Комедия суда над Патриархом Никоном

А судьи кто?

Протопоп Аввакум достаточно разбирался в обычаях московских властей, чтобы догадаться о подкупленности будущих своих и Патриарха Никона судей и без чтения финансовых документов[15].

Но даже он, по недостаточной информированности - не мог предположить того, о чем прямо и недвусмысленно заявил Патриарх Никон: приезжие судьи были ряжеными не только в обозримом, внешнем смысле - они были ряжеными и внутренне, по существу. Попросту говоря, Паисий александрийский и Макарий антиохийский были не теми, за кого себя выдавали.

Не случайно, представ перед большим церковным собором, Никон, прежде всего, осведомился: «Есть ли с вами, вселенскими патриархами, согласие святейших патриархов цареградского и иерусалимского о том, что им... ево, Никона, судить? А без их-де совету пред ними ему, Никону, отвечать немочно, потому что-де хиротонисание (поставление) на патриаршеский престол (есть привилегия) тех святейших — цареградского и иерусалимского патриархов».

В чем, в чем, а в каноническом праве Никон был достаточно сведущ!

Паисий александрийский и Макарий антиохийский утверждали, что такое согласие у них есть. В приговоре Никону прямо говорилось, что они прибыли на суд «с волею и советом других двух наших святейших патриархов, братов и сослужителей», то есть патриархов константинопольского и иерусалимского. Но требование Никона предъявить свои письменные полномочия Паисий и Макарий выполнить не смогли. Таких полномочий у них не было. Патриарх Никон, не тратя времени на словесную перепалку и не надсаживая горло, спокойно заметил: он слышал, что в Москву приехали не истинные патриархи, то есть люди, лишенные своих патриарших престолов; и потребовал, чтобы его судьи поклялись на Евангелии, что это не так. Реакцию участников собора на этот демарш нетрудно представить. Впечатление от заявления Никона, сделанного в присутствии царя, было усилено ответом Паисия и Макария. Они отказались клясться на Евангелии и сумели пролепетать только, «что они истинные патриархи, и не изверженные, и не отрекались престолов своих. Разве-де турки что без них учинили...».

Разумеется, светские власти, и их подручные на церковном соборе не позволили расследовать вопрос о том, не являются ли двое главных судей самозванцами, не по праву возложившими на себя патриаршие (к тому же казенные) облачения. Но характерно, что у самого Алексея Михайловича давно были сомнения на этот счет. Не случайно сразу по пересечении Паисием и Макарием русской границы он приказал приставленным к ним людям тайно выведать, «держат ли едущие патриархи свои кафедры, и нет ли иных на их место, и от всех вселенских патриархов есть ли какой наказ с ними к великому государю?»

Слова Никона на соборе и жалкие оправдания Паисия и Макария подтвердили худшие предположения царя. Отступать было нельзя: машина была запущена на полный ход, Алексей Михайлович мог превратиться в посмешище (что было особенно неудобно в условиях малоудачной войны с Речью Посполитой, финансового кризиса, внутренних волнений, религиозного разномыслия). Тут-то светская власть и показала в полной мере свои чудодейственные возможности.

В декабре 1666 года Посольский приказ получил задание возвратить Паисия и Макария на патриаршие престолы в Александрии и Антиохии! Нисколько не смущаясь необычностью проблемы, опытные дипломаты приступили к ее решению. По словам Паисия и Макария, виновниками лишения их патриарших санов были турки. Поэтому воздействовать необходимо было на турецкого султана, точнее, на его правительство (ибо, по имевшимся сведениям, султан уже не оказывал определяющего влияния на государственные дела). Решать вопрос надо было быстро и безошибочно, поэтому Посольский приказ разработал комплекс мер, чтобы, не привлекая большого внимания Дивана (совета) Оттоманской Порты, «утрясти» проблему на административном уровне. В царской грамоте на имя султана приход Паисия и Макария в Россию был представлен как обыденное малозначительное дело: находились-де возле русской границы, заехали «ради милостыни», а царь пишет в основном для того, чтобы впредь облегчить православным такие поездки. Кстати, царь Алексей Михайлович сообщает, «что на места вышеупомянутых патриархов Паисия и Макария - Бог весть кто поставил иных двух патриархов», и просит о небольшом одолжении, принятом среди монархов: повелеть упомянутым патриархам снова занять свои кафедры.

Государственные чиновники прекрасно знали, что без «смазки» в Османской империи не сдвинется с места ни один вопрос. Ходатаями должны были стать правители Молдавии и Валахии, с которыми были налажены связи, и наместники которых играли видную роль при стамбульском дворе. Инструкция русскому посланнику конкретно указывала, через кого следует действовать «для того, что они у молдавского владетеля ближние люди и всякую мочь имеют». Ходатаем должен был стать и константинопольский патриарх Парфений, для чего к нему и другим греческим архиереям были составлены особые грамоты с обещанием, что царское величество «имать пожаловать тех, которые достойны суть его царской милости». Все они через свои каналы должны были выйти на османских чиновников, а те за полученные суммы... Судьба православных иерархов, занимавших вместо Паисия и Макария александрийский и антиохийский престолы, московское правительство не интересовала.

В Посольском приказе все уже было готово к действию, когда заграничная агентура внесла существенные коррективы в разработанный план. Как выяснилось, турки не имели никакого отношения к лишению Паисия и Макария престолов. Отставку двум патриархам дал собор восточных архиереев во главе с константинопольским патриархом Парфением, дал по праву и именно за то, что Паисий и Макарий бросили свои епархии (в чем они обвиняли Никона) и отправились в Россию судить патриарха, много сделавшего для сближения русской и греческой церквей. Осужденные и низвергнутые приехали судить и низвергать! Положение Алексея Михайловича усложнилось, но правительство недолго пребывало в растерянности. Если нельзя было с помощью православных уговорить мусульман, то почему бы не договориться с турками, чтобы они приказали своим подданным-христианам исполнить волю московского царя?! 30 июня 1667 года Алексей Михайлович подписал указ, а 12 июля посольство Афанасия Нестерова и дьяка Ивана Вахрамеева выехало из Москвы в Стамбул с государевыми грамотами и точными инструкциями.

На имя султана царь писал, что патриархи приехали в Россию по его, государя, личному приглашению, что, будучи в Москве, они всячески старались укрепить между мусульманским и христианским владыками самую искреннюю братскую дружбу и любовь. Именно ради этой «братской дружбы и любви» царь просит султана вернуть Паисию и Макарию их престолы. В аналогичной грамоте великому визирю Мехмет-паше просьба царя Алексея Михайловича подкреплялась многозначительным обещанием: «А впредь наше государское жалованье учнем держати по твоей к нам, великому государю, службе; и служба твоя и раденье у нас, великого государя, в забвеньи не будет». Просьбу поспособствовать решению дела послал своему старому знакомому молдавскому воеводе Ионе Ильяшу тогдашний глава Посольского приказа боярин А. Л. Ордин-Нащокин. В грамотах к греческим архиереям на этот раз не видели необходимости. Константинопольский патриарх Парфений, сместивший Паисия и Макария, поставил на александрийский патриарший престол родосского митрополита Иоакима, но заместить вакантный антиохийский престол пока не успел. Греческий переводчик при турецком правительстве Панагиот (по совместительству — московский агент) быстро нашел ему укорот. По указу султана от 11 ноября 1667 года, объявленному стамбульскому православному духовенству мултянским правителем князем Радулом, Парфений отправлялся в ссылку, а православным властям повелевалось избрать нового патриарха. Указы мусульманских властей требовали быстрого исполнения — и 13 ноября константинопольским патриархом был уже гераклийский митрополит Мефодий.

22 декабря русские послы получили приглашение приехать к султанскому двору в Адрианополь. 14 января они удостоились аудиенции у султана, а 19 января состоялась их обстоятельная беседа по существу дела с Каймаканом-пашой (замещавшим отсутствовавшего великого визиря) и великим муфтием (главой мусульманского духовенства).

Любопытно, что великий муфтий выразил недоумение, как могли «христианского закона духовного чина начальные люди-патриархи» самовольно оставить свою паству и свои обязанности, чтобы ехать за тридевять земель бог знает зачем?! Однако в целом переговоры шли успешно, нужные чиновники получили свое, с политической точки зрения вопрос для Оттоманской Порты был слишком мелок, чтобы не разрешить его «для дружбы царя». Словом, весной 1668 года послы отправились домой с целым ворохом султанских фирманов. Паисий и Макарий указами турецких властей восстанавливались на своих местах. Особая грамота наместнику Египта Ибрагим-паше приказывала ограбить и сослать александрийского патриарха Иоакима и посадить на его место Паисия. По приказу султана константинопольский патриарх Мефодий также написал грамоту о смещении Иоакима и утверждении на патриаршем престоле Паисия. Разумеется, обо всем этом Оттоманская Порта официально извещала московского царя. Алексей Михайлович мог, казалось бы, успокоиться, но опыт предыдущих затруднений заставлял его вновь и вновь подстраховывать достигнутый успех.

По православному Востоку был выпущен еще один залп грамот из Москвы. Царь дважды писал новому константинопольскому патриарху Мефодию, желая, чтобы Паисий и Макарий благополучно вернулись на свои престолы и, таким образом, тот факт, что на соборе в Москве председательствовали экс-патриархи, можно было представить как недоразумение местного (восточного) значения. Грамоту Мефодию направил новый патриарх Иоасаф московский и всея Руси (вернее, она была написана от его имени).

Мефодию и иерусалимскому патриарху Нектарию написали перед отъездом из Москвы также Паисий и Макарий. Все названные сочинения были приправлены изрядной дозой более или менее замаскированной лжи. Как бы то ни было, инцидент был исчерпан благополучно для московских властей, хотя одобрения своим действиям от константинопольской и иерусалимской патриархий на московском соборе и тем более на Востоке они, конечно, не дождались.

Любопытно, что в еще более сложном положении русское правительство оказалось из-за Паисия Лигарида - признанного консультанта по церковным вопросам. Если Паисий и Макарий были попросту жертвами своей любви к деньгам и интриг среди восточного православного духовенства, то их ближайший советник и помощник на большом церковном соборе Паисий Лигарид оказался самым настоящим и притом отъявленным авантюристом. Обвинение Лигарида в неправославии, выдвинутое патриархом Никоном, правительству удалось отвести. На соборе 1666 - 1667 годов митрополит сарский и подонский Павел представил созданное под его руководством «сыскное дело о газском митрополите Паисий, что он православен». «А хотя б де он, газский митрополит, и не еретик был, - не сдавался Никон, — и ему-де на Москве долго быть не для чего, я-де его за митрополита не ставлю, у него-де и ставленные грамоты на свидетельство нет. И мужик-де наложит на себя мантию, и он-де таков же митрополит!» Обвинение Паисия Лигарида как самозванца не могло не обеспокоить московское правительство, тем более что оно вынуждено было признать правоту Никона. Не следует думать, что прежние «шалости» Лигарида ускользнули из памяти царя Алексея Михайловича. Особое впечатление произвел страх, который Лигарид не смог скрыть перед приездом в Москву двух патриархов. Не случайно царь велел заблаговременно, еще при отправлении патриархов из Астрахани в столицу, вызнать у них: «Нет ли патриаршего гнева какого на газского митрополита Паисия?» При этом царь заранее просил патриархов не спешить с проявлением этого гнева. В соответствии с царской волей Макарий антиохийский заявил на соборе, что Лигарид является православным: «Газский митрополит во дьяконы и в попы ставлен в Иерусалиме, а не в Риме - про то-де он, антиохийский патриарх, ведает подлинно». Гораздо дальше пошел в защите Лигарида царь Алексей Михайлович, объявивший участникам большого церковного собора, что газский митрополит живет истинно... и грамота у него поставленная есть и свидетельствована, а (об) отлучении его от иерусалимского патриарха грамоты не бывало». Как видим, Алексей Михайлович покрыл Лигарида, но в его словах прозвучал мотив отлучения, что было известно лишь узкому кругу лиц, т.е. царь проговорился.

Лигарид полученные якобы для своей епархии деньги отсылал к себе домой на остров Хиос. Он попросту спекулировал на желании русских властей помочь притесняемым мусульманами единоверцам!

Итак, писал Нектарий, «даем подлинную ведомость, что он отнюдь не митрополит, не архиерей, не учитель, не владыка, не пастырь, потому что он столько лет отстал (от православного архиерейского служения. – прим. А. Богданова) и по правилам святых отец есть он подлинно отставлен и всякого архиерейского чина лишен, только именуется Паисий». Православной церковью он проклят, зато «латыни свидетельствуют и называют его своим, и папа римский берет от него на всякий год по двести ефимков». То есть московские деньги шли отчасти анафемствованному изгою, отчасти папе римскому, которого в Москве называли чуть ли не первым врагом православия!

Десятой доли вины Лигарида было бы достаточно, чтобы простой смертный сгнил в заточении. Но что не позволено человеку - позволено верному царскому прихвостню, и богомольный «тишайший» царь Алексей Михайлович не только не разгневался (скорее всего, он знал подноготную Лигарида заранее), но устремился на спасение проклятого и перешедшего в латинство самозванца. Поначалу все шло удачно. 13 июля 1669 года царь писал патриарху Нектарию «о митрополите газском Паисий, которого мы имеем в царском нашем дворе как великого учителя и переводчика нашего, - да возымеет первую честь и славу как и было, поскольку некоторые, радуясь злу, от зависти злословили его пред святительством вашим, и бесчестили, и извергли». Отмечая большие заслуги Паисия на церковном соборе в Москве, царь лично просил патриарха, чтобы Лигарид на Востоке «был принят с прежней честью... И так молим, да приимется прошение наше, ведая, что (бы) ни учинилось — и то учинилось от зависти». Московский патриарх Иоасаф в своей грамоте также просил простить Лигарида и выслать на Русь «писанием своим архипастырским прощение и благословение», ибо премногие труды его (Лигарида) премудрые многую пользу церкви великороссийской принесли». В сочетании с царскими и патриаршими пожертвованиями иерусалимской церкви эти грамоты должны были оказать свое действие. Успеху предприятия по восстановлению Паисия в Газе способствовало добровольное оставление Нектарием своего престола.

С 23 января 1669 года иерусалимским патриархом стал Досифей -ревностный противник католичества, сильно нуждающийся в русской помощи. Это сочетание хорошо отразилось в его ответном послании в Москву. «Прочитали о газском митрополите, чтоб мы его простили, - писал Досифей, - и что будто не имеет вины на себе. А он, Лигарид, имеет многие великие вины и согрешения, которые, написав, послал я было к тебе, великому государю, свидетельства ради; только стыд послать нас не допустил, отчего и возвратили. Только одно говорим, - продолжал патриарх, --что кир Нектарий патриарх не таковский, чтобы писать или говорить ложно, но такой в правиле, что ныне иного такого архиерея разумного и богобоязненного не будет!» Далее Досифей осуждал «неподобные, хульные, непотребные и превознесенные слова» Паисия Лигарида о патриархе Нектарии и завершал свою грамоту... обещанием полного прощения Лигарида, а также восстановления его в достоинстве газского митрополита. Скрытый в столь странном построении письма намек был мигом расшифрован в Москве, и в Иерусалим поехали связки соболей на 1300 рублей по московской цене. Отвечая на намек намеком, Посольский приказ сообщал Досифею, что дары посланы «по челобитью газского митрополита Паисия». Царь просил их принять, «имея добрую надежду иное и большее восприять, когда сбудутся наши желания о газском митрополите... и на прежнее будет возвращен достоинство, и разрешение совершенное получит». В ответ из Иерусалима 24 января 1670 года пришла разрешительная грамота патриарха Досифея, освобождавшая Паисия Лигарида от церковного отлучения и восстанавливающая его в архиерейском достоинстве. Выполнив желание царя, Досифей, однако, самому Лигариду прислал письменный выговор, сообщая, что, если бы не ходатайство государя, не видал бы тот святительского сана как своих ушей. С удивительной откровенностью Досифей признает, что простил и восстановил в сане того, «кто работает на папежей (католиков) и оставил свою паству на 15 лет без пастыря». «Ты не столько велик, - пишет Досифей Лигариду, - сколько глуп, бесчеловечен и бесстыден,- только место, где пребываешь, есть двор царский»- и этим объясняется снисхождение патриарха. Казалось бы, Алексей Михайлович решил и этот скользкий вопрос, но не прошло и двух месяцев после получения в Москве разрешительной грамоты Досифея, как в Иерусалиме вскрылись новые преступления Лигарида, и он снова был отлучен от церкви - на этот раз окончательно.

Даже царь устыдился вторично просить за изгоя, а попытка воздействовать на Досифея через валашского воеводу Иоанна Дуку оказалась неудачной. Еще менее уместно было держать запрещенного архиерея в Москве, напоминая всем, что организатором осуждения Никона и староверов был авантюрист. 4 мая 1672 года Паисия отправили из Москвы в Палестину, снабдив богатым жалованьем и двенадцатью подводами для вывоза его имущества.

Судьба судей Патриарха Никона была печальной. По данным Михайловского[16] «восточные патриархи по возвращении своем были повешены султаном за самовольную поездку в Россию. Богатая милостыня, какую они вывезли с собою из России, была у них отнята турками, а тела их после казни были преданы позорному поруганию».  Иосиф, митрополит астраханский, был зверски убит казаками. Паисий Лигарид был изгнан из России. Илларион, архиепископ рязанский, был предан суду и отстранен от службы, Мефодий, епископ Мстиславский, был также взят под стражу и умер в Новоспасском монастыре.

Комедия суда над Патриархом Никоном

    Причины

До XVII века русские Великие Князья и Цари осуществляли «симфонию» или согласие властей, по модели ее осуществления византийскими императорами: православие признавалось государственной религией и активно поддерживалось государственной властью.

    К несчастью, эта симфония в царствование Алексея Михайловича в XVII веке стала нарушаться.

Против этого нарушения, «как необъятного зла для русского государства, вступил в борьбу Святейший Патриарх Никон, сделавшись, благодаря ей, для нас величайшим защитником симфонии властей» [1].

    Протестовал Патриарх Никон и против частичной секуляризации Монастырским приказом церковного имущества.

    Хотя секуляризация, произведенная Монастырским Приказом в XVII веке, была частичной, тем не менее, Патриарх Никон свидетельствовал о ней как наносящей огромный вред всему государству.

    И это понятно, ибо в «Уложении» 1649 г. была проведена мысль, по которой государство может обращать в свою собственность имущество, которое принадлежит церковным властям и учреждениям.

        

Святейший Патриарх Никон считал церковное имущество не патриаршим, не монастырским, но Божьим.: «Не суть наше достояние, но Божие»,- говорит он в опровержение слов Одоевского, который в уложении назвал вотчины церковные «патриаршими, митрополичьими» и т.п.[2]

    Известно, что инок Филофей в XV веке говорит о Священном Ромейском царстве, воплотившемся в третьем Риме, - «царстве нашего государя». Упрощенно это прозорливое видение инока Филофея формулируется как «Москва- Третий Рим, а четвертому не быти».

Когда инок Филофей говорит «два Рима пали», то имеется в виду крушение древней Римской империи в V в. и гибель Византийского царства в 1453 г., хотя исходной посылкой его аргументации является гибель всех христианских царств: «Да внемли Господа ради, в которую звезду стали христианская царства, еже ныне вси попрани от неверных», «вся христианская царства приидоша в конец». В Русском хронографе (гл. 208, «О взятии Царьграда») дано подтверждение-разъяснение, что покоренными благочестивыми царствами называются Греческое, Сербское, Боснийское, Албанское «и инии мнози» [3].

О гибели царства Филофей говорит особо: «Девятьдесят лет, како Греческое царство разорися и не созиждется, сия вся случится грех ради наших, понеже они предиша православную греческую веру в латынство». Следовательно, падение второго Рима - это факт не социально-политической или военно-политической истории, но факт метафизической, религиозной и церковной жизни - забвение, предательство веры (Ферраро-Флорентийский собор), разорение, падение империи – это уже следствие - производный факт. Вспоминаем фильм настоятеля московского Сретенского монастыря архимандрита Тихона «Падение империи», который ярко, зримо, убедительно доказывает ту же мысль.

    Не крушение древней Римской империи под ударами варваров, а отпадение от православной веры латинян явились причиной гибели и первого Рима, и второго (Константинополя), о чем говорят «Слово на латыню», «Русский хронограф» и «Никоновская летопись».

    Отказывая Священной Римской империи быть носительницей имени и функций «недвижимого Ромейского царства», Филофей свидетельствует о его существовании, «пребывании»: «Аще убо великаго Рима стены и столпове и трекровныя полаты не пленены, но душа их от диавола пленены быша опреснок ради. Аще убо Агарины внуци Гречское царство приаша, но веры не повредиша, ниже насильствуют греком от веры отступати. Инако же Ромейское царство неразрушимо, яко Господь в Римскую власть написался». Как считает Филофей, Ромейское царство — духовное христианское царство, возникшее, или «империя, имеющая тот же возраст, что и Христос» [4]...

Афористично и знаменательно выражение прозорливого старца Филофея: «отпадение от веры «опреснок ради», т.е. ради материальных благ (к которым мы безуспешно стремимся многие века!- Н.К.).

Так и сегодня отбрасывается, как не заслуживающая даже рассмотрения великая русская идея, поддержанная Святейшим Патриархом Никоном фактически, хотя никогда и нигде он эту мысль и не высказывал: «Москва- Третий Рим».

Божественное предназначение Руси стать последней хранительницей полноты Истины, приняв эстафету от апостолов Христовых и от Византии, было для Патриарха Никона очевидным, и он определил свой первосвятительский долг как необходимость понести эту эстафету неповрежденной дальше. Долг этот он выполнил так успешно, как этого не мог бы сделать никто другой.

    Как известно, условием своего избрания Патриархом в 1652 году Патриарх Никон ставил обет царя, духовенства, бояр и народа «слушаться как главного архипастыря и отца», т.е. уважать права Патриарха, сохранять Евангельские Христовы догматы и «благочестивых (греческих) царей законы». По - другому говоря, он оговорил невмешательство светской власти в вопросы веры и церковного управления.

    Царь и знатнейшие бояре в Успенском соборе перед всем народом дали обет соблюдать поставленные условия избрания Патриарха Никона[5].

    Приглашая к себе Никона дружественным посланием, царь называл его великим солнцем сияющим, возлюбленным любимцем и содружебником[6].

    Первоначально симфония царской и церковной властей была полной.

    Более того, когда воссоединение Украины с Россией в 1654 году сделало неизбежной войну с Польшей, то царь Алексей Михайлович, уезжая на войну, поручил управление государством в качестве регента Патриарху Никону и повелел именовать последнего «Великим Государем» (от чего сам впоследствии отказался). На соборе 1666 года это также было поставлено Патриарху Никону в вину.

    Ничего необычного в установлении регентства Патриарха Никона не было. Так, царь Иван 1У, отправляясь в 1552 году в казанский поход, поручил управление государством Митрополиту Макарию, не говоря уже о правлении царя Михаила Федоровича, фактическим соправителем которого являлся Патриарх Филарет, его отец.

    После возвращения из военного похода царь Алексей Михайлович отправился на войну со шведами. Фактически царь отсутствовал с перерывами около двух с половиной лет, и всё это время Россией правил Патриарх Никон. Бояре, не особенно боящиеся «тишайшего» царя, часто трепетали перед Патриархом Никоном, строго и нелицеприятно спрашивавшего с них.

    После окончательного возвращения царя из военных походов в 1656 году практически сразу возникли разногласия между ним и Патриархом Никоном, радующие бояр. Разногласия начались с невероятного для России того времени – царь перестал посещать службы в Успенском соборе по воскресениям и в дни церковных праздников.

    После того, как царь, нарушая многовековую традицию, не явился на литургию на праздник положения ризы Господней, в память принесения ее в 1625 году из Персии в царствующий град Москву, Патриарх написал ему письмо, которое царь вернул без ответа. Тогда Патриарх Никон по окончании литургии в соборе сделал заявление о том, что не желает более терпеть неправедный гнев царя, который нарушил данное им обещание хранить непреложно авторитет церкви и её Пастыря.

    После этого Никон снял с себя омофор и саккос, вместо белого надел черный клобук и хотел уйти из храма. Духовенство и народ направили делегацию к царю. Но и тогда царь не отреагировал. Патриарх Никон вынужден был уехать на московское подворье Воскресенского монастыря, не дождавшись беседы либо письма царя. Царь направил на подворье бояр передать, чтобы Патриарх Никон не оставлял Москвы, пока не увидится с царем. Патриарх ждал три дня, после чего уехал[7].

    Подробное описание последовательности событий дают ясное понимание того, что не Святейший Патриарх Никон был причиной ухода с Патриаршей кафедры, не его якобы вспыльчивый характер повинен в том, что «церковь осталась вдовствующей».

    Многие авторы сопоставляют поступок Патриарха Никона с историей, случившейся со Святителем Николаем, когда он ударил еретика Ария по щеке. Собор отнял у Святителя омофор и Евангелие – признаки святительского достоинства. Однако, Господь наш Иисус Христос и Преблагословенная Его Матерь свыше наградили Святителя.

    Царь Алексей Михайлович неоднократно делал вид, что хочет вернуть Никона на патриарший престол, затем на условиях компромисса разрешить конфликт, но ни разу он не довел своих намерений до логического завершения, передумывал, отказывался от своих слов [8].

    То царь посылает Никону подарки, то приказывает поставить стражу у дверей его кельи, да и то обставил это так, как будто решили без его участия.. В целом действия Царя не производят впечатления последовательных и адекватных, именно поэтому у некоторых исследователей даже складывается впечатление, что существовала некая неизвестная причина изгнания Патриарха Никона.

    Последовательную роль царь сыграл лишь в созыве и проведении Собора 1666 года, который осудил Никона.

Первая попытка царя соборно осудить Патриарха Никона была предпринята в 1660 году. Собор русского духовенства проходил с 16 февраля по 14 августа - полгода. Доверенным лицом царя был ученый старец Епифаний Славинецкий. 13 архиереев, 29 архимандритов, 13 игуменов, пять протопопов обсуждали один вопрос- об отставке Патриарха Никона. Собравшимся хотелось поступить «по правилам». Поэтому царю была направлена записка о неправомерности низложения Патриарха поместным собором, а не собором восточных патриархов. Тут на помощь царю пришли практически проживающие в Москве греки: Парфений финский, Кирилл андросский и другие, привлеченные для участия в соборе, чтобы они изложили греческие правила. Греки отметили, что Патриарх Никон им близок, но судьбу патриаршего престола имеет право решать только царь. По изложенным греками «правилам» собор должен предложить царю на выбор три кандидатуры.

Епифаний Славинецкий подписал решение собора о низложении Патриарха Никона, но, будучи человеком любознательным, стал читать «шестнадцатое правило первого и второго вселенского собора», на котором якобы основывалось решение. С глубоким изумлением такого правила Епифаний Славиницкий не нашел: греки его выдумали в угоду царю![9]

Тогда ученый старец отказался от своей подписи. Первый блин вышел комом.

Царь понял, что без нового собора восточных патриархов низложить Патриарха Никона не получится.

Вскоре в феврале 1662 года в Москву прибыл Паисий Лигарид, именовавший себя газским митрополитом. Прежде всего  он обратился с просьбой дать ему денег. Лигарид просил также увеличить ему содержание, «чтобы его слуги и лошади не помирали с голоду». Он просил также выдать ему архиерейские одежды, саккос и митру. Все было выдано. Тогда Лигарид попросил карету и лошадей с новой упряжью, а также заменить его медные деньги на серебряные. Затем Лигарид написал прошение, что его епархия уже три года не выплачивает дани туркам. Для «христиан города Газы» все было выдано. Лигарид просил «легкости ради» выплатить сумму золотом.

К расходам казны на Лигарида следует отнести и немалые косвенные потери от его беспошлинной торговли соболями. Лигарид оказывал «покровительство» (конечно, не бесплатно) греческим купцам, приезжающим в Москву. И на все это московское правительство смотрело сквозь пальцы. Оно знало, за что платило. Так как царь хотел показать, что новый собор восточных патриархов - это не его дело, а дело чисто церковное, то Лигарид взялся все организовать. С царской грамотой к восточным патриархам отправился иеродьякон Мелетий (грек), известный своим умением подделывать подписи и печати.