Проблемы экстремизма в годы Гражданской войны

(социально-психологический аспект)

Конфликт существует в любом социуме, независимо от прокламируемых конфликтных или бесконфликтных моделей развития, но необходимо учитывать, какая позиция по отношению к конфликтам преобладает в обществе (1). Можно отчасти согласиться с позицией ряда исследователей, что уровень конфликтности в российском обществе повысился после 1917 г. и достиг своей кульминации к 1918 г. Гражданская война стала неотвратимой. Ее последствия ощущаются и сегодня в политической, экономической и духовной сферах жизни нашего общества и, к сожалению, выявляют, что конфликтность на грани гражданской войны — потенциально возможное состояние российского социума.

Убежденность в обоснованности крайних суждений времен Гражданской войны 1918—1920 годов являлась той почвой, которая на многие десятилетия разъединила людей ненавистью к «чуждым в классовом отношении элементам» или к советской власти. Историческая обстановка 1918-1920 гг. способствовала восприятию для об­щественного сознания об­щенационального распада как нормы человеческого бы­тия. Нарушение внутрипартийной демо­кратии и правовых норм, проведение массовых репрес­сий против «вредителей-специалистов», зажиточного крестьянства в значительной степени облегчались сохра­нявшейся инерцией недоверия по отношению к целым социальным слоям и классам, профессиональным груп­пам и отдельным лицам. Л.Д.Троцкий предлагал использовать тех, кто еще недавно являлся «цветом нации» как механизмы, из которых можно было извлечь что-нибудь полезное: «Как и в мертвые машины, так и в этих техников, инженеров, врачей, учителей, вчерашних бывших офицеров, в них вложен известный наш народный национальный капитал, кото­рый мы обязаны эксплуатировать, использовать, если мы хотим вообще разрешить основные задачи, которые стоят перед нами» (2).

В обстановке гражданской войны быстро и незаметно происходит деформация общественного сознания. Ис­кать в незнакомце и даже в знакомом тайного врага и носителя злобных планов против своей страны, а «обна­ружив» врага, тут же убить его на месте становилось обычной нормой поведения «цивилизованных» стран. Так происходило в Германии (уничтожали на месте случайных автомоби­листов, подозреваемых в перевозке золота из Франции в Россию), а во Франции и Англии энтузиасты ловили и расправлялись с «немецкими агентами», якобы прячущи­ми тайные инструкции под магазинными вывесками и рекламными объявлениями (3). В России 1918-1920-х гг. превратиться во «врага» мог представитель не только дворянского сословия или чиновничества, но и  священ­ников, и интеллигенции, и крестьянства и каза­чества, вплоть до рабочих и т.д.

Так, когда еще на других территориях страны не помышляли о вооруженной борьбе терские, астраханские, семиреченские, сибирские, енисейские, амурские, уссурийские станичники – Урал уже вступил в бой. Здесь сразу и на всю войну определился общекраевой лидер казачества, лидер военный и политический, с ярко выраженной конституционно-демократической программой – походный атаман Уральского и Оренбургского казачьих войск полковник (позднее генерал) А.И.Дутов. И красные тоже окончательно определились... Выходит в свет знаменитое постановление о расказачивании за подписями глав большевистского руководства. Громом прозвучит требование одного из руководителей Красной Армии Ионы Якира о "процентном истреблении всего мужского населения в казачьих районах" (4). Такой масштаб террора не имеет аналогов в практике расказачивания в других регионах. В конце 1918 года, при эвакуации Сарапула, большевики расстреляли всех заключенных местной тюрьмы (преимущественно там сидели рабочие-речники). О расстрелах, производимых карательным отрядом И.Малышева в Бисерти и Шайтанке, английский дипломат Д.Эльстон, сообщал: "Число зверски убитых в уральских городах неповинных граждан достигает нескольких сот". По данным А.Деникина, число казненных рабочих в Ижевске и Воткинске достигает... восьмисот человек. Это не считая членов их семей, на которых тоже распространялись репрессии. Не удивительно, что оба завода не могли начать работу, и были законсервированы до 1924 года – просто некому было работать (5).

При оценке подобных фактов и с тем, чтобы не было однобокой оценки виновности и «разгула» большевистского террора, необходимо учитывать, что Гражданская война в этот период, как и во все времена, создавала условия для поворота власти в сторону бо­лее жестких методов решения социально-политических конфликтов. На наш взгляд, необходимо брать в расчет и так называемый «левый экстремизм» лидеров революционной партии (6). Нельзя не согласиться с позицией Ю.В.Емельянова, который отмечает, что приход к власти людей, склонных к «левачеству» привел не просто к террору, но к применению ими тех методов борьбы, которые можно назвать аморальными и собственно антинародными.

В кризисных условиях носители таких подходов формируют в сознании маргинальных слоев нетерпимость и готовность добиться результатов через принуждение и террор. После 1917 г. уровень конфликтности в российском обществе был весьма высок, но нельзя не отметить, что часто она искусственно нагнеталась, провоцировалась властями: именно “сверху” навязывались режим поиска врагов, ощущение враждебного окружения и т.п. Большевики не раз шли на откровенное обострение ситуации, чтобы, создав образ нового врага, заиметь и новых союзников за счет происходящей поляризации сил. Этот прием применялся и внутри страны, и во внешней политике, как в военные годы, так и в “мирное время”. Среди ярких сюжетов — “мятеж” Чехословацкого корпуса в мае 1918 г., а также знаменитый меморандум Троцкого от 5 августа 1919 г., в котором прямо говорилось, что белые выполняют “нашу работу”, подавляя крестьянские восстания.

 Поворот в сторону жестких методов вос­принимался как суровое, но необходимое условие значи­тельной частью населения, оказавшейся перед реальной угрозой физического истребления. Тем не менее, в репрессивных акциях терялась всякая мера. Историкам известны факты, когда в ходе подавления «антоновщины» в Тамбовской области по предложению М.Н.Тухачевского были организованы лагеря, огороженные колючей проволокой, в которые помещались семьи участников мятежа. В том случае, если «антоновцы» не выходили из лесов в течение трех недель, семьи отправлялись в Сибирь. Порой жестокие решения были не ответом на жесто­кость другой стороны, а порождением бесчеловечного самодурства. Именно так можно расценить приказ пред­седателя ЦИК Грузии Р.И.Махарадзе и заместителя председателя ЦИК Грузии М.С.Окуджавы об установке постов на границе между Грузинской ССР и РСФСР для того, чтобы воспрепятствовать движению масс голод­ных люден с Поволжья, шедших на юг в поисках хлеба. Те же, кто попадал на территорию республики, арестовы­вались и высылались по этапу.

Методы произвола разрушали политическую и социальную основу советско­го строя, да и социально-психологические раны Гражданской войны, как свидетельствует отечественная история затягиваются чрезвычайно долго. Взаимная непримиримость, рожденная кровавым опытом междоусобицы, может вновь и вновь возрождаться. Страну, пережившую гражданскую войну, может вновь и вновь охватывать пламя тлеющих междоусоб­ных конфликтов. Революция и Гражданская война в России предоставляют исследователю обширный и очень пестрый материал, но обобщения следует делать с осторожностью.  

Примечания

1.А.В.Посадский. Гражданская война в России под углом зрения политической конфликтологии

//http://www.politnauka.org/library/konflikt/posadsky.php.

2.Девятый съезд РКП(б). Март-апрель 1920. Протоколы. М.: Госиздат, 1960. – С.107.

3.См.: Емельянов Ю.В. Заметки о Бухарине: Революция. История. Личность. – М.: Мол. гвардия, 1989. – С.206-212.

4.Гражданская война на Урале//ekabu.ru

5.Там же.

6.См.: Емельянов Ю.В. Указ. соч. С.202-205.

                                                                      Д.С.Лыткин