Маскарад, или охота на собаку

I

Говорят, что незадолго до смерти Пушкин познакомился где-то с Лермонтовым. Семенов-Тянь-Шанский, известный путешественник уверял в 1914 г., что мальчиком еще видел Лермонтова около дома умирающего Пушкина. Но если Лермонтов и стал знаменит в России только после смерти Пушкина, то сам Александр Сергеевич о судьбе Лермонтова, самой ее заветной сердцевине, написал еще в 1830 г., не зная ни самого Лермонтова, ни его конкретного местопребывания. Помимо отголосков собственной жизни повесть «Метель» Пушкин посвятил и другой истории. А о чем, собственно говоря, она рассказывает? И опять мы видим на поверхности простую историю со странной, почти неестественной завязкой и «игрушечным фантастически счастливым концом».

В эпоху наполеоновских войн 17-летняя «романтическая девица» Марья (Мария) любила младшего офицера («бедный армейский») Владимира, а родители богатой невесты, естественно, были против. Поэтому молодые люди решили тайно обвенчаться, но в метель жених заблудился и появился уже к утру у закрытой церкви. Более простой и банальный сюжет сложно представить!

Но оказалось, что какой-то ехавший фактически на войну («в начале 1812 года я спешу в Вильну, где стоял наш полк») офицер заехал в церковь в ту же метель — оженился на находящейся в полубессознательном состоянии девице, а когда нужно было уже поцеловаться, и она увидела, что это другой, быстро уехал. Если первая часть банальна, то завязка просто фантастична. В повести Владимир лично договаривается с попом и тремя свидетелями; оказывается, что ни священник, который провел весь ритуал, ни свидетели не узнают чужого. Кто хотя бы раз видел церковный обряд венчания, знает, что это практически невозможно. Пушкин даже не очень старается объяснить, отделываясь фразами: «священник торопился; трое мужчин и горничная поддерживали невесту», и т. д. Причем Пушкину надо было, чтобы обряд был совершен весь, чтобы таинство брака совершилось. Зачем? Для того, чтобы потом закончить повесть «игрушечным счастливым концом»?

Критики того времени просто недоумевали. А ключи были утеряны, а кто знал — молчал. Хотя, как уже говорилось выше, друг Пушкина Нащокин хохотал, читая «Повести Белкина», так как Пушкин писал политическую сатиру. И, если «Гробовщик» повествует об Александре, то о чем же говориться в «Метели»? В ночь со 2 на 3 октября 1814 г. родился Лермонтов. И уже сразу начинаются вопросы, на которые официально однозначного ответа нет до сих пор.

Когда и почему познакомились папа и мама поэта? Так как в 1813 г. капитан Юрий Лермонтов лежал в Витебском госпитале, времени для того, чтобы основательно «войти в дом» Арсеньевых было не много, а ведь зачатие произошло уже в январе 1814 г. И это помимо быстрой и странной согласности знатного рода Арсеньевых породниться с бедным офицером, имевшем небольшое имение в Тульской губернии (в «Метели» читаем: «запечатав оба письма тульской печаткою, на которой изображены были два пылающих сердца с приличною надписью, она бросилась на постель перед самым рассветом и задремала…»).

Более того, отсутствуют не только какие-либо документы о браке (и это у древнего рода?!), но и за все время не найдены никакие упоминания, воспоминания, слухи даже о свадьбе вообще. В августе 1815 г. Е. А. Арсеньева, бабушка поэта официально оформляет бумаги, что взяла в долг у отставного капитана 25 000 рублей, сумму в ту время очень большую, и которой бедный армейский, конечно, не располагал. Многие лермонтоведы однозначно указывали на это, как на платеж Арсеньевой Лермонтову. За что?

К тому же почти сразу, (через несколько месяцев), после рождения сына супруги фактически разъезжаются (а до этого нашли исследователи и такие факты «медового периода», как рукоприкладство со стороны капитана). Еще в ранних стихотворениях поэт прямо пишет: «Я сын страдания. Мой отец не знал покоя по конец. В слезах угасла мать моя!» И если здесь простая измена, ветреность, увлечение, то почему «страдание» все время как бы подчеркивается? Хорошо, предположим, что жена изменила мужу, но почему сразу после смерти матери поэта 28 февраля 1817 г. (через 4 дня!) бабушка вновь регистрирует новое заемное письмо у Юрия Лермонтова, и опять же на до боли знакомую сумму (число) 25 000? Здесь лермонтоведы не знают, что и думать.

Ведь вывод однозначен: отец отказывается от сына, так как по завещанию Арсеньевой капитан лишается всех прав на Михаила, или ребенок в обратном случае лишается всего наследства Арсеньевой. 24 февраля 1817 г. умирает мать Лермонтова, всего в 21 год. Запись об отпевании Марии в церковной книге за февраль 1817 г. отсутствует. Случайность? Но среди дворовых ходили слухи, что она извела себя большими приемами уксуса. Слухи — не доказательства, но факт то, что произошло дальше. В своей личной жизни не была счастливой и бабушка поэта, — ее муж, увлекшись красивой соседкой, 1 января 1810 г. давал маскарад в доме в Тарханах, но по неизвестным причинам между ним и его страстью произошел разрыв и недоразумение, и в ночь с 1 на 2 января он отравляется. По строгим правилам самоубийцу должны были за ноги отнести за пределы жилья и без церковного ритуала придать земле (М. В. Арсеньева, как самоубийцу, похоронили без отпевания).

Так вот, и после смерти дочери Арсеньева снесла большой барский дом и поставила на его месте часовню очень характерной святой — Марии Египетской, т. е. бывшей блуднице. Конечно, 17-летняя Мария Арсеньева просто любила другого, в современном понимании ничего аморального^[84]. В альбоме читаем ее откровение: «любить — вся моя наука». Посредине наклеен квадратный рисунок: два дерева со сплетенными ветвями, но разделенные ручьем. В рисунке между деревьями написаны слова: «Склонности нас соединяют, судьба нас разъединяет. 22 августа 1815 г.» Позже поэт прямо об этом скажет в стихе, «облитом горечью и злостью» «И предков скучны нам роскошные забавы, их добросовестный, ребяческий разврат, и к гробу мы спешим без славы, глядя насмешливо назад».

Давно замечено, что в «Боярине Орше» (1836 г.), «Исповеди» (1830), «Мцыри» (1840) всюду заявлена тема узника и тема запретной любви. И если узник, естественно, сам Лермонтов, то «любовь» связана с какой-то страшной тайной, и не Лермонтова, так как она проходит через все его творчество. В «Исповеди» поэт, драпируясь в исторические одежды сюжета далекой страны, действительно исповедуется, не исповедуясь: «И тайну страшную мою я как могила сохраню, пока земля в урочный час, как двух друзей, не примет нас».

В лермонтоведении существует даже отдельная область исследования творчества Михаила Юрьевича — «самоподражание». И если Пушкин все время двигается от одного уровня осмысления к другому, то у Лермонтова — беспрерывное повторение одного и того же сюжета. «Добросовестный, ребяческий разврат»?! Значит, 17-летняя девушка любит, что вполне естественно, своего ровесника. А 24-летний капитан, муж берет 25 000 рублей, бьет жену и ничего не делает?! Любой дворянин, самый захудалый, мог вызвать самого знатного и «светлейшего князя» (а капитан Лермонтов был горячий, вспыльчивый человек) на дуэль, любого, кроме… члена царской семьи.

И тут вдруг вырисовывается странная цепь, на первый взгляд, не связанных друг с другом событий. Эмма Герштейн выявляет непонятный интерес к стихам Лермонтова при дворе, министр просвещения С. С. Уваров лично разрешает к публикации «Песню о купце Калашникове» и отрывки из «Демона». Посмотрим на поэму «Мцыри». Во-первых, «Мцыри»^[85] не только означает «неслужащий монах», но и имеет значение «чужой». Среди чего является «чужим» герой поэмы (т. е. сам Лермонтов)? Если внимательно вчитаться, то оказывается, что монастырь с «природой» вокруг списан с Джваас-сандари, который упразднен еще в X веке. А вот внутри монастыря у Лермонтова герой находится как бы в Свэтицховели, даже не в монастыре, а в кафедральном соборе с гробницами грузинских царей (можно провести параллель с нашим Петропавловским собором). «Мцыри» как бы рвется на свободу от могилы царей! Борьба с барсом — та же символика, что у Пушкина, барс, леопард, лев — символы высшей власти.

А в ранней вещи «Вадим» идея мести вообще почти не прикрыта. Некрасивый Вадим нанимается к помещику Палицыну, в доме которого на бесправном положении живет Ольга, сестра Вадима. Пользуясь удобным случаем, Вадим становится слугой Палицына, чтобы мстить ему за смерть отца, за собственное положение, за уничтожение сестры. А восстание пугачевцев только удобное средство для свершения его казни над Палицыным. Кому собирается мстить Лермонтов и за что? Первые шаги в «свете» (в 1838 г.) Лермонтов стал делать под покровительством Е. М. Хитрово, мы ее знаем как почитательницу Пушкина, но при дворе она была известна дружбой с великим князем Михаилом Павловичем ^[86].

После дуэли с Мартыновым секундант М. П. Глебов послал письмо с ее описанием для его передачи через ряд лиц тому же Михаилу. Если только пристально взглянуть на их отношения, многое становится ясным. Классическая схема: Бенкендорф за стихи на смерть Пушкина по-чекистски завел на Лермонтова «дело». Но даже у осторожного пушкиниста Щеголева приводится воспоминание, что великий князь Михаил «попросил» Бекендорфа не придавать внимания этим «глупостям», и жандарм всячески в салонах старался замять разговоры вокруг стихов. Лишь после доносов лично царю дело «имело ход». Когда в связи с дуэлью с Барантом Бенкендорф потребовал заявить, что поэт соврал, говоря, что стрелял в сторону, Лермонтов, поставленный в критическое положение в вопросах чести, прямо обратился к Михаилу с просьбой о защите. «Полковник Ломоносов, командир лейб-гусар, говорил Лермонтову: — Брось стихи, узнает Государь, наживешь беду. — Что я пишу стихи, — отвечал поэт, — Государю было известно еще, когда я был в юнкерской школе, через великого князя, Михаила Павловича, и вот, как видите, никаких бед я себе не нажил».

Великий князь Михаил Павлович, брат царя, второе лицо в государстве с Лермонтовым был строг как с офицером, но эта строгость не отличалась от строгости к другим. Зато Лермонтов эпатировал, как мог. Однажды он явился на развод в присутствии великого князя с маленькой, чуть не детской, игрушечной саблей. Лермонтова, естественно, отец отправил на гауптвахту, но вот саблю тут же отдал играть маленьким великим княжатам

Николаю и Михаилу Николаевичам, детям царя^[87]. После Лермонтов завел себе саблю, наоборот, больших размеров, которая при его малом росте казалась еще громаднее и, стуча о панель, производила ужасный шум.

Его связь с великим князем даже не была секретом сверхузкого придворного круга. Характерна здесь история с журналом «Отечественные записки» А. А. Краевского. Официально это звучит так: «Краевский разгадал дарование Лермонтова одним из первых, понимая, насколько имя Лермонтова упрочит журнал. Большая часть произведений Лермонтова, написанных при жизни, была опубликована в „Отечественных записках“. Краевский стал „литературным душеприказчиком“ Лермонтова, он владеет большей частью рукописного наследия поэта». А вот что пишет современник, помощник редактора «Библиотеки для чтения» В. А. Солоницын в письме от 20 мая 1841 г. к Е. Ф. Коршу: «Город беспрестанно твердит, что „Отечественные записки“ прекратятся от денежной несостоятельности, но журнал выходит очень исправно… Краевский при своих личных средствах и незначительности представляет изданием „Отечественных записок“ такую загадку, которую никто не в состоянии разрешить». А Краевский разрешил, прекрасно зная, откуда ждать поддержки^[88].

Не был загадкой для многих и персонаж романа Соллогуба «Большой свет» — Мишель Леонин (т. е. лев — символ знакомый), написанного по прямому заданию Двора. Лермонтов не хотел «принимать правила игры», романом ему давалось понять, что нельзя так ломиться в высшее общество. И для этого существовали все основания. Лермонтов не являлся обычным незаконнорожденным, он был законным сыном брата царя. Отношение Лермонтова к нему крайне сложное, великий князь не был обычным мерзавцем, соблазнившим девушку и бросившим ее. Они любили друг друга, и, уезжая на войну в начале 1814 г. во Францию (вот она, Вильна Пушкина), они обвенчались, а через 9 месяцев родился названный в честь деда по матери и отца Михаил. Лермонтов бросает упрек в «Боярине Орше» церковным законам, в «Вадиме» всей системе, но есть у него злость и на Михаила Павловича конкретно.

Автор глазам своим не поверил, когда не у кого иного, как у Ираклия Андронникова прочитал фразу, брошенную как бы мимолетом: мать поэта умерла от сухотки спинного мозга. Это, ничто иное, как сифилис! И все встает окончательно на свои места. В прекрасной Франции не один юный великий князь сошел с ума от «ночного Парижа», а болезнь была тогда крайне распространенной. Вернувшись из дальних стран, влюблённые, конечно, встретились. Скоро болезнь у Марии открылась, вот здесь уже положение стало безнадежным.Немного времени, и это будет известно всем — выход один. В год смерти Марии в 1817 г. уезжает за границу в сопровождении известного ученого и Михаил «для повышения образования»^[89]. Символично, но, возможно, и случайно, «Калашников» опубликован в № 18 за 1838 г. «Литературного приложения» к «Русскому инвалиду»). Средств для излечения у царской семьи хватало. Драма раскрылась в полной мере, мать отравилась, отец-капитан спился, «свет» закрыт. Великий князь отцом не может быть вдвойне (он даже не незаконнорожденный, а от «венца отрок»). Это уже было государственной тайной^[90]. О великом князе-двоеженце и писал в политической сатире Пушкин, а его гений уже придал этой жемчужине русской литературы то очарование, которое он оставляет читателей уже полтора века, несмотря ни на странные завязки, ни на игрушечные концы повести.

Кстати, о жемчужине. Герой повести — Бурмин^[91] появляется в повести дважды (по шкале исторического, а не повествовательного времени) когда уезжает, фактически на войну, и когда возвращается с нее — и «игрушечный конец» глубоко трагичен. Счастливая сказка пушкинского конца как бы подчеркивает реальность происшедшего. Так что эпатаж «света» у Лермонтова имел двойственный характер: и как вызов тактике гостиных («где встать, где сеть, где поклониться»), он по рождению был выше этого, и это знали, но, естественно, не признавали.

Лермонтов мог позволить себе многое, эпиграммы на высших сановников империи поэт небрежно набрасывал мелом на зеленом сукне карточного стола. А уж отношение к «разврату света» у него имело глубоко личный характер. Борьба Лермонтова с «развратом света», т. е. самим собой, приобретала формы от трагических до комических. В юнкерской школе Лермонтов не давал жить безобидному Эммануилу Нарышкину, внебрачному ребенку Александра I от жены того Нарышкина, который упоминается в «пасквиле» Пушкину.

А знал тайн Двора Лермонтов немало. В период первой ссылки (1837–1838) Лермонтов пишет «Тамбовскую казначейшу», описывающую анекдотическое, почти нелепое происшествие, где местный казначей Бобковский проигрывает в карты свою жену. В 1836 г. Лермонтов был в Тамбове, поэтому действие происходит не в Калуге, Рязани или Саратове. Но сразу захудалый городок сравнивается с Санкт-Петербургом: «но скука, скука, Боже правый, гостит и там, как над Невой». То что, по сути, Лермонтов описывает столицу и ее «свет», место общее в лермонтоведении; но в описании «Тамбова» есть нюансы, раскрывающиеся по действию «Казначейши»: «Он прежде город был опальный, теперь же право, хоть куда. Там есть три улицы прямые, и фонари, и мостовые, там два трактира есть, один московский, а другой — Берлин…».

В город пребывает Уланский полк и ротмистр Горин, который рисуется Лермонтовым как разбитной малый, красавец, повеса и волокита, но, с другой стороны, он представляется как добрый, храбрый и честный офицер. Поэт даже не скрывает, что сближает образ Горина с собой: «Я вместе часто с ним бывал… по крайней мере мой портрет был схож тому назад 5 лет». Если Горин — прототип Лермонтова (каким он хотел себя видеть), то кто же — другие?

Казначей Бобковский и его жена Авдотья Николаевна, например. Император Николай Бабкин и его жена Александра Федоровна, немецкая принцесса (отсюда и «Москва — Берлин» в названиях трактиров!). В этой шутейной поэме Лермонтов проигрывает свое внутреннее увлечение красавицей царицей, которую при внешней крайней заботе Николай забывал со многими^[92]. Главное для нас здесь Лермонтов подчеркивает, что император, только управляющий империей, «казначей». И даже фактически называет его истинным именем. Лермонтов также в характере Бобковского выявляет новую черту, свойственную Иуде, способность встречать с восхищением предназначенную для уничтожения жертву. В отчаянной карточной игре (при Николае азартная игра преследовалась) ротмистр выигрывает жену Бобковского, который, показав свою суть, ставит, в конце концов, на кон проигравшийся казначей.

В этой поэтической шутке Лермонтов противопоставляет себя миру ложного величия, расчета (Николай подчеркивал свой аскетизм и бережливость) и ханжества. Хорошо ему была известна и судьба Наполеона. По дороге к месту дуэли Лермонтов рассказывал корнету Глебову планы двух задуманных им романов: одного из кавказской жизни, а другой — «времен смертельного боя двух великих наций» с завязкой в Петербурге (убийство Павла), действием в сердце России и под Парижем и развязкой не на острове Св. Елены, под Ватерлоо или на Эльбе или где угодно, а… в Вене!

В 20—30-е годы XIX в. стойко ходил слухи, что Бонапарт жив, даже первоначальные успехи турок в войне с Россией 1828—29 гг. приписывали его тайному командованию. На первый взгляд гротесковая сцена у Гоголя в «Мертвых душах», где после предположения, что Чичиков — Наполеон, помирает от страха судья, и базируется на этом.

Но вот только у Лермонтова тема приобретает истинную глубину. Кандидат филологических наук Всеволод Линьков обратил внимание, что в творчестве Михаила Лермонтова настойчиво проходит мотив воскрешения Наполеона. Но воскрешения необычного. В стихотворении «Воздушный корабль» поэт пишет: «Из гроба тогда император, очнувшись, является вдруг; на нем треугольная шляпа и серый походный сюртук». В другом стихотворении Лермонтов рассказывает о Наполеоне, который стоит на берегу, склонивши взор к волнам: «Он не живой. Но также не мечта».

Обратите внимание на эту строчку: хотя император восстал из могилы, поэт не решается называть его живым. В то же время это — не видение, не галлюцинация, а реальная данность. Дело здесь не в том, что он мог считать, знать о странных «появлениях» не убитого в Вене, а другого «императора». Здесь автор отказывается от своей трактовки того, о чем будет ниже сказано. Читая знаменитую пьесу Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина», я обратил внимание на странное слово, стоящее в цепи синонимов (в смысловой нагрузке пьесы) — «вурдалак, упырь, оборотень, мцырь». [11] Внимательно читая комментарии к пьесе, историю ее создания, биографию самого Сухово-Кобылина, я обнаружил странные блоки фактов.

В 1847 г. Сухово-Кобылин объехал Томскую губернию, после в 1850 г. произошло знаменитое убийство его любовницы дворовым, и легендарная «тяжба» писателя с судом. Именно эта история толкнула его (задумана уже в 1857 г.) к написанию «Тарелкина». По ходу пьесы «генерал» (т. е. крупный гражданский чиновник) Варравин ищет какие-то (так и не названные в пьесе) бумаги. Известно, что прототип Варравина не чиновник из области юстиции, полиции и т. д., а сам обер-прокурор Священного Синода, сенатор Лебедев — один из главных сановников империи. Появляется в писаниях Сухово-Кобылина и Крестьянин Крестьяныч (Христиан Христианыч) Унмеглихкейт (по-немецки — «невозможность»). Даже в комментариях к пьесам писателя литературоведы отмечали безусловную ассоциацию Христиана Христианыча с теми, то входит в общество, основанное, по традиции, Христианом Розенкрейцером, т. е. «Розы и Креста».

Сам писатель в той или иной степени был связан или общался с эзотерическими кругами. Ко всему остается добавить, что «мцырь» — неологизм, выдуманный самим Сухово-Кобылиным. Без связи с «Мцыри», т. е. с Лермонтовым, образование этого неологизма в контексте всего уже сказанного выше, невозможно. То, что Сухово-Кобылин встречался с «Федором Кузьмичем» и ему что-то передавал (или получал) — это просто логически напрашивается.

Но что хотел сказать он своим «мцырем-вурдалаком», я просто оставлю на рассмотрение читателям. Во всяком случае, познания Лермонтова в областях жизни скрываемой были обширные. У нас нет данных, был ли Лермонтов лично допущен в эзотерические круги высшего общества, но зато у нас есть его «Маскарад».

«Маскарад» Лермонтов писал так, чтобы его услышали и в России, и во Дворце, для бенефиса известнейшей актрисы того времени М. И. Валберховой (писал пьесу для нее и Пушкин). И, как не пытался протолкнуть «Маскарад» на сцену Лермонтов, вплоть до того, что в одной редакции сделал даже жену Арбенина виновной, Двор через цензуру сказал — «не надо». Потому что Лермонтов затронул уже не только свою личную судьбу, а связал ее и свое будущее с силами, выходящими за пределы Санкт-Петербурга.

Общее же место при исследовании «Маскарада», что из 10 картин пять Лермонтов уделяет показу «света» в разных ипостасях: на маскараде, в игорном доме и т. д. Интрига, начавшаяся на вечере, связана с князем Звездичем, которому Лермонтов дает уничижительную характеристику. А диалог Звездича с баронессой-маской говорит сам за себя: «Коль знаешь ты меня, скажи, кто я таков?.. Ты! Сделал много зла. — Невольно, может быть. Кто знает! Только мне известно, что женщин тебе не надобно любить!» Теперь эти невинные слова понятны, хотя, конечно, однозначных прототипов пьесы в жизни не было, они как бы сочетали лица и качества многих. Впрочем, мы узнаем, что мать Арбенина, Мария Дмитриевна «замучена светом».

«Маскарад» — это описание аристократического Санкт-Петербурга, где под личиной светскости скрывается порок и преступление. Безвинная, любящая женщина погибает от яда, невольно попав в интригу, где присутствует князь Звездич. Как будто ясно, что хотел сказать Лермонтов, но «Маскарад» не стал бы тем, чем он есть, если бы… не сам «маскарад». А почему название, собственно «Маскарад»? У Энгельгардов! Обычно он подаётся, как место, где бывали представители царской семьи, и это как бы накладывает на эти маскарады печать придворности. Но дело было как раз наоборот. И во времена Лермонтова знал каждый житель столицы, что Энгельгард получил право на проведение публичных маскарадов в 1829 г., и пользовался им до 1836 г. Там присутствовали и князья, и простые дворяне, царь и купцы. Николай как бы подавал пример своеобразного «хождения в народ»^[93].

Существовали правила маскарада: дамы были в масках, мужчины — нет. Все были абсолютно равны («под маской все чины равны»), все говорили друг другу «ты». Когда неопытные чиновники или кто-либо кланялись Николаю, он даже не отвечал им, подчеркивая равенство со всеми. И это в официально строжайше регламентированной системе. Помимо известных смыслов названия «Маскарад» — ненастоящесть всего, мишура внешнего и т. д. Ассоциация более глубокого смысла у Лермонтова одна — такое равенство, причем искусственное, есть в России только в одном месте, в ложе, в эзотерическом братстве^[94]. Маскарад как островок равенства в океане иерархии прямо и декларировал, что все на нем братья (для того и маска, чтобы уравнять сословия), хотя до времени Лермонтова в исторической практике попытка реальной ликвидации сословий была одна — Французская революция и гибель короля.

Все эти стороны «Маскарада» для посвященных лежали на поверхности, и попытки Лермонтова увидеть свою пьесу на сцене были обречены заранее. Но когда «чужой» вступает на эзотерическое поле, все изменяется, он не профан, он именно «чужой».

Мыслимый как часть биокосмического ритма, человек мистерий неизбежно мыслил себя, соотнося с началом и концом чего-либо. Но эти ритмы входили в более широкую систему периодических очищений и возрождений. Еще М. Элиаде в своей книге «Космос и история» (М., 1987) писал: «Это предполагает два ряда церемоний: ежегодное изгнание демонов, болезней и грехов, а также ритуалы, связанные с новым годом (т. е. возрождение времени). Это изгнание может принимать форму ритуального выдворения человека, рассматриваемого в качестве материального носителя, с помощью которого пороки всех (всего общества, всего „света“ — можно здесь добавить) выносятся извне».

Чаще всего это символически происходило в коллективных собраниях, процессиях людей в масках, чему соответствует маскарад, карнавал, бал «культурных обществах». Когда же принято было решение об уже символическом, и именно Лермонтова, выдворении из жизни как очистительной (и заместительной) жертве? Во всяком случае, не в 1837 г.! После доноса на Лермонтова за стихи на смерть Пушкина, царь даже хотел освидетельствовать поэта наподобие Чаадаева. Как установлено Э. Герштейн на основе архивных материалов, вспышка интереса к Лермонтову (чтение «Демона» при Дворе) произошла как раз 8–9 февраля 1839 г., через 7 дней после завершения большого ритуала Хеб-сед. Но, скорее всего, окончательное решение было принято после 1 января 1840 г. Чисто интуитивно лермонтоведы всегда как-то очень обращали внимание на известное стихотворение поэта, помеченное 1 января 1840 г. Тут и Маскарад и Новый год, и знаменитый инцидент с двумя незнакомками в масках: одни считают их дочерьми царя, другие, что одна из дам была сама императрица Александра Федоровна. Известна и «странная» гневная реакция на стих Николая. Все почти исследователи сходятся во мнении, что вскоре состоявшаяся дуэль Лермонтова с Барантом произошла не случайно, а была направляема и организована. И состоялась она 18 февраля на Черной речке, совсем недалеко от пушкинского места. К тому же противник в данном случае был серьезный (в отличие от Мартынова). И, если бы Лермонтов не поскользнулся, то получил бы серьезную рану в грудь в первой стадии поединка при фехтовании; пуля Баранта тоже пролетела совсем рядом. И, хотя великий князь Михаил негодовал, что Барант отделался слишком легко, а Вяземский даже писал, что «из Лермонтова старается сделать героя», Николай приступил к своему собственному Хеб-седу (1839+3 года) и решил изменить тактику, и сослал Лермонтова в полк, ведущий тяжелые бои за цепь укреплений на Черноморском побережье. Одним из ключевых укреплений было Михайловское, известие о потери которого и пришло незадолго до решения царя, причем многие исследователи прямо связывают поражение именно под Михайловским с направлением Лермонтова в этот самый, в то время убийственный, район боевых действий.

Две женщины — две судьбы
(небольшое отступление)

 

А в Санкт-Петербурге жизнь продолжалась, прожив два года траура в деревне и ни разу не посетив могилу мужа, Наталья Николаевна в 1839 г. снова появилась в столице, и сразу была «прикреплена» фрейлиной ко Двору (вместе со старшей сестрой Александрой). Некоторые историки видели в этом плотское влечение царя к красивой женщине и вдове (так как никаких данных о связях Натальи Николаевны с Николаем при жизни Пушкина, как ни искали, не нашли). Их и не было.

Не было это и простым плотским влечением в дальнейшем. Хотя связь была. Этого даже и не собиралась скрывать в своих воспоминаниях дочь Натальи Николаевны — А. П. Арапова. А в заветной шкатулке Натальи Николаевны, хранившейся у дочери, сберегались два его автографа, цветы с гроба, поношенный темляк и платок с его вензелем. Смерть царя она восприняла как женщина, а не как верноподданная, «ее побледневшее лицо словно окаменело под нахлынувшим горем. Неутешно оплакивала она царя, собирая как драгоценные реликвии все, что относилось к нему!» (А. П. Арапова).

В 1844 г. она вышла за П. Ланского, который многие годы ухаживал за известной по делу Пушкина Полетикой (именно он, Ланской, якобы ходил на страже тогда, когда состоялось свидание Дантеса с Натальей Николаевной по просьбе той же Полетики). После знакомства в 1844 г. уже 16 июля этого же года состоялась свадьба. Причем именно Полетика указала своему герою на Наталью Николаевну: «на ней Вам следовало бы жениться».

Далее все просто: Ланской был назначен командиром полка в захолустье, но как-то сразу «особым знаком царской милости» взлетел прямо командиром лейб-гвардии Конного полка, шефом которого состоял сам Государь. Но для нас необходимо увидеть еще одну деталь, неразрывно связанную с общей историей излагаемого. Дело в том, что хотя, разумеется, отношения царя и Натальи Николаевны не афишировались, в роли фаворитки она не рассматривалась Двором (а он знал все). И вместе с тем Николай как бы подчеркивал особое к ней отношение. Можно добавить еще одно воспоминание дочери: «Одно из явлений при Дворе обратилось в настоящий триумф. То был костюмированный бал в самом тесном кругу в Аничковом Дворце». Наталья Николаевна предстала в древнеазиатском стиле одеяния — длинном фиолетовом бархатном кафтане и палевых шароварах. Царь просто подвел ее к царице и сказал: «Посмотри, как она прекрасна!».

Императрица, разумеется, подтвердила. Сразу после бала придворный живописец написал акварельный портрет Натальи Николаевны. И все это было лишь штрихами «давно забытого быта», если бы Наталья Николаевна бессознательно не выступала в роли богини Кебхет (богиня смерти). По доктрине египетской мистерии Кебхет — дочь бога мертвых Анубиса, и она встречает царя, когда он идет «к полю жизни». Это оживление происходит в доме Анубиса (в области смерти). После встречи с Кебхет царь вновь оживает (а Наталья Николаевна появляется при Дворе после Хеб-седа), но уже очищенным.

Характерно, что эта богиня, приносящая смерть царю и потом воскресение, является его возлюбленной. В ритуале Хеб-сед «умирающий и воскрешающийся царь» в этом мире, естественно, распадался (мистически являясь одним) на умершего Пушкина и «воскресшего» в новой роли Николая. Поэтому действия царя были в первую очередь обусловлены характером ритуала (а уже его симпатии — это его личное дело). Отношение же Натальи Николаевны носило искренний и честный характер. Наталья Николаевна была той женщиной, которую гениально описал Чехов в «Душечке»^[95]. Как и «Душечка», Наталья Николаевна живи она хоть с 10-ю мужчинами, осталась чистой и искренней — она уважала и любила Ланского за тепло спокойной семьи, любила она и Николая (он все сделал для ее детей), конечно, любила и Пушкина.

И было бы самым большим грехом сводить ее, как делается, к красавице Натали, которая «живет» только в ореоле Пушкина и с ним умирает. Пушкин за такое отношение, должно быть, вызвал бы на дуэль. Но в то время, когда Наталья Николаевна блистала в Аничковом, в Новгородской губернии в Сырковском монастыре появилась другая женщина — Вера-«молчальница». Если помните, в октябре 1832 г. Пушкин таинственно исчез из Москвы на 6 дней. Это было его последнее свидание с императрицей Елизаветой Алексеевной в районе Оптиной пустыни и города Белева.

В Некрополе Александра-Невской Лавры недалеко от могилы Натальи Николаевны стоит старинный надгробный памятник, представляющий собой скалу, сложенную из темного камня, на которой возвышается дуб, сломанный пополам молнией. А под дубом окутанная покрывалом скорбная фигура молодой женщины, облокотившейся на погребальную урну. Дуб, фигура женщины и урна выточены из белого мрамора. У подножия скалы беломраморная доска с надписью: «Здесь погребено тело Кавалергардского полку штабс-ротмистра Алексея Яковлевича Охотникова, скончавшегося января 30 дня 1807 года на 26-м году от своего рождения».

Биография Охотникова приведена С. А. Панчулидзевым в книге «Сборник биографий кавалергардов» (СПб., 1906. Т. 3). Автор же биографического очерка, основываясь на семейных преданиях Охотниковых и других воспоминаниях современников, рассказывает следующую историю.

За два года до своей гибели А. Я. Охотников влюбился в даму из высшего света. Муж этой дамы, высокопоставленное лицо, невзирая на красоту, молодость и любовь к нему своей жены, пренебрегал ею и открыто изменял на глазах у всего высшего светского общества, в то время как она молчаливо перенесла свое горе и унижение до тех пор, пока не встретила восторженной любви А. Я. Охотникова, которая увлекла ее.

Однако брат мужа, который сам был неравнодушен к невестке, но был отвергнут ею, выследил их и организовал убийство Охотникова. Поздней осенью в начале ноября 1806 г. при выходе из Большого театра (на месте которого теперь находится Мариинский), после спектакля подозрительная толпа тесно окружила А. Я. Охотникова, и кто-то нанес ему удар кинжалом в бок. Более двух месяцев раненый боролся за жизнь, но рана оказалась смертельной. В январе 1807 г. он скончался.

Возлюбленная, рискуя своей репутацией, дважды посетила его на квартире: до и после смерти. После похорон к брату А. Я. Охотникова явилась посыльная этой дамы и передала ему шкатулку с переписками и реликвиями этой тайной любви. От имени дамы посыльная и спросила у брата А. Я. Охотникова разрешения поставить на его могилу надгробие, которое и сохранилось до наших дней.

Опять мы встречаемся с ситуацией, почему к такому странному способу прибег брат мужа для того, чтобы избавиться от штаб-ротмистра? Ведь по родовитости А. Я. Охотников (1780–1807) принадлежал к древнему роду, внесенному в шестую часть родословных дворянских книг Орловской, Воронежской, Пензенской, Калужской, Ставропольской и Московской губерний, где находились обширные поместья представителей этого рода. В Высшем обществе не было никого, кто мог бы посчитать неравным дуэль с ним. Кроме… представителей, опять же, императорской фамилии.

Дамой света была императрица Елизавета Алексеевна, а братом мужа являлся великий князь Константин Павлович, организовавший убийство А. Я. Охотникова. Посыльной же императрицы была ее статс-дама княгиня Н. Ф. Голицына. История любви царицы составляла тайну императорской фамилии. После ее «смерти» в 1826 г. по приказу Николая I все документальные свидетельства были уничтожены. Но остались и сохранили личные дневники жены Николая I императрицы Александры Федоровной, сестры Елизаветы Алексеевной принцессы Амалии Баденской, а также письма членов царской фамилии, где упоминается эта связь.

В дневнике Александры Федоровны за июнь — июль 1826 г. записано: «Но вчера я прочитала эти письма Охотникова, написанные его возлюбленной императрице Елизавете».

Видно, что он переживал настоящую страсть, он любил женщину, а не императрицу, он обращался к ней на «ты», называл её своей женой… Охотников умирал во время родов Елизаветы Алексеевны, в результате которых появилась (ненадолго) их общая дочь Лиза. Вот почему Елизавета Алексеевна «умерла», ушла из мира именно в уездном городе Белеве — родовом гнезде Охотниковых. В христианской этической традиции существует выделение моментов, ступеней любви, как универсального, космического, божественного начала. Эрос — любовь, где в гамме чувств превалирует страстное, плотское начало.

Каритас — любовь, такое состояние души, где наиболее подходит определение «любовь-жалость»^[96]. На этой ступени любовь распространяется не только на людей, но и на живое (многие прекрасно знают, как любят своих животных хозяева кошек и собак, и их смерть — такое же горе, как потеря близкого человека), духовное здесь уже господствует, оставляя плотскому свои ниши — в отношениях с животными, например, уход за ними. А высший момент Любви — агапэ — можно иллюстрировать на примере Данте к Беатриче, хотя это состояние безмерно шире и пределы его уходят в бесконечность Божественней любви. Елизавета Алексеевна осталась верна в эросе-каритасе своему штаб-ротмистру навсегда, она и «умерла» в городе любимого мужчины. И Пушкина она никогда не любила как женщина (и физически, разумеется, тоже). Но, уйдя из мира, где остался её любимый, она перешла в такую область, где её духовные пути переплелись с пушкинскими. Они как бы вместе восходили по лестнице