Мы с ним давно, давно знакомы

 

 

Мы с ним давно, давно знакомы:

Час? Или век? И нет нужды

Нам из бревенчатого дома

Бежать куда-нибудь во льды.

 

И все рассказано, что надо,

И нам молчать не надоест —

Яснее слов одни лишь взгляды,

Яснее взглядов только жест.

 

Нам нет дорог из этой двери,

Нам просто некуда идти

Ведь даже птицы, даже звери

Кончают здесь свои пути.

 

Чего я жду? Весны? Обеда?

Землетрясенья? Или той

Волны спасительного бреда

В сраженье с вечной мерзлотой?

 

 

Давно мы знаем превосходство

 

 

Давно мы знаем превосходство

Природы над душой людской,

Ее поверив благородству,

Мы в ней отыскиваем сходство

С своей судьбою городской.

 

Мы по ее живем приметам.

Мы — мира маленькая часть,

Мы остальным всю жизнь согреты,

Его ночей, его рассвета

Всегда испытывая власть.

 

Чужой напяленною кожей

Мы смело хвалимся подчас.

И мы гордимся сами тоже,

Что на бездушное похожи

На слух, на ощупь и на глаз.

 

Тот тверд, как сталь, тот нем, как рыба,

Тот свищет, точно соловей.

А кто не дрогнул перед дыбой,

Тому базальтовою глыбой

Явиться было бы верней.

 

Чего же мне недоставало,

О чем я вечно тосковал?

Я восхищался здесь, бывало,

Лишь немотою минерала

Или неграмотностью скал.

 

Когда без всякого расчета

Весенней силою дождей

Творилась важная работа

Смывать и кровь и капли пота

Со щек измученных людей.

 

Где единица изнуренья?

Где измеренье нищеты?

И чем поддерживать горенье

В душе, где слышен запах тленья

И недоверчивость тщеты?

 

Не потому цари природы,

Что, подчиняясь ей всегда,

Мы можем сесть в бюро погоды

И предсказать ее на годы

Погода — это ерунда.

 

А потому, что в нас чудесно

Повторены ее черты —

Земны, подводны, поднебесны,

Мы ей до мелочи известны

И с нею навек сведены.

 

И в ней мы черпаем сравненья,

И стих наполнен только тем,

Чем можно жить в уединенье

С природою в соединенье

Средь нестареющихся тем

 

 

Тупичок, где раньше медник

 

 

Тупичок, где раньше медник

Приучал мечтать людей,

Заманив их в заповедник

Чайников и лебедей.

 

Есть святые тротуары,

Где всегда ходила ты,

Где под скоропись гитары

Зашифрованы мечты.

 

Инструмент неосторожный

Раньше, чем виолончель,

Поселил в душе тревожной

Непредвиденную цель.

 

Фантастическая проза,

Помещенная в стихи. —

Укрепляющая доза

Человеческой тоски.

 

 

Был песок сухой, как порох

 

 

Был песок сухой, как порох,

Опасавшийся огня,

Что сверкает в разговорах

Возле высохшего пня.

 

Чтоб на воздух не взлетели,

Достигая до небес,

Клочья каменной метели,

Звери, жители и лес

 

Были топкие трясины

Вместо твердых площадей,

Обращенные в машины,

Поглощавшие людей.

 

Средь шатающихся кочек

На болоте, у реки

Под ногами — только строчек

Ненадежные мостки.

 

 

Свет — порожденье наших глаз

 

 

Свет — порожденье наших глаз,

Свет — это боль,

Свет — испытание для нас,

Для наших воль.

 

Примета света лишь в одном

В сознанье тьмы,

И можно бредить белым днем,

Как бредим мы.

 

 

Мне не сказать, какой чертою

 

 

Мне не сказать, какой чертою

Я сдвинут с места — за черту,

Где я так мало, мало стою,

Что просто жить невмоготу.

 

Здесь — не людское, здесь — Господне,

Иначе как, иначе кто

Напишет письма Джиоконде,

Засунет ножик под пальто.

 

И на глазах царя Ивана

Сверкнет наточенным ножом,

И те искусственные раны

Искусства будут рубежом.

 

И пред лицом моей Мадонны

Я плачу, вовсе не стыдясь,

Я прячу голову в ладони,

Чего не делал отродясь.

 

Я у себя прошу прощенья

За то, что понял только тут,

Что эти слезы — очищенье,

Их также «катарсис» зовут.

 

 

Гроза закорчится в припадке

 

 

Гроза закорчится в припадке,

Взрывая выспренний туман,

И океан гудит в распадке,

А он — совсем не океан —

 

Ручей, раздутый половодьем,

Его мечта не глубока,

Хоть он почти из преисподней

Летел почти под облака.

 

И где искать причин упадка?

На даче? В Сочах? Или там —

В дырявой бязевой палатке,

Где люди верят только льдам.

 

Где им подсчитывают вины

И топчут детские сердца,

Где гномы судят исполинов,

Не замолчавших до конца.

 

И все стерпеть, и все запомнить,

И выйти все-таки детьми

Из серых, склизких, душных комнат,

Набитых голыми людьми.

 

И эти комнаты — не баня,

Не пляж, где пляшут и поют:

Там по ночам скрипят зубами

И проклинают тот «уют».

 

И быть на жизнь всегда готовым,

И силы знать в себе самом —

Жить непроизнесенным словом

И неотправленным письмом.

 

 

Какой еще зеленой зорьки

 

 

Какой еще зеленой зорьки

Ты поутру в чащобе ждешь?

Табачный дым глотаешь горький,

Пережидая дымный дождь?

 

Ты веришь в ветер? Разве право

На эту веру ты имел?

Оно любой дороже славы,

Оно — надежд твоих предел.

 

 

А лодка билась у причала [69]

 

 

…А лодка билась у причала,

И побледневший рулевой

Глядел на пляшущие скалы

И забывал, что он — живой.

 

И пальцы в боли небывалой,

Не ощущаемой уже,

Сливались с деревом штурвала

На этом смертном рубеже.

 

И человек был частью лодки,

Которой правил на причал,

И жизнь была, как миг короткий,

По счету тех земных начал,

 

Что правят судьбы на планете,

И, воскрешая и губя,

И лишь до времени в секрете

Способны выдержать себя.

 

И вот, спасая наши души,

Они проводят между скал

Лишь тех, кто только им послушен,

Кто жизни вовсе не искал…

 

 

Что песня? — Та же тишина

 

 

Что песня? — Та же тишина.

Захвачено вниманье

Лишь тем, о чем поет она,

Повергнув мир в молчанье.

 

Нет в мире звуков, кроме тех,

Каким душой и телом

Ты предан нынче без помех

В восторге онемелом.

 

Ты песне вовсе не судья,

Ты слышал слишком мало,

Ты песней просто жил, как я,

Пока она звучала.

 

 

Сирень сегодня поутру

 

 

Сирень сегодня поутру

Неторопливо

Отряхивалась на ветру

Брезгливо.

 

Ей было, верно, за глаза

Довольно

Дождя, что в ночь лила гроза

Невольно.

 

И пятипалым лепестком

Трясла в ненастье,

Сирень задумалась тайком

О счастье,

 

Не нужном людям до утра,

До света,

Хотя знакома и стара

Примета.

 

 

Опять застенчиво, стыдливо

 

 

Опять застенчиво, стыдливо

Луной в квартиру введена

Та ночь, что роется в архивах

И ворошит всю жизнь до дна.

 

У ней и навыка-то нету

Перебирать клочки бумаг,

Она торопится к рассвету

И ненавидит свой же мрак.

 

Она почти что поневоле

Пугать обязана меня,

Сама порой кричит от боли,

Коснувшись лунного огня.

 

Да ей бы выгодней сторицей

По саду шляться вслед за мной,

И ей не в комнате бы рыться,

Ее пространство — шар земной.

 

Но при такой ее методе,

Как ясно совести моей,

Она нуждается в природе,

В подсказке лиц и тополей.

 

 

А мы? — Мы пишем протоколы

 

 

А мы? — Мы пишем протоколы,

Склонясь над письменным столом,

Ее язык, простой и голый,

На наш язык переведем.

 

И видим — в ней бушуют страсти

Куда сильней, чем наша страсть,

Мы сами здесь в ее же власти,

Но нам не сгинуть, не пропасть,

 

Пока не выскажется явно

Ее душа, ее строка,

Пока рассказ о самом главном

Мы не услышим от стиха.

 

Пускай она срывает голос

Порой почти до хрипоты,

Она за жизнь свою боролась,

А не искала красоты.

 

Ей не впервой терпеть лишенья,

Изнемогать от маеты,

И чистота произношенья

Не след душевной чистоты.

 

И время быть ее допросу:

Ее свидетельская речь

Слышна сквозь снежные заносы

И может нас предостеречь.

 

От легкомысленности песни,

От балагурства невпопад

Мир до сих пор для сердца тесен

И тесен также для баллад.

 

 

Слова — плохие семена

 

 

Слова — плохие семена,

В них силы слишком мало,

Чтобы бесплодная страна

Тотчас же зацветала.

 

Но рядом с песней есть пример

Живого поведенья,

Что не вмешается в размер,

Не лезет в отступленье,

 

Тогда короче будет срок

До урожайной жатвы,

Чему никто помочь не мог

Молитвой или клятвой.

 

И можно выжить среди льда,

И быть других чудесней,

Но лишь тогда, тогда, тогда,

Когда и жизнь — как песня.

 

 

В защиту формализма

 

 

Не упрекай их в формализме,

В любви к уловкам ремесла.

Двояковыпуклая линза

Чудес немало принесла.

 

И их игрушечные стекла,

Ребячий тот калейдоскоп —

Соединял в одном бинокле

И телескоп и микроскоп.

 

И их юродство — не уродство,

А только сердца прямота,

И на родство и на господство

Рассвирепевшая мечта.

 

Отлично знает вся отчизна,

Что ни один еще поэт

Не умирал от формализма —

Таких примеров вовсе нет.

 

То просто ветряная оспа

И струп болезни коревой.

Она не сдерживает роста:

Живым останется живой.

 

Зато другие есть примеры,

Примеры мщенья высших сил

Тем, кто без совести и веры

Чужому Богу послужил.

 

Кто, пораженный немотою,

Хватался вдруг за пистолет,

Чтоб доказать, чего б он стоил,

Когда б он был еще поэт.

 

Тот, кто хотел на путь поэта

Себя вернуть в конце концов,

Бегун кровавой эстафеты

Известных русских мертвецов.

 

Но рассудительные Боги

Не принимают смерть таких.

И им нужна не кровь двуногих,

А лишь с живою кровью стих…

 

 

Синтаксические раздумья

 

 

Немало надобно вниманья,

Чтобы постичь накоротке

Значенье знаков препинанья

В великом русском языке.

 

Любая птичка-невеличка

Умела истово, впопад

Сажать привычные кавычки

Вокруг зазубренных цитат.

 

И нас сажали в одиночки,

И на местах, почти пустых,

Нас заставляли ставить точки

Взамен наивных запятых.

 

И, не моргнув подбитым глазом,

Не веря дедам и отцам,

Мы рвали слог короткой фразой

По европейским образцам.

 

Как ни чужда такая форма

Судьбе родного языка,

В нее влюбились непритворно

И вознесли за облака.

 

Бедна, должно быть, наша вера

Иль просто память коротка,

Когда флоберовская мера

Нам оказалась велика.

 

Тогда слова дышали в строчке

Запасом воздуха в груди,

Тогда естественная точка

Нас ожидала впереди.

 

И был период двухсотлетний,

Когда периодов длину

Любили вовсе не за сплетни,

За чувств и мыслей глубину.

 

Но страстный слог витиеватый

Давно уж нам не по нутру,

Слова пророков бесноватых

Давно мы предали костру.

 

Скучна, скучна нам речь Толстого,

Где двоеточий и не счесть,

Где позади любого слова

Знак препинанья может влезть.

 

Любой из нас был слишком робок,

Чтоб повести такую речь,

Где, обойдясь совсем без скобок,

Он мог бы всех предостеречь,

 

Чтобы в российской речи топкой

Не поскользнуться, не упасть,

Не очутиться бы за скобкой,

Под двоеточье не попасть.

 

Ехидно сеющий сомненья

Знак вопросительный таков,

Что вызывает размышленья

У мудрецов и дураков.

 

Зато в обилье восклицаний

Вся наша доблесть, наша честь.

Мы не заслужим порицаний

За восклицательную лесть.

 

И вот без страха и сомненья

Мы возвели глаза горе

И заменили разъясненья

Многозначительным тире.

 

По указующему знаку

Императивного перста

Мы повели слова в атаку,

И это было неспроста.

 

Нам лишь бы думать покороче,

Нам лишь бы в святочный рассказ

Не высыпались многоточья

На полдороге наших фраз.

 

А что касается подтекста

И лицемерных прочих штук,

То мы от них пускались в бегство,

Теряя перышки из рук.

 

А как же быть в двадцатом веке

С архивной «точкой с запятой»?

Ведь не найдется человека,

Кому она не «звук пустой».

 

Ведь дидактическая проза

Не любит «точки с запятой»,

Ею заученная поза

Всегда кичится простотой,

 

Той простотой, что, как известно,

Бывает хуже воровства,

Что оскопила даже песню

Во имя дружбы и родства.

 

И ни к чему ей философский,

Живущий двойственностью знак,

И в современный слог московский

Нам не ввести его никак…

 

Литературного сознанья

Осуществленный идеал

Находит в знаках препинанья

Консервативный материал.

 

 

Любой бы кинулся в Гомеры

 

 

Любой бы кинулся в Гомеры

Или в Шекспирово родство,

Но там не выручат размеры

И не поможет мастерство.

 

За лиру платят чистой кровью,

И, задыхаясь в хрипоте,

Гомеры жертвуют здоровьем

В своем служении мечте.

 

Они, как жизнь, всегда слепые

И сочиняют наугад,

Ведя сказания любые

Без поощрений и наград.

 

И разве зренье — поощренье,

Когда открылся горний мир?

Когда вселенная в движеньи

На струнах этих старых лир?

 

Высокопарность этой фразы

Гомерам нашим не под стать —

Им ни единого алмаза

Из темной шахты не достать.

 

Алмазы там еще не блещут,

Не излучают лунный свет,

И кайла попусту скрежещут,

Не добиваются побед.

 

Дрожи г рука, немеет тело,

И кровь колотится в виски,

Когда старательское дело

Готово вылиться в стихи.

 

И побегут слова навстречу,

И отогнать их не успеть,

И надо многих искалечить,

Чтобы одно заставить петь.

 

И суть не в том, что наш старатель

С лотком поэзии в руках —

Обыкновенный обыватель

И только служит в горняках.

 

В руках-то он не может разве

Лоток как следует держать?

Он просто золота от грязи

Не научился отличав.

 

Ведь это просто неуместно,

Недопустимо наконец,

Когда лирическую песню

Нам о любви поет скопец.

 

И разве это не нелепость,

Что приглашаются юнцы

Вести тетрадь с названьем «Эпос»,

Где пишут только мудрецы.