Нериторическое в поэзии Г. Р. Державина

В своем творчестве Гаврила Романович Державин во многом опирается на традиции XVIII века. Он использует топосы, риторические правила построения текста, достаточно часто обращается к античности. Интерес Державина к событиям политической и военной истории его времени оказывается чужд современному читателю, а различные мифологические аллюзии очень часто трудны для понимания. Однако в поэзии Державина есть то, что оказывается очень близко нам: биографические черты. Из державинских стихов мы узнаем о событиях его жизни, самых разных, даже о деталях: например, о деталях обстановки его дома на Фонтанке, или, например, о тех сложностях, которые он испытывал на государственной службе. Державин оказывается близок нам, когда говорит о себе, о своей собаке, когда любит или тоскует по умершей жене. Он оказывается близок и понятен нам, когда сидит за столом и описывает кушанья, когда любуется вечерним небом. Перед нами постепенно проступает личность поэта с его характером, привычками и судьбой. Это те особенности, которые отсутствовали в поэзии до Державина.
В самом начале своих «Записок» Державин так представляет себя читателям:
…в младенчестве был весьма мал, слаб и сух, так что, по тогдашнему в том краю непросвещению и обычаю народному, должно было его запекать в хлебе, дабы получил он сколько-нибудь живности.
Примечания достойно, что когда в 44-м году явилась большая, весьма известная ученому свету комета, то при первом на нее воззрении младенец, указывая на нее перстом, первое слово выговорил: «Бог!»
Этот контраст малого и великого, частного, человеческого и космического, универсального является основой поэтики Державина.
Принципом контраста Державин пользуется на самых разных уровнях поэтического текста: на композиционном, образном и языковом. Его излюбленный прием — сталкивать друг с другом несопоставимыеобразы, в одном стихотворении собирать вместе разные стили, просторечие и высокие слова. Такое столкновение часто рождает в произведении неожиданный поворот и наполняет его новым смыслом.

Одно из самых ярких воплощений этого принципа контраста, сопоставления малого и великого, мы видим в оде Державина «На смерть князя Мещерского». Поводом для размышления Державина о смерти становится не смерть известного исторического лица, монарха или великого полководца, а смерть человека частного, просто современника Державина, с которым поэт был знаком. Поставив человека частногоперед вопросами жизни и смерти, Державин включает его в контекст универсальных проблем бытия. В оде «На смерть князя Мещерского» этому обобщающему взгляду на частного человека способствуют такие формальные признаки стихотворения, как, например, четырехстопный ямб. Четырехстопным ямбом писались в XVIII веке торжественные оды, и, конечно, для современников Державина этот стихотворный размер был ее маркером. Произведение Державина автоматически соотносится его читателями с жанром торжественной оды. Образ Мещерского, окруженный аллегорическими образами смерти (например, смерть, которая представлена Державиным старухой с косой, вечность, пожирающая дни и годы, бездна), утрачивает свою камерность, свою частность и становится знаковым. В фигуре Мещерского мы видим уже не неизвестного нам современника Державина, а человека вообще.
Этот же прием, только с противоположным знаком, Державин использует в другом своем стихотворении, кстати, тоже написанном на смерть, на смерть Суворова. Стихотворение называется «Снигирь». В «Снигире» образ прославленного полководца строится Державиным из разных деталей. Во-первых, мы видим в стихотворении образ полководца-героя, а с другой стороны, мы видим образ частного человека. Действительно, ведь умер не только великий полководец, но и просто земной человек. Державин пишет:
Два плана: героический, идеальный и человеческий, бытовой — сталкиваются и взаимно обогащают друг друга, словно просвечивают один сквозь другой. Идеальный Суворов приобретает конкретные, узнаваемые черты: ездит на кляче, ест сухари, спит на соломе, бдит до зари. Как можно было сказать в XVIII веке такое о великом полководце? Державин, однако, осмеливается. И этот бытовой план начинает восприниматься иначе: он как бы оказывается освещенным светом вечности. Стихотворение «Снигирь» замечательно также и тем, что Державин обращается в нем к птице, и это обращение задает стихотворению интимный тон.
Такое обращение в поэзии Державина не является единичным. Довольно часто поэт использует его в своих одах, в одах на смерть в частности. Так, например, в оде «На смерть князя Мещерского» он обращается к Перфильеву, в «Оде на смерть княгини Румянцевой» — к Дашковой, он обращается к Карамзину в произведении «Прогулка в Царском Селе» или к белорусскому помещику в «Више». Подобное обращение задает тексту установку на диалог. Условно говоря, оно формирует круг общения автора и читателя, вовлекает читателя в этот небольшой интимный круг общения Державина, делает адресатов «своими». Любопытно, что своими для Державина становятся не только конкретные личности, но и Муза — божественная вдохновительница поэзии. Она как будто принимает облик самого шестидесятилетнего старца.
Возможно, это один из самых пронзительных образов в державинской поэзии.
В исследовательской литературе за Державиным закрепилась репутация искусного живописца природы и быта. Его пейзажные зарисовки, действительно, очень красочны. Зачастую они являются, пожалуй, единственными на всю оду строками, которые современный читатель воспринимает как настоящую, истинную поэзию. С другой стороны, в этих зарисовках, в этих пейзажах Державина нет еще привнесенного романтизмом субъективного взгляда на природу, когда пейзаж становится отображением внутреннего мира лирического героя и его переживаний. Державин как будто бы только что открыл для себя, первым увидел эту роскошь, это великолепие природы и, одновременно с этим, простоту и ее чистоту.
Борис Эйхенбаум, сто лет назад написавший замечательную статью о державинской поэтике, заметил, что державинские метафоры и сравнения устойчивы, они всегда роднят предметы временного, рождающего и вечно исчезающего мира с его твердыми основами, с миром планет, металлов, неподвижно прозрачных кристаллов и граней.
Сравнения и метафоры Державина — это еще один пример принципа контраста, которым Державин всегда пользуется. Сопоставление малого и великого, частного и универсального — благодаря им Державин создает ощущение причастности природы и быта чему-то большему.
В поэтической вселенной Державина бок о бок соседствуют и перетекают из одного в другое размышления о тленности мира и бытовые зарисовки.
Державин утверждает равноценность и нераздельность различных сфер человеческого бытия, поэтому, попадая в контекст духовной и исторической жизни, быт, его конкретика становятся одухотворенными. Впрочем, и без этого соседства с высокими темами повседневность оказывается освящена особым смыслом, как в стихотворении Державина «Другу».
Чем объяснить возникновение этого нового смысла? Уже тем только, что повседневность становится предметом поэзии, любовным вниманием к действительности? Интимными и одновременно торжественными, приподнятыми интонациями автора? Не знаю.