Я хочу быть цельной, но действительно худой

Я ем и держу в голове цифры. Я предпочитаю упакованную еду, еду со штрих-кодом, потому что так считать калории проще и я меньше волнуюсь. На самом деле это всего лишь иллюзия контроля, но она для меня - все. Благодаря ей я чувствую себя в безопасности. Мой разум успокаивается. Все, чего я когда-либо хотела - это покой.

Я ем тщеславно, ем как машина, ем, подавляя чувства. Я приберегаю большую часть положенных мне калорий на конец дня, чтобы предвкушать что-то сладкое, что словно бы никогда не закончится. Я не верю, что вселенная будет со мной достаточно щедра, чтобы заглушить мой, похоже, бездонный голод. Вот я и съедаю пинту диетического мороженого с шестью порциями подсластителя каждый вечер. Я разрешаю себе что-то приторно-сладкое, что могу поглощать в почти неограниченных количествах. Я не верю, что мир, или бог, подарит мне это наслаждение. Поэтому я дарю его себе сама. Я отправляюсь в постель, насытившись наслаждением, которого, быть может, недодал мне этот день. Так я побеждаю законы природы с помощью диетического мороженого. Большую часть вечеров я предпочту свернуться в клубок с диетическим мороженым, а не иметь дело с этим миром.

Я ем и наслаждаюсь волшебством порядка. Я недостаточно смелая, чтобы позволить себе есть все, что захочу, потому что не готова иметь дело с тем гневом, который обрушу на себя после. Я кровно заинтересована в том, чтобы все контролировать, потому что когда иллюзия контроля рушится, я очень пугаюсь. Мир достаточно страшен как он есть. Просто позвольте мне жить, как я живу. Позвольте мне придерживаться системы, которую я выбрала - поглощать диетическое мороженое и упиваться радостями импульсивного обжорства без того, чтобы потом себя уничтожать.

Я ем и не доверяю себе. Я плохая мама себе и плохой управляющий своим телом. Я следую пищевым ритуалам, и ритуалы - моя пища, я знаю, как было бы для меня лучше, но не чувствую стимула что-то менять, потому что моя система вроде как работает и я чувствую себя безопасно в своем теле, когда вешу столько, сколько сейчас.

Я ем и играю в игру, которая, хоть и существует в основном у меня в голове, управляется социальными сигналами, в том числе теми, что исходили от моей матери.

Я родилась на две недели позже, и мой вес превышал верхнюю границу нормы для моего роста. Моя мать была в ужасе оттого, что я могла вырасти толстой (у обоих ее родителей было ожирение, хотя у нее самой «обычный» вес). Она ограничивала и контролировала все куски, которые я клала в рот в ее присутствии. Она грозилась, что будет узнавать у учителей и вожатых, что я ела. Она спрашивала меня: что ты предпочитаешь, быть толстой или нравиться мальчикам?

На днях рождения мне запрещалось есть торт. Я посещала еврейскую школу, но нашей домашней религией была еда. Мой папа помогал мне украдкой таскать еду из кухни. Он взял меня, недавно начавшую ходить, с собой в парк и тайком дал мне мое первое огромное печенье. Канадская казарка выхватила его у меня из руки. Он брал нас с сестрой в поездки без мамы и набивал заднее сиденье машины фастфудом. Моя бабушка Ева забирала нас к себе на выходные и все время кормила: мини-бейглы, сосиски в тесте, конфеты в виде сигарет, лакричные курительные трубки. Я таскала еду из обедов, которые давали с собой другим детям, а потом пыталась обменять у них же их собственную еду на еще больше еды.

В детстве я то и дело компульсивно объедалась. Одним из моих любимых блюд был бэйгл с майонезом или сливочным сыром, а поверх еще и с обычным расплавленным сыром. Как-то я стащила мелочь из маминого «библиотечного фонда» (она была школьной библиотекаршей в бедном районе) и заказала на нее пиццу и сэндвичи. Я покупала сладости на заправке у школы: «Милки Вэй», «Три мушкетера», жевательный мармелад и шоколадные батончики с ирисом. Я скопила много оберток, а потом смыла их в унитаз. Трубы засорились, и меня вывели на чистую воду.

Однажды меня отправили на лето в лагерь, где отдыхали и мальчики и девочки (до этого я ходила в школу с раздельным обучением и ездила в лагерь, где мальчики жили на другом берегу озера). Сидеть на диете оказалось проще, когда меня окружали мальчики. Награда была у меня под носом. Поэтому я ограничила себя в еде. Я выросла на три дюйма^[7]. Я загорела. Мне было четырнадцать. Шестнадцатилетний парень, у которого изо рта пахло водкой, сказал, что я красивая. Мы целовались с языком и он трогал мою грудь. Мы стали встречаться. По ночам он трахался с вожатым. Многие мальчики на меня запали. Я встречалась с пятью из них по очереди. Мои родные приехали в родительский день и мама слетела с катушек от радости из-за того, какая я худая. У меня начались месячные и выросла грудь. Я продолжала нравиться мальчикам. Ни с кем из них я не встречалась долго. От самоограничения меня бросало к запойному перееданию и обратно.

Я однажды попала в аварию в машине отца, потому что наливала подсластитель в контейнер с зерненым творогом и проехала на красный. Сработали воздушные подушки, и я сломала руку. Тогда мне было шестнадцать, и я стала сильно ограничивать себя в еде. Я села на диету из обезжиренных маффинов: один маффин утром, один днем, курица на ужин. Я заполучила парня своей мечты.

Через какое-то время у меня развилась сильная анорексия. Маффины превратились в яблоки. Я была ростом пять футов пять дюймов^[8] и весила 101 фунт^[9]. У меня прекратились месячные. Я мерзла. У меня стали расти волосы на теле. Мой папа не мог мне ничего сказать. Мои учителя забеспокоились. Мама думала, я в порядке, пока я ей не рассказала, что у меня больше нет месячных. Это напугало ее (ей хотелось однажды стать бабушкой). Она отправила меня к терапевту и к диетологу. На самом деле никакого толка от этого не было. Я ела только упакованную еду, потому что знала, сколько в ней калорий. Я начала увеличивать дневную норму калорий и постепенно поправилась.

Когда я отправилась в колледж, мой вес был намного ниже нормы. Я открыла для себя траву и алкоголь, стала пить и курить и не могла остановиться. Все, что я не ела, пока у меня была анорексия, внезапно снова стало моим: блины, пицца, Тако Белл^[10], шоколадки, жевательные конфеты, цыпленок Генерала Цо^[11], печенье, мороженое с хлопьями, начос. Я набрала пятьдесят фунтов^[12].

Я начала принимать амфетамины ежедневно. А еще экстази. Я бегала и тренировалась, заправляясь экстази. Я увлеклась слабительными - со вкусом шоколада. Мой вес «стабилизировался». Я переехала в Сан-Франциско, где сидела на диете в течение недели, каждый день глотала слабительные и компульсивно переедала в выходные. Я безуспешно пыталась вызвать у себя рвоту. Однажды я попробовала сироп «Ипекак»^[13] и блевала мартини и индийской едой весь вечер. В тот день была вечеринка в честь отъезда моего парня. Я даже не написала ему, что не смогу прийти.

Каким-то образом мои пищевые привычки практически пришли в норму в возрасте с двадцати пяти по двадцать девять лет. Я все еще много думала о еде и волновалась из-за веса. Бейсболист, завершив спортивную карьеру, не перестает думать об игре. Но я никогда не была здоровее, чем в те годы. Я решила, что стала есть «нормально», потому что бросила наркотики и алкоголь. Я больше не набрасывалась на закуску, выпив, и меня не пробивало на хавчик после травы. Я больше не принимала амфетамины, чтобы голодать. Калории, которые раньше поступали в мой организм с алкоголем, я начала получать из настоящей еды.

Я также помню, что после того, как я каждый день пила годами, первые несколько лет воздержания жизнь впечатляла меня своей новизной. Я помню, как сменяли друг друга времена года, и как волшебно было заново открывать для себя мир: съездить на сельский фестиваль на Хэллоуин, купить елку на Рождество. Действительность волновала меня, как никогда ранее. Я на самом деле хотела быть живой. Я стремилась попробовать то, что мог предложить мне мир, в том числе и еду.

Мне не хотелось стать женщиной, которая «запустила себя». Я вышла замуж в двадцать девять и заметила, что стала набирать вес. Я запаниковала, что скоро стану аморфной, лишусь независимости, сексуальности и женственности - как будто жир, который накапливался у меня на животе и бедрах, означал, что моя идентичность размывалась. Где я начиналась и заканчивалась? Вместо того, чтобы задать себе эти вопросы, я примкнула к «Следящим за весом».

«Следящие за весом» - это система подсчета съеденного для тех, кто невнимателен к еде. Но это не лучший выбор для того, кто всю жизнь страдал от пищевых расстройств. Мир превратился для меня в цифры, и я стала считать больше, чем когда-либо. В итоге я бросила «Следящих за весом» и вернулась к привычному подсчету калорий. Так я ем и сейчас. Мир все еще состоит из цифр, но это алгебра, а не матанализ.

Что касается еды, я, вероятно, плохая феминистка. Я мечтаю о том, что бы я ела, если бы идентифицировала себя как мужчину, и это очень отличается от того, что я ем, будучи женщиной. О, сколько бы я ела пиццы. «Маунтин Дью» бы лилась рекой - и даже не диетическая. Если я не верю, что, как женщина, я заслуживаю пиццы - что это говорит о моих взглядах на других женщин? Если я не люблю свое тело - как я могу любить тело любой другой женщины? Я могу сказать «Я люблю свое тело», чтобы казаться хорошей феминисткой. Но это только означало бы притворяться, что любишь то, что на самом деле ненавидишь.

Но возможно, я - хорошая феминистка, поскольку я сейчас с вами честна. Я скажу вам правду - я еще не разобралась в тех сложных схемах, которые определяют, как я вижу свое тело и тела других женщин. Вы можете открыто рассказать о том, где вы в процессе распутывания своих собственных хитроумных схем. Я не давлю на вас, чтобы вы от них избавлялись. Я только говорю: давайте будем здесь вместе, со всеми нашими сложностями, и просто примем, что находимся именно в этой точке. Давайте любить друг друга там, где мы есть, даже сравнивая себя друг с другом. Я говорю: да, детка, о, я знаю, как это трудно.

Но я - лицемерная феминистка. Я вожделею тело, которое не могу позволить себе иметь. Я вожделею пышное женское тело. Женщины, которые меня сексуально привлекают, по нынешним (и прошлым) стандартам имеют ожирение. Я смотрю не так много порно, но моя типичная строка поиска - «толстые лесбиянки». Какая прекрасная фантазия: быть принятой, заключенной в объятия и обожаемой как свое самое большое «я» женщиной, которая наиболее полно является собой. Объедаться вместе, не контролируя себя, не ставя себе границ - а потом пожирать друг друга - лизать и трахаться и отдыхать вместе, принимая друг друга в своем самом подлинном состоянии, в своем роскошном бытии как есть. Величайший акт отпускания контроля. Это чертовски сексуально. Это действительно меня возбуждает. Я хочу полностью отпустить контроль, но это свобода, которую я не могу позволить себе в повседневной жизни. Это феминизм или просто влечение и объективация?

Но, возможно, я - худшая феминистка, потому что объективирую других женщин. Я сравниваю свое тело с телами других женщин. Время от времени я выигрываю. Что это значит - выиграть? Это значит, что мое тело ближе к телам моделей в журналах, на которых я выросла. Это значит, что я худее. Это значит, что я каким-то образом вне всякой критики, или менее досягаема для нее. Критика приводит меня в ужас. Но чья? Кому принадлежит критикующий голос? Существует ли он? Есть ли кто-то вообще, кто неуязвим для критики?

Я чувствую себя безопаснее всего, будучи очень худой. Я хочу жить в теле, настолько далеком от ожирения, что ему еще есть, куда расти, даже не приближаясь к полноте. Жир для меня, когда дело касается моей собственной фигуры, воплощает ужасные чувства: стыд, диссоциацию с собственным телом, ненависть к себе. Эти чувства я испытывала, будучи ребенком, и я хочу защитить себя от того, чтобы переживать их вновь (хотя это, разумеется, невозможно и они посещают меня каждый день, как бы мое тело ни выглядело).

Я все еще иногда тоскую по компульсивному перееданию. В моей жизни были мгновения, когда я находилась в процессе «зажора», которые я воспринимала как прекрасное возвращение к себе самой. Меня подхватывал безграничный поток чистого, ничем не сдерживаемого удовольствия, и я словно бы погружалась в тишину, которая существует вне всяких слов. Но затем слова всегда возвращались обратно. Они галдели у меня в голове и они на меня кричали.

Что это была за тишина? Было ли это духовное пространство чистой свободы? Или это была просто еще одна защитная реакция - еда как наркотик - чтобы на время отгородиться от внешнего мира? Это порыв моего истинного «я» - есть, пока мой желудок больше не сможет удерживать пищу и я не начну испытывать к ней отвращение и смогу только лежать в позе эмбриона и стонать? Или это реакция на ограничения, которые были наложены - сначала другими, затем мной самой - на какое-то другое мое истинное «я»? Есть ли во мне часть, которая знает, как накормить себя досыта, только тем, что она любит и что ее питает, и которая никогда не испытывает стыд или страх, если разрешит себе лишний кусок, потому что еда очень вкусная? Эта часть меня - она никогда не существовала и должна появиться на свет? Или она существовала всегда, как у животного, но однажды оказалась заперта в темном чулане? Как мне подступиться к тому, чтобы вызволить ее оттуда?

Я ем и понимаю, что контроль - это иллюзия. Я знаю это из собственного жизненного и духовного опыта, через пиковые переживания и тонкие ощущения, меня научила этому любовь и внезапная боль и трагичность существования. Но уговаривать разум отпустить контроль - все равно, что успокаивать непослушное животное.

Я ем и мой разум говорит: «нет».

Я ем и знаю, что в конце концов каждый отвечает за себя сам, я ем и не хочу этой ответственности, но соглашаюсь на нее лишь затем, чтобы отправиться на поиски безопасности.

Я боюсь быть здесь настолько честной и говорить о своем расстройстве питания.

Я поверхностная женщина большой глубины.