Моногамная психология как травма

 

 

Каждый из нас знает людей, которые буквально иссыхают, если не состоят в романтических отношениях, - они грустны, как Хатико на девятом году, их пульс еле прощупывается, глаза едва открываются, а страница в соцсети испещрена заметками в духе "Если любишь - отпусти" и прочими сентиментальными посланиями. Их дела не клеятся, кровь по жилам не бежит, а жизнь - боль. Они гребут на лодке по океану депрессии и только и смотрят по сторонам, кого бы возвести на алтарь их привязанности и в чью бы грудину вонзить ядерный реактор своих ожиданий. Попкорн непременно взорвётся, но перед этим в жизни Хатико будет период в полгода-год, когда и сердце забьётся, и глаза заблестят, и страница в соцсети перестанет быть похожей на пятна Роршаха. Всё это ненадолго. Потом колесо Сансары закрутится по новой.

Благодаря кино и романам представления об адекватности такого образа активно вбиваются в головы людей - отныне это выставляется здоровой нормой. Хотя с точки зрения психологии, это откровенная патология. Когда встречаешь такого человека, он будто вываливает тебе на коленки свою разросшуюся опухоль и ждёт избавительной операции. Но кто будет держать зажим? Кто промокнёт лоб ватным тампоном? Такие операции в одиночку не делаются. Одного - недостаточно.

Несмотря на саркастичность приведённых метафор, всё это действительно реальная и большая трагедия, поскольку касается совсем не единиц, а в той или иной степени почти всего современного западного общества. Психоаналитик Карен Хорни давно указала, что ненасытная потребность в любви - чёткий признак невротической личности. Все эти люди, недолюбленные родителями в детстве, страдают без любви и принятия, без Значимого Другого. Они рьяно ищут того, кто возместил бы им весь дефицит родительского признания в раннем детстве.

" Жажда любви столь часто встречается в неврозах и столь легко распознаётся подготовленным наблюдателем, что её можно считать одним из вернейших признаков существования тревоги и приблизительной мерой её интенсивности. В самом деле, если человек ощущает себя изначально беспомощным по отношению к неизменно угрожающему и враждебному миру, то его поиски любви могут показаться самым логичным и прямым способом достигнуть какого-нибудь расположения, помощи и понимания " (Хорни, 2016, с. 68). " Для невротика обретение любви - это не роскошь, не просто источник добавочной силы и удовольствия, а жизненная необходимость " (с. 75). То есть эта моногамная психология, возникшая в городской семье чуть более ста лет назад, в качестве фундамента содержит патологию - жёсткую нехватку позитивного внимания в раннем детстве. Долгое время лишённые тёплого эмоционального контакта с другими, люди охотно поверили, что когда-то ими непременно будет встречен Тот Самый, кто всё исправит.

Другой показательной чертой современного "моногамного невротика" оказывается его неспособность оставаться наедине с собой - он ждёт наступающего вечера, когда предстоит вернуться с работы домой, как смертной казни, потому что там ему предстоит остаться одному. Его пугает одиночество - всегда и везде. Потому такие люди (которые во множестве известны каждому из нас - их невероятно много) всегда с радостью принимают спонтанные предложения "встретиться прямо сейчас", так как только и ищут возможности покинуть дом. Они всегда тяготеют к человеческому обществу. Даже род деятельности стараются выбрать такой, чтобы всегда быть в коллективе. Без людей рядом у них возникает ощущение собственной незначительности, пустоты внутри, они словно боятся исчезнуть. " У такого человека бывает ощущение затерянности в бесконечной вселенной, и любое человеческое общество доставляет ему облегчение " (Хорни, 2016, с. 76).

Любопытно, что сам феномен Значимого Другого никогда и не был бы открыт, если бы не нуклеарная семья - только в её узких рамках мог зародиться дефицит любящих людей. Этот масштабный эксперимент по социальной депривации на миллионах людей позволил открыть важность привязанности и исследовать феномен детской травмы (см. Перри, Салавиц, 2015). В прошлые эпохи представить такие открытия куда труднее, чем в эпоху современной нуклеарной семьи. Психотерапевты отмечают, что близость воспринимается как потребность, только если её сложно достичь (Перель, 2015, с. 55). Осознать важность кислорода можно только с петлёй на шее. Такую роль в деле познания человека и сыграла нуклеарная семья - затянувшийся эксперимент по изоляции живых людей. Ребёнок, растущий в окружении только двух родителей, доступным для эмоционального контакта из которых оказывается вовсе лишь один, да и то далеко не всегда гарантирующий адекватную чуткость и заботу, вырастает с единственной грёзой - встретить хоть кого-нибудь, кто беспрекословно примет его, окружит вниманием и заботой и даст почувствовать себя нужным. Поэтому в рамках современной семьи " близость стала последней защитой от жизни в изоляции. Наша решимость протянуть руку и коснуться кого-то достигла пика и сравнима с религиозным экстазом " (там же).

Ярким примером того, как принудительная изоляция может приводить к развитию повышенной чувствительности, стал случай с органгутанами в одном из зоопарков. В природе самцы и самки орангутанов ведут одиночный образ жизни, никаких пар не образуют, а лишь изредка пересекаются для совокупления. Когда же самец и самка оказались вынуждены несколько лет прожить бок о бок в клетке зоопарка, то после смерти одного из них оставшийся ещё долгое время демонстрировал чёткие признаки горя (Пейн, Пруденте, 2009, с. 114). Или космонавты, экспериментировавшие с мухой-дрозофилой на орбитальной станции: все мухи очень скоро передохли, и осталась лишь одна, к которой космонавты в итоге привязались и даже окрестили Нюркой. Когда к концу полёта и эта муха сдохла, один космонавт прослезился, а второй - разрыдался. " Это были явно неадекватные реакции, вызванные астенизацией нервной системы ", резюмируют специалисты (Лебедев, 2002). Как тут не вспомнить и убитого горем персонажа Тома Хэнкса в "Изгое", когда его единственного друга - волейбольный мяч "Wilson" - унесло в море? Моногамная психология так и работает. Вся эта повышенная чувствительность рождается именно в условиях изоляции. Что это как не травма?

Потребность в ком-то, кто поймёт тебя, полюбит и примет таким, могла зародиться только в дефицитарных условиях нуклеарной семьи. И это же привело к тенденции возложить все свои ожидания только на одного человека, который просто не способен выдержать такого напряжения, что ещё больше травмирует и без того невротизированного человека. Ситуация просто тупиковая.

Вероятно, и такой феномен XX века, как фанаты поп-звёзд - также детище нуклеарной семьи и проявление недоформированной самости индивида (его образа Я) вследствие недостаточного контакта со Значимыми Другими в детстве. Проще говоря, все эти плакаты на стенах, воздыхания о далёком кумире и его идеализация являются индикатором недолюбленности родителями в детстве, из-за чего и возникает этот пресловутый "невидимый друг", который по умолчанию разделяет все жизненные ценности фаната, безусловно любит его и всегда на его стороне (структурно данное явление, как можно видеть, идентично феномену романтической любви).

 

 

А в не нуклеарной семье?

 

 

Выращенные в рамках нуклеарной семьи люди стали воспринимать весь внешний мир как чужой и всех людей в нём - как чужих. Формирующиеся в семье психологические структуры оказались рассчитаны на "вмещение" только очень ограниченного числа близких - как правило, всего лишь одного. Человеку из нуклеарной семьи сложно "открываться", сложно начинать доверительные, эмоциональные отношения с другими. Они для него - чужие. Как снова ловко подмечает Нэнси Чодороу, " эта ситуация противоположна той, в которой оказываются люди, имевшие в младенчестве большое количество приятных связей. Они более склонны поддерживать привязанности к большому числу людей " (с. 49). Вот он - нелицеприятный секрет моногамной психологии: малое число Значимых Других в детстве ведёт к зацикливанию на каком-то одном человеке и в будущем, тогда как большое число Значимых Других в детстве ведёт к рассредоточению эмоциональных контактов среди множества людей. То есть даже сам термин "Значимый Другой" в таких условиях теряет свой смысл, поскольку значимыми становятся почти все, просто каждый по-своему. В такой ситуации человек всегда чувствует себя защищённым, а его "эмоциональные ставки" на кого-то конкретного не оказываются слишком высоки. Он любит всех. Чем больше Значимых Других, тем менее значим каждый из них в отдельности, в этом весь трюк. А вместе с этим и наша психика менее зависима от каждого из них.

Если посмотреть на общества современных охотников-собирателей, то можно увидеть, что связь родителей с ребёнком устроена принципиально иначе, чем в западных обществах. Родительство там оказывается распределённым между куда большим числом людей, чем в обществе, где царит нуклеарная семья. Дети свободно перемещаются по деревне, взаимодействую со многими взрослыми и ровесниками, формируя чувства привязанности не только к своим непосредственным родителям. Маргарет Мид называла это деперсонализацией чувств (1988, с. 160). Наблюдая за жизнью полинезийских племён, она подчёркивала: " На Самоа ребёнок не питает эмоциональной привязанности ни к своему отцу, ни к своей матери. Их личности поглощены большой семейной группой, воспитывающей ребёнка. Ребёнок, не скованный эмоциональными связями с ними, находит достаточное удовлетворение в спокойном тепле, являющемся эмоциональной тональностью возрастной группы " (с. 224). У полинезийцев отсутствовали тесные связи между детьми и родителями. " Дети воспитываются в доме, где всегда есть пять-шесть взрослых женщин, чтобы позаботиться о них, вытереть их слезы, и пять-шесть взрослых мужчин, каждый из которых - авторитет для ребёнка. Всё это не позволяет ему так резко различать между своими родителями и остальными взрослыми, как это делают наши дети. Образ заботливой, нежной матери или вызывающего восхищение отца, столь важный фактор в определении аффективной жизни человека в последующие годы, у самоанского ребенка сложен - он составлен из представлений о нескольких тётках, кузинах, старших сёстрах, бабушках, из представлений о вожде, дядях, братьях и кузенах. Если наш ребенок прежде всего усваивает, что у него есть нежная мать, особая и главная задача которой в жизни - забота о его благоденствии, и отец, на авторитет которого надо полагаться, то самоанский ребенок узнаёт в самом начале жизни, что его мир состоит из иерархии взрослых мужчин и женщин, иерархии, где он может рассчитывать на заботу каждого и должен считаться с авторитетом каждого " (с. 156).

Несмотря на критику некоторых антропологов в адрес Мид (см. Кон, 1988; Райан, Жета, с. 476), её мысли об эмоциональных связях внутри групп охотников-собирателей выглядят весьма резонными в свете всего, что мы знаем об этом сейчас. В давние времена ребёнок всегда имел возможность "исцелиться" за счёт других людей своего большого окружения. Но именно с развитием нуклеарной семьи он оказывается изолированным в очень узких рамках - отныне его ближайшее окружение составляли только мать и отец, те самые люди, которые с большой вероятностью и могли стать главным его стрессирующим фактором.

Сходные соображения высказывают многие антропологи. Пприматолог Сара Блаффер Хрди говорит: " Политики воображают, что нуклеарные семьи олицетворяют "золотой век" периода человеческой семьи, но для детей неестественно, чтобы за ними присматривали только их матери и отцы. Дети исторически привыкли, что их растит их социальный мир ". В своей книге (Hrdy, 2000) Хрди развивает концепцию значимости широких социальных связей для психики ребёнка (всю совокупность взрослых, которые способны взаимодействовать с ребёнком, она называет "аллородителями": от греч. "allos" - "другой, иной", то есть альтернативными родителями). Она отмечает, что даже наличие одной лишь бабушки может в корне изменить жизненные перспективы ребёнка. В этом же ключе и российские антропологи подчёркивают, что исторически в русских селениях фактически именно бабушки растили детей (то есть собственных внуков), а не непосредственные мамы, которые занимались хозяйством. " Бабушка есть и остаётся представителем образа матери периода младенчества ", писал Эрик Эриксон, работая над своей психологией детства (2019, с. 388). Как и Маргарет Мид, Эриксон приходил к выводу, что разделение и "размывание материнства" между несколькими взрослыми (няни, бабушки, тётки, соседки и т.д.) делало мир ребёнка более надёжным, заслуживающим доверия, поскольку материнское отношение не зависело от одной хрупкой связи, а было разлито по всей атмосфере (с. 389).

Фундаментальная роль широких социальных связей в деле оптимального развития психики ребёнка современной наукой признаётся настолько широко, что даже в работах по генетике стали появляться упоминания об этом (Боринская, Янковский, 2005). " Большую часть человеческой истории родовые или племенные группы играли огромную роль [...]. Утрата поддержки родовой группы в ориентированных на индивидуальный успех индустриализованных обществах считается одним из факторов, порождающих депрессию ".

Привычная нам городская семья - это колоссальный удар по психике ребёнка. В сельских районах Африки маленькие дети и по сей день имеют возможность свободно перемещаться по посёлку, посещать дома соседей и общаться не только с другими детьми, но и со взрослыми. Уроженка народности дагара из Буркина-Фасо лаконично описывает эмоциональную атмосферу своего детства: " Редко когда ребёнок чувствует себя одиноким или имеет психологические проблемы. Каждый или каждая прекрасно осознают свою принадлежность " (цит. по Райан, Жета, с. 155). В условиях первобытности дети, несомненно, принадлежали всему племени, и родительские обязательства в целом были разделены между всеми членами общины (Бутовская, Файнберг, с. 83; Leibowitz, 1978, p. 183; Kinzey, 1987).

" У аборигенов я никогда не видел детей, оставшихся без присмотра, хотя видел много сирот," писал путешественник Алан Маршалл. " По обычаям аборигенов ребёнок может иметь несколько "матерей", и в случае смерти родной матери заботы о нём принимает на себя другая "мать" (Маршалл,1989). Австралийский абориген вспоминал своё детство: " Я сосал грудь значительно дольше, чем любой белый ребенок. Дети аборигенов, особенно мальчики, избалованны: они сосут грудь сколько им хочется, и не только материнскую. Каждая аборигенка, которая брала меня на руки, считала своим долгом сунуть мне в рот свой набухший сосок, и я с удовольствием долго тянул молоко, может, даже слишком долго " (Локвуд, 1971).

Исследователи дают даже конкретные цифры на примере поселений пигмеев: " в заботе о потомстве, действительно, участвуют, в той или иной степени, все жители деревни, вне зависимости от пола и возраста. На долю родителей приходится только 12,5% затрат на уход за детьми, то есть почти вдвое меньше, чем вклад со стороны прочих взрослых жителей деревни " (Панов, 2017, с. 347). А 27% детей вообще воспитываются без родителей (с. 346) - опеку над ними устанавливают другие члены коллектива.

Идиллия? Очень похоже. Но ведь даже если касаться не столь отдалённого прошлого, то ещё в начале XX века, когда большинство населения жило в деревнях или маленьких городках, значимое взаимодействие между людьми было куда более обширным, чем в больших городах. Легенда психологии Ури Бронфенбреннер, ностальгируя, описывает, что " раньше семьи, как правило, были более многочисленными. И скорее даже не за счет детей, а за счет взрослых, таких, как бабушки, дедушки, дяди и тети. Те родственники, которые не жили вместе с вами, жили по соседству. Вы часто бывали у них в доме, да и они часто приходили к вам и без особых церемоний оставались обедать. Вы хорошо знали их всех, и все они тоже хорошо знали вас " (1976, с. 60). Бронфенбреннер указывает, что дело не ограничивалось только родственниками, но и все жители маленького городка знали друг друга и детей друг друга, и всегда были готовы прийти на помощь.

 

Знаменитый историк семьи и детства Филипп Арьес и психоаналитик Франсуаза Дольто пришли к выводу, что рождение психоанализа как учения о неврозах по времени совпадает с распространением малой городской семьи. Как отмечает Дольто, вероятно, и неврозы как таковые стали известны лишь с 1860-х годов. Причину учёные видят именно в нуклеарной семье.

" Сегодня дети развиваются в очень узком окружении, в окружении своей семьи", говорит Арьес, "которая, впрочем, с начала XIX века стал очень маленькой. И если отец или мать не могут играть свою роль в этом психологически нормальном цикле развития, появляются очень серьёзные проблемы, которые могут сильно навредить. Между тем, как в то время, о котором мы говорим - к XVI веку - было совершенно неважно, исполняют ли отец и мать свои роли, так как всегда рядом находились те, кто заменял их в этом. Ребёнок и семья находились в намного более душевном, намного более тёплом окружении, на фоне которого семья не выделялась так сильно, как это происходит сегодня. И вот что мне интересно - не обнаружили ли мы чего-то исключительно важного для разрешения нашей проблемы? Не объясняет ли эта изолированность семьи и ребёнка от остального общества всех тех психологических проблем, трудностей, даже самых серьёзных, которые, кроме всего прочего, спровоцировали рождение, так сказать, психоаналитической мысли. Потому что психоанализ занимается такими проблемами, которые не возникали в доиндустриальных обществах. Современные дети намного уязвимее, чем они были в доиндустриальном обществе. Возможно, это объясняется тем, что общество, в котором жили дети, в XVI, XVII, XVIII и, среди простого народа, вплоть до XX века, это общество было очень насыщенным. Оно предоставляло ребёнку множество "заместителей" мамы и папы". "Урезанная" семья становится единственной социальной структурой, в которой существуют человеческие, социальные, эмоциональные контакты... Семья приобрела монополию на эмоциональность " (Дольто, 2012).

Арьес прав, указывая, что вплоть до XIX века дети всегда находились в окружении более чем двух взрослых: помимо отца и матери рядом всегда были многие другие родственники или же просто близкие друзья семьи, соседи. Но даже и ближе к концу XIX века уже в городской семье часто присутствовали другие люди - к примеру, слуги, которые также играли большую роль во внутрисемейных отношениях. Про XIX век даже можно сказать, " это был век прислуги. Она имелась в каждом доме - как сейчас в каждом доме имеется бытовая техника. Слуги были даже у простых рабочих (а иногда и у самих слуг). К 1851 году каждая третья жительница Лондона в возрасте от пятнадцати до двадцати пяти лет была служанкой " (Брайсон, 2014, с. 135). Поместье аристократа могли обслуживать двадцать - двадцать пять слуг, а зажиточная горожанка могла иметь в своём распоряжении до пяти слуг (Ялом, с. 222). " Материнский труд, часто неравномерно, разделялся с прислугой, чья роль в поддержании семейной структуры традиционно недооценивается " (Шадрина, 2017, с. 254).

Роль прислуги для ребёнка позапрошлого века была просто спасительной. В США был так широко распространён уход за детьми белых господ чёрными рабынями, что общенациональное прозвище нянь-негритянок даже стало "mammy" - мамочка, а в 1927 борец за гражданские права даже сказал: " белые дети были вскормлены грудями чёрных женщин " (цит. по Мур, Эткинд, 2004, с. 55). Отношения между "чёрной mammy" и детьми её владельца были самыми интимными из всех её личных связей. В детстве маленькие хозяин и хозяйка формировали привязанность к своей "чёрной mammy", которую они сохраняли в течение всей жизни. Няня любила детей своих хозяев даже больше, чем собственных, и дети хозяев в свои ранние годы едва ли знали разницу между няней и матерью. Со своей стороны, подросшие дети часто заботились о "mammy" больше, чем о собственной матери (там же, с. 56).

Поздние психоаналитики пришли к выводу, что в распространявшейся в XIX веке городской семье присутствие прислуги в доме " противодействовало недостаточной стимуляции и эмоциональной изоляции детей " (Кохут, 2002, с. 259). Патогенное влияние родителей компенсировалась общением с прислугой, которая фактически составляла часть семьи. То есть резкое уменьшение семьи изначально было хотя бы частично компенсировано наличием прислуги.

В позднем психоанализе также было отмечено, что жалобы пациентов середины XX века стали сильно отличаться от жалоб пациентов конца XIX века, на базе которых и разрабатывал свои гипотезы о неврозах Зигмунд Фрейд. Если в 1890-1900-е больше жаловались на разные фобии, одержимости и навязчивые состояния, то уже к 1940-50-м значительная часть жалоб была на ощущение пустоты, бессмысленности собственной жизни и на ощущение ненужности - это было названо патологией самости (Кохут, с. 260). Возможным объяснением этой масштабной трансформации в психологии и могла быть прислуга, которая в жизни горожан ещё присутствовала в конце XIX века и фактически исчезла полвека спустя. Если раньше ребёнок ещё мог укрыться от напряжённых отношений с родителями и получить эмоциональную поддержку от кого-нибудь из прислуги, то позже это оказалось невозможным. Ребёнок остался с родителями один на один.

Гипотезы Фрейда оказались, таким образом, описанием некоторого "местечкового" эффекта, характерного лишь для верхних слоёв горожан конца XIX века, и распространять их на психику человека как такового, человека вообще, было поспешно (см. Плампер, 2010, с. 18). Антропологи, изучавшие культуры, живущие в совершенно иных условиях, уже в начале XX века критиковали Фрейда за эту оплошность. " Очевидно, что детские конфликты в покоях обеспеченных буржуа и в крестьянской хижине или в однокомнатной "клетушке" бедного рабочего совершенно различны ", ещё в 1927-ом писал Бронислав Малиновский и подчёркивал, что жизнь многих людей совершенно не походит на " жизненные условия раскормленных нервических жителей Вены, Лондона или Нью-Йорка " (2011, с. 25). При этом Малиновский, некогда сам увлекавшийся психоанализом, изучил племя полинезийцев с позиций этого учения и действительно обнаружил, что в этих иных условиях жизни психоаналитические концепции не получают подтверждения (см. также Шадрина, 2017, с. 254). Поэтому гипотезы Фрейда - пример пресловутой флинстоунизации, когда условия собственной жизни мы полагаем "естественными" и существующими от начала времён. Но раньше было иначе, это важно помнить.

На основании всех выше приведённых данных авторы нашумевшей книги "Секс на заре цивилизации" Райан и Жета задаются вопросом:

" Обычная семья". А может, такие лёгкие отношения между взрослыми и чужими детьми, распределённые родительские обязанности, где дети считают всех мужчин "папами", всех женщин "мамами", в маленьких сообществах, где на чужих смотрят без боязни, а перекрывающиеся сексуальные контакты делают отцовство неразличимым и вообще ничего не значащим понятием - может, эта структура и есть обычная семья для нашего вида? Может, нуклеарная изоляция в такие ячейки-ядра: муж – жена с ребёнком-двумя в виде электронов на орбите есть на самом деле навязанное культурой отклонение от наших эволюционных потребностей, такое же неудобное и малоподходящее, как корсеты, пояса целомудрия и рыцарские доспехи? Может, матери, отцы и дети насильно впихнуты в семейную структуру, отлитую по единой форме, не подходящей никому? Может, современная пандемия распада семей, мучения родителей и сбитых с толку обиженных детей – это предсказуемые последствия искалеченной и калечащей семейной структуры, не подходящей нашему виду? " (с. 159).

 

"Наши семьи настолько же не вечный институт в эволюции человечества, как и эксклюзивная материнская забота" (Zerzan, 2010).

 

Человеческое общество исторически только распадалось на всё меньшие функциональные ячейки, пока в наши дни моногамная нуклеарная семья не стала финальным аккордом в деле этого разобщения: теперь муж, жена и их дети оказались брошенными на произвол судьбы, не имея никакой возможности получить поддержки извне.

В действительности критика "малой" семьи была слышна уже в конце XIX века, когда в 1871-м Фредерик Ле Плэ опубликовал книгу "Организация семьи", где объявлял её рассадником многих пороков и призывал вернуться к семье расширенной (см. Гис и Гис, с. 11). Уже в XX веке сходные позиции формулировали и другие авторы (см. Тартаковская, 2005, с. 191), среди которых и всемирно известный историк семьи Филипп Арьес (1999). В 1982-ом феминистские авторы Барретт и Макинтош в своей работе "Антисоциальная семья" приходят к выводу, что " семья заключает в себе принципы эгоизма, изолированности и стремления к частным интересам и идёт вразрез с альтруизмом, общностью и стремлением к интересам коллективным " (Barrett, Macintosh, 1982, р. 47).

 

Глава 9. Семья и дети

 

 

В последние годы даже нейробиологи и психофизиологи стали обращать внимание на отрицательные стороны современной семьи. Психиатр и нейробиолог Брюс Перри, работающий с психологическими травмами детей, предполагает, что именно распад большой крестьянской семьи и возникновение городской нуклеарной в минувшем веке привёл к росту уровня депрессии во всём Западном мире.

" Очень много уделяется внимания развалу "нуклеарной" семьи ", пишет Перри, " но я считаю, что большая, разветвлённая семья, исчезновение которой гораздо меньше обсуждается, по крайней мере так же важна. На протяжении бесчисленных поколений люди жили общинами - небольшими группами, от 40 до 150 человек, большая часть которых были связаны друг с другом родственными узами. Примерно к 1500 году средняя семейная группа в Европе состояла, по грубому подсчету, из двадцати человек, которые, так или иначе, ежедневно взаимодействовали между собой. Но около 1850 года это число уменьшилось до десяти человек, живущих поблизости друг от друга, а в 1960 году их "осталось" всего пять. В 2000 году средняя семья состояла меньше чем из четырех человек" (Перри, с. 308). Нейробиолог указывает, что "человек, родившийся в 1905 году, имел только один шанс начать страдать от депрессии за 75 лет жизни, но 6% людей, родившихся в 1955 году к своему 25-му дню рождения, имели хотя бы один эпизод серьёзной депрессии. Другие исследования показывают, что количество случаев депрессии у подростков увеличилось в 10 раз за последние десятилетия " (с. 309).

Перри знает, о чём говорит, так как на практике сталкивался с детьми, в самом раннем возрасте оставшимися без родительской заботы и росшими в условиях тотальной заброшенности. Нехватка родительского внимания и ласки ведёт не просто к трудностям в развитии эмоциональной сферы, но и к недоразвитию рано созревающих мозговых структур (ствол мозга, подкорковые образования) (см. Герхардт, 2012).

Когда-то сложно было и подумать, что критика нуклеарной семьи придёт со стороны такой науки, как нейробиология, которая изучает развитие мозговых структур, но Перри совсем не одинок в своих претензиях. Ровно об этом говорит и нейробиолог Джон Медина (2013). Он делает акцент на том, как дети, растущие в семьях с высоко конфликтными родителями, оказываются в стрессирующей обстановке, поскольку именно гармоничное взаимодействие с близкими в ранний период развития оказывается критически важным для целого ряда "ранних" мозговых структур. Но в условиях родительских конфликтов ни о каком чутком контакте с ребёнком и речи быть не может - младенец "считывает" всю напряжённость между родителями, поскольку это непременно проявляется и в специфике их взаимодействия с ним самим (Shred, 1991). Состояние стресса у окружающих взрослых оказывает влияние на формирование стресс-реакции и у ребёнка (Essex, 2002). Часто говорят о родительском разводе как большом стрессе для ребёнка, но всё же родительский конфликт оказывает на ребёнка более негативный результат, чем развод (Kelly, 2000; Rutter, 1971; Grych, 2001). В итоге это приводит к тому, что и у ребёнка оказывается чрезвычайно высоким уровень стрессовых гормонов (Nachmias, 1996). Медина описывает, что у детей из конфликтных семей уровень таких гормонов уже в раннем детстве в 2 раза выше, чем у детей из неконфликтных семей. Таким образом, стрессирование ребёнка эмоционально нестабильными родителями ведёт к гиперкортизолизму - переизбытку гормона стресса кортизола; в свою очередь, повышенный уровень кортизола ведёт к аномальному развитию целого ряда более поздних мозговых структур, что в дальнейшем непременно сказывается и на поведении уже взрослого человека.