. – с. 8

31. Скидан А. Расторжение. М.: Центр современной литературы. 2010. 161 С.

32. Скидан А. Сопротивление поэзии: Изыскания и эссе.
СПб.: Борей-Арт, 2001. 234 С.

33. Скидан А. Сумма поэтики. – М.: Новое литературное обозрение, 2013. – 296 с.

34. Топоров В. Питерская поэзия периода ПОСТпоэзии // Петербургская поэтическая формация: сборник. – СПб.: Лимбус Пресс, ООО "Издательство К. Тублина", 2008. – с. 14

35. Флоренский, П.А. Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных произведениях / П.А. Флоренский. М.: Прогресс. 1993. 321 с.

36. Хеджинян Л. По ту сторону конечности. Памяти Аркадия Драгомощенко // Новое литературное обозрение. 2013. №3. 237с.

37. Эпштейн М. Тезисы о метареализме и концептуализме // Эпштейн М. Л. Постмодерн в русской литературе: Учебное пособие для вузов. М.: Высшая школа. 2005. С. 127–196.

38. Эпштейн М.Н. Парадоксы новизны. О литературном развитии XIX — XX веков. М.: Советский писатель, 1988. 416 с.

39. Эпштейн М.Н. Поэзия и сверхпоэзия. Многообразие творческих миров М.: Азбука-Аттикус. 2016. 270 с.

40. Ямпольский М.Б. Из хаоса. (Драгомощенко: поэзия, фотография, философия). М.: Сеанс, 2015. 280 с.

Аннотация

В работе анализируются основные поэтические тексты Аркадия Драгомощенко и Александра Скидана: их взаимосвязь и наследственность, схожие и индивидуальные художественные черты каждого из авторов. Рассматривается возможность и релевантность анализа причисления обоих авторов к различным вариациям «метареализма», а также положение этого направления в историко-литературной ситуации конца XX века. Анализ текстов Драгомощенко и Скидана в рамках метареализма, приведенный в работе, также выступает отправной точкой к интерпретации их поэтики и в рамках альтернативных поэтических школ и движений. 

 

 

 

 

СОДЕРЖАНИЕ

Аннотация. 2

ВВЕДЕНИЕ. 4

Глава 1. Особенности определений метареализма. 6

1.1. Метареализм Михаила Эпштейна. 6

1.2 Метаметафоризм Константина Кедрова. 11

1.3 Метафизический реализм Юрия Мамлеева. 15

Глава 2. Драгомощенко и Скидан между рамками метареализма и концептуализма. 16

2.1 Особенности поэтики Драгомощенко. 16

2.2 Драгомощенко и метареализм.. 24

2.3 Особенности поэтики Скидана. 27