Вавилон должен пастb с великим шумом.

Edward Burrough, The Fourth General Epistle to all the Saints (May 1660) in The Memorable Works of a Son of Thunder and Consolation (1672), pp. 665-6

I

Поскольку Библия, как считалось, имела отношение к современности, легко было делать определенные допущения. То, что фарисеи в Новом Завете соответствовали прелатам Англиканской церкви, легко приходило на ум радикалам вроде Джеремии Бэрроуза, Роджера Уильямса, Уолвина и Милтона. Некоторые библейские метафоры стали весьма затасканными выражениями; всегда стоило подозревать аллюзии, когда употреблялись определенные слова. Даже писавшие в условиях цензуры могли тайком вкладывать в слова недозволенный смысл. “Уподоблять Сатану раннему туманному утру или померкшему раннему туманному утру или померкшему солнцу, — проницательно писал др. Кибл о Милтоне, — очевидно, не что иное, как воображать себе его поврежденную яркость; но поскольку солнце было традиционным символом божественного царского достоинства, это косвенно, как понимал цензор, могло ассоциировать зло с королями, а Сатану с Карлом I”[445]. Довольно рискованно было для анонимного автора памфлета в 1641 г. приветствовать парламент как “наше блистающее английское солнце”[446].

Некоторые библейские метафоры казались радикальным пуританам особенно подходящими. Те, кто определенно чувствовал, что папа — это антихрист и что сторонники Лода движутся в сторону Рима, находили, что Египет, Вавилон, Содом — это естественные ключевые слова для обозначения того, чему они противились. Оксфордский проповедник, который в 1631 г. взял за основу текст Чисел 14.4: “И сказали друг другу: поставим себе начальника и возвратимся в Египет”, фактически нападал на лодовские нововведения. “Они делают вид, что разрушают Вавилон, — сказал Сэмюэль Брэдли, капеллан Гейнсборо в мае 1654 г., говоря о высших армейских офицерах, — но смотрите: они воздвигают его”[447]. Преимущество таких слов заключалось в их неопределенности. Все были в общем против Египта и Вавилона; но что конкретно означали эти слова? Маттиас Придоу в своем скептическом “Опыте и конспективном введении в чтение всех видов истории” (1648) утверждал, что папство было захвачено “развратными содомитами” с 855 по 966 г. по Р.Х., и “неисправимыми вавилонянами” с 1503 г. и до его времени[448]. В “вавилонской блуднице” (1603) Деккер довольно отважно предвосхищал “Игру в шахматы” Миддлтона (1624), выводя на сцену королей Испании и Франции, изображенных как злодеи, зависевшие от Рима.

В 1570 г. Уильям Фалк произнес “Проповедь”, в которой доказывал, что Вавилон — это Рим. “Бог сначала призвал свой народ из Вавилона посредством Лютеровой реформации”, как выразился Томас Мэнтон в 1658 г.[449] Автор “Взгляда на славу Сиона” в 1641 г. весьма воинственно осуждал Вавилон. Но может быть, Вавилон — это Кентербери? “Падение Вавилона — это возвышение Сиона”, — говорил автор. “Разрушение Вавилона это спасение Иерусалима... Дело наших дней — принижать Вавилон, чтобы он падал ниже и ниже; и дело наших дней — не давать покоя Богу, пока он не воздвигнет Иерусалим как хвалу всему миру. Благословен тот, кто разобьет вавилонских щенков о камень. Благословен тот, кто приложит руку к низвержению Вавилона”[450]. Джозеф Кэрил, писавший уже после того, как гражданская война началась, был не менее свиреп: “Бог сделал вавилонян бичом своего гнева... Он дал великие полномочия халдеям и сабеям, которые грабят и разоряют нас”[451]. Но кто это: континентальные паписты, английские паписты или вообще роялисты?

Первая из всех проповедей по случаю поста, читавшаяся Корнелиусом Бёрджесом, была посвящена “окончательному крушению и падению Вавилона и всей этой монархии”[452]. Многие другие проповедники ссылались на “вавилонское правление”. Фрэнсис Чейнелл в мае 1643 г. говорил о елизаветинском “епископе Бэнкрофте и вавилонской партии”, которая полагала, что “эта [пресвитерианская] дисциплина Сиона опрокинет не только вавилонскую монархию, но и английскую монархию тоже”[453]. “Хотя мы и не в Вавилоне, — сказал Общинам Томас Кейс годом позже, — но Вавилон находится среди нас”[454].

Джон Дьюри был известен своими усилиями в пользу протестантского воссоединения. Его проповедь по случаю поста 26 ноября 1645 г., должно быть, ожидалась с большим нетерпением, поскольку теперь война была выиграна. Она была озаглавлена “Призыв Израиля идти из Вавилона в Иерусалим”, и он взял за основу текст Исайи 52.11: “Идите, идите, выходите оттуда... очистите себя”. Он предположил, что Вавилон находится в Англии. “Главным предметом” проповеди Дьюри было “узнать, в чем заключается тайна Вавилона”. “Вы, вероятно, не сможете примириться с Вавилоном, если останетесь верными своему Завету”. (Таким образом, Священная Лига и Завет были направлены против Вавилона?) “Если мы хоть ненадолго остановимся в Вавилоне, мы можем заразиться его грехами”. Даже “медленный исход” может быть опасен. Мы должны сопротивляться “нашим сильным желаниям остаться в Вавилоне”. “Вы не должны брать из Вавилона ни камня для угла или фундамента”. Так в чем же заключается “тайна Вавилона”? “Принципом вавилонского правления является тот идол, который политики называют государственным резоном, или государственными интересами”, — безопасность, изобилие и покой. “Все государства мира сего суть государства войны”. Вавилон стремится к богатству и силе через насилие. Методы, “которые Вавилон использует по отношению к своим подданным”, — это методы, “которые люди используют по отношению к диким животным: он скачет на звере”. “С помощью абсолютной власти он приводит своих подданных к абсолютному подчинению”, к безоговорочной вере. Это путь всех человеческих правительств. Здесь, как кажется, обсуждается нечто гораздо более широкое, чем папизм. Но альтернатива, которую Дьюри ожидает от “Града Божиего”, менее ясна. Он призывает ввести лучшее образование, чтобы построить “духовный Иерусалим”, положить конец “тарабарщине университетов” и установить суды справедливости. Это не слишком приближает нас к Иерусалиму[455]. “Под Вавилоном, — фыркал роялистский пастор, — подразумеваются король и его дети, знатные и дворяне, служители Евангелия Иисуса Христа и вообще христиане всех видов”[456].

Во время дебатов в Петни 1647 г. Оливер Кромвель использовал двусмысленность понятия "Вавилон", когда пытался восстановить единство в армии. Сексби сказал: “Я думаю, мы тут вроде бы стараемся излечить Вавилон, в то время как он не желает [излечиться]” (Иер. 51.9), явно имея в виду монархию. Кромвель в ответ отверг предположение, что он и его генералы “вроде бы стараются излечить Вавилон”. Но есть монархия и монархия: слово "Вавилон" помогло ему избежать точности[457].

После отмены монархии Джон Оуэн видел Вавилон в международном политическом аспекте. “Антихристова тирания приходит к концу”. Не беспокойтесь об интересах Англии, говорил он членам парламента, “но смотрите, что соответствует интересам Христа”. “Вавилон падет” — это его отправной пункт. Но опятьтаки он менее определенен относительно того, в чем же заключаются “интересы Христа”[458]. В 1650 г. Айзек Пеннингтон описывал Вавилон как город, очень похожий на Лондон[459]. Более крайние радикалы указывали более точные черты. Джон Роджерс связывал “вавилонское и нормандское иго”, “нормандское железное иго продажных юристов” и “вавилонское бронзовое иго десятин”[460]. Уильям Эрбери, который характеризовал себя как “человека пустыни”, также был “человеком в Вавилоне”, где “не строятся храмы”[461]. Манифест Веннера “Поднятое знамя” (1657) обещал, что и святые как святые, и люди как люди получат пользу от “избавления истинной церкви из вавилонского плена и всех беспорядков”[462]. Мы все еще должны спросить: где и что такое был Вавилон? В обвинении Ричарда Блума в 1660 г. содержался следующий пункт: “Они хотели уничтожить Вавилон; но в понятие Вавилона они включали все власти и гражданское правительство, все богатство и величие. Они затеяли ссору с этим вавилонским золотом”[463].

Многозначность слов "антихрист", "Вавилон", "Египет" помогала сохранять единство среди сторонников парламента в первые дни гражданской войны. Но когда дело дошло до послевоенного устройства, простой народ вмешался со своими собственными политическими и социальными идеями. Кодовые слова не могли больше скрыть социальных разногласий. В близком к диггерам памфлете “Свет, воссиявший в Бекингемшире” (5 декабря 1648 г.) прямо заявлялось, что “короли — единственная опора Вавилона”. Богатые люди, лорды, бароны и священнослужители — все “кричат за короля”. Ибо “если честный человек хочет иметь свободу”, “нет иного пути, как только свергнуть королевскую власть”; тогда власть лордов, юристов, священнослужителей, монополистов и корпораций Сити “тоже падет”[464].

Египет также бывал то религиозным, то политическим символом. Уильям Бридж, проповедуя перед парламентскими солдатами-добровольцами в начале гражданской войны, говорил им: “Ныне вы опять исходите из Египта (ибо римское суеверие и эта партия называются Египтом, Содомом, Вавилоном)... к земле обетованной”[465]. Джон Роджерс в 1653 г. несколько преувеличенно описывал Оливера Кромвеля как второго Моисея, “этого великого избавителя своего народа... из дома Египта”[466]. В тот же год один флаг-капитан признавал, что победа над голландцами показала, как Бог “тем самым делает различие между Израилем и египтянами”[467].

Египет был особенно популярной метафорой у радикалов — Уизера, Уильяма Седжвика, Эрбери, Фика, Уинстэнли. Рантер Абизер Коппе говорит о Египте как о “доме плена”, а о Ханаане — как о “земле свободы”[468]. Другие рантеры — Джекоб Ботумли и Джозеф Салмон — также отождествляли Англию с Египтом, Салмон, например, говорил о своем “недавнем путешествии через страну Египетскую”[469]. Квакер Фрэнсис Хоуджил в 1655 г. говорил, обращаясь к своим читателям: “Не щадите никого... омочите мечи ваши в крови Амалика и всех египтян и филистимлян”[470]. Еще более употребительным образом был образ избранного народа, фактически желающего возвратиться в египетское рабство. Бернет рассказывает, что Кромвель в 1648 г. говорил о нескольких офицерах, которые, казалось, стремились возвратиться в Египет, а в 1656 г. — о членах парламента, которые говорили о предполагавшемся короновании Оливера как о возвращении в Египет[471]. Роберт Саут в постреставрационной проповеди иронически замечал: “Израиль не собирался возвратиться в Египет: Египет был возвращен к ним Иеровоамом”. Саут думал, что Кромвель является живой копией Иеровоама, потому что он “дозволял и поощрял всяких подонков и отказывал народу в проповеди” (3 Цар. 13.33-4)[472].

Это был любимый образ Милтона. В 1641 г. он был уверен, что Бог не “заведет нас столь далеко от Египта, чтобы погубить в пустыне, хотя мы и заслуживаем этого”[473]. В том же году он говорил о “египетской тирании” епископов: “не епископы, а египетские надсмотрщики”[474]. И в своей “Защите английского народа” 1651) он предостерегал своих соотечественников, чтобы они после освобождения “от рабства царям египетским” не жаждали прежнего рабства и не “были раздавлены еще худшим игом”[475]. Восстание Буса в 1659 г. он характеризовал как попытку “опять призвать свои египетские оковы”[476]. Его насмешка над агитацией в пользу реставрации монархии, которую он назвал попыткой “выбрать себе командира, чтобы вернуться назад, в Египет”, была уже известной фразой, когда он так настойчиво использовал ее в апреле 1660 г. Среди прочих ее предвосхитил Уизер в 1659 г.:

Они теперь мятежно избирают командира,

Чтоб тот повел их вспять, к оковам, как евреев[477].

 

В трактате “О христианском учении” Милтон заявлял, что если соблюдение Субботы будет вводиться силой, мы окажемся “перенесенными из одного Египта в другой”[478].

Уильям Седжвик в 1656 г. полагал, что он и его современники “избежали внешнего Египта”, но духовно они все еще в Содоме. Только взимание десятины уверило его, что Кромвель не стремится вспять, к Египту, к союзу с кавалерами[479]. В еще более глубоком мраке 1661 г. он говорил членам парламента: “Вы не вывели нас из Египта в Ханаан, но запутались и связали себя по рукам и ногам египетской тьмою”[480]. Египет, таким образом, стал кодовым словом для обозначения королей или институтов, которые кому-то не нравились: для Сэмюэля Пордеджа в 1682 г. Египтом была Франция, и соответственно герцогиня Портсмутская стала “египетской наложницей”[481].

II

Исаак Ньютон верил, что нашел ключ к библейским пророчествам в сочинениях Джозефа Мида. Небеса, солнце и луна обозначают королей и правителей, земля — обычных людей, гадес, или ад — низких и наиболее ничтожных из людей”. Ньютон разработал свои собственные “правила для истолкования слов и языка в Писании”. “Жабы”, например, обозначали “идолопоклонников” (Откр. 16.13; ср. пс. 105/104.ЗО)[482]. Питер Стерри, проповедуя на 18-й псалом, извлек уроки для 1649 г.: “Земля часто обозначает простой народ; холмы — властелинов земли”. “Основания, величие и властелины сдвигаются и устраняются этими сотрясениями земли... Те злые духи, которые правят нами как боги мира сего... ясно чувствуют, что основания их царства должны быть потрясены и почти ниспровергнуты”[483]. Исполины 6-й главы Бытия, думал Тиндал, были “могучими людьми и гонителями”[484].

Такими они были и для Баниана столетием позже. Воды потопа представляют “великих и сильных мира сего”, “их наступление, их гнев” — столь же преходящи, как воды потопа. Горы — это “образ высоких и могущественных, которых Бог обычно побуждает к тому, чтобы избавить церковь свою от жара и гнева тирании и гонений”. “Гонения... или наступление исполинов на слуг Божиих — не новое дело”. Ноев ковчег обозначает “отделение от проклятых детей Каина”: первую соборную церковь. Баниан заключал из этого, что не следует “страшиться лиц людей, ни лиц сильных”. “Когда сильные мира сего начинают открывать себя церкви, поддерживая ее, это знак, что воды начинают убывать”. “Когда мы в беде”, мы должны “смотреть там и сям, не покажутся ли вершины гор”. “Людей можно извинить, если они лежат в своих норах в час бури; но когда видны вершины гор, а они не желают открыть свои окна, они действительно достойны порицания”[485]. В предисловии к “Мистеру Бэдмену” (1682) Баниан заявлял, что “злодейство, словно потоп, похоже, готово затопить наш английский мир... Если бы я видел вершины гор поверх его, я подумал бы, что эти воды спадают” [486].

Метафора эта была использована архидиаконом Ковентри в 1661 г. “Все мы лежим в низине (как и раньше), но джентри — это возвышающаяся почва в королевстве, и как это было во времена Ноева потопа, так и во времена нашего недавнего потопа самым первым знаком спада вод было то, что стали видны вершины гор, я имею в виду когда джентри начали опять поднимать свои головы”[487]. Ворон, который был послан из ковчега, полагал Баниан, “несомненно устроил пир на тушах, которые были затоплены потопом”. Ворон был типом “мирского проповедника... который приходит в церковь во времена ее бедствий”, так что, “если время позволит, он может сделаться господином наследства своего хозяина”. Голубь — это тип “иного рода проповедников в церкви, с более нежной натурой; ибо все святые... не стоят за то, чтобы кормиться за счет... царств антихристова воинства”. Но оба находятся в церкви[488]. Баниан, без сомнения, думал о расхитителях земли, которые получили выгоду от реформации: он мог думать о Якове II, который в 1688 г. пытался сколотить союз между сектантами и католиками против Англиканской церкви. Он мог предвидеть также, что английская аристократия будет вынуждена заключить альянс с сектантами, чтобы разрушить планы Якова по рекатолизации. Христос “имеет дать им [воронам] такое мясо, какое голуби есть не пожелают”[489].

Библейский символизм гор и долин, высоких деревьев и маленьких кустиков был известен с давних пор. Дадим наугад несколько примеров. Женевское примечание к тексту Иеремии 51.25 объясняет, что Вавилон был назван горой, “потому что он был силен и казался непобедимым”. Уильям Рейнер 28 августа 1644 г. сказал палате общин, что Бог предостерегает нас “разрушающим Вавилон землетрясением”, чтобы мы ожидали “восстановления Сиона”[490]. Стих из книги Захарии 4.7 был любимым текстом для проповедей по случаю поста: “Кто ты, великая гора, пред Зоровавелем? Ты равнина”. Томас Гудвин, проповедуя перед палатой общин 27 апреля 1642 г., рассуждал об этом тексте: “Гора — это уподобление, часто встречающееся в Библии, дабы подчеркнуть высокое и сильное противостояние на пути дел Божиих. (Всякая гора да понизится — Лк. 3.5)”. “Не говоря уже о противостоянии столь великом, какое может стоять перед Зоровавелем (или народом Божиим)”. Томас Уилсон пятью месяцами позже перефразировал стих из книги Аввакума 3.6 (еще один любимый текст) так: “Распались вековые горы укрепившихся ханаанеян, первобытные холмы склонились”[491].

Так что очень многое можно было сказать весьма сжато, используя Библию. Марвелл в “Первой годовщине правления O.K.” тактично советовал протектору не принимать корону, ссылаясь на притчу в книге Судей (9): деревья предложили оливе править ими. Она отказалась, говоря: “Оставлю ли я тук мой, которым чествуют Бога и человека и пойду ли возвышаться над деревами?” Смоковница и виноградная лоза в свою очередь тоже отказались от предложения; лишь терновник был готов принять его. Оливер, объяснял Марвелл, уравнял “каждую вершину кедра” и внушил благоговейный страх “честолюбивым кустам”, подобным терновнику[492]. Что могло быть более сжатым, чем оценка парламентского дела Уильямом Седжвиком в 1660 г.? “Мы вывели фараона и египтян из Египта и оставили Египет для самих себя”[493]. Седжвик изо всех сил старался приспособиться к реставрации, отвергая свои прежние воззрения и прежних товарищей. Он использовал библейские аргументы, чтобы продемонстрировать необходимость иерархического общества. В старом мире, до потопа, люди могли толковать об уравнении и общей свободе. Но сейчас такие идеи “невежественны, абсурдны и неправедны”. Строжайшим образом очистившие себя святые не менее виновны в Каиновом грехе, чем епископы. “Самым невежественным и слабым был Авель”. Сейчас общество основано на трояком разделении — Сим (знатные), Иафет (свободные люди, или джентри) и Хам (который, как неверно утверждал Седжвик, “означает чернокожих”) — слуги и крестьяне. “Эта цепь рассуждений ведет нас прямо к недавней \\лакуна в тексте[494]\\\ проповедовал перед общинами на текст Матфея 3.10: “Уже и секира при корне дерев лежит”. “Топор рубит и рубит, и суд Божий рубит великих и низвергает их” (см. Иез. 14.21)” Навуходоносор, Ирод, фараон и Валтасар — все они были срублены под корень. “Великие и малые почувствуют теперь удары руки Божией”. Бог “сурово обойдется с царствами и с отдельными лицами”[495]. Иеремия (5.1) напомнил Гринхиллу, что “ни царь, ни советники, ни священнослужители, ни пророки в Англии не осудят "Книгу забав"; “и потому Он не простит”. “Посмотрите на царей: это высокие кедры. Срубите дерево” (Дан. 4.14, в русском переводе 4.11). “Топор Божий не страшится и не щадит гордого”. “Все царства имеют свое время, — заключает Гринхилл, — и у немногих оно длится больше, чем 500-600 лет”. Все вы знаете, “сколько времени прошло с момента завоевания”. Он не хотел пророчествовать, но отмечал: “мы на рубеже”, “если мы не погибнем вообще, то в королевстве произойдут большие перемены”. “Все творение стонет, желая избавиться от оков разложения, и мы стонем, прося избавления”. 3tcl полагал он, предоставляет парламенту великие возможности. Кэлами цитировал псалом 29/28: “Глас Господень сокрушает кедры”, продолжая: “Чем выше дерево, тем больше открыто оно грому небесному. И так же чем больше человек, тем скорее Бог накажет его, как если бы он был исполином во зле... Если ты гора в величии твоем, а твои грехи как горы в величии, Бог заставит их дымиться” (пс. 104/103.32)[496].

Джордж Кокейн, проповедуя в палате общин в конце ноября 1648 г., как раз перед тем, как Прайдова чистка открыла путь для суда над королем и казни, цитировал псалом 82/81(7): “И падете, как всякий из князей”, что толковал как “падение вниз с их великой высоты”: Бог сбрасывает могучих с их престолов[497]. Квакер У. Т[омлинсон] спрашивал “высоких и надменных на земле... что, как вы думаете, означают те горы и холмы, которые должны рассыпаться, и те долины, которые должны быть повышены?”[498]

В 1648 г. роялистский памфлет, озаглавленный “Волшебный левеллер”, перепечатывал стихи из “Королевы фей” Спенсера, в которой исполин-коммунист говорит:

Поэтому я сброшу вниз эти высокие горы

И сровняю их с низинами;

А скалы-башни, достигающие небес,

Я скину в глубокие провалы

И там снова сровняю их.

 

Артигел его поправлял:

Холмы не должны презирать низины,

Низины не должны завидовать надменным холмам, ибо все подчинены воле Божией.

 

Это было перепечатано как антилевеллерский трактат[499]. Последняя фраза этого исполина звучит очень по-левеллерски. Женевское примечание на полях к Ис. 2.14 объясняло, что “под высокими деревьями и горами понимаются те, кто горд и надменен и считает себя самым сильным в мире”. Стих 13 говорит о “кедрах ливанских и дубах басанских”; примечание на полях к “кедрам и дубам” в книге Захарии (11.2) характеризует их как “сильных людей сокрушенных”. Гринхилл говорит о фараоне как о “высоком дереве, самом высоком во всем Египте”[500]. Джеймс Парнелл предрекал, что “высокие дубы и могучие кедры, которые угнетают маленькие побеги”, скоро будут понижены[501].

В женевском примечании к Откр. 12.15 говорится: “В Писании часто бывает так, что гневные мятежи народов сравниваются с водами”. Джон Оуэн утверждал, что воды в Писании “иногда обозначают бедствия, иногда людей и народы. Будь то моря (цари и князья) или будь то реки (люди более низкого положения), они не смогут противиться”. Это было сказано в октябре 1648 г. в проповеди, отмечавшей падение Колчестера, которое открыло путь к суду над Карлом I[502]. В проповеди, читанной в апреле 1649 г., которая явилась отличным изложением индепендентской милленарийской позиции, Оуэн объяснял, что небеса и земля в Откровении (12-15) означают правительства и народы: “Здесь имеется в виду падение гонителей — императоров и командиров, с передачей власти от одного слоя к другому”. Новые небеса и земля, но отсутствие моря (Откр. 21.1) обозначали отсутствие духовенства: “Вся имеющаяся ныне конституция правления народами настолько сцементирована антихристовым известковым раствором”, что должна быть полностью разрушена, чтобы ее можно было очистить[503].

Высота Аморрея, говорит Амос, “была как высота кедра, и он был крепок, как дуб” (2.9)[504]. Метафора эта использовалась часто. В январе 1653/4 г. Стивен Маршалл, проповедуя перед обеими палатами парламента, лондонским Сити и Ассамблеей богословов, сравнивал плохого царя, вроде Иеровоама, с высоким кедром, который, когда падает, ломает “весь лес, растущий вокруг него”[505]. Джон Оуэн 24 октября 1651 г. проповедовал на текст Иезекииля 17.24: “Я, Господь, высокое дерево понижаю, низкое дерево повышаю... Великие и могучие дела свершились в этом народе, тираны наказаны, челюсти угнетателей разбиты, кровавые, мстительные гонители исчезли и, как надеемся мы, поставлены правители, которые могут стать справедливыми”. “Тот, кто думает, что Вавилон сводится к Риму и его открытому идолопоклонству, ничего не знает ни о Вавилоне, ни о новом Иерусалиме”. В Англии “высокие деревья, зеленые деревья... некоторые важные лорды, пользовавшиеся популярностью у многих”, подвели народ; “низкие деревья, сухие деревья, презираемые деревья” сделали лучшее дело. Бог явил себя против каждой партии, которая ставила себе целью “насильственный возврат к прошлому»[506].

Анонимное “Предостережение, или Слово совета к лондонскому Сити” (30 ноября 1648 г.) заявляло, что Бог — это “великий левеллер, а вы [отцы города] — гора, которая противится ему и которую он уравняет”[507]. “Бог пребывает в этих левеллерах, — утверждал Уильям Седжвик в 1648 г., — сбрасывая горы в глубь моря”[508]. Диггерский поэт Роберт Костер объявлял в декабре 1649 г., что джентри и духовенство будут

лежать на том же уровне, что и все.

Они отравили наши источники;

И тогда мы увидим

Отважную общину,

Когда долины будут на том же уровне, что и горы.

 

Костер также связывал тиранию с властью джентри[509]. Пророчица Элизабет Пул примерно в то же самое время раскрыла намерение Бога “понизить горы и повысить долины... все высокие места земли будут понижены, ни одного не останется”[510].

Джерард Уинстэнли в своем последнем памфлете писал: “Монархическая армия воздвигает горы и пролагает долины, т. е. возвышает тиранов и вытесняет угнетенных на пустынные тропы нищеты. Но республиканская армия подобна Иоанну Крестителю, который уравнивает горы с долинами, сбрасывает тиранов и возвышает угнетенных”[511]. Тремя годами раньше Коппе объявлял, что Бог “приближается (да, он уже у дверей)... чтобы сровнять холмы с долинами”. “Высокие горы! Надменные кедры! Настало время для вас войти в скалы и спрятать себя во прахе”. “Каждый, кто возвышен... понизится” — кедры Ливана, дубы Васана и все высокие горы, холмы, башни и ограды. Господь также уравняет “вашу честь, богатство и т. п.”[512] Призыв склониться, обращенный к дубам и кедрам, был любимой метафорой ранних квакеров[513].

Для Баниана высоты включают также исполинов, “высоких, как кедры, и сильных, как дубы”; “отцы и прародители чудовищного племени гонителей”, они могли быть горами или “стенами высотой до неба... чтобы не допустить Израиль к его владениям”[514]. Гонители уподоблялись китам или львам в пустыне[515]. “Милость Божия сравнима с водою”, — писал Баниан в своей книге “Вода жизни” (1688). Она естественно стремится к низким местам и заполняет их — долины и места, лежащие в низинах”. Она не затопляет “шпили и холмы” и потому протекает мимо установленной церкви и “мало уважает богатых и важных”; “она... для бедных и нуждающихся”. “Те, кто может пить вино чашами... не приходят к этой реке напиться”[516]. В Тысячелетнем царстве “будет гладкое лицо у всей земли, все узлы, и пупы, и холмы, и долины будут стерты”[517]. Иногда Баниан пускался в свободные ассоциации. Текст из Бытия 8.1: “и навел Бог ветер на землю”, напоминал ему Ис. 11.4: “И духом уст своих убьет нечестивого”; ”это также был ветер, который выдул саранчу из Египта (Исх. 10.19), а саранча эта являет образ нашего немилосердного духовенства, которое покрыло почву страны нашей”[518].

Библейские ветры были символичны, особенно холодный ветер с севера (Иов 37.9), вихрь с севера, который стоял за Навуходоносора (Иез. 1.4; Greenhill Ezekiel, p. 67). В конце времен царь Севера придет подобно вихрю (Дан. 11 — царь, которого Женевская Библия отождествляет с Римом)[519]. Но раньше с севера “зло падет на всех жителей земли [Израильской]... и великое разрушение” (Иер. 1.14, 4.6, 6.1, 22-5, 10.22, 46.20, 47.2; ср.: Ис. 14.131). Вавилон был на севере. В конце концов войска со все еще далекого севера завоюют Вавилон и освободят пленных израильтян (Иер. 50.3, 9, 41-6; Женевская Библия отождествляет их с мидийцами и персами).

В темных углах страны имеются свои Вавилоны, говорил общинам Фрэнсис Чейнелл 31 мая 1643 г., — на севере, на западе и даже ближе к дому. “Бегите из северной страны, говорит Господь” (имея в виду Вавилон — Зах. 2.6)[520]. Джон Уорд, проповедуя лордам 22 июля 1645 г., также помещал зло в земле северной, хотя зло тогда понималось конкретно как папизм[521]. В апреле 1648 г. анонимный памфлет “Угроза Англии с севера” был предостережением баптистов против сотрудничества с роялистами и шотландцами[522]. В день Гая Фоукса в 1651 г. Питер Стерри, проповедуя на текст Иеремии 16.14-15, полагал, что Англия, самая северная христианская нация, может стать страной, из которой Господь Иисус вернется для того, чтобы повести народ свой[523]. Но заголовок его был “Избавление Англии от северного пресвитерства”. Варвары пришли с севера и в “Потерянном рае”[524].

Гринхилл, кажется, объединил отрывки из Иезекииля с цитатами из Иеремии: “Смотрите, народ приходит из северной страны... Они жестоки и не имеют жалости... Меч врага и ужас с обеих сторон”. Он наверняка думал о наших братьях шотландцах, когда разъяснял: “Бог... может извлечь пользу из похотливого, злого и безжалостного народа и внезапно пробудить верных людей, дабы исправить слуг своих и погубить врагов своих”. (“Верные люди” — это англичане, “слуги” — члены парламента, а “враги его” — кавалеры)[525]. В 1589 г. анонимный трактат, направленный против Марпрелата, “Ум Мартина Мантса” говорил “ab aquilone omne malum” (все зло — с севера. — Прим. перев.) — вероятно, чтобы связать Марпрелата с шотландцамипресвитерианами[526].

Символические образы были легко приложимы к событиям 1640-х и 1650-х годов — к шотландским вторжениям 1639, 1644, 1648 и 1651 гг. или к маршу Монка на Лондон, чтобы вернуть на трон Карла II в 1660 г. — в зависимости от вкуса. Когда проповедник, читавший проповедь на похоронах Дэниеля Фитли в 1645 г., говорил о “бурях несчастий, вызванных северным ветром беды”, это могло относиться к шотландскому присутствию на севере Англии[527]. Вэн в 1655 г. называл царя Вавилонского у Иезекииля царем севера, “главой языческих народов”[528]. Херрик определенно делал политические намеки в стихотворении “Прощай, мороз, или Привет, весна”, когда писал:

Как будто здесь

Никогда не было Северного Грабителя,

Чтобы раздеть деревья и поля к их печали,

Оставив их в жалкой наготе[529].

 

Чарльз Коттон сделал подобный же намек в своей “Зиме”:

Все завывания Севера

Не взволнуют нас и не заморят голодом.

 

Пусть Зима поглотит Шотландию, и там Заключит мятежного Пресвитера[530].

Упоминание Милтоном “лживого Севера” в его 14-м сонете "К Фэрфаксу" может быть отнесено к шотландскому вторжению 1648 г. или вообще к шотландцам. Мятежные ангелы в “Потерянном рае” сравнивались с

множеством, какое многолюдный Север

никогда не изольет из своих морозных чресл (I. 351-5).

 

Сатана поднял свое знамя на севере, как Карл в 1642 г., как Диаболус в “Священной войне” Баниана. Сатана пришел с севера для последнего искушения в “Возвращенном рае” (IV.448-9), как и Скептики у Баниана пришли из страны, “расположенной далеко к северу»[531].

Север был не только источником военного вторжения. Он мог также угрожать социальной революцией. Исайя (41.25) говорит, что Господь “воздвигнет его с севера, и он придет... попирать владык, как грязь, и топтать как горшечник глину”. В 1652 г. взгляд Джорджа Фокса устремился на север, и через пару лет “северные квакеры” были уже известны по всей Англии: “этот вихрь с севера”[532]. “О ты, Север Англии, — восклицал Эдвард Бэрроу, — который считают заброшенным и бесплодным!”[533]. Когда Сэмюэль Хайланд в 1656 г. говорил: “Те, кто приходит с севера, — величайшие вредители для народа”, он думал о ланкаширце Джерарде Уинстэнли, а также о квакерах[534]. Трудно было решить, хуже ли они, чем шотландцы, — просто другие.

Еще одна часто использовавшаяся библейская метафора — это иго. Игом мог быть гнет чужеземных врагов (Втор. 28.48: “Он возложит на шею твою железное ярмо, так что измучит тебя”; Иер. 28.14: “Железное ярмо возложу на выю всех этих народов, чтобы они работали бы Навуходоносору, царю вавилонскому”. Ср. Ис. 10.27). Этот смысл мог вкладываться в конкретные политические события. “Нормандское иго” было традиционным понятием, которое могло использоваться против монархии или аристократии[535]; “филистимское иго” Милтона в “Самсоне-борце” осторожно вторило ему. Генри Стабб в 1659 г. сравнивал нормандское иго с оковами сынов израильских в Египте[536]. Но иго могло налагаться также отдельным тираном — например, Ровоамом (3 Цар. 12.4). Ср. Ис. 9.4: “Ты сокрушишь ярмо, тяготившее его”; Ис. 10.27: “Снимется с рамен твоих бремя его, и ярмо его — с шеи твоей”. Плач Иеремии (1.14) говорил о “ярме беззаконий моих”. В Новом Завете метафора перевернута. “Возьмите иго мое на себя (‘все труждающиеся и обремененные’); ибо иго мое благо, и бремя мое легко” (Мф. 11.28-30). “Итак, стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства” (Гал. 5.1; ср. 2 Кор. 6.14; но см. также Деян. 15.10: “Что же вы ныне искушаете Бога, желая возложить [бремя] на выи учеников его?”). Библейская метафора была программой, выраженной в кратких символах. Египет — это место, из которого надо бежать и никогда не возвращаться. Вавилон — больше, чем место: это всепроникающее воздействие зла, продажные правители и прелаты. Исполины — это тираны и гонители. Высокие деревья существуют для того, чтобы их свалили. Как мы увидим в главе 8, радикалы думали, что кровь Авеля все еще взывает к политическим действиям — теперь. Это было новой и в высшей степени дерзкой интерпретацией истории Каина и Авеля, которая для Уинстэнли стала символом всякой эксплуатации. Но в принципе библейская метафора, если мы правильно ее понимаем, как ставит проблему, так и обеспечивает программу ее решения. Антиномиане Новой Англии стали называть Вильгельма III “царем Вавилона” в начале XVIII в.[537]

Метафора пустыни и сада, к которой мы теперь обратимся, предлагает решения самых разных проблем.

 

Пустыня, сад и ограда