Я ушла к себе и плакала и никак не могла остановиться.

 

Пендергаст закрыл дневник и опустил к себе в карман.

В этот миг молния осветила черные деревья за окном, и дом сотрясся от раската грома.

– Невероятно, – произнес д’Агоста. – Хелен похитила попугая. И еще она похитила попугаев Одюбона. О чем она вообще думала?

Пендергаст промолчал.

– А вы видели этого попугая? Она не привозила его в Пенумбру?

Пендергаст покачал головой.

– А что там насчет лаборатории?

– Не было у нее лаборатории. Она работала в «ВНК».

– Но вы хоть представляете, чем она занималась?

– Впервые в жизни я в полном и совершенном недоумении.

Снова полыхнула молния и осветила лицо Пендергаста – потрясенное и растерянное.

 

26

 

Нью-Йорк

Капитан Лора Хейворд из отдела убийств полицейского управления Нью-Йорка старалась не закрывать дверь своего кабинета – в знак того, что помнит: начинала она как простой коп в транспортной полиции, патрулировала станции подземки. По служебной лестнице Хейворд поднялась быстро и высоко. И хотя она это заслужила, ей было не слишком приятно сознавать, что помог и тот факт, что она женщина: несколько лет назад произошел ряд крупных скандалов по поводу дискриминации женщин в полиции.

Однако в это утро, придя на работу в шесть часов, она неохотно закрыла дверь, хотя никого, кроме нее, еще не было. Расследование череды убийств на Кони-Айленде, совершенных русской наркомафией, обернулось для департамента жутким геморроем – куча бумажной работы и сплошные совещания. И вот расследование достигло этапа, когда кому-то – то есть ей – придется сесть, разобрать уйму документов, чтобы хоть один человек был в курсе всего и мог двинуть дело вперед.

К полудню у Хейворд буквально закипели мозги – такие пришлось разбирать зверства. Лора вышла из-за стола и решила подышать воздухом, прогуляться в скверике по соседству созданием полицейского управления на Полис-плаза. Она открыла дверь, вышла из кабинета и оказалась среди толкущихся в холле копов.

С ней поздоровались несколько теплее, чем обычно, с какими-то косыми неловкими взглядами.

Хейворд ответила на приветствия и остановилась.

– Ну и в чем дело?

Выразительное молчание.

– Никогда не видала таких бездарных притворщиков, – как бы между прочим произнесла она. – Нет, правда, в покер вам ни за что не выиграть.

Шутка повисла в воздухе. Несколько секунд все молчали, потом один сержант решился:

– Капитан, тут это… в общем, дело касается агента ФБР. Пендергаста.

Хейворд замерла. О ее неприязни к Пендергасту знал весь департамент – так же как и об отношениях Лоры с Д’Агостой, который иногда работал с Пендергастом в паре.

Пендергаст вечно ухитрялся затащить Винсента по уши в дерьмо, и у Хейворд зрело предчувствие, что их поездка в Луизиану кончится скверно, так же как предыдущие. Вообще-то, может, уже и кончилась. Пока у Хейворд в голове проносились эти мысли, она старалась сохранять непроницаемое лицо.

– И что там с особым агентом Пендергастом?

– То есть не сам Пендергаст, – поправился сержант. – Это его родственница. Женщина по имени Констанс Грин. С нее снимают показания, и она назвала Пендергаста как своего ближайшего родственника. Она ему то ли племянница, то ли еще как.

Опять наступило неловкое молчание.

– Ну! – не выдержала Хейворд.

– Она была за границей. Приплыла в Нью-Йорк из Саутгемптона на «Куин Мэри–2». Села на корабль с ребенком.

– С ребенком?

– Точно. Двухмесячным, не больше. Она родила за границей. А когда корабль прибыл, ее задержала иммиграционная служба, потому что ребенок пропал. Они связались с нью-йоркской полицией, и мы взяли ее под стражу. Ее обвиняют в убийстве.

– В убийстве?

– Да. Похоже, где-то по дороге она выбросила ребенка в Атлантический океан.

 

27

 

Мексиканский залив

Самолет авиакомпании «Дельта», казалось, завис на высоте тридцать четыре тысячи футов; небо было ясное и безоблачное, внизу голубело бескрайнее море, посверкивая под полуденным солнцем.

– Вам принести еще пива, сэр? – спросила стюардесса, заботливо склоняясь к д’Агосте.

– Конечно, – ответил он.

Девушка повернулась к его спутнику:

– А вам, сэр? Все в порядке?

– Нет, – ответил Пендергаст. И он жестом попросил унести тарелку с копченым лососем, стоявшую перед ним на откидном столике. – Это блюдо – комнатной температуры. Не затруднит ли вас принести мне охлажденное?

– Нисколько. – Девушка с профессиональной ловкостью подхватила тарелку.

Д’Агоста подождал, пока она принесет заказ, и устроился поудобнее, вытянув ноги. Первым классом он летал, только когда путешествовал с Пендергастом, но к хорошему привыкаешь быстро.

Раздался сигнал системы оповещения, и командир экипажа объявил, что через двадцать минут самолет приземлится в международном аэропорту Сарасота-Брадентон.

Д’Агоста отхлебнул пива. От Санфлауэра его отделяли сотни миль и восемнадцать часов пути, но странный дом Доанов так и не шел у него из головы – особенно удивительная комната чудес, окруженная разгромленными в буйной ярости помещениями. Пендергаст же, казалось, был не склонен это обсуждать и пребывал в молчании и задумчивости.

Д’Агоста сделал еще одну попытку:

– Есть у меня мыслишка.

Агент взглянул на спутника.

– Думаю, Доаны – ложный след.

– Вот как? – Пендергаст осторожно попробовал кусочек лососины.

– Подумайте. Они спятили через несколько месяцев, даже лет, после визита Хелен. Какое отношение имеет ее приезд к тому, что случилось потом? Или попугай?

– Возможно, вы и правы, – неуверенно ответил Пендергаст. – Но меня озадачивает неожиданный расцвет творческих способностей перед… самым концом. У всех Доанов.

– Известно же, что сумасшествие – болезнь наследственная… – Тут д’Агоста задумался, как бы поудачнее выкрутиться. – Именно талантливые люди часто сходят с ума.

– «Блажен поэт, покуда молод он, за что в конце безумьем награжден».^[7] – Пендергаст повернулся к д’Агосте. – Так, по вашему, к безумию их привели таланты?

– С дочерью Доанов произошло именно это.

– Понятно. А визит Хелен и похищение попугая не имеют отношения к тому, что затем случилось с Доанами – такова ваша гипотеза?

– Более или менее. А вы как считаете? – Д’Агоста все же надеялся вытянуть из Пендергаста его мнение.

– Не нравятся мне эти совпадения, Винсент.

Д’Агоста задумался.

– Кстати, вот еще что, – начал он. – А не была ли Хелен… то есть я имел в виду… она ведь совершала иногда странные поступки… или непонятные?

Пендергаст, казалось, напрягся.

– Я не уверен, что понял вас.

– Ну вот эти ее… – Д’Агоста опять замялся. – Неожиданные поездки в странные места. Тайны. Кража птиц – двух чучел из музея, а потом живого попугая у Доанов. Быть может, у Хелен случился какой-то срыв или она перенесла нервное потрясение? В Рокленде я слышал, что семья у нее была не совсем нормальная…

Лейтенант замолчал: температура в пространстве между ним и собеседником словно бы понизилась на несколько градусов.

Лицо у Пендергаста не изменилось, но заговорил он самым официальным голосом:

– Хелен Эстерхази, возможно, была необычной. Однако она была самой разумной, самой нормальной из всех, кого я знаю.

– Да я не сомневаюсь. Я просто…

– И она не поддавалась ничьему давлению.

– Конечно, – поспешно сказал д’Агоста. Зря он об этом заговорил.

– Думаю, гораздо полезнее будет обсудить более насущное дело. – Пендергаст повернул разговор в другое русло. – Есть нечто, что вы должны узнать вот о ком… – Он выдернул из кармана пиджака тонкий конверт и извлек из него листок бумаги. – Джон Вудхауз Трапп. Пятьдесят восемь лет. Место рождения – Флоренс, штат Южная Каролина. Теперешнее место проживания – Сиеста-Ки, Бич-роуд – 4112. Профессий у него много: торговец произведениями искусства, владелец галереи, экспортно-импортные операции… Да, еще он занимался граверским делом. – Пендергаст убрал бумагу в конверт. – Гравюры его довольно любопытные.

– Какие именно?

– С портретами президентов.

– Так он фальшивомонетчик?

– Им занималась наша секретная служба. Доказать ничего не удалось. Было еще расследование по поводу контрабанды слоновой кости и рогов носорога – и то и другое запрещено в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году Конвенцией о вымирающих видах. Опять же ничего не доказали.

– Тип скользкий, как угорь.

– Очень изобретательный, решительный – и опасный. – Пендергаст помолчал. – Есть еще одна важная вещь. Его имя – Джон Вудхауз Трапп.

– Ну и?..

– Он прямой потомок Джона Джеймса Одюбона – через его сына Джона Вудхауза Одюбона.

– Вот черт…

– Джон Вудхауз и сам был художник. Он окончил последнюю работу Одюбона «Живородящие четвероногие Северной Америки», нарисовал больше половины гравюр, после того как его отец неожиданно заболел.

Д’Агоста присвистнул.

– Так Трапп, видимо, считает, что «Черная рамка» принадлежит ему по праву!

– Я так и предположил. Оказывается, большую часть жизни он посвятил ее поискам, но в последние годы вдруг сдался.

– А чем он теперь занимается?

– Мне не удалось выяснить. Свои дела он не афиширует. – Пендергаст посмотрел в окно. – Нам нужно быть осторожными, Винсент. Очень осторожными.

 

28

 

Сарасота, штат Флорида

Городок Сиеста-Ки приятно поразил д’Агосту: неширокие, засаженные пальмами улицы, изумруднозеленые лужайки, спускающиеся к лазурным бухточкам, похожим на драгоценные каменья, извилистые каналы, по которым неспешно скользят прогулочные лодки. Берег – широкий, песок – белый и мелкий, как сахар; края песчаной полосы теряются в туманной дымке. С одной стороны – розовый закатный океан, с другой – роскошные отели и жилые дома, а меж ними – бассейны, особняки, рестораны.

Солнце садилось. Загорающие, строители песчаных замков и прочие пляжные бездельники – все как по сигналу замерли, глядя на запад. Развернули шезлонги, подняли видеокамеры.

Д’Агоста посмотрел, куда и все. Солнце – огненный оранжевый полукруг – погружалось в Мексиканский залив. До сих пор д’Агоста видел лишь, как солнце садится за нью-йоркские небоскребы да за нью-джерсийские заводские трубы, и теперь удивлялся: вот только что солнце было здесь, садилось, на глазах опускалось за бесконечную ровную линию горизонта… и вдруг пропало, только розовые полосы тянулись вслед за ним по воде. Он облизнул губы и почувствовал слабый вкус моря. Не нужно большого воображения, чтоб представить, как он поедет в какое-нибудь такое место с Лорой – когда все будет позади.

Квартира Траппа располагалась на верхнем этаже шикарной высотки, стоящей над пляжем. Детективы поднялись на лифте, и Пендергаст позвонил в дверь. После долгой тишины послышался легкий шорох: в двери открылся смотровой глазок. Еще одна пауза, затем щелкнули запоры, и дверь распахнулась.

За порогом стоял мужчина – невысокий, хилого телосложения, густые черные волосы зачесаны назад и смазаны бриллиантином.

– Слушаю вас.

Пендергаст показал свой жетон, д’Агоста – тоже.

– Мистер Трапп?

Тот посмотрел на один жетон, потом на другой и перевел взгляд на агента. На лице Траппа волнения или страха не было – только легкое любопытство.

– Можно войти?

Хозяин помедлил, потом открыл дверь пошире.

Детективы прошли через холл в гостиную, обставленную богато и кричаще: венецианские окна, обрамленные тяжелыми золотыми шторами, выходят на океан, пол устлан белым ворсовым ковром, в воздухе витает тонкий запах благовоний. С тахты на гостей смотрели два шпица – черный и белый.

Д’Агоста опять переключил внимание на хозяина. Тот ничем не походил на своего предка Одюбона. Маленький, шустрый, с тоненькими усиками и, учитывая жаркий климат, на удивление незагорелый. Его движения – быстрые, легкие – никакие сочетались с декадентским декором комнаты.

– Не присядете ли? – предложил он, указывая на массивные кресла, обтянутые темно-красным бархатом. В его речи слышалась едва заметная южная протяжность.

Пендергаст и д’Агоста уселись. Хозяин опустился на белый кожаный диван напротив них.

– Как я понимаю, вы не по поводу моего участка на Шелл-роуд?

– Совершенно верно, – ответил Пендергаст.

– Так чем могу служить?

Агент дал вопросу несколько секунд повисеть в воздухе, потом сказал:

– Мы здесь по поводу «Черной рамки».

Трапп почти не выразил удивления, только пошире раскрыл глаза. В следующий миг он улыбнулся, показывая мелкие белые зубы. Улыбка вышла не очень-то дружеская. Д’Агосте пришел на ум хорек – юркий и готовый куснуть.

– Вы хотите продать?

Пендергаст покачал головой:

– Нет, мы хотим ее осмотреть.

– Никогда не помешает знать конкурента в лицо, – заметил Трапп.

Пендергаст закинул ногу на ногу.

– Интересно, что вы упомянули о конкуренции. Это вторая причина нашего визита.

Трапп недоуменно наклонил голову.

– Хелен Эстерхази-Пендергаст, – четко выговорил агент.

На этот раз хозяин оставался совершенно спокоен. Он перевел взгляд на д’Агосту, потом обратно на Пендергаста.

– Простите, но pаз уж речь зашла об именах, нельзя ли узнать ваши?

– Особый агент Пендергаст. А это – мой коллега, лейтенант д’Агоста.

– Хелен Эстерхази-Пендергаст, – повторил хозяин. – Ваша родственница?

– Она была моей женой, – холодно ответил агент.

Коротышка развел руками:

– Никогда не слышал этого имени. Сожалею. И если у вас все… – Он поднялся.

Пендергаст тоже быстро встал. Д’Агоста замер: он испугался, что Пендергаст набросится на хозяина, но агент заложил руки за спину, подошел к окну, выглянул наружу. Потом прошелся по комнате, разглядывая одну за другой картины, словно в картинной галерее. Трапп стоял на месте не двигаясь, только следил взглядом за Пендергастом. Агент вышел в холл, постоял немного перед закрытой дверью в гардероб. Затем он вдруг сунул руку в карман, что-то вытащил, коснулся замка на двери и – так же неожиданно – распахнул ее.

Трапп кинулся к нему.

– Какого дьявола?.. – сердито крикнул он.

Пендергаст сунул руку в гардероб, покопался там и вытащил снизу длинное манто, на котором были знакомые черно-желтые полосы – тигр.

– Да как вы смеете вторгаться в мою жизнь? – подскочил к нему Трапп.

Пендергаст встряхнул манто, оглядел сверху вниз.

– Такое и принцессе надеть не стыдно, – заметил он, с улыбкой поворачиваясь к Траппу. – Натуральный мех.

Агент опять сунул руку в гардероб и вытянул еще несколько манто, а Трапп стоял рядом, багровый от злости.

– Оцелот, маргай… целая галерея вымирающих видов. И ведь не старые – явно моложе Конвенции о вымирающих видах восемьдесят девятого года, не говоря уж о Законе семьдесят второго. – Пендергаст вернул меха на место и закрыл дверь. – Ведомство по охране рыбных ресурсов и диких животных непременно заинтересуется вашей коллекцией. Может, позвонить им?

Лейтенанта реакция Траппа удивила. Вместо того чтобы возмущаться, он вдруг заметно расслабился. Скаля в улыбке зубы, он сверху донизу разглядывал Пендергаста, словно заново оценивая.

– Прошу вас. Вижу, нам есть о чем поговорить. Садитесь.

Агент вернулся на свое место, Трапп – на свое.

– Если я смогу вам помочь… как тогда будете моей маленькой коллекцией? – Он кивнул в сторону гардероба.

– Это зависит от того, насколько удачно сложится наша беседа.

Трапп выдохнул с долгим свистящим звуком.

– Позвольте напомнить вам имя, – сказал Пендергаст. – Хелен Эстерхази-Пендергаст.

– Да-да, я хорошо помню вашу супругу. – Он сложил наманикюренные ручки. – Простите мой недавний обман. Мой опыт научил меня не болтать лишнего.

– Продолжайте, – холодно сказал Пендергаст.

Трапп пожал плечами:

– Мы с вашей женой были конкурентами. Почти двадцать лет я искал «Черную рамку». И мне стало известно, что некая женщина тоже что-то вынюхивает, задает вопросы. Мне это не понравилось, если не сказать больше. Как вы, конечно, знаете, я – прапраправнук Одюбона. Картина моя по закону. Никто другой не имеет права на ней наживаться. Одюбон написал эту вещь в лечебнице, но с собой не взял. Наиболее вероятно, решил я, что он отдал ее одному из трех лечивших его докторов. Про одного из них ничего не известно. Другой переехал в Берлин – если картина была у него, она или уничтожена или безвозвратно утеряна во время войны. Я сосредоточил поиски на третьем докторе – Торгенссоне, больше в надежде, чем в уверенности. – Трапп развел руками. – Так я и столкнулся с вашей супругой. Мы встречались только однажды.

– Где и когда?

– Лет пятнадцать назад, наверное. Да-да, ровно пятнадцать. В старом поместье Торгенссона в пригороде Порт-Аллена

– И что именно произошло во время этой встречи? – Голос Пендергаста звучал холодно.

– Я сказал ей то же самое, что и вам: картина принадлежит мне, как наследнику, и потребовал бросить поиски.

– А что сказала Хелен? – спросил агент совсем ледяным голосом.

Трапп сделал глубокий вдох.

– Она сказала забавную вещь.

Пендергаст ждал. Казалось, сам воздух замерз.

– Помните, как вы сами начали разговор? «Мы хотим осмотреть картину», – сказали вы. То же самое говорила и она. Мол, приобретать ее она не хочет, продавать не собирается, хочет только осмотреть, и я могу забирать ее себе. Я был очень рад это слышать, и мы обменялись рукопожатием. Расстались, можно сказать, друзьями. – Еще одна легкая улыбка.

– Каковы были ее точные слова?

– Я отлично помню. Она сказала: «Я понимаю, что вы долго искали картину. Поймите, пожалуйста, – мне не нужна картина, я лишь хочу ее осмотреть. Кое в чем убедиться. Если я найду ее – передам вам. И вы пообещайте – если найдете картину первым – дать мне ее осмотреть». Я от такого предложения был в восторге.

– Чушь собачья! – Д’Агоста поднялся с кресла. Терпение у него лопнуло. – Хелен несколько лет искала картину, чтобы только взглянуть на нее? Не может быть. Вы лжете!

– Как хотите, но это правда. – Трапп улыбнулся своей улыбочкой хорька.

– Что произошло дальше? – спросил Пендергаст.

– Ничего. Мы разошлись. То была наша первая и единственная встреча. Больше я никогда ее не видел. И это чистая правда.

– Никогда? – переспросил Пендергаст.

– Никогда. Вот и все, что мне известно.

– Вам известно гораздо больше. – Пендергаст неожиданно улыбнулся. – Но прежде чем вы заговорите дальше, мистер Трапп, позвольте мне сообщить вам нечто, о чем вы не знаете, – в знак доверия.

«Сначала кнут, потом пряник», – подумал д’Агоста. Интересно, что на уме у Пендергаста?

– У меня есть доказательство, что Одюбон передал картину Торгенссону, – сообщил агент.

Трапп неожиданно подался вперед с выражением живейшего интереса на лице.

– Доказательство, говорите?

– Да.

Воцарилось долгое молчание. Трапп откинулся назад.

– Тогда картина, я убежден, пропала. Сгорела во время пожара в его доме.

– Вы говорите о его поместье в Порт-Аллене? Я ничего не знал о пожаре.

Трапп глянул на агента.

– Тогда вы многого не знаете, мистер Пендергаст. Доктор Торгенссон умер не в Порт-Аллене.

Пендергаст не смог скрыть удивления.

– Вот как?

– В последние годы жизни у Торгенссона были значительные денежные затруднения. Его преследовали кредиторы: банки, местные торговцы, даже городская налоговая служба. В конце концов его выселили из поместья. Он поселился в каком-то домишке у реки.

– Откуда вы все это узнали? – спросил д’Агоста.

Вместо ответа Трапп поднялся и вышел из комнаты. Послышался звук растворяемой двери, потом Трапп, видимо, выдвинул ящик стола. Минуту спустя он вернулся и вручил Пендергасту папку.

– Это документы кредиторов. Посмотрите верхнее письмо.

Пендергаст взял из папки пожелтевший лист с неровно оторванным краем – письмо на бланке агентства Пинкертона.

«Она у него, это точно. Но мы не смогли ее найти. Мы обыскали его халупу сверху донизу – пусто, так же как и в доме под Порт-Алленом. Там нетничего ценного, и уж точно нет картины Одюбона».

Пендергаст убрал бумагу, просмотрел другие документы и закрыл папку.

– Вы, конечно же, похитили документ, чтобы помешать конкурентам.

– Какой смысл помогать соперникам? – Трапп забрал папку и положил на диван. – Все равно это уже не актуально.

– А почему?

– Несколько месяцев спустя после его переезда в дом ударила молния и сожгла его дотла – вместе с Торгенссоном. Если он спрятал «Черную рамку» где-то еще, это место уже не найти. А если она была в доме – сгорела вместе с ним. – Трапп пожал плечами. – К сожалению, мистер Пендергаст, «Черной рамки» больше нет. Уж я-то знаю – я потратил на нее двадцать лет жизни.

– Не верю ни единому слову, – высказался д’Агоста, когда детективы спускались на лифте. – Он просто хочет уверить нас, что у него не было мотива убивать, вот и доказывает, что Хелен не собиралась завладеть картиной. Прикрывает задницу, боится, как бы его не заподозрили в убийстве, – вот и все.

Пендергаст не отвечал.

– Парень явно себе на уме, мог бы придумать историю поумней. Они оба охотились за картиной, и Хелен его опережала. А Траппу не хотелось уступать свое законное наследство. Ясно как день. И потом эти его делишки – меха, слоновая кость… Определенно у него есть связи в Африке, и он мог ими воспользоваться, чтобы организовать убийство.

Двери лифта отворились, и приятели через вестибюль вышли в пахнущую морем ночь. Вздыхали волны; тысячи светящихся окон превратили темный пляж в играющую разноцветными огнями полосу. Из ближайшего ресторана доносилась мексиканская музыка.

– А как вы узнали про это барахло? – спросил д’Агоста, когда они зашагали по дороге.

Пендергаст как будто очнулся.

– Простите?

– Ну – вещи в гардеробе? Меха?

– По запаху.

– По запаху?

– Любой, кто имел такие вещи, скажет вам, что у меха больших кошек есть слабый запах – не то чтобы неприятный, скорее напоминает мускус, и его ни с чем не спутаешь. Мне это хорошо известно: в детстве мы с братом часто прятались в гардеробе, где у матери хранились меха. Известно, что Трапп занимается контрабандой слоновой кости и носорожьего рога – отсюда и до мехов недалеко.

– Понятно.

– Послушайте, Винсент, тут в двух кварталах ресторан «Карамино». Я слышал, там подают лучшие на побережье залива клешни каменного краба. Особенно хороши они с холодной водкой. А мне как раз очень нужно выпить.

 

29

 

Нью-Йорк

Капитан Хейворд вошла в помещение для допросов в цокольном этаже полицейского управления, и двое вызванных по делу свидетелей вскочили. Вскочил и сержант из отдела убийств. Хейворд нахмурилась.

– Так, все сели и расслабились. Я вам не президент. – Она понимала, как действуют на людей золотые капитанские лычки, особенно на моряков, но это было уж слишком; Хейворд даже становилось не по себе. – Извините, что пришлось потревожить вас в воскресенье. Сержант, пригласите свидетелей по очереди, в любом порядке.

Капитан прошла в кабинет из тех, что получше: в таких беседуют с доброжелательно настроенными свидетелями, а не разбираются с упрямыми подозреваемыми. Тут стояли кофейный столик, письменный стол и пара стульев. Инженер звуко – и видеозаписи был на месте и кивнул ей, показывая большой палец.

– Спасибо, что все так быстро организовали – сказала Хейворд.

На Новый год она дала себе зарок обуздать свой нрав с теми, кто ниже ее по служебной лестнице, а с теми, кто выше – не церемониться. «С подчиненными – помягче, с начальством – построже» – вот отныне ее девиз.

Хейворд выглянула из кабинета.

– Пригласите, пожалуйста, первого.

Сержант ввел первого свидетеля. Тот все еще был в форме. Хейворд усадила его.

– Я знаю, что вас уже опрашивали, но, надеюсь, вы не против поговорить еще раз. Постараюсь побыстрее. Кофе, чаю?

– Нет, спасибо, капитан, – ответил моряк.

– Вы – начальник службы безопасности судна?

– Да.

Начальник службы безопасности, добродушный пожилой джентльмен с шапкой седых волос, говорил с приятным британским акцентом. Он выглядел как отставной полицейский инспектор из какого-нибудь английского городка. «А скорее всего, – подумала Хейворд, – он и есть отставной инспектор»

– Итак, что произошло? – Лopa предпочитала начинать с самых общих вопросов.

– Все началось вскоре после отплытия. Мне доложили, что одна из пассажирок, Констанс Грин, странно себя ведет.

– Как понять – странно?

– Она взяла на борт своего ребенка, трехмесячного младенца. Это уже необычно – я и не припомню, чтобы пассажиры брали в плавание таких малышей. Тем более – одна мать, без отца. И как только она оказалась на борту, какая-то общительная пассажирка захотела взглянуть на младенца и, наверное, наклонилась к нему слишком близко, а мисс Грин ей пригрозила.

– И как вы поступили?

– Я побеседовал с мисс Грин в ее каюте и пришел к выводу, что она лишь чересчур осторожная мать. Такое иногда случается, и никакой реальной угрозы не было. Женщина, которая пожаловалась, по-видимому, просто назойливая старая дама.

– И как она вам показалась? Мисс Грин, в смысле.

– Спокойная, собранная, держалась весьма официально.

– А ребенок?

– Находился там же, в ее каюте, – наша хозяйственная служба предоставила им кроватку. При мне он спал.

– А потом?

– Мисс Грин не выходила из каюты три или четыре дня. Оставшуюся часть пути ее видели часто. Ни о каких других происшествиях я не знаю, но на иммиграционном контроле она не смогла показать ребенка. Младенец, понимаете ли, был вписан в ее паспорт – обычная процедура, если ребенок родился за границей.

– Она показалась вам нормальной?

– Абсолютно нормальной, во всяком случае, во время единственного нашего с ней разговора. И необычно сдержанная для такой молодой девушки.

 

* * *

 

Следующим свидетелем был казначей, который подтвердил показания начальника службы безопасности: пассажирка взошла на борт с ребенком, никого к нему не подпускала и несколько дней просидела в каюте. Затем, в середине плавания, стала обедать в ресторане и прогуливаться по кораблю без ребенка. Все думали, что у нее либо есть няня, либо она воспользовалась помощью корабельного бюро услуг. Держалась она особняком, ни с кем не разговаривала, любые попытки общения пресекала.

– Я думал, – сказал казначей, – она из тех богатых чудаков, у которых полно денег, и они ведут себя, каким вздумается, и никто им слова не скажет. И еще… – Он замялся.

– Говорите.

– К концу плавания мне показалось, что она не совсем нормальная.

У двери в камеру Хейворд помедлила. Констанс Грин она никогда не видела, но много слышала о ней от Винни. Он всегда говорил о ней как о человеке старше себя, но, когда дверь открылась, Лора, к своему удивлению, увидела молодую девушку не старше двадцати двух или двадцати трех лет с элегантной, хоть и старомодной, короткой стрижкой. Констанс, выпрямившись, сидела на откидной койке в том же платье, в котором была на корабле.

– Можно войти?

Констанс Грин посмотрела на Хейворд. Капитан гордилась умением читать по глазам, но эти глаза были непроницаемы.

– Прошу вас.

Хейворд присела на единственный стул в камере. Неужели вот эта женщина выбросила в океан собственного ребенка?

– Я – капитан Хейворд.

– Весьма рада нашему знакомству, капитан.

Столь старомодно-вежливое приветствие в подобных условиях заставило Лору содрогнуться.

– Я – друг лейтенанта д’Агосты, с которым вы знакомы, и еще мне приходилось работать с вашим… дядей, особым агентом Пендергастом.

Констанс педантично поправила:

– Он мне не дядя. Алоиз – мой официальный опекун. Мы не состоим в родстве.

– Понятно. У вас есть семья?

– Нет, – последовал резкий ответ. – Давно нет никого.

– Простите. Во-первых – не поможете ли мне выяснить кое-какие детали? Нам не удалось найти никаких ваших данных. Вы, случайно, не помните вашего номера по системе социального страхования?

– У меня нет номера.

– Где вы родились?

– Здесь, в Ныо-Йорке. На Уотер-стрит.

– В какой больнице?

– Я родилась дома.

– Понимаю. – Хейворд решила оставить эту тему; юридический отдел и так все выяснит, а если подозреваемая признается, можно будет обойтись без неудобных вопросов.

– Констанс, я из отдела убийств, но ваше дело я не веду. Мне только нужно установить кое-какие факты. Вы никоим образом не обязаны отвечать на мои вопросы, и разговор у нас неофициальный. Вы понимаете?

– Благодарю вас, я прекрасно понимаю.

Хейворд не переставала удивляться старомодному тону ее речи, и манере держаться, и выражению глаз – старых и умных, очень странных на таком молодом лице. Она глубоко вздохнула.

– Вы вправду бросили вашего ребенка в океан?

– Да.

– Почему?

– Потому что он был воплощением зла. Как и его отец.

– А его отец…

– Мертв.

– Как его звали?

В комнате воцарилась тишина. Констанс смотрела в лицо Лоре своими холодными фиалковыми глазами. Ее взгляд лучше всяких слов дал понять: на этот вопрос она никогда и ни за что не ответит.

– А почему вы вернулись? Вы ведь жили за границей… Почему вернулись именно теперь?

– Потому что Алоизу понадобится моя помощь.

– Помощь? В чем именно?

Констанс не шевельнулась.

– Он не готов к предательству, которое его подстерегает.

 

30

 

Саванна, штат Джорджия

Джадсон Эстерхази стоял в своем кабинете, набитом антиквариатом и мебелью, и смотрел в одно из окон, выходящих на Уитфилд-сквер, теперь пустынный. Шел холодный дождь; вода, стекая с пальм и беседки в центре сквера, собиралась в лужи на мощеной Хабершем-стрит. Д’Агосте брат Хелен сегодня казался совсем другим: изящные манеры исчезли, лицо печально, красивые черты искажены.

– Она никогда не проявляла интереса к попугаям, в частности к каролинскому?

– Никогда, – ответил Эстерхази.

– А к «Черной рамке»? Она никогда о ней не упоминала, хотя бы мимоходом?

Эстерхази покачал головой.

– Все это для меня новость. Я, как и ты, теряюсь в догадках.

– Понимаю, как тебе тяжело.

Эстерхази отвернулся от окна. У него двигалась челюсть, и д’Агосте показалось, что он едва сдерживает гнев.

– И вполовину не так тяжело, как узнать про этого Траппа. Его, говорите, уже привлекали?

– Арестовывали, но виновным не признали.

– Это не значит, что он невиновен, – заметил Эстерхази.

– Еще как виновен, – вставил д’Агоста.

Эстерхази глянул в его сторону.

– И не только в подлоге и вымогательстве. Вы еще упоминали словесные и физические оскорбления.

Лейтенант кивнул.

– И он тоже хотел отыскать картину… «Черную рамку»?

– Больше, чем кто-либо другой, – сказал д’Агоста.

Эстерхази повернулся к окну и сжал кулаки.

– Джадсон, – сказал Пендергаст, – помни, что я тебе говорил.

– Ты потерял жену, – бросил через плечо Эстерхази, – а я – любимую младшую сестру. Забыть о таком нельзя, хотя можно как-то смириться. Но теперь, зная такое… – Он с трудом перевел дух. – Да еще этот бандит тоже, возможно, причастен…

– Мы пока не установили, – напомнил Пендергаст.

– Но, будьте уверены, все докажем, – вставил д’Агоста.

Эстерхази не отвечал. Он смотрел в окно отсутствующим взглядом, медленно двигая желваками.

 

31

 

Сарасота

На триста тридцать миль южнее стоял у окна другой человек.

Джон Вудхауз Трапп смотрел с десятого этажа на бродящих по пляжу и загорающих людей; к берегу тянулись длинные белые полосы прибоя, а сам пляж, казалось, не имел конца.

Отвернувшись от окна, он пересек комнату, недолго помедлил у зеркала в позолоченной раме. На него смотрело перекошенное от страха лицо со следами бессонной ночи.

А ведь он был осторожен, очень осторожен. Как же такое могло случиться? Так неожиданно возник в дверях бледный как призрак ангел мести… Трапп всегда играл по малой, никогда не рисковал. И это помогало… до сих пор.

Царившую в комнате тишину разорвал телефонный звонок. Трапп рванулся к телефону, схватил трубку. Два шпица на тахте не сводили с него глаз.

– Это Виктор. Что там стряслось?

– Господи, Виктор, наконец-то! Куда ты запропастился?

– Выходил прогуляться, – ответил грубый резкий голос. – Есть проблема?

– Еще какая. Очень скверное дело, просто дерьмо. Явился вчера вечером агент из ФБР, вынюхивал тут.

– Знакомый?

– Его зовут Пендергаст. А с ним коп из Нью-Йорка.

– И что им надо было?

– А как по-твоему? Он знает слишком много, Виктор, слишком! Нужно этим заняться, и немедленно.

– Ты имеешь в виду?.. – Грубый голос замолчал.

– Именно. Пора все сворачивать.

– Все?

– Все. Ты знаешь, как быть, Виктор. Проследи, чтоб все было сделано как надо. Проследи, чтобы все было сделано немедленно. – Трапп бросил трубку и стал смотреть в окно, на бескрайний голубой горизонт.

 

32

 

Грунтовая дорога вилась через сосновый лес и выходила на большой луг на краю мангрового болота. Стрелок оставил «Рейнджровер» на лугу и взял с заднего сиденья чехол с ружьем, папку и рюкзак. Эти вещи он отнес к небольшому холмику посреди луга и уложил в спутанной траве. Затем вынул из папки бумажную мишень и пошел к болоту, отсчитывая шаги. Полуденное солнце жгло даже сквозь ветки кипарисов, бросало желтые пятна на зеленокоричневую воду.

Выбрав толстый ствол поровнее, стрелок прибил к нему обойным молоточком мишень. Стоял довольно теплый для зимы день, градусов за шестьдесят по Фаренгейту; от болота пахло водой и гниющим деревом, в ветвях шумно возились и каркали вороны. До ближайшего жилья было десять миль. Не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка.

Стрелок вернулся к своим вещам, отсчитывая шаги. Все верно, до мишени – примерно сто ярдов. Он открыл кейс-футляр «Пеликан» и вынул оттуда тактическую винтовку «Ремингтон 40 XS ». Тяжелая, зараза, фунтов пятнадцать, зато кучность стрельбы – отличная. Стрелок некоторое время ею не пользовался, но оружие было вычищено, смазано и готово к работе.

Он встал на колени, щелчком раскрыл двуногу, расправил, установил. Потом улегся в высокой траве, установил винтовку перед собой, подвигал, убедился, что она стоит прочно. Потом закрыл один глаз и прицелился в закрепленную на дереве мишень. Пока все нормально. Сунул руку в задний карман, достал коробку с патронами «винчестер», положил справа. Вытащил один патрон, загнал в патронник, потом другой – пока не наполнил внутренний магазин, рассчитанный на четыре патрона. Закрыл затвор и снова посмотрел в прицел.

Потом он, затаив дыхание, прицелился, подождал, пока сердце станет биться ровнее. Мышцы полностью расслабились, и прекратилось даже легкое подрагивание оружия, едва заметное по движению мишени в перекрестии прицела. Стрелок положил палец на спусковой крючок, слегка прижал. Легко выдохнул, посчитал удары сердца и в промежутке между ними – надавил. Щелчок – и несильная отдача. Он извлек гильзу, перевел дыхание, снова расслабился и опять медленно надавил на спуск. Опять щелчок и отдача. Звук быстро раскатился над болотами. Еще два выстрела, и магазин опустел. Стрелок собрал гильзы, положил в карман и отправился смотреть мишень.

Кучность неплохая – пули легли близко, образуя неровную дыру чуть левее и ниже центра мишени. Вынув из кармана линейку, он измерил отклонение пули, повернулся и медленно, чтобы не потерять расслабленности, зашагал обратно. Лег, взял винтовку, отрегулировал вертикальную и горизонтальную наводку прицела, учитывая расположение отметин на мишени. Опять выстрелил четыре раза, так же неспешно. Все четыре пули вошли в «яблочко», почти в одно отверстие. Довольный, стрелок снял с дерева мишень, скатал в шарик и сунул в карман. Потом вернулся на середину луга и снова занял огневую позицию. Теперь можно было и поразвлечься. Когда он начал стрелять, стая ворон с шумом взлетела и опустилась ярдах в трехстах на дальнем конце луга.