Основная проблема (рейтинг G)

Линька и кактусы

 

Направленность: слэш

 

Автор: fannni

Бета: Фаммм

Фандом: Благие знамения

Персонажи: Азирафаэль/Кроули

Рейтинг: NC-17

Жанр: Комедия, Ангст, Hurt/comfort, Первый раз

Размер: Миди

Статус: Закончен

События: Пост-апокалипсис, Чистая романтика

Предупреждения: UST, Слэш

Описание: Конец Света так и не случился, связанные с ним треволнения остались в прошлом, но Азирафаэлю неспокойно. Как можно быть спокойным, если Кроули от него явно что-то скрывает? Да и вообще демон стал дерганым и нервным, и надо бы выяснить причину — ну и разобраться с нею по-ангельски.

 

написано для фандомной битвы

fandom UST 2019

 

Примечание 1: фик может читаться без знания канона, но надо учитывать, что Господь женского рода

Примечание 2:...как и Вельзевул с архангелом Михаилом, хотя это и не имеет значения, поскольку обе эти достойные дамы в событиях, описываемых в тексте, участия не принимали

Примечание 3: анатомия и физиология Кроули отличны от человеческих, но не противоречат законам биологии

Примечание 4: присутствует непрописанная в каноне любовь Азирафаэля к кактусам

Примечание 5: говоря о специфическом чувстве юмора Господа, стоит вспомнить хотя бы утконосов, пусть даже эти создания и далеко не самый яркий пример

Время написания: 06.10.2019 - 11.10.2019

 

Источник: https://fanfics.me/fic136173

 

 

Дежавю

 

* * *

 

 

— Может быть, хватит?! Не надоело еще? За шесть тысяч лет так и не надоело?!

 

Кричать приходилось шепотом. Тихим и злым шепотом. Потому что, черт бы все это побрал, на втором этаже спал ангел.

 

— Это тоже какая-то часть твоего чертова непостижимого Плана? Или тебе просто интересно смотреть, как я... как он... интересно, да?! Ночью не насмотрелась, хочется второй серии?!

 

Наверное, не стоило так с Богом. Наверное, надо было помягче, но Кроули всегда задавал опасные вопросы и никогда не умел выбирать правильных формулировок. Разве что иногда, ломая себя, опускался до почти что просьбы. В редких и очень исключительных случаях. Вот как сейчас, например...

 

— Послушай... Ну зачем тебе это? Она ведь и так никуда от тебя не денется, это вторая серия! Разве тебе так уж обязательно, чтобы именно... здесь? У него н-на... Не надо. Ну вот правда, не надо. Будь ты дьяволом и имейся у меня душа, я бы отдал не глядя, но… Но ты ведь сама постаралась, чтобы мне нечего было тебе предложить даже в таком случае. Чтобы мне оставалось только... просить. Я не умею просить! Никогда не умел, и кому это знать, как не тебе! Значит, опять без вариантов, да? Как с тем яблоком?! Опять играешь крапленой колодой! Впрочем, о чем я: ты никогда не играла иначе...

 

Дверь оказалась закрыта не на замок, а на запирающее заклятье. Снять которое не представляло ни малейшего труда для любого демона, в том числе и для Кроули. Даже пальцами щелкать не обязательно. Просто взгляд — и вот уже нет на двери никакого заклятия.

 

Но — только не во время линьки.

 

— Зря ты пугаешь людей Адом! Есть штука куда страшнее, от которой содрогается даже Ад. Это Бог с ведерком поп-корна! Бог, которому интересно!

 

Дверь была заперта. А Бог молчала.

 

Наверху скрипнула кровать. Зашуршало откидываемое одеяло.

 

Кроули сглотнул. Зажмурился.

 

—...Дай мне уйти. Пожалуйста… Я… прошу.

 

 

Если не знаешь, что делать - делай блинчики! (PG-13)

Чертов ангел возился наверху.

 

Сначала скрипел диваном, потом шумел водой в ванной, теперь вот чем-то гремел и шкворчал на кухне, распространяя по всему дому до отвращения вкусные запахи. В общем, вел себя так, словно это был самый обычный день. Словно всю ночь он спокойно проспал один и никакого Кроули тут и в помине не было! Даже не окликнул ни разу. Словно напрочь забыл. Словно...

 

Словно собирался прожить наверху всю оставшуюся вечность, игнорируя и магазин, и страждущих книголюбов, и Кроули, вот уже битый час сидящего у входной двери.

 

Поначалу оставалась надежда, что Азирафаэль снимет запирающее заклятие сразу по пробуждении — просто по привычке. Ладно, глупая была надежда, но помечтать-то можно? Когда этого не произошло, Кроули решил, что дождется его тут, у выхода. Так будет логичнее и придется меньше общаться. Просто "доброе утро, спасибо за помощь и то, что открыл дверь" и "Чао, мой ангел!"

 

Только вот если судить по поведению этого самого ангела, Кроули пришлось бы ждать возможности пожелать ему доброго утра до самого вечера, и не факт, что сегодняшнего.

 

Что ж, следовало посмотреть в глаза жестокой и неприглядной правде: вести переговоры придется на чужой территории, и тянуть глупо, ибо ангел четко дает понять, что ничего не изменится. Сколько ни сиди.

 

На втором этаже снова что-то звякнуло, зажурчало, и между книжных полок поплыл одуряющий запах свежесваренного кофе. Это был удар ниже пояса, но когда ангелы играли честно? Кроули поморщился, встал с трехступенчатой табуретки, на которой просидел все это время, и самым решительным шагом направился в сторону кухни.

 

— Хочешь блинчиков к кофе? — безмятежно спросил Азирафаэль, не оборачиваясь от плиты и даже не пожелав доброго утра (хотя, конечно, какое оно доброе, но так, хотя бы ради приличия!) — Или предпочитаешь омлет?

 

Кроули остановился в дверях, хмуро оглядывая сервированный к завтраку стол: на двоих сервированный, что характерно. Масло, джем, свежие сливки. И кофе, уже разлитый по двум чашкам, — в той, что ближе к двери, без молока, что тоже весьма показательно и красноречиво. Словно чертов ангел ни секунды не сомневался, что кофейный аромат выманит Кроули из той норки, в которую он спрятался, и искать не придется.

 

— Я хочу уйти, — сказал Кроули мрачно, заложив руки за спину и по-прежнему стоя в дверях.

 

— Извини, этот вариант не предлагался. — Азирафаэль был так же безмятежен, как и раньше. — Так все-таки: делать тебе омлет или сойдут и блинчики?

 

— Дверь открой.

 

— Значит, блинчики.

 

Азирафаэль пожал плечами, снял кухонный фартук и аккуратно повесил его на спинку стула, после чего поставил в центр стола тарелку с блинчиками. Сел к столу, словно бы не обращая внимания на демона, продолжавшего буравить его хмурым взглядом от двери, пододвинул к себе масленку. Потом моргнул, все-таки посмотрел на Кроули и сказал почти виновато, с мягкой улыбкой:

 

— Пей кофе, пока не остыл. Пожалуйста. Я ведь знаю, что ты любишь почти кипящий, а в чашке так трудно поддерживать температуру…

 

Кроули отлепился от косяка и мрачно уселся за стол. Можно было еще поскандалить, да толку-то? Проигрывать тоже надо стильно. Он поднял чашку, глотнул. Действительно, все как он любит: обжигающе горячий и дьявольски крепкий.

 

 

* * *

 

 

— А может быть, хочешь какао?

 

— Ты знаешь, чего я хочу.

 

— Не сейчас, дорогой. Вот перелиняешь — и вали куда хочешь, а пока ты же полностью беспомощен в этом опасном мире и мой ангельский долг за тобой приглядеть и помочь. Так налить тебе какао?

 

— Налей мне виски, ангел!

 

Он ожидал, что Азирафаэль опять скажет что-нибудь вроде «не сейчас, дорогой» этим чопорным ангельски-самодовольным тоном (совершенно невыносимым выбешивающим на раз тоном!) — и можно будет взорваться. С полным на то основанием. От души, которой у демонов, конечно же, нет.

 

Азирафаэль вздохнул.

 

— Конечно, дорогой. Если тебе это надо. Если тебе так будет легче… Только… ну, ты же сам знаешь, тебе сейчас… Налить?

 

Кроули отвел взгляд.

 

— Не надо.

 

Азирафаэлю все-таки удалось скормить ему блинчики. Почти все. Даже непонятно, как это у него получилось, Кроули опомнился, только когда они кончились. И вспомнил, что последний раз ел дня три назад, а человеческое тело все же нуждается не только в кофе, особенно когда оккультные способы энергоподпитки близки к нулю. Чертов ангел сказал, что все знает про линьку, и выглядел при этом таким смущенно-мечтательным, что хотелось придушить на месте. Не его, конечно, а того, о ком он в этот момент вспоминал. Найти и придушить. Медленно. А потом оживить — и придушить снова.

 

— Ладно, — сказал Кроули наконец, по-прежнему не глядя на ангела. — Если для тебя так важно все контролировать, я не буду пытаться удрать через дымоход. Или канализацию. Или… Короче, вообще не буду. Останусь. Но останусь я на своих условиях, ясно?

 

— Конечно, дорогой, как скажешь…

 

— Помолчи, ангел! Никаких больше совместных ванн, ясно? Мне и от одной-то не отмыться. В ванне я лучше днем полежу часок-другой, один, если ты не возражаешь. Ночью нет. И никаких больше дружеских рук помощи. Линька — дело интимное. Я не хочу, чтобы… Короче, я линяю один, я так привык, ясно? Сам. Хочешь охранять — охраняй. Но снаружи. У тебя есть какой-нибудь чулан, в котором ты мог бы меня запереть?

 

— Обязательно чулан? Гостевая спальня тебя не устроит? — Судя по голосу, ангел попытался улыбнуться, но у него вышло плохо. — Ее можно запереть и снаружи.

 

— Отлично. И звукоизолирующее заклятье, будь добр. Я не хочу, чтобы ты…

 

— Я понял. Сделаю.

 

Тон суховатый, короткие отрывистые фразы. И... И он больше не называл Кроули дорогим. Думать о том, что бы это могло значить, было слишком больно, и Кроули постарался вообще ни о чем не думать.

 

— А сейчас сделай мне ванну, ангел. И погорячее. Если тебя, конечно, не затруднит.

 

 

Самый долгий день (R)

 

* * *

 

 

— Не знал, что в своем естественном виде демоны до сих пор остаются бесполыми, — сказал Азирафаэль со странной интонацией, когда через три часа Кроули выполз из ванной, не заморачиваясь ни окончательным переходом в человеческое тело, ни даже просто полотенцем. (ПРИМЕЧАНИЕ * с точки зрения Кроули змеиная кожа была вполне приличной одеждой — в конце концов, у змей нет чресел, которые следовало бы препоясывать.)— Ну или полуестественном... Хм... Ну то есть даже ангелы давно уже приложили усилия, чтобы... Те ангелы, которые подолгу живут на земле, я имею в виду... Ну, чтобы не выделяться, если вдруг... ну, ты понимаешь. К тому же образ и подобие, все такое. А вы, значит, по-прежнему...

 

— Ни хрена не значит! — фыркнул Кроули, пресекая эту торопливо-смущенную болтовню. Передернул плечами: зеленая чешуйчатая кожа все-таки чесалась, хотя и не так мучительно, как прошлой ночью розовая и человеческая. — Ангел, не мели чепухи.

 

Нет, совсем в змея он все же превращаться не рискнул, ограничившись половинчатой условно антропоморфной формой. Какие бы славные легенды ни ходили среди людей о змеиной мудрости, но на самом деле эти холоднокровные твари были не слишком умны. Зато они отлично понимали разницу между приятным и неприятным и были свято уверены, что и все прочее понимают намного лучше этих глупых двуногих, неважно, какого цвета у них перья и есть ли те перья вообще. И всегда норовили поступить по-своему, в силу собственного убогого разумения, совершенно наплевав на желания самого Кроули. Нет уж. Змеям, как и комнатным растениям, нельзя давать слишком много воли. Не случайно и те и другие по большей части зеленые.

 

Однако даже половинчатая трансформация существенно облегчала присущие линьке симптомы, и этим грех было не воспользоваться.

 

— Но как же…

 

Ангелу просто любопытно, ничего более. Проклятая линька! Это из-за нее такое ощущение, что невинный взгляд ангела его беззастенчиво лапает — горячий, ощупывающий, сводящий с ума и заставляющий ежиться чертов взгляд. Он пробирался дальше и глубже, чем следовало, этот взгляд, под кожу, внутрь, и там становилось тесно и горячо. И под давлением чертова ангельского взгляда медленно и неукротимо твердела мысль: зря Кроули думал, что в хотя бы наполовину змеиной шкуре пережить этот день будет легче.

 

— У рептилий для этого есть специальный кармашек внутри тела, — прошипел Кроули сквозь зубы, опять передергиваясь и нечеловеческим усилием воли удерживаясь, чтобы не свести вместе колени. Выходить в таком виде было ошибкой, это теперь стало ясно, как никогда, хотя пять минут назад показалось весьма годной идеей. (ПРИМЕЧАНИЕ* да, линька туманит мозги даже днем). — Когда большую часть жизни тебе приходится ползать на пузе, разумно прятать все настолько ценное и важное, знаешь ли.

 

Взгляд Азирафаэля ощутимо коснулся паха. Уперся, надавил, заелозил там, обжигая и щекоча. Кроули втянул воздух сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как каменеют мышцы живота, а мучительно-сладкое щекотное давление внутри нарастает стремительно и рвется наружу. Чертова линька, будь она трижды проклята, это все из-за нее.

 

Просто любопытные и вообще-то совершенно невинные взгляды Азирафаэля воспринимались новой гиперчувствительной кожей словно удары плеткой по невыносимо зудящему месту, до которого никаким другим способом не дотянуться, а почесать хочется так, что в глазах темнеет. Острая боль смешивалась с облегчением и удовольствием, такими же острыми, если не острее. Ужасно хотелось все это прекратить, и немедленно, — но ничуть не меньше хотелось продолжать, снова и снова, еще и еще, стараясь не слишком заметно извиваться под этими хлестко-щекотными обжигающими взглядами-ударами. А если и ежиться, то самую малость, когда мучительно сладкое наслаждение становится совсем уж невыносимым. Продолжать, пожалуй, хотелось даже больше. До самого края и дальше за край, до полной потери контроля, когда станет на все наплевать и перетянутая пружина таки лопнет вместе с последним терпением, выхлестываясь наружу…

 

Нет. Исключено.

 

Кроули еще не все мозги пролинял и отлично знает, чем такое закончится. Для всех. И потому его паховый клапан намертво склеен мышечным спазмом, он не поддастся, и мучительная щекотка может сколько угодно скручиваться и распирать изнутри — наружу ей не прорваться.

 

В самом крайнем случае Кроули со всем возможным достоинством удалится обратно в ванную и быстренько сдрочит там все ненужное.

 

Чертова линька.

 

— А как оно выдвигается наружу?

 

Чертов Азирафаэль!

 

— Еще немного погладишь меня таким горячим взглядом где не надо — и своими глазами увидишь как.

 

Черт. А ведь старался сказать иронично, небрежно, язвительно даже… в общем, как обычно. А получилось... неужели именно что в том смысле, что как всегда?

 

Остается надеяться, что Азирафаэль не заметил.

 

Азирафаэль отдернул взгляд, словно это его обожгли, и покраснел до корней волос. Странное чисто человеческое выражение, жутко нелогичное, как многое у них. Почему именно до корней? Ведь Кроули отлично видел, что и под светлыми кучеряшками ангел покраснел ничуть не менее.

 

Кроули кашлянул.

 

— Пожалуй, мне все-таки стоит одеться.

 

— Да-да, конечно! — выпалил Азирафаэль с явным облегчением. Теперь у него алели не только лицо и уши, но и шея до самых ключиц. Он так легко краснеет. И такой привлекательный, когда...

 

— У тебя холодно, ангел!

 

— Да, я понял, дорогой, конечно же, только из-за этого, действительно зябко...

 

Чертова линька. Чертов Азирафаэль.

 

Потом они играли в настолки. Обычные, человеческие, их у ангела оказалось несколько штук, одинаково непонятных и глупых с точки зрения Кроули. Но выбора особого не было, не сидеть же просто так.

 

Ангел, правда, предложил посмотреть какой-нибудь сериал, но Кроули стало плохо от одной только мысли о чем-то подобном. Не от самих сериалов, хотя у ангела они наверняка тошнотворно-сентиментальные, просто... Несколько часов рядом с чертовым ангелом на одном диване, бок о бок, время от времени соприкасаясь коленями или локтями... Нет, такого Кроули бы точно не выдержал. Настолки куда безопаснее.

 

Позже Кроули не смог вспомнить ни одну из тех игр. Как и того, о чем они говорили. Ведь говорили же о чем-то? Запомнился только постоянный комок в горле и ощущение пронзительной нежности и безнадежности. Как перед Судным днем, только намного острее. Иногда и ангел замолкал, а потом терял нить разговора, сбивался и выглядел грустным — похоже, он тоже понимал, что после этой линьки они вряд ли смогут общаться как прежде. Что они вообще вряд ли смогут общаться после.

 

И возможно, эта мысль его тоже огорчала. Ну хотя бы немножко. Очень хотелось бы на это надеяться... ну надо же надеяться хотя бы на что-то?

 

Иногда их руки случайно соприкасались над фишками — и тогда Кроули сотрясало до перебоев с дыханием, словно от удара электрическим током. И он замирал на долгие несколько секунд, полностью сосредоточенный на том, чтобы не застонать или как-то иначе себя не выдать.

 

(ПРИМЕЧАНИЕ *если бы Кроули в эти мгновения не был бы так сосредоточен на сокрытии собственных ощущений, он бы вполне мог заметить, что является далеко не единственным в этой заставленной книжными шкафами комнате, кто так обмирает над игровым столом после случайного столкновения пальцев, точно так же заливаясь краской до самых ушей и точно так же старательно делая вид, что ничего подобного вовсе не происходит).

 

 

Самая долгая ночь (NC-17)

Кроули бросил фишки, когда часы пробили десять. Просто вдруг поймал себя на том, что уже какое-то время ерзает на стуле и выгибается, сам этого не замечая. И понял, что тянуть дальше не стоит: его начинало накрывать.

 

Азирафаэль тут же засуетился, но словно специально делал все очень медленно: отодвигал стул, поднимался, провожал к гостевой комнате, доставал пижаму и подушку из ящика, и все время что-то говорил, говорил… А Кроули (который при первых симптомах приближающегося приступа предпочел не рисковать и вернул себе полностью человеческую форму) к этому времени уже крутило по полной, разгоралось под кожей, сводило судорогой внутренности, прокатывалось по телу попеременными волнами озноба и жара, туманя рассудок. И хотелось или немедленно остаться одному и перестать наконец сдерживаться — или точно так же перестать сдерживаться прямо здесь и сейчас и наброситься на этого чертова ангела с совершенно недвусмысленными намерениями.

 

В конце концов он просто рявкнул на Азирафаэля и практически вытолкал его из комнаты, напомнив про замок и грех подслушивания. В ушах к этому времени так звенело, что он сам себя не слышал, и оставалось только надеяться, что сумел сохранить издевательский тон.

 

Комната была крохотной: застеленная кровать, шкаф и тумбочка с настольной лампой, за кроватью зашторенное окно. И все. От кровати до двери два шага по ковру — мягкому, скрадывающему звуки. Можно было упасть прямо на него, может, даже лучше было бы, приятнее тереться и не надо делать эти чертовы несколько шагов, каждый из которых отдается во всем теле щекотной болью. Но это значило не уважать себя уж совсем.

 

Кроули стиснул зубы и все же дошел до кровати, хотя ноги и подгибались. Сел — вернее, рухнул — уже на нее. Скорчился, быстро-быстро дыша. Зажал руки между бедер, коротко постанывая сквозь зубы и пережидая приступ — первый, пока еще вполне терпимый, пристрелочный. В паху горело, под коленками образовалась щекотная слабость, кожу словно кололо тысячами крохотных иголочек, но волна уже отступала, первые приступы никогда не бывают долгими.

 

Как всегда на откате его бросило в пот, и сильно. Он буквально всей кожей чувствовал эти крохотные зудящие капельки, просверливающие себе дорогу сквозь узкие поры по всему телу, везде, буквально на каждом сантиметре... ох... Шевельнул плечами, стараясь вытереться о рубашку, но добился лишь того, что между лопатками мелкие капли слились и горячей щекотной струйкой скользнули вниз по позвоночнику и между ягодиц.

 

Кроули непроизвольно содрогнулся всем телом и заерзал, вдавливаясь задницей в матрас.

 

Надо переодеться, ангел где-то здесь бросил пижаму. Надо, обязательно. И побыстрее. Он не может сейчас начудесить себе новую одежду, значит, этот костюм предстоит таскать и завтра, а член уже его пачкает. Сейчас, сейчас, немножко отпустит, и…

 

Ох...

 

Пожалуй, затея с пижамой была лишней. От нее так пахло Аэирафаэлем, что у Кроули мгновенно скрутило низ живота и потемнело в глазах. А когда он, обливаясь холодным потом и дрожа, пришел в себя после этой второй волны, то понял, что переодеваться поздно: какая разница, брюки теперь все равно стирать. Да и рубашка насквозь промокла, хорошо, что не стал надевать ничего поверх, но пачкать еще и ангельскую пижаму было бы верхом глупости. Хотя... все глупость, он и так ему всю кровать уделает. И какого черта сам отказался от ванны?! В горячей воде было бы легче. И чище.

 

Пальцы сводило так, что расстегнуть ширинку удалось лишь с третьего раза. Просто расстегнуть, чтобы было не так больно. До члена при этом он старался не дотрагиваться — пока хватало и так, оставим на самый крайний.

 

Приступы на этот раз были короткими и частыми, изматывающими, волны шли одна за другой, он не успевал отдышаться. В этой комнате Азирафаэлем пропахло все, не только пижама. Как и во всем доме. Вчера ему было не до того, а сейчас вот дошло. Как всегда, слишком поздно. Не надо было отказываться от ванны. Не надо было.

 

А замок в двери, между прочим, так и не щелкнул…

 

Кроули потерся коленями друг о дружку, страдальчески сморщился: ткань неровная, и каждая складочка, каждый рубчик и шов ощущаются остро, словно... ох, да, вот тут, и еще... Его колотило мелкой противной дрожью, которую никак не получалось унять, но и ни во что большее она тоже так и не переходила, и это было самым мерзким и выматывающим.

 

Он сомкнул руки в замок под коленями и с нажимом провел ими по задней поверхности ног, от пяток до самых ягодиц, с усилием вдавливаясь оттопыренными большими пальцами во внутреннюю поверхность бедер и представляя, что это вовсе не его руки, что они вовсе ему не подчиняются, что вот сейчас скользнут выше и глубже и... Нет! Ничего не представляя. Просто... Ну, просто.

 

А наружный замок на двери так и не щелкнул. И это самая большая засада и подлость, куда большая даже, чем вездесущий сладковато-цветочный ангельский запах, проникающий повсюду — в нос, в уши, в горло, в пах, — и щекочущий изнутри. Чертов ангел не стал запирать снаружи, хотя его и просили. Не как ангела просили, как человека!

 

Но он повел себя как ангел. Как и все эти чертовы ангелы! Свобода выбора, мать ее, они же на ней помешаны, сволочи. Чтобы Кроули сам решение принял, сам себя выпорол, как та вдова из какой-то книжки, про которую Азирафаэль говорил когда-то.

 

Не дождется.

 

Кроули не поддастся на эти ангельские уловки, у Кроули есть гордость. Он выдержит. Перетерпит. Будет стонать, кусая губы, корчась и отираясь о пропахшую Азирафаэлем кровать, но не поддастся. Не на того напали!

 

Он опрокинулся на спину, поизвивался, стараясь как можно сильнее вдавливаться лопатками, ягодицами, плечами, поясницей. Крутанулся, вжимаясь лицом и грудью, вцепился в подушку обеими руками, выгибаясь, задергал бедрами. Проорался на пике тоже в подушку, вышло быстро и сдавленно. Застонал, продолжая подергиваться и ерзать. Сам не понял, как вывернулся из брюк — они путались и раздражали страшно.

 

Раньше он смутно подозревал, что могут быть вещи и похуже горностаев и сухого оргазма, а теперь знал это точно. Это когда вот так вот, снова и снова, и спазмы вовсе не сухие, о нет! Да на нем вообще ни одной сухой нитки, трусы хоть выжимай, и это вовсе не смазка!

 

А облегчения нет.

 

Ни малейшего! Только полуобморочная слабость, холодный пот и ноющая боль по нарастающей, и яйца раскалываются, и никакой разрядки. Никакого опустошения с выворачиванием наизнанку, чтобы сбросить все и провалиться в сон, не успев даже одеяло на себя натянуть...

 

Кроули опять поймал себя на том, что смотрит на дверь. Бездумно, выжидательно, жадно, почти с надеждой. Оскалился, отвернулся резко, заерзал, вкручиваясь в простыни всем телом.

 

Нет, конечно же, он все отлично понимает, глупо ждать, глупо даже надеяться... Что Азирафаэль нарушит свое обещание и придет. Сам. И тем самым позволит Кроули сохранить остатки гордости, позволит сделать вид, что Кроули вовсе и не хотел, что все это вопреки его желанию, что... Глупо. Азирафаэль не такой. Он далек от подобных игр, он честный. И если уж обещал, то сам не придет точно. Такая вот подлость.

 

Однако дверь он так и не запер.

 

Он оставил выбор за Кроули, и это было совершенно невыносимо!

 

Невыносимей даже, чем уже многократно испачканные липнущие к телу штаны. Невыносимей самой линьки, на этот раз оказавшейся куда хуже, чем даже позавчера. Кроули крутанулся еще, завертываясь в простыню. как в кокон, все туже и туже. До боли, до полного обездвиживания. Обычно это приносило облегчение, пусть и временное и не полное, но все же.

 

Но не на этот раз. То ли никак не получалось завернуться действительно туго и плотно (влажная ткань соскальзывала), то ли организм, узнавший вчера вкус настоящего облегчения, теперь упорно отказывался довольствоваться суррогатом. Еще одна подлость человеческого (или нечеловеческого, это не так уж и важно) тела: телу всегда мало. Сколько ни дай. Раньше Кроули хватало пера, одного только белого пера, сохранившего слабую тень запаха, не тень даже — легкий ускользающий отголосок тени. Но хватало. С избытком. Потому что это было самое большее из возможного, почти недостижимое, редкое, невероятной случайностью доставшееся сокровище, только на самый край. Здесь же ангелом пропахло все — и этого было мало, так нестерпимо мучительно мало...

 

Надо было сразу понять, что именно этим и кончится, нельзя было увеличивать дозу. Стоять до последнего можно лишь в том случае, когда у тебя действительно нет иного выбора. Когда от тебя, в сущности, ничего не зависит. Когда ты загнан в угол и нет никакого выхода — тебя держат сами стены. А тут...

 

Облегчение вот оно, рядом, буквально в двух шагах. Ты уже знаешь, как оно бывает. И выбор только за тобой.

 

Кроули понял, что снова смотрит на дверь.

 

В который уже раз? Не сосчитать. Дверь притягивала, словно была огромным магнитом, а Кроули нашпиговали железными опилками под завязку. Он чувствовал ее незапертость даже спиной и уже понимал, что выбора по сути нет: до утра он точно не выдержит. Он уже почти не выдерживает!

 

Тогда какого черта тянуть?!

 

Встать оказалось неожиданно трудно: ноги подгибались, кружилась голова и подкатывала тошнота, тело казалось чужим и горячим: новая волна была на подходе и лучше успеть все решить до того, как она накроет.

 

Хорошо, что комната была такой крохотной. Два шага до двери показались длиннее двух километров. Впрочем, наверное, больше, чем два: идти пришлось, цепляясь за стенку, напрямую он просто не смог бы, ноги подламывались и при каждом шаге путались в ковре и друг дружке. Рубашка липла холодным компрессом, отвратительно, он содрал ее где-то на середине пути, постанывая от омерзения, бросил на пол.

 

Еще шаг. Полтора. На подгибающихся, осторожно, стараясь не всколыхнуть лишний раз, не дернуть. Еще немного. Ангел, имей совесть, окажись рядом. Ты же обещал караулить... Вот она, дверь. Дошел. Навалился всем телом, запоздало подумав, что вряд ли устоит на ногах, когда она откроется.

 

Она не открылась.

 

Кроули дернул ручку, уже понимая, но еще не поверив. Снова толкнул плечом — только для того, чтобы убедиться: дверь не откроется. Она все-таки была заперта, только заперта не замком, а заклятием, потому и не щелкнуло. И значит — заперта совершенно непреодолимо.

 

Ангел оказался слишком честным.

 

И самое ужасное и унизительное, что Кроули уже сдался, все-таки сдался, обманутый этой честностью. Потерял себя.

 

А это оказалось бессмысленным.

 

— Ангел… — простонал Кроули шепотом, отираясь о дверь грудью, губами, щекой, зажмуриваясь и чувствуя, как его накрывает. — Ангел… пожалуйста...

 

Дальше он помнил смутно. Звал, но не помнил кого: то ли знакомого ангела, имени которого никак не мог вспомнить, то ли Бога, умолял их о чем-то и вроде бы даже плакал. Не понимал уже, о чем именно просит, но отчетливо сознавал всю бессмысленность собственных просьб: можно хоть обораться, хоть голос сорвать — его никто не услышит, потому что ангел оказался слишком честным. Он не забыл запереть чертову дверь, и про заклятье звукоизоляции он тоже наверняка не забыл.

 

И горькая мучительная радость — ну хотя бы у этого унижения нет свидетелей. Кроме той, что с поп-корном. Но она не в счет, лишь бы только она, лишь бы не...

 

В какой-то миг ему показалось, что он стоит на коленях, уперевшись в безжалостную дверь лбом, словно пытается ее продавить. Но, наверное, это только показалось, потому что потом он снова прижимался к ней всем телом и терся пахом о ручку, буквально насаживаясь на нее, и значит, стоял на ногах, а упади он на колени — в том состоянии вряд ли смог бы подняться.

 

Кажется, он снова бормотал что-то, то ли просил, то ли угрожал. И вжимался в дверь всем телом, до боли, до красных пятен перед глазами. Не потому что пытался открыть, просто она была твердой, а ему надо было к чему-то прижиматься, чтобы не упасть. Почему-то он очень боялся упасть, хотя это и было странным.

 

А потом вдруг понял, что никакой двери перед ним нет и в помине, что он давно уже прижимается всем телом к чему-то несколько менее твердому, но горячему и живому.

 

И с острой смесью стыда-желания-облегчения он вцепился в это живое-горячее-твердое, захлебываясь словами:

 

— Ази, я... мне... ан-гел... пожалуйста…

 

А его гладят по бокам, спине, держат крепко, не давая упасть, выцеловывают мокрые виски, зажмуренные глаза, скулы, шею, ощупывают, шепчут судорожно и горячо, обжигая дыханием ухо:

 

— Прости, прости, прости, я дурак, трус и дурак, я боялся тебя потерять, ты же гордый, как... как демон... — горький смешок в ухо, и волны сладких мурашек, и почти непонятен смысл, и понятен как никогда, — ты же никогда, никогда, никогда не простишь, если ты вдруг… если я вдруг... Прости, прости, я думал лишь о себе, что не смогу без тебя, прости…

 

И этот бессвязный судорожный шепот, и эти горячечные поцелуи, простреливающие кожу быстрыми очередями, позволяют Кроули вспомнить себя и взять себя в руки. И перестать обвисать в чужих руках мокрой обморочной тряпочкой.

 

И сказать вполне внятно:

 

— Ази, заткнись!

 

И запечатать поцелуем дергающиеся и несущие всякую чушь губы.

 

(ПРИМЕЧАНИЕ* есть такие пути, которые нельзя пройти дважды или туда и обратно, да и два шага до кровати иногда оказываются расстоянием практически непреодолимым. А потому крайней удачей можно считать то обстоятельство, что на полу гостевой спальни Азирафаэля располагался ковер с очень высоким ворсом — густым, пушистым и мягким).

 

 

Линька и кактусы

 

Направленность: слэш

 

Автор: fannni

Бета: Фаммм

Фандом: Благие знамения

Персонажи: Азирафаэль/Кроули

Рейтинг: NC-17

Жанр: Комедия, Ангст, Hurt/comfort, Первый раз

Размер: Миди

Статус: Закончен

События: Пост-апокалипсис, Чистая романтика

Предупреждения: UST, Слэш

Описание: Конец Света так и не случился, связанные с ним треволнения остались в прошлом, но Азирафаэлю неспокойно. Как можно быть спокойным, если Кроули от него явно что-то скрывает? Да и вообще демон стал дерганым и нервным, и надо бы выяснить причину — ну и разобраться с нею по-ангельски.

 

написано для фандомной битвы

fandom UST 2019

 

Примечание 1: фик может читаться без знания канона, но надо учитывать, что Господь женского рода

Примечание 2:...как и Вельзевул с архангелом Михаилом, хотя это и не имеет значения, поскольку обе эти достойные дамы в событиях, описываемых в тексте, участия не принимали

Примечание 3: анатомия и физиология Кроули отличны от человеческих, но не противоречат законам биологии

Примечание 4: присутствует непрописанная в каноне любовь Азирафаэля к кактусам

Примечание 5: говоря о специфическом чувстве юмора Господа, стоит вспомнить хотя бы утконосов, пусть даже эти создания и далеко не самый яркий пример

Время написания: 06.10.2019 - 11.10.2019

 

Источник: https://fanfics.me/fic136173

 

 

Основная проблема (рейтинг G)

Так уж получилось, что все растения в доме Азирафаэля были кактусами. И он их очень любил.

 

(ПРИМЕЧАНИЕ *Не то чтобы Азирафаэль изначально так уж обожал кактусы и исключительно кактусы, отдавая именно им предпочтение перед всеми иными видами и родами растений. Но что ему еще оставалось делать, ес

 

ли в его доме любая самая нежная и трепетная фиалка рано или поздно обрастала колючками, и чаще делала это рано, чем поздно?)

 

(ПРИМЕЧАНИЕ **В редкие минуты не свойственного ангелам уныния Азирафаэль думал, что, наверное, сам во всем виноват и любит их как-то неправильно, и именно эта его неправильная любовь и заставляет их обрастать колючками. Как ни странно, был он в этом не так уж и не прав, хотя и не в том смысле, который предполагал.)

 

Поливать суккуленты, к великому огорчению Азирафаэля, требовалось довольно редко, пропалывать или пересаживать еще реже, и потому ежедневный ангельский уход сводился к душевным разговорам с такими прекрасными растениями и робким намекам на то, как прекрасно бывает цвести прекрасной бурной весной. Или знойным прекрасным летом. Ну или прекрасной золотой осенью тоже ничуть не менее здорово это бывает. Ладно, зимой тоже очень даже ничего расцвести пышным цветом всем на радость и удивление. Ну или хотя бы другим каким почковательным способом размножиться, согласно великому напутствию Всевышнего, но все-таки лучше бы цветы, они ведь такие…

 

Нет-нет, вы только не подумайте, не то чтобы Азирафаэль настаивал или, упаси Господь, другим каким способом ущемлял ваши законные кактусиные права и свободу самовыражения по части цветения, но… Но, может быть, вы все-таки в эту сторону немножечко подумаете, а? Хотя бы просто подумаете, это ведь вас ни к чему не обязывает, правда?

 

(ПРИМЕЧАНИЕ *Пока что все окопавшиеся в его доме колючие недотроги стойко придерживались позиции чайлдфри, но Азирафаэль, как и любой правильный ангел, не терял надежды когда-нибудь все-таки наставить их на путь истинный.)

 

Новый питомец внушал Азирафаэлю определенные сомнения. Еще раз тщательно осмотрев растение, Азирафаэль поджал губы, но опрыскиватель все-таки отставил: похоже, сегодня ни в поливе, ни в опрыскивании тут никто не нуждался. Да и завтра, наверное, тоже. И, возможно, еще месяца два, ну, может быть, полтора, если погода будет оставаться такой же жаркой и сухой.

 

Он купил этот цветок только вчера. И мог бы поклясться своими крыльями, что вчера это была орхидея. Нежная, лилово-кремовая изящная львиноголовка с обрезанным почти под самый цветок стеблем, и вся такая трепетная, что Азирафаэль умилился и не смог пройти мимо. Он приобрел ее в киоске у станции метро, подчиняясь минутному душевному порыву (ну и лелея смутную надежду на то, что его кактусы наконец-то поймут, как должен выглядеть порядочный цветок, и если даже не усовестятся, то зацветут хотя бы из низменного чувства зависти и противоречия).

 

Но надежда на положительный пример одиночки оказалась тщетной. Многочисленное серо-зеленое воинство по-прежнему стояло по полкам недрогнувшими рядами и ощетинивалось во все стороны воинственными копьями игл разнообраз<