Между Вестой и Венерой (Рим)

 

Римляне предвосхитили знаменитую фразу Подколесина: «Если бы я был где-нибудь государь, я бы дал повеление жениться всем, решительно всем, чтобы у меня в государстве не было ни одного холостого человека».

Но то, что для Гоголя и для нас комедия, для многих римлян было драмой. В Древнем Риме действительно существовали законы, предписывающие гражданам обязательное вступление в брак.

Еще в 403 году до н. э. цензоры Камилл и Постумий, по сообщению римского писателя I века н. э. Валерия Максима[30], «известную сумму денег в наказание таких, которые до старости прожили холостыми, платить принуждали». Причем цензоры объясняли свою позицию следующим образом: «Естество вам закон предписывает — как рождаться, так и рождать… К тому же вы по состоянию своему имели времени довольно сей долг исправить. Но вы между тем лета свои истощили, не имея имени супругов и родителей. Итак, подите, платите крепко хранимые вами деньги…»

Но далеко не все римляне, несмотря на увещевания государства, хотели вступать в брак. В конце II века до н. э. цензор Квинт Метелл принял очередной закон против холостяков. В ответ народный трибун Гай Атиний Лабеон приказал сбросить Метелла со скалы (правда, у него имелись к противнику и другие претензии). Однако граждане отстояли брачнолюбивого цензора и принялись исполнять закон.

Но, видимо, исполняли они его недостаточно ретиво, потому что в конце I века до н. э. императору Августу пришлось этот закон реанимировать и дополнить. По строгому указанию императора все римские мужчины (кроме солдат) должны были состоять в браке с 25 до 60 лет, а женщины — с 20 до 50 лет.

Dura lex, sed lex. Закон суров, но это закон. Тем не менее римляне научились его обходить. Особо закоренелые холостяки устраивали сговор (который приравнивался к браку) с маленькой девочкой и получали желанную свободу на много лет вперед. В ответ император издал закон, которым запрещал сговор с невестой моложе десятилетнего возраста, а срок между сговором и браком ограничил двумя годами. После этого двенадцатилетняя невеста должна была вступать в брак, что, впрочем, для Рима было не редкостью.

Вдовцам и вдовам по требованию Августа вменялось в обязанность вступать в новый брак не позднее чем через два года после смерти супруга, то есть буквально сандалий не износив. Для разведенных этот срок снижался до 18 месяцев. Для законопослушных граждан предусматривались различные льготы, а тех, кто закона не исполнял, били сестерцием. Например, их ограничивали в праве принимать наследство по завещанию.

Учитывая, что вдова должна была соблюдать и другой закон, а именно не выходить замуж в течение десяти месяцев со дня смерти мужа, — на устройство новой семейной жизни ей давалось не так уж и много времени. Проблемы необустроенных вдов, да и девиц, усугублялись тем, что женихов в Риме было значительно меньше, чем невест. Тому были две основные причины.

Во-первых, римским солдатам запрещалось вступать в брак. А армию Рим содержал огромную. Сотни тысяч несостоявшихся женихов сидели по гарнизонам, разбросанным от Гибралтара до Евфрата и от Нильских порогов до нынешней Шотландии. Там они нередко обзаводились незаконными женами из числа местных уроженок или рабынь. Известно, что командование на такие союзы смотрело сквозь пальцы, но для невест-римлянок это было слабым утешением. И только императоры династии Северов (конец II — первая треть III века н. э.) разрешили солдатам вступать в законный брак и даже жить с семьями за пределами военного лагеря.

Второй причиной, по которой женихов не хватало, был постоянный рост рождаемости в Риме, значит, и детей, родившихся в каждом следующем году, было больше, чем в предыдущем. Соответственно, и невест, которые обычно моложе своих женихов, было больше.

Впрочем, количество невест тоже регулировалось законодательно. На рубеже эр был принят так называемый закон Юлия и Папия-Поппея. По нему лицам высших сословий запрещалось жениться на вольноотпущенницах, а остальным римским гражданам запрещалось жениться на женщинах с дурной репутацией. Возможно, это слегка подняло шансы свободнорожденных невест с хорошей репутацией. А заодно дало дополнительный стимул для сохранения этой репутации.

Регулировалось и количество детей в семьях. Император Август предписывал гражданам иметь не менее трех детей, а вольноотпущенникам — не менее четырех. Впрочем, для мужчин это было скорее императорским пожеланием, чем приказом, и они могли обойтись одним ребенком. Но к женщинам требования применялись по полной программе, и они, не родив необходимого количества детей, не могли получить более половины завещанного им имущества.

Римляне, для которых законы по регулированию семьи были не в новинку, инициативы Августа встретили тем не менее в штыки. Чего они больше жаждали — свободы от семейных уз или свободы от навязчивого вмешательства императора, теперь неизвестно. Но в итоге при Константине, в первой половине IV века, эти законы стали понемногу упраздняться, а Юстиниан I, правивший Восточной Римской империей в середине VI века, окончательно отменил их.

Возможно, римские мужчины пытались отвертеться от исполнения закона о «всеобщей супружеской повинности» потому, что римские женщины пользовались в браке огромными правами. Год от года эти права росли. А начало этому было положено еще мифическим основателем Рима Ромулом, который пытался урегулировать вопрос с похищенными сабинянками.

 

Легендарная история с похищением сабинянок, случившаяся в VIII веке до н. э., наверное, известна всем. Тем не менее напомним ее в общих чертах. После основания Вечного города Ромул объявил, что дает убежище и права гражданства любым пришельцам, как бы низок ни был их род и какие бы преступления они ни совершили в прошлом. Кроме того, он обещал наделять новых граждан землей по мере ее завоевания. Естественно, что Рим немедленно наполнился авантюристами, беглыми преступниками и безродными бедняками. Но женщин в городе катастрофически не хватало: жители окрестных городов не желали выдавать своих дочерей за сомнительных соседей.

Тогда Ромул объявил, что нашел в земле алтарь древнего бога земледелия Конса (отождествляемого иногда с Нептуном-коневодом). Имя Конс имеет общий корень со словами «консилиум» (совет) и «консул». Но Ромул воспользовался находкой для целей отнюдь не дипломатических. Он устроил в честь новоявленного бога пышные игры, на которые пригласил соседей сабинцев (иногда переводится «сабинов» или «сабинян»). Сабинцы были многочисленным и, по словам Плутарха, воинственным народом. Но в этой истории их воинственность проявилась достаточно вяло. Они явились на праздник из ближайших городов и селений. Явились с женами и детьми, в том числе и с дочерьми-невестами. Что заставило их принять приглашение римлян — людей с весьма сомнительной репутацией — неясно. В разгар праздника Ромул подал условный знак: скинул, а потом снова накинул на плечи ярко-красный плащ. И тогда римляне бросились на девушек и стали растаскивать их по домам, позволяя их отцам и братьям скрыться с места происшествия.

Возможно, в глубине души сабинцы были рады возможности пристроить дочек без приданого. Во всяком случае, кровопролития не произошло. Потом родственники похищенных долго вели вялотекущие переговоры о выдаче дочерей обратно.

Тем временем Ромул собрал всех девушек, объявил им, что похищены они с самыми честными брачными намерениями и, как пишет греческий историк I века до н. э. Дионисий Галикарнасский, «потребовал возлюбить данных им судьбой мужей». Что они, как показали дальнейшие события, и сделали. Потом Ромул отобрал неженатых мужчин по числу девушек (разные авторы называют от 30 до 683) и совершил брачный обряд по тем традициям, которые были приняты на родине у девушек.

Вскоре после этого Ромулу и мужьям-новобрачным пришлось отвечать за свой поступок с оружием в руках. Но войной на них пошли, как ни странно, не все сабинцы, а лишь жители соседнего города Ценины, которые боялись, как бы римляне не возвели похищение женщин в традицию. Ценина была взята Ромулом, жителей он пощадил, желающим предложил переселиться в Рим, а их земли разделил между своими воинами. Потом та же участь постигла еще три близлежащих города. Но объединенных сил сабинцы так и не выставили. А Ромул проводил по отношению к покоренным городам самую лояльную политику. Причем земли, принадлежавшие отцам похищенных девушек, он оставил в их собственности.

Тем временем сабинские жены мирно жили в Риме и рожали детей. Изголодавшиеся без женского внимания мужья были с ними ласковы. Рим богател. И когда сабинцы, наконец, всерьез решили отомстить за похищенных дочерей и собрали большую армию, молодые женщины не пожелали оторваться от мужей и вернуться в отчие дома с осиротевшими детьми на руках.

К сожалению, спохватились женщины поздновато, и кровь успела пролиться. Сабинцы захватили Капитолийский холм, стоявший на подступах к Риму (позднее он вошел в черту города). Началась битва, и римляне дрогнули. Они отступили к Палатинскому холму и стали готовиться к новому сражению. И тут наконец женщины выбежали на поле брани и потребовали решить дело миром. По словам Плутарха, женщины уверили сабинцев, что их мужья «относятся к женам с предупредительностью, любовью и полным уважением». После чего мир был заключен.

Теперь в Риме вместе правили два царя: Ромул и сабинский царь Татий. По следам последних событий Ромул был вынужден издать ряд законов, регулирующих семейную жизнь своих подданных и особо — положение женщин. Так, было постановлено, что мужчины должны уступать женщинам дорогу и не имеют права говорить в их присутствии непристойности и обнажаться, дабы не оскорблять их скромность. Женщин было запрещено привлекать к суду по обвинению в убийстве. Кроме того, римские женщины освобождались от всякой домашней работы, кроме прядения шерсти. В договоре, который Ромул подписал с сабинцами, было сказано: «Пусть жена не мелет муку для римлянина и не варит ему пищу». Вероятно, с тех времен пошел обычай на римских свадьбах выкрикивать «Талассио!» — «Пряди!». Этот возглас означал, что женщина, выйдя замуж, не будет иметь никаких иных обязанностей. Тогда же возник обычай переносить молодую жену в дом мужа на руках — это должно было напоминать о днях, когда римляне несли в свои дома похищенных сабинянок.

Еще один обычай — делать прическу новобрачной, используя острие маленького копья — Плутарх объясняет так: «Может быть, этим хотят напомнить, что первые жены римлян были добыты силою и с помощью оружия?»

Если верить Плутарху, Ромулом были изданы законы, по которым жена ни при каких обстоятельствах не могла требовать развода, а муж мог прогнать надоевшую жену, отдав ей при этом часть имущества и принеся дары в храм Цереры. Если же супруга была уличена в отравительстве, подмене детей или прелюбодеянии, то она никакой компенсации не получала. Впрочем, на деле изгнать жену оказалось не так-то просто, и мужчины в течение примерно пяти веков от основания Рима этим правом не пользовались.

 

Дав римским мужьям право разводиться, Ромул, по свидетельству Дионисия Галикарнасского, утвердил в качестве единственно возможной такую форму религиозного брака, которая никак не предполагала развода. Она получила название «конфарреация». Это был торжественный обряд, совершаемый главным жрецом Юпитера (фламином). Обряд сопровождался жертвоприношением. Жертвами были хлеб из полбяной муки (полба по латыни «far»; отсюда и слово «конфарреация») и овца. Этот хлеб, освященный жрецами, жених и невеста должны были вкушать совместно. Обязательным считалось и присутствие десяти свидетелей. «Ничего не было священнее уз брака, заключенного таким образом», — писал Плиний. Брак этот не могла расторгнуть ни одна из сторон. Женщина в нем пользовалась большими правами в семье, но она находилась под юрисдикцией мужа и не имела права самостоятельно распоряжаться своим имуществом.

Существовал лишь один повод к расторжению брака-конфарреации: в случае преступления жены, за которое семейный суд решал покарать ее смертью (например, за измену или за употребление спиртных напитков, что женщинам категорически возбранялось законодательством Ромула), перед казнью преступницы проводился обряд, разрывающий ее брачные узы. Вообще говоря, судить преступную жену и подвергнуть ее любой казни, вплоть до смертной, муж, состоявший в браке-конфарреации, мог и самостоятельно. Но это считалось не вполне приличным, и обычно созывали семейный суд — в первые века существования Рима государство предоставляло таким судам право самостоятельно разрешать любые внутрисемейные проблемы.

Конфарреация постепенно вытеснялась другими формами брака, в которых женщинам предоставлялось больше имущественных свобод, а заодно и право развода. В итоге в 23 году н. э. римляне не смогли найти даже трех кандидатов на должность жреца Юпитера, который, по древнему закону, должен был происходить от родителей, сочетавшихся по обряду конфарреации, и сам должен был состоять в браке, заключенном таким же образом.

 

Всего у римлян сложились четыре формы брака. В первых трех жена находилась под властью мужа (cum manu — буквально «под рукой»). Конфарреация при этом устанавливала между супругами священную религиозную связь.

Брак, заключенный в форме «коэмпции», был попросту куплей-продажей жены. Главным лицом здесь был не жрец, а весовщик с весами. Причем взвешивали, как ни странно, не товар (то есть жену), а деньги, и сумма ни от веса, ни от «качества» жены не зависела. В присутствии пяти свидетелей жених бросал на весы монету достоинством в один сестерций и жена переходила в его полную собственность. Серебряный сестерций весил чуть больше грамма, и на него вместо жены можно было купить около либры (примерно полкилограмма) свинины или одну крупную курицу. Впрочем, римляне отнюдь не приравнивали жен к курам: «покупка» имела чисто символический характер. Жена в этом браке пользовалась теми же правами, что и в браке, освященном жрецами. Если когда-то мужу и приходилось платить за жену реальные деньги, то ко времени Республики об этом никаких сведений не сохранилось. Напротив, жена приносила в дом мужа приданое.

Третья форма брака называлась «узус». По римским законам, если некая вещь находилась в чьем-либо фактическом пользовании достаточно долго, то она автоматически становилась его собственностью. Для недвижимого имущества достаточным сроком было два года, для движимого — год. Женщина, как известно, движется, а что касается того, может ли она являться собственностью мужа, сомнений у римлян не возникало, по крайней мере у мужчин. Таким образом, женщина как «движимое имущество» становилась «собственностью», или законной женой своего мужа, прожив год в его доме. Поначалу в «узус» вступали пары, которым почему-либо нельзя было пожениться более «приличным» образом. Например, влюбленные, которым препятствовали родители или закон. По закону, который был отменен лишь в 445 году до н. э., браки между патрициями и плебеями были запрещены, и влюбленным из разных слоев общества только и оставалось, что продержаться в грешном сожительстве один год, после чего ни закон, ни родители уже не могли отнять женщину у ее «собственника».

Но со временем упрощенная форма брака прижилась у римлян, и на нее стали смотреть как на вполне приличную и общепринятую. После традиционного сватовства, подписания брачного контракта и свадебного пира, организованных родителями, невеста вселялась в дом жениха на правах самой что ни на есть законной жены. И жреца, и весовщика из церемонии просто исключили. И «движимое имущество» сразу же объявляло себя госпожой в доме, вовсе не собираясь дожидаться, пока истечет назначенный законом годичный срок. Более того, очень скоро римлянки поняли, что не в их интересах становиться «имуществом» мужа. А для того чтобы им не становиться, матроне достаточно было на три дня отлучиться из своего нового дома. Годичный срок прерывался, и женщина вновь обретала желанную свободу от мужа, оставаясь при этом его законной супругой, но отнюдь не его собственностью. Так возникла четвертая форма брака, ставшая во времена поздней Республики и последующей Империи практически единственной: брак «sine manu» — буквально «без руки» или «без власти».

Это была фантастическая по тем временам лазейка в законе. Весь цивилизованный мир жил по законам патриархата. Вавилонские мужья покупали жен, как рабынь. Греческие жены не смели носа высунуть на улицу и вскакивали из‐за стола, если в дом заходил с визитом приятель мужа. В самом Риме власть главы семейства над домочадцами была почти неограниченной. Отец мог продать сына в рабство. Взрослый, убеленный сединами мужчина, имеющий жену и детей, не имел права распоряжаться своим имуществом без разрешения отца, если тот был жив. Вся семья была фактически в рабстве у ее главы — вся, кроме жены! Конечно, если она не забывала ежегодно отлучаться из дома на трое суток.

В браке «sine manu» жена никогда не поступала под юрисдикцию мужа. Разумеется, о том, чтобы женщина вообще жила без «хозяина», даже самые эмансипированные римлянки додуматься не могли. Они оставались под юрисдикцией отца или опекуна. Например, совершать крупные сделки или вступать в брак римлянка могла только с их согласия. Но женщине достаточно было пожаловаться, что ее опекун уехал на один день, чтобы она могла сама выбрать себе нового. А поскольку римляне имели обыкновение путешествовать, воевать и навещать свои загородные имения, сдать в архив строптивого опекуна не составляло труда. На рубеже эр император Август и вовсе освободил от опеки женщин, имеющих троих детей. А троих детей тогда имела едва ли не любая римлянка, которой перевалило за двадцать с небольшим.

Практически, начиная примерно со II века до н. э., римские жены сами распоряжались своим имуществом, сами бросали своих мужей и сами же заводили новых. В частной жизни они пользовались такой же свободой, как и мужчины. Они ходили в гости, в театр и в цирк, и совсем не обязательно вместе с мужем. Они участвовали в пирах, они заводили любовников. Они занимались «бизнесом», вкладывали деньги, покупали и продавали имения… Они устраивали религиозные праздники, на которые не допускали мужчин… И только в политику мужчины умудрились их не пустить: римские женщины никогда не имели права голоса. И занимать государственные должности (кроме некоторых жреческих) они тоже не могли. Но может быть, они просто не хотели?

 

Несмотря на те свободы, которыми пользовались римлянки времен поздней Республики и Империи, первый брак девушки всегда совершался по воле родителей. Девочку иногда обручали, когда она была совсем еще ребенком, а замуж она выходила лет в тринадцать-шестнадцать. Жених очень часто был значительно старше невесты. Символом брака, как и сегодня, было гладкое, без камней, кольцо, которое он надевал ей на безымянный палец. Только кольцо было не золотым, а железным. Носили его на левой руке.

Назначить день свадьбы было не просто: существовало множество несчастливых дней. Достаточно было римскому войску потерпеть поражение в какой-то день месяца, как он объявлялся несчастливым, причем не только в этом месяце, но и в любом другом. Римляне, к счастью для брачующихся, были отменными вояками, но и им случалось терпеть поражения. А поскольку воевали они почти непрерывно, то несчастливых дней накопилось немало. В результате жениться нельзя было ни в календы (1‐е число каждого месяца), ни в ноны (7‐е или 9‐е), ни в иды (13‐е или 15‐е). Не рекомендовалось жениться в марте, потому что этот месяц посвящен богу войны. В мае тоже не стоило вступать в брак. Плутарх называет для этого по крайней мере пять причин, одна из которых та, что слово «май» происходит от слова maiores — «старейшины», а старейшинам вступать в брак не пристало. Впрочем, разве это менее обоснованно, чем наша боязнь «маяться» после майской женитьбы? Но и по окончании мая нетерпеливые римские женихи продолжали маяться, теперь уже по другой причине: в первой половине июня начиналась уборка в храме Весты. Богиня Веста была девственницей, как и ее служительницы, и не вполне понятно, почему их скромные девичьи хлопоты могли помешать кому-то жениться. Если бы уборку затеяли боги брака Пилумн или Гименей — другое дело. И тем не менее жениться в начале июня было нельзя. Потом наступали дни сравнительно благополучные, но и тут можно было нарваться на подводный камень — траур по родственнику или день поминовения. И уж конечно, нельзя было жениться в те дни, когда (согласно римским представлениям о загробном мире) открывалось отверстие, соединяющее наш мир с миром подземным: 24 августа, 5 сентября и 8 октября.

И тем не менее римляне женились. И, по-видимому, почитали это за счастье. Во всяком случае, Плутарх вполне серьезно рассуждает о том, почему «вдовец несчастнее холостяка». Мысль о том, что вдовец, или уж во всяком случае холостяк, может быть счастлив, ему в голову не приходит.

Но вот, после долгого ожидания, день свадьбы наконец наступает. Правда, окончание мая или завершение храмовой уборки — еще не гарантия счастливого брака. Чтобы прояснить вопрос о грядущем счастье, свадебную церемония начинали с ауспиций — гадания по полету птиц. Позднее птиц заменили свиньями, но, поскольку свиньи не летают, гадать стали по их внутренностям.

 

На церемонии присутствовали многочисленные друзья и родственники. Одаривать молодоженов было не принято. А вот сами молодые, если они были достаточно богаты, подарки раздавали, правда, не родственникам, а беднякам. Автор знаменитого «Золотого осла», римский писатель Апулей, женившийся на богатой вдове, пишет: «Мы предпочли сочетаться браком в загородной вилле, чтобы граждане не сбежались за подарками». Подарки эти могли обойтись в круглую сумму, и Апулею это было известно как никому другому: не так давно его будущая жена, отмечая свадьбу старшего сына, раздала 50 тысяч сестерциев.

Невеста на римской свадьбе была одета не в белое, а в желтое и огненно-оранжевое. Белая одежда считалась в Риме повседневной, а иногда и траурной: в белых тогах хоронили покойников, в имперское время женщины в знак траура носили белые платья. Невеста же была одета в цвета пламени, что символизировало то ли жар страсти, то ли огонь семейного очага. Ее наряд был сложен, каждая деталь имела значение. Свое девичье платье и игрушки невеста посвящала ларам — добрым духам отцовского дома. В канун свадьбы она надевала длинную прямую тунику, которую надлежало ткать на старинном ткацком станке, за которым работали стоя. Туника была перехвачена белым поясом из овечьей шерсти: считалось, что как шерстяные пряди прилегают друг к другу, так и муж с женой образуют единое целое. Для пущей неразрывности пояс этот связывали «геракловым узлом». Развязать его было нелегко; возможно, что на это уходила немалая часть первой брачной ночи. Задача усложнялась тем, что первую ночь супруги по традиции проводили в полной темноте… Впрочем, кто сказал, что семейная жизнь должна быть легка?

Выбрать себе кокетливую прическу невеста не могла, волосы убирались строго определенным образом: их делили на проборы острием копья и полученные шесть прядей укладывали вокруг головы. Сверху надевали венок из вербены и майорана и накидывали огненно-желтое покрывало — фламмеум. Такого же цвета верхняя одежда — палла — накидывалась на тунику. Обувь тоже была цвета огня.

Свадьба начиналась в доме невесты. Здесь в присутствии десяти свидетелей подписывался брачный контракт. Потом невеста произносила знаменитую фразу: «Где ты, Кай, там и я — Кайя». Пронуба — нечто вроде посаженой матери — соединяла правые руки жениха и невесты, и начинался пир. Расходы на него были ограничены в конце I века до н. э. законами Августа против роскоши. Император, хотя и был ревнителем браков, издал закон, по которому на свадебное угощение нельзя было тратить больше тысячи сестерциев (если помните, один сестерций — это символическая стоимость одной жены или реальная стоимость одной хорошей курицы; а еще за сестерций можно было купить проститутку — но, в отличие от жены и от курицы, только самую дешевую). Впрочем, на дозволенную аскетичным императором сумму одного только вина можно было купить три тысячи литров.

Но какие бы ограничения ни ставились законом, по крайней мере одно достаточно дорогое блюдо на свадьбе присутствовало обязательно: ритуальные пирожные, которые гости потом забирали с собой. В середине II века до н. э. Марк Порций Катон (Цензор) записал их рецепт: модий (около девяти литров) самой качественной муки замешать на молодом вине, добавить два фунта свиного жира, фунт творога и кусочки лавровой коры, а потом раскатанное тесто выпекать, уложив на лавровые листья.

Когда вино было выпито, а еда съедена (не вся: по традиции стол не должен был полностью опустеть), новобрачная отправлялась в дом мужа. Этому ритуалу придавалось особое значение: брак был именно переездом невесты к жениху и ни в коем случае не наоборот. Дом будущего мужа был куда важнее, чем сам муж. Поэтому свадьбу могли при необходимости сыграть и в отсутствие жениха (если он заранее подписал и передал необходимые документы), был бы только дом, двери которого невеста обмажет овечьим жиром и оливковым маслом, а столбы обовьет шерстяными повязками. А вот без невесты свадьбы быть не могло.

Девушку ритуально вырывали из объятий матери или другой ближайшей родственницы, и процессия отправлялась в путь. Невеста шла пешком, ее вели за руки двое мальчиков, чьи родители обязательно были живы. Третий мальчик нес впереди факел из боярышника: известно, что боярышник — верное средство от злых духов. Остальные родственники и гости несли зажженные восковые свечи и сосновые факелы, тащили невестину прялку и веретено, швыряли в толпу орехи. Звучали флейты. Кто-то затягивал непристойную песню — фесценину, но почтенные матроны не затыкали ему рот: на то и свадьба…

Когда невеста завершала все необходимые ритуалы с дверями женихова дома, ее на руках вносили внутрь. Молодой муж обрызгивал ее водой из своего колодца (а может быть, и из водопровода, который появился в Риме в 312 году до н. э.) и протягивал ей факел, зажженный на своем очаге. Так новобрачная приобщалась к святыням новой семьи. После чего пронуба усаживала девушку на брачную постель. Все удалялись, погасив светильники. И молодой муж со вздохом принимался… возиться с геракловым узлом, затянутым на животе невесты.

 

Не всем римлянкам было дозволено выходить замуж: этого права были лишены жрицы Весты — богини семейного очага и жертвенного огня. Предание гласит, что ее культ был введен в Риме легендарным царем-мудрецом Нумой Помпилием на рубеже VIII и VII веков до н. э. Он же воздвиг храм богини (круглый, что символизировало вселенную) и, по словам Плутарха, «поручил чистую и нетленную сущность огня заботам тела непорочного и незапятнанного, или, быть может, находил нечто общее между бесплодием пламени и девством». Но каковы бы ни были мотивы знаменитого царя, жрицы Весты должны были сохранять девственность все долгие годы своего служения: «Царь назначил священным девам тридцатилетний срок целомудрия: первое десятилетие они учатся тому, что должны делать, второе — делают то, чему выучились, третье — сами учат других. По истечении этого срока им разрешено выходить замуж и жить как вздумается, сложив с себя жреческий сан. Немногие, однако, воспользовались этим правом, те же, что воспользовались, не были счастливы, но весь остаток жизни мучились и раскаивались; пример их поверг остальных в суеверный ужас, и они до старости, до самой смерти, твердо блюли обет девства».

Но блюли его тем не менее не все. Хуже всего приходилось тем, кто нарушал обет девственности в течение тридцатилетнего срока служения. В весталки посвящали девочек из знатных семей в возрасте от шести до десяти лет — служение их прекращалось, когда им было под сорок. Возраст этот считался в Риме вполне пригодным для замужества, поскольку браки вдов, а позднее и разведенных женщин, были приняты в любом возрасте. Например, женой Апулея (образованного, состоятельного и красивого молодого человека) стала мать его друга, почтенная вдова, которой к тому времени было, по словам самого Апулея, «немногим более сорока лет». Таким образом и весталка, оставив службу, могла наслаждаться счастливым замужеством со всеми его плотскими радостями. Но сначала ей надо было пройти через долгие годы воздержания. А это, судя по сообщениям римских историков, удавалось далеко не всем. Поскольку считалось, что нарушение весталкой обета девственности может привести к самым трагическим последствиям для всего государства, ее преступление карали жесточайшим образом. Плутарх писал:

 

Потерявшую девство зарывают живьем в землю подле так называемых Коллинских ворот. Там, в пределах города, есть холм, сильно вытянутый в длину… В склоне холма устраивают подземное помещение небольших размеров с входом сверху; в нем ставят ложе с постелью, горящий светильник и скудный запас необходимых для поддержания жизни продуктов — хлеб, воду в кувшине, молоко, масло: римляне как бы желают снять с себя обвинение в том, что уморили голодом причастницу величайших таинств. Осужденную сажают на носилки, снаружи так тщательно закрытые и забранные ременными переплетами, что даже голос ее невозможно услышать, и несут через форум. Все молча расступаются и следуют за носилками — не произнося ни звука, в глубочайшем унынии. Нет зрелища ужаснее, нет дня, который был бы для Рима мрачнее этого. Наконец носилки у цели. Служители распускают ремни, и глава жрецов, тайно сотворив какие-то молитвы и простерши перед страшным деянием руки к богам, выводит закутанную с головой женщину и ставит ее на лестницу, ведущую в подземный покой, а сам вместе с остальными жрецами обращается вспять. Когда осужденная сойдет вниз, лестницу поднимают и вход заваливают, засыпая яму землею до тех пор, пока поверхность холма окончательно не выровняется. Так карают нарушительницу священного девства.

 

Но даже угроза страшной казни не могла удержать некоторых весталок от нарушения обета. Римский историк Тит Ливий на рубеже эр писал, что в первой половине V века до н. э. Рим сотрясали войны и гражданские усобицы, к которым прибавились и неблагоприятные небесные знамения. «Прорицатели, гадая то по внутренностям животных, то по полету птиц, возвещали государству и частным лицам, что единственная причина такого беспокойства богов — нарушение порядка в священнодействиях. Страхи эти разрешились тем, что весталку Оппию осудили за блуд и казнили».

В 420 году до н. э. такое же обвинение было выдвинуто против весталки Постумии, «сильное подозрение против которой внушили изысканность нарядов и слишком независимый для девушки нрав». Жрица была оправдана, однако «получила от великого понтифика предписание воздерживаться от развлечений, выглядеть не миловидной, но благочестивой». Избавилась ли Постумия от миловидности, неизвестно, но ее коллеги не сделали должных выводов, и в 337 году до н. э. весталка Минуция была осуждена и казнена — все началось с того, что она вызвала подозрения «своим неподобающим щегольством».

В 217 году до н. э., когда Рим терпел поражение за поражением от Карфагена и Ганнибал стоял уже почти под стенами Вечного города, римляне вновь были напуганы страшными предзнаменованиями, и виновные были найдены. На этот раз их оказалось сразу несколько (у разных авторов цифры разнятся). Плутарх пишет: «Три весталки — Эмилия, Лициния и Марция — были совращены и долгое время находились в преступном союзе с мужчинами… Весталки были изобличены и казнены…»

 

Впрочем, к этому времени римские нравы уже не отличались прежней суровостью и грешили не только весталки. Традиционный брак-конфарреация, в котором жена полностью находилась под властью мужа, сменялся более либеральными формами. Семейные суды тоже потеряли былое влияние, и теперь наказание преступных жен взяло на себя государство. Как правило, смерть за измену им уже не грозила.

Тит Ливий сообщает, что в начале III века до н. э. суд оштрафовал «нескольких матрон, обвиненных перед народом в прелюбодеянии». Интересно, что взысканные средства были употреблены «на постройку храма Венеры», что говорит как о своеобразном чувстве юмора у римских магистратов, так и о значимости материальных потерь, которые пришлось понести матронам на фронтах беззаконной любви.

Передача штрафных денег для храма Венеры вызывает тем большее удивление, что в Риме существовало святилище, напрямую относящееся к женской нравственности, — святилище «Скромности Патрицианской», где добродетельные патрицианки могли справлять свои обряды. А в тот самый год, когда распутные римлянки были оштрафованы в пользу Венеры, обнаружилась явственная нужда в строительстве второго святилища Скромности, но для плебеек. Дело в том, что плебейским женщинам, сколь бы добродетельны они ни были, вход в святилище «Скромности Патрицианской» возбранялся. И однажды матроны не допустили к обрядам некую Вергинию, поскольку она, будучи по рождению патрицианкой, вышла замуж за плебея. Возмущенная Вергиния, нимало не смущаясь тем, что находится в храме Скромности, в процессе «яростного противоборства» заявила, что она вошла сюда «и как патрицианка, и как скромница, и как жена единственного мужа, за которого ее выдали девицею». После чего организовала у себя дома собственный храм. Созвав замужних плебеек, Вергиния объявила: «Этот алтарь я посвящаю Плебейской Скромности и призываю вас, матроны, так же состязаться меж собою в скромности, как мужи нашего государства — в доблести; постарайтесь же, если это возможно, чтобы этот алтарь славился перед тем и святостью большею, и почитательницами чистейшими».

Ливий пишет, что поначалу «алтарь этот чтился почти по тому же чину, что и первый, более древний: только матрона, признанная безупречно скромной и единобрачной, имела право приносить на нем жертвы. Но потом нечестивые служители сделали это богослужение общедоступным, причем не только для матрон, но для женщин всякого звания, и наконец оно пришло в упадок».

В упадок пришли не только храмы, посвященные Скромности. Сама скромность римских женщин, по свидетельствам современников, тоже постепенно приходила в упадок. Ливий сообщает, что в дни войны с Ганнибалом, в первой половине III века до н. э., римским магистратам вновь пришлось принимать меры против женщин, обвиненных в разврате. Но если раньше матроны отделывались штрафами, то теперь их осудили на ссылку.

Впрочем, так или иначе наказания матрон за измену были по законам того времени достаточно невелики (с точки зрения самих римлян), поэтому тех, кого обвиняли в адюльтере, иногда заодно обвиняли и в покушении на отравление мужа. Квинтилиан в своем учебнике ораторского искусства приводит слова Катона, который утверждал, что «каждая изменница готова стать и отравительницей».

Квинтилиан, к сожалению, не уточняет, какого именно Катона он имел в виду. Но заметим попутно, что знаменитый Марк Порций Катон Старший, вошедший в историю под прозвищем Цензор, хотя и прославился борьбой за чистоту нравов, подрабатывал на ниве продажной любви, за деньги разрешая своим рабам сходиться с его же рабынями. Что, впрочем, не мешало ему с ораторской трибуны обличать своих сограждан, уверяя, «что городу потребно великое очищение», и изгнать из сената некоего Манилия за то, «что тот среди бела дня, в присутствии дочери, поцеловал жену». Сам же Катон, по его словам, донесенным до нас Плутархом, «лишь во время сильной грозы позволял жене обнимать его». Видимо, грозы были редки в Италии, потому что от двух жен Катон имел всего лишь двоих детей.

Но другие современницы Катона Старшего, несмотря на его цензорскую деятельность, уже не могли похвастаться старинной чистотой нравов. В 186 году до н. э. были подвергнуты суровому наказанию римлянки, которые, по сообщению Валерия Максима, «во время отправления торжества Бахусова недозволенное смешение имели». Максим пишет, что консулы провели расследование и изобличили многочисленных преступниц, после чего «оныя в домах своих от своих же кровных наказаны были; и распростра