Создание брака и контроль женской сексуальности

 

 

Поскольку именно мужчины в силу эффектности и оттого престижности впряглись в охоту на животных-исполинов, то за женщинами закрепились другие сферы деятельности, более традиционные для всех высших обезьян: собирательство плодов и кореньев, а также добыча мелкой дичи (грызуны и другие доступные животные), и, конечно, уход за детьми. У женщин в этом плане вообще ничего не изменилось и осталось, как было миллионы лет до этого. Изменения коснулись только мужчин, за которыми отныне закрепилась роль Великого Охотника: охота и ритуалы, с ней связанные, стали главным идентифицирующим признаком мужчины. Возникший мужской престиж вывел женщину на окраину бытия, сделав её "вторым полом". Всё, что делали женщины, было обыденным, заурядным, неэффектным, а оттого и презренным. "Женские процессы осуждены оставаться незамеченными, в первую очередь самими мужчинами: привычные, постоянные, повседневные, повторяющиеся и монотонные действия в большинстве своём осуществляются незаметно" (Бурдьё, 2005, с. 345).

Даже в обществах современных охотников-собирателей, где престижной оказывалась сфера церемониальной деятельности (которой заправляют мужчины), заниматься выращиванием реально жизнеобеспечивающего продукта "было не только не престижным, но и позорным делом, и мужчины старались воздерживаться от выращивания "женских" растений, которые тем не менее составляли их главную пищу" (Шнирельман, 1990). То есть в древности, каким бы основательным и стабильным ни был вклад женщины в пропитание и функционирование группы, эта её деятельность наверняка была игнорируема и даже презираема.

Героями стали мужчины. И здесь даже не важно, как много мяса они реально добывали своей грандиозной охотой (хотя, скорее всего, действительно много), важна была сама новая атмосфера, крутившаяся вокруг их деятельности. Возникший на этом половом разделении труда мужской гендер оказался очень чувствителен к любым переменам в трудовой сфере. Исследователи верно подмечают, что даже в условиях современности мужчин страшит перспектива вдруг заняться "женской работой" - это пугает их так сильно, потому что грозит поставить под сомнение их мужественность. Мужчина - это тот, кто занимается "мужскими делами", и даже если таковых сейчас нет, то уж точно он не занимается делами "женскими". Заняться "женскими делами" - это перестать быть Мужчиной.

Описывая конвульсии многих мужчин конца XIX века, когда женщины выбили себе право на образование и стали требовать возможности работать на новых для себя должностях, Элизабет Бадентэр замечает: "В конце концов им приходится задаваться вопросом, не придётся ли им выполнять женскую работу, короче - о ужас! - не превратятся ли они в женщин!" (1995, с. 32). "Лекарства в этой ситуации предлагаются самые разнообразные. Большинство мужчин выступают за возврат к здоровой поляризации ролей обоих полов. Для того чтобы мужчины смогли вновь обрести мужественность, необходимо, чтобы женщины вернулись на своё природой уготованное им место. Лишь восстановление границ между полами излечит мужчин от их тревог, связанных с определением своей сущности" (с. 37).

"Женская" работа угрожает Мужчине, она может осквернить его сильнее менструальной крови, ведь смыть её не так просто. Если бы Джаред Даймонд с этого ракурса взглянул на кажущееся странным поведение мужчин современных племён, то у него бы не возникло вопроса, почему они никак не перейдут к собирательству вместе с женщинами: собирательство - "женское дело", и мужчине браться за него ни в коем случае нельзя. Он лучше будет сидеть и ждать своей удачной охоты. Которая за минувшие тысячелетия случается всё реже.

Запрет мужчине прикасаться к орудиям "женского" труда или даже находиться рядом с ними широко известен. У славян ещё сто лет назад мужчинам запрещалось контактировать с ткаческими инструментами и серпом - ведь ткачество и жатва серпом были сугубо женскими делами. Мужчине даже было запрещено приближаться к хлебному тесту и к кадке, в которой женщины его замешивали, - считалось, это лишает мальчика и мужчину мужественности (Кабакова, 2001, с. 225). Причём аналогичной силы запретов для женщин не существовало - ничто не могло лишить женщину женственности. Конечно, им также были запрещены контакты с некоторыми "мужскими" предметами, но в целом при особых условиях женщина вполне может себе это позволить. К примеру, когда по тем или иным причинам мужчины вынужденно и надолго покидали селение (на войну или на заработки), женщины принимались за "мужские" работы: пахать, сеять, ездить в лес по дрова. При этом женская самоидентичность никак не страдала - женщина всегда оставалась женщиной.

Французская крестьянка описывает это так: "Если женщина делала мужскую работу, ей ничего не говорили, нет, ничегошеньки! Ведь женщина создана для того, чтобы делать всё! Над женщиной, которая работала в поле, шла за плугом, никто не смеялся. Женщина должна делать всё, вот так-то! Но если бы парень стал доить коров, все бы принялись издеваться над ним!" (там же).

Тот факт, что мужчине нельзя заниматься "женскими" делами, а женщине как бы тоже нельзя заниматься "мужскими", но это только в присутствии самих мужчин, говорит о том, что в обоих случаях угроза создаётся исключительно феномену мужественности, образу Мужчины. Мужчина, занявшийся "женским" делом, утрачивает мужественность, тогда как женщина же, занявшаяся "мужским" делом, как бы покушается на сферу мужчин и тем самым развенчивает какую-то их особость, десакрализует, при этом сама она ничем не рискует.

Мужчине нельзя быть женщиной, женщина же может быть Мужчиной. Просто Мужчина против. Как заметил философ, исторически женщина совсем не чуралась мужской одежды, но в этом ей препятствовали сами мужчины. "Табу на иной пол имеет неравную силу: феминизация мужчины - под социальным запретом, которого практически нет для маскулинизации женщины" (Барт, 2003, с. 292). Иначе говоря, любой контакт с женщиной рискует погубить Мужчину. Этим и объясняются драматически напряжённые и зачастую амбивалентные отношения между полами в самых разных культурах на самых разных исторических этапах. Но ещё интереснее тот момент, что женщина не только угрожает Мужчине, но она же его и создаёт, поддерживает его существование. Когда мужчины исчезают, женщины без проблем перенимают на себя "мужские" дела, но что бы стал делать Мужчина, если бы вдруг исчезли женщины? Начал бы ткать одежду, готовить, убирать, чистить и т.д.? Но это ведь "женские" дела, и контакт с ними уничтожает Мужчину. Мужчина должен категорически избегать этих "женских" дел, чтобы продолжить существовать. Тогда что ему остаётся делать?

Верно, ему остаётся лишь найти себе другую женщину. Найти ту, которая сможет выполнять необходимые для его существования "женские", непрестижные функции.

В первой главе шла речь, что овдовевшая крестьянка ещё десятилетия вполне себе продолжала содержать целое хозяйство, которое прежде они содержали с мужем вдвоём (Адоньева, Олсон, 2016, с.99). Историками отмечен о многом говорящий факт, что в прежние века женщины не стремились повторно выйти замуж, тогда как мужчины же повторно женились и чаще, и скорее (Зидер, 1997, с. 59; Цатурова, с. 157). Текст XIX века рассказывает о портном, "который менее чем через год после смерти первой жены, которую он совсем не любил, пришёл к выводу, что без жены совершенно не может вести своё хозяйство: он просит Бога "направить его сердце к какой-либо добродетельной личности", спрашивает родственников, "нет ли у них какой-либо девицы, желающей выйти замуж", а менее чем через месяц после получения положительного ответа идёт к алтарю со своей избранницей" (Шлюмбом, 2007, с. 167). Когда в XVIII-XIX веках в некоторых русских деревнях под влиянием старообрядческих взглядов возникли особые течения, где женщины принципиально отказывались от вступления в брак, помещики были вынуждены вмешиваться в такое положение дел своих крепостных, но самое интересное, что на это помещиков своими жалобами подбили крепостные мужики (Бушнелл, 2020). Мужики не могли без жён. "Отсутствие женщины в доме может быть восполнено только другой женщиной. Поэтому даже срок траура для вдовца короче, чем для вдовы" (Кабакова, 2001, с. 224). Когда-то в древности не женщина "стала нуждаться в мужчине", как фантазируют некоторые авторы, силясь объяснить рождение человеческой "моногамии", а как раз наоборот - в женщине стал нуждаться Мужчина.

Уже ясно, к чему ведёт такой ход мысли? Да, так в древности рождается брак - закрепление за Мужчиной конкретной женщины как исполнительницы непрестижной работы, без плодов которой Мужчина всё же существовать не может. Мужчина попал в свою же ловушку и стал нуждаться в презираемой им женщине, ведь только она могла выполнять работы, которые его бы низвели до статуса простого смертного. Мужчина стал жертвой собственного величия. Как король нуждается в слугах, несущих длинный шлейф его мантии, так Мужчина стал нуждаться в женщине и в её непрестижном труде.

Желание быть уверенным в своём отцовстве, какая-то необъяснимая романтическая любовь и прочие сомнительные концепции становления моногамии - это всё вообще не при чём и никакого отношения к действительности не имеет. Не в сексе было дело и не в потомстве, значение всей этой репродуктивной катавасии лишь ошибочно кажется существенным. Причина формирования союза между мужчиной и женщиной - в хрупкой, дефектной природе мужского престижа. Брак - последствие рождения гендера, где образ Мужчины оказался сакральным и для поддержания коего была необходима женская рабочая сила. В этом плане исследователи не зря указывают, например, что "в системе индуистского мышления смертная женщина ценится прежде всего как жена и лишь затем как мать" (Лоро, с.62), в то время как мужчина признаётся "полноценным человеком" именно в роли домохозяина (Альбедиль, 1991). У некоторых африканцев также считается, что рождение детей не играет такой роли в становлении женщины, как становление женой: " брак делает завершённую женщину " (Арсеньев, 1991b).

Маргарет Мид хорошо подметила различия между мужчиной и самцом обезьяны: "жена ему не нужна. Если не брать в расчет сексуальную активность, самец-примат исключительно самодостаточен. Он сам находит пищу, сам её ест, сам может искать паразитов в своей шерсти. Он не эскимос, ему не нужна жена для того, чтобы жевать кожу и шить из неё сапоги, не папуас - жена не нужна ему, чтобы кормить его свиней. Он не похож и на мужчин из других обществ, где жена требуется мужчине для того, чтобы обеспечить ему место в состязаниях по плаванию, штопать ему носки, выделывать шкуры животных, которые он приносит с охоты. Ему не нужна жена и для того, чтобы заботиться о своих детях. У него нет детей - в этом смысле. Дети есть у самок, самки о них и заботятся. В то время как самец-примат нуждается в самке по непосредственным физиологическим причинам (и только), человеческий самец, даже на простейших уровнях социального развития общества, о которых у нас есть хоть малейшие сведения, нуждается в жене. И жена всегда, во всех обществах, во всех известных условиях, считается чем-то большим, чем просто объект или средство удовлетворения вожделения мужчины" (Мид, 2004, с. 192).

Антропологи и раньше видели связь между половым разделением труда и существованием брака, но смотрели на неё под другим углом: будто целью разделения труда является создание союза мужчины и женщины (Levi-Strauss, 1971, p. 348; Рубин, 2000, с. 107). Так оба пола становятся зависимыми друг от друга и образуют союз. Но возникает резонный вопрос: а как возникла потребность создать нечто (разделение труда), чтобы оно затем создавало союзы мужчин и женщин? Если бы какая-то реальная необходимость в таких союзах и была, то она была бы сама по себе и её не понадобилось бы придумывать. Предлагаемый классической антропологией ход событий выглядит примерно так: "Давай отсечём себе по руке, тогда многие дела нам придётся делать сообща".

Куда убедительнее как раз предлагаемый здесь подход: никакой собственно "цели" у разделения труда не было, поскольку оно само было следствием (рождения гендера, рождения Мужчины). Цель же была как раз у брака - чтобы как-то компенсировать разделение труда, сгладить его отрицательные последствия для Мужчины и таким образом сделать возможным его дальнейшее существование. То есть причинно-следственную связь между разделением труда и браком надо развернуть как раз в обратном направлении.

И да, главный вывод: брак существует, чтобы существовал Мужчина. Так эта схема работает. Тот же Леви-Строс говорит о какой-то "взаимозависимости между полами", но никакой взаимозависимости не было и нет. Женщины всё могли (и могут) делать самостоятельно, вообще всё. Особенно когда существовали коллективно, дружескими группами, как существуют косатки и слоны, наши родственники по менопаузе. Это Мужчине вдруг стали недоступны многие вещи и занятия, так что никакой "взаимозависимости" не было, а была лишь односторонняя зависимость - Мужчины от женщины. Мужчина без женщины - человек без рук. Ему можно делать только одно, а ей же - всё остальное. И вот безо всего этого "остального" Мужчина просто был обречён.

Так рождается пресловутый обмен женщинами - мужчины стали обмениваться ими как бесплатной рабочей силой в стремлении удержать собственный статус. Каждому мужчине отныне должна была принадлежать минимум одна женщина, если он хотел быть реальным Мужчиной. Женщина как бы изымала у Мужчины все презренные занятия, взваливая их на себя, и так спасала его от опасности осквернения и утраты статуса. Неспроста во всех культурах в определённом возрасте, после всех обрядов инициации, юноша не просто получает право взять себе жену, как часто принято считать в антропологии (Гилмор, 2001, с. 884), а он даже становится обязан это сделать, он должен найти себе жену, ведь холостяков презирают. Жена необходима, чтобы выполнять все непрестижные работы за него, и он смог быть Мужчиной и дальше. Потому холостяки везде и презираемы: они – не Мужчины, потому что какую-то часть непрестижных работ по самообслуживанию вынуждены выполнять сами. За Мужчину же это делает жена. Холостяк может хорошо охотиться, это даёт ему основание быть Мужчиной, но отсутствие жены всё перечёркивает. Потому-то холостяк - "человек наполовину", он неспособен удержать мужской престиж. Власть над женщинами оказывается важным компонентом мужского статуса (Бочаров, 2011).

Вместе с этим понятно, что частная собственность в истории человечества рождается не с земледелием, как широко принято думать. Первой собственностью стала женщина. Социологи отмечают, что мотив собственности хорошо отражён даже в современной романтической лексике, которой нынче принято описывать связь между мужчиной и женщиной. "За исключением "Я люблю тебя", наиболее общим типом выражения любви являются фразы наподобие: "Будешь ли ты моей?", "Возьми меня", "Я твой навеки". Этой терминологией полны любовные песни, и таков способ, которым люди разговаривают между собой и с другими людьми о своей любви. Это язык собственности. "Мой", "моя", "его", "её" - это, вероятно, наиболее употребляемые слова в разговорах о любви, даже чаще, чем само слово "любовь" (Коллинз, 2004, с. 535).

Что интересно, ещё Маркс и Энгельс писали, что " рабство в семье есть первая собственность " (1955, с. 30), но почему-то в итоге так и не стали разрабатывать эту концепцию.

 

Как выглядел женский труд, который спасал Мужчину? Что-то понятно и так (ткачество, готовка пищи и многие другие занятия "по дому"), а какие-то данные нам предоставляет этнография. Как упоминалось выше, долгое время считалось, что мужчина - добытчик и кормилец (что в современных условиях оказалось ошибочным), примерно в том же русле считалось, что мужчина много трудится, чтобы "содержать" женщину. Но этот ничем не обоснованный стереотип (типичное доминирующее знание) также был опровергнут: фактически во всех известных культурах женщина трудится гораздо больше мужчины.

Ещё в XVII веке римский посол в Москве писал о России: "женщины трудятся на полях гораздо более, чем мужчины" (Пушкарёва, 2011, с. 35). При этом дома картина, похоже, была ещё ярче, и женщина проводила за домашним трудом аж на 600% больше времени, чем мужчина (Адоньева, Олсон, с. 97). Вдуматься только: на 600%.

80-летняя крестьянка рассказывала, каким на протяжении жизни был её с мужем рабочий день: "Бывало, я со своим мужем, так и каждая женщина, вот по сих пор ходим в болоте, ведь болота были. И клали копну на таких рассохах, палочки ставили и [на] носилки клали и так носили. И вдвоём копненки [носили], я сзади, он спереди, ведь он - мужчина. Он кладёт, поставит на рассохи, он укладывает этот стожок. Я, женщина, лезу на тот на стожок, ведь там надо поправлять, надо укладывать. Придём домой, устанем. У меня и свинья кричит, и варить надо, и корову доить надо, и всё надо делать, и дети есть, и дети есть хотят, и он хочет есть. Он придёт, сядет, и всё. И коротко-ясно. И одну работу делаем. Но у него есть время, а женщины всё работают" (Кабакова, 2001, с. 222). То есть муж и жена вне дома выполняли одинаковую работу, но придя же домой, мужу позволялось расслабиться, тогда как женщине ещё предстояло много чего проделать. Классическая картина с мужиком на печи не такая и глупая. Сходная картина наблюдается и в жизни современных жителей мегаполисов, когда женщина после работы вынуждена ещё делать многое по дому, что в социологии получило название женской "второй смены" - но подробнее об этом в следующих главах.

Интересно, что, похоже, в народе довольно ясно осознавали такое положение вещей, что было зафиксировано в некоторых сказаниях. В одном из них объяснялось, что женщина вынуждена работать больше мужчины, потому что однажды не подсказала дорогу заблудившемуся Христу, а отослала его спросить об этом мужа, пахавшего неподалёку. За то Христос сказал женщине: "У тебя никогда не будет времени. Ты будешь одну работу делать, а десять тебя будут ждать". Муж же дорогу разъяснил, и Христос ему обещал: "У тебя всегда время будет" (Кабакова, там же).

И так не только у славян. Южноамериканские племена земледельцев используют участок земли 4-6 лет подряд, после чего покидают его из-за истощения почвы или из-за трудноискоренимых сорняков. Основная часть работы мужской половины племени состоит в обработке нужных земель с помощью каменного топора и огня. Эта задача, выполняемая в конце сезона дождей, мобилизует мужчин на один или два месяца. Почти вся оставшаяся часть сельскохозяйственной работы - сажать, пропалывать, собирать урожай - в соответствии с половым разделением труда входит в обязанности женщин. "Из этого следует забавный вывод", отмечают антропологи. "Мужчины, то есть половина населения, работали примерно два месяца раз в четыре года! Что касается оставшегося времени, они его посвящали занятиям, которые воспринимались не как обязанность, а как удовольствие: охота, рыбалка, праздники и попойки; или, наконец, удовлетворение своей страстной тяги к войне" (Кластр, 2019, с. 41).

Интервью женщин одного из народов Меланезии (тробрианцы) показывают, что они не очень высокого мнения о своих мужчинах. Женщины выполняют основные хозяйствующие функции племени, а про мужчин же говорят, что они просто сидят и сплетничают весь день, не делая никакой реальной работы, если не призывают сразиться с другими общинами (Weiner, 1976). Поговорка новогвинейского народа вогео гласит: "Мужчина играет на флейте, женщина выращивает детей" (Панов, с. 246).

У многих папуасов распространено свиноводство, но главное же, конечно, снова то, что свиньями должна заниматься именно женщина – это непрестижный для мужчины труд. Хотя, что характерно, в итоге свиньи всё равно считаются собственностью мужчины (и чем их у него больше, тем выше его статус в общине). Такое положение вещей логично ведёт к тому, что многие мужчины стремятся приобрести как можно больше жён, ведь тогда они смогут разводить для него больше свиней. " Отсутствие женщины в хозяйстве вообще не позволяет заниматься свиноводством. У цембага отмечен случай, когда смерть жены заставила мужчину убить всех своих свиней, так как о них некому стало заботиться " (Шнирельман, 1980, с. 154).

Возможно, слегка неожиданной характеристикой женского труда во многих культурах окажется таскание тяжестей. Стереотипно считается, будто именно мужчины занимаются наиболее тяжёлой работой, но, вероятно, это лишь очередное доминирующее знание. Изучая быт новогвинейских папуасов в XIX веке, Миклухо-Маклай писал: "Ежедневно, жена приносит с поля плоды и собирает дрова на ночь для огня; она же таскает воду с морского берега или из ручья. Часто вечером можно видеть женщин, возвращающихся с поля тяжело нагруженными. На спине у них висят два мешка, прикрепленные к верёвке, обвивающей лоб: нижний - с плодами, верхний - с ребенком. На голове, сильно нагнутой вперед, благодаря тяжести мешков, они несут ещё большие вязанки сухих дров, в правой руке часто держат пучок сахарного тростника, а на левой висит ещё один маленький ребенок. Такой труд, при жаре и при узких тропинках, должен очень утомлять: свежесть и здоровье молодой женщины уносятся поэтому очень скоро" (Миклухо-Маклай, с. 443).

Женщины некоторых африканских племён таскают воду и собирают древесину для костра, и за этим им приходится преодолевать по много километров с тяжёлым грузом, в то время как мужчины ведут более праздный образ жизни - особенно после женитьбы (Holtzman, 1995, p. 45). Культурный же идеал мужчин этих племён состоит в планировании работ и в управлении, поэтому они позволяют себе много плясать, любят вязать друг другу косички и раскрашиваться охрой. Лишь иногда, в особо засушливые сезоны, мужчины должны угонять скот на дальние пастбища.

Дальше можно привести большой фрагмент из замечательной работы об австралийских аборигенах О. Ю. Артёмовой "Колено Исава" (2009, с. 353-382).

"Многие наблюдатели сообщали, что традиционные хозяйственные обязанности и заботы женщин занимали гораздо больше времени и требовали большего труда, чем хозяйственные занятия мужчин [...] Абориген обычно старается переложить на своих жён всю работу, особенно если жён у него несколько, сам же охотится на кенгуру, валлаби и эму или бьёт копьём рыбу только тогда, когда у него бывает настроение [...] Мужчины постоянно заставляют ловить рыбу женщин, а сами спят или просто отдыхают в это время на стоянках [...] Когда женщины возвращаются с пустыми руками, мужья сурово наказывают их.

В Центральной Австралии мужчины много времени проводили в лагере, иногда вообще ничего не делая, женщины же целый день были заняты поисками пищи [...] Экономика общины основана в первую очередь на женском труде. Если в общине много женщин, то забот у мужчин немного. Если в общине мало женщин, мужчины должны трудиться от темна до темна [...] Подавляющую часть пищи добывали женщины, причём не только растительную, но и мясную: мелких сумчатых, ящериц, змей и т.п. Мужчины охотились редко, кушанья из добычи, принесённой ими (крупные виды кенгуру, морские животные, крупные птицы), считались деликатесами.

Даже в засушливых районах страны, где количество растительной пищи ограничено, доля продуктов женского труда в пищевом рационе аборигенов составляла 60%, а в плодородных тропических районах севера женщины добывали около 90% всей пищи".

Во время обычных переходов аборигенов с одной стоянки на другую женщины несли все пожитки, а также маленьких детей, мужчины же шли налегке. Некоторые авторы связывали этот обычай с тем, что у мужчины должны быть свободными руки, чтобы он мог в любую минуту броситься преследовать пробегающее мимо животное. Такое объяснение не очень убедительно; возможно, оно позаимствовано у мужчин-аборигенов, которые пытались оправдать свои порядки в глазах осуждавших их европейцев. Мужчины во время перекочёвок иногда заставляли женщин нести в придачу к другим вещам и свои копья.

В Западной пустыне женщины перетаскивали тяжёлые камни для зернотёрок. Базедов писал, что жёны у аборигенов рассматривались как "средство транспортировки" всего имущества".

Некоторые антропологи предполагают, что у аборигенов Центральной Австралии многожёнство со временем исчезло с появлением там верблюдов, которых европейцы активно завозили в конце XIX века. Абориген, которого спросили, почему у него всего одна жена, ответил: "А зачем мне ещё жена? Вот этот, - он показал на принадлежащего ему верблюда, - снесёт больше, чем десять жён". То есть здесь видим, что не обязательно женщина, но и вьючный скот может спасать Мужчину от непрестижных занятий.

Один из австралийцев, жена которого ушла к другому мужчине, сказал ему: "Зачем ты увёл у меня жену? Она собирает много пищи, и так как у меня нет других жён, я хочу получить её назад".

Но несмотря на то, что женщины добывали большую часть пищи, несли подавляющую часть забот, связанных с уходом за детьми, и выполняли множество других обязанностей, их значение в жизни общества оценивалось много ниже, чем значение мужчин. Похороны женщины, как правило, сопровождались более скромной и менее сложной обрядностью, чем похороны мужчины. Отмщение за убийство женщины, не считалось делом столь важным и необходимым, как месть за смерть взрослого инициированного мужчины. Обида или физические увечья, нанесённые женщине, гораздо реже бывали отомщены, чем обида или увечья, полученные мужчиной.

На примере всё тех же австралийских аборигенов антрополог Шарль Летурно хорошо резюмировал все выше изложенные тезисы: "Во время перекочёвок женщина укладывает и несёт на себе весь домашний скарб. Мужчина идёт впереди, с пустыми или почти пустыми руками, ему приходится нести только лёгкое оружие, тогда как женщины следуют за ним нагруженные, как вьючные мулы, четырьмя-пятью корзинами, доверху полными провизией. Если в одной из корзин сидит ребёнок, то это не мешает матери нести на плече и другую, побольше. Пища мужчин состоит главным образом из мёда, иногда, случайно, из яиц, дичи, ящериц, но вообще он приберегает для себя животную пищу, предоставляя жене и детям питаться растительной и добывать её, где угодно. Для мужчины охота прежде всего спорт, а не способы добывания пропитания для семьи, кормить семью - не его дело, он не признает, чтобы роль мужа налагала на него какие-нибудь обязанности. Он живёт в своё удовольствие, уходит на охоту, лишь только обсохнет роса на траве, и возвращается уже под вечер, иногда с пустыми руками, пожрав на месте пойманную добычу" (цит. по Крадин, 2006, с. 394).

Европейский торговец, в XVIII веке контактировавший с канадскими индейцами, описывал, как один из них скупал себе жён у разных племён (у него их было семь). "Почти каждая была под стать хорошему гренадеру. Матонаби заметно гордился высоким ростом и силой своих жён и частенько говаривал, что редкая женщина способна тянуть более тяжёлую поклажу. И хотя они были мужеподобны, он предпочитал их товаркам более хрупкого телосложения" (Моуэт, 1985). Далее автор сообщает, что в женщинах очень ценится среди прочего умение "переносить сто сорок фунтов (около 63 кг - С.П.) на спине летом или вдвое больше тащить за собой по снегу зимой". Этнографы вообще утверждают, что в доколониальный период у индейцев американского севера сани таскали именно женщины, а создание же собачьей упряжки стало возможным, только когда европейцы завезли ружья, что позволило индейцам лучше охотиться, а значит, содержать и кормить достаточно собак (Шнирельман, 1980, с. 144). Как видно, не только верблюды, но и собаки освобождали женщин.

Быт новогвинейских папуасов выглядел так: "впереди шёл муж, в руках которого не было ничего, кроме лука и стрел, а позади плелась жена, сгибаясь под тяжестью собранного хвороста, плодов и младенца. Мужские охотничьи вылазки, похоже, затевались в основном ради возможности провести время с друзьями: изрядную часть добычи съедали сами охотники прямо в лесу. Женщин продавали, покупали или бросали, не спрашивая их согласия" (Даймонд, 2013).

Аналогично был устроен быт монгольских кочевников, в XIII веке описанный итальянским монахом-путешественником: "Мужчины ничего вовсе не делают, за исключением стрел, а также имеют отчасти попечение о стадах, но они охотятся и упражняются в стрельбе. Женщины их все делают полушубки, платья, башмаки, сапоги и все изделия из кожи, также они правят повозками и чинят их, вьючат верблюдов и во всех своих делах очень проворны и скоры" (цит. по Крадин, 2006, с. 395).

"На собирательной стадии женщина является вьючным животным и служит для переноски всякого рода тяжестей. Женщина, как вьючное животное, проявляет большую выносливость. Она переносит тяжести на плече, или на голове, или на спине, при помощи особой лямки, перекинутой через лоб или перетянутой через грудь" (Богораз-Тан, 1928, с. 75).

Такие же описания оставили путешественники по Дагестану второй половины XIX века, называя местных женщин "несчастными женщинами кавказских гор, работающими, как вьючный скот, и не только под старость, но и в 30 лет уже не могущими распрямить свой стан! В облегчение полевых работ дидойских женщин нигде не видно было и ишака, этого единственного существа, участь которого в горах может сравниться с участью женщин. Но нет, ишаки в Дагестане всё же в большей холе, чем женщины!" (Воронов, 2011, с. 321).

 

Как видно, эксплуатация женщины свойственна самым разным культурам всех частей света - как охотникам-собирателям, так и земледельцам, и скотоводам, а раз так, то почти наверняка такое положение дел уходит корнями в глубокую древность. Как показывают некоторые реконструкции, благодаря одной успешной загонной охоте древний человек мог добывать сразу около 13,5 тонн мяса. Это очень внушительно. И чтобы затем доставить всю эту дичь в лагерь, одному мужчине требовалось нести около 45 кг, совершив около шести ходок. На основании этого учёные справедливо полагают, что в транспортировке мяса участвовали и женщины, и подростки (Файнберг, 1980, с. 93). А исходя же из всего описанного выше, можно даже предположить, что Мужчина вовсе не участвовал в этом процессе, а только лишь женщины и дети. Знаменитый скелет 9-10-летнего ребёнка (поначалу ошибочно считавшегося девочкой) со стоянки Сунгирь (около 30 тыс. л. н.) имеет деформации, указывающие, что он регулярно переносил тяжести на голове (Бужилова, 2005, с. 70).

Выше не зря было отмечено, что раз когда-то в древности за Мужчиной была закреплена Великая Охота и сопутствующие ей ритуалы, за женщиной же осталось закреплено фактически всё остальное. И когда исполины мегафауны в итоге вымерли, женщина оказалась единственным реальным кормильцем всей группы. И мужчин тоже.

Порой возникают сообщения, что в древности и женщина могла охотиться на мегафауну наравне с мужчиной. Но это маловероятно, так как подобные догадки строятся лишь на факте обнаружения в женских захоронениях охотничьих орудий, что, однако, не даёт уверенности в участии женщин в охоте: известны и детские захоронения 3-х лет, где также были погребены орудия охоты (Potter et al., 2014), что вполне может указывать, что к усопшим могли класть вещи участников погребального обряда, просто в знак уважения или скорби.

Что указывает, что охота на крупную дичь была закреплена сугубо за мужчинами?

1) Почти во всех культурах существует стереотипная связка: охотник - это мужчина.

2) Основные гендерные факторы, приписываемые мужчине, больше подходят именно для охоты (отвага, небрежение болью, ловкость, бесстрашие и т.д.)

3) Есть мясо - привилегия мужчин.

4) Охотничьи табу для женщин - по всему миру (см. Семёнов, 2002, с. 730).

5) Половое разделение труда зафиксировано в большинстве культур. Лучшего базиса, чем мегафауна, этому не найти.

6) Даже в современном браке сохраняется расстановка, что женщина выполняет все бытовые дела, а мужчина же делает минимум - он ждёт подвига.

7) Наскальная живопись по всему миру в сценах охоты всегда изображает мужчину (что, вероятно, говорит, что сложилось это ещё до выхода Человека из Африки).

Все эти факторы надо иметь в виду, когда мы допускаем, что когда-то в древности женщина могла охотиться наравне с мужчиной.

 

Возникает вопрос: почему женщины не воспротивились такому порядку? Как вдруг мужчины оказались способны обмениваться ими и при этом не получили отпора? Думать, будто женщины всегда принимали такое положение вещей за должное, будет ошибочным. Фольклористы указывают, что примерно 1/3 женских песен в русской деревне - протестные, их сюжет восстаёт против сложившихся традиций доминирования-подчинения (Адоньева, Олсон, с. 191). К тому же среди деревенских женщин всегда циркулировали заговоры на доминирование в доме: бабушки обучали им своих внучек перед замужеством (с. 88). То есть женщины не только осознавали своё подчинённое положение, не только были им недовольны, но и пытались как-то противостоять. Но наиболее полно картину женского недовольства ещё в 431 году до н.э. описал Еврипид в трагедии "Медея", где героиня горько произносит:

Нас, женщин, нет несчастней. За мужей

Мы платим, и не дешево. А купишь, -

Так он тебе хозяин, а не раб;

И первого второе горе больше.

И главное - берешь ведь наобум:

Порочен он иль честен, как узнаешь?

А между тем уйти - тебе ж позор,

И удалить супруга ты не смеешь. [...]

Ведь муж, когда очаг ему постыл,

На стороне любовью сердце тешит,

У них друзья и сверстники, а нам

В глаза глядеть приходится постылым.

Но говорят, что за мужьями мы,

Как за стеной, а им, мол, копья нужны.

Какая ложь! Три раза под щитом

Охотней бы стояла я, чем раз Один родить.

 

Чтобы понять, почему женщины подчинились, надо учесть следующее: флёр Великого Охотника, величие Мужчины - это был грандиозный феномен. Вся развивающаяся культура начала вращаться вокруг него, мифы и ритуалы обволакивали Мужчину плотным облаком, и длилось это тысячелетия. Это была уже хорошо проработанная идеология, согласно которой Мужчина - единственный и непререкаемый авторитет. Идеология, пересаженная в голову человека, становится его психологией. Так случилось и с женщинами: они рождались и росли в этой культуре, впитывали её нормы и ценности, и не могли помыслить, что мир может быть устроен как-то иначе. Как говорили Маркс и Энгельс, мысли господствующего класса являются господствующими мыслями (1955, с. 45).

Мужчина был главным, Мужчина всё решал. Женщина должна была слушаться. Она верила в это и слушалась. То есть совсем не обязательно представлять какие-то силовые решения вопроса. Женщины подчинялись, потому что однажды так уже просто стало принято. Конечно, это не означает, что уход из родственной группы, где прожила с самого детства, в подчинение какому-то мужчине был для женщины простым делом. Это было тяжело. Всегда. Именно это и осталось зафиксированным в народных традициях известных как свадебный причет - причитания невесты (вытие), перед оставлением родного дома (о чём уже было в разделе " Восприятие брака никогда не было радужным "), и по наблюдениям этнографов, эти причитания были родственны с другими причитаниями - похоронными. Надо думать, параллели и атмосфера ритуалов были заданы неспроста: исторически девочки не очень хотели замуж.

Кстати, углубление в вопросы свадебного причета, может натолкнуть на интересные мысли. Во-первых, распространённость "невестиного плача" поражает – этот феномен сопровождает свадьбы во многих частях света: не только на русском Севере, но и в странах Средиземноморья, на Ближнем Востоке и в Африке. Даже такой народ-изолят, как андаманцы, заселившие Андаманские острова Индийского океана 50-30 тысяч лет назад и начавшие контактировать с остальным миром лишь в XVIII веке, также имеют традицию свадебного причета (Маретина, 1995, с.182), что может говорить о большой её древности, уходящ