Гроза как сварка кислородная

 

 

Гроза как сварка кислородная,

И ей немало нынче дела,

Чтобы сухая и бесплодная

Земля опять зазеленела.

 

Земля и небо вместе связаны,

Как будто мира половинки

Скрепили этой сваркой газовой —

Небесной техники новинкой.

 

Земля хватает с неба лишнего

Во время гроз, во время бури

И средь заоблачного, вышнего,

Средь замутившейся лазури.

 

Она привыкла бредить ливнями

И откровеньем Иоанна,

Нравоучениями дивными,

Разоблачением обмана.

 

Но все ж не знаменьем магическим —

Франклиновым бумажным змеем

Мы ловим высверк электрический

И обуздать грозу посмеем.

 

Все приготовлено для этого:

И листьев бурное кипенье,

И занавесок фиолетовых

В окне мгновенное явленье.

 

 

Всю ночь он трудится упорно

 

 

Всю ночь он трудится упорно

И на бумажные листки

Как бы провеивает зерна

Доспевшей, вызревшей тоски.

 

Сор легкомысленного слова,

Клочки житейской шелухи

Взлетают кверху, как полова,

Когда слагаются стихи.

 

Его посев подобен жатве.

Он, собирая, отдает

Признанья, жалобы и клятвы

И неизбежно слезы льет.

 

Тем больше слез, тем больше плача,

Глухих рыданий невзначай,

Чем тяжелее и богаче

Его посев и урожай.

 

 

Водопад

 

 

В свету зажженных лунной ночью

Хрустальных ледяных лампад

Бурлит, бросает пены клочья

И скалит зубы водопад.

 

И замороженная пена

Выносится на валуны,

В объятья ледяного плена

На гребне стынущей волны.

 

Вся наша жизнь — ему потеха.

Моленья наши и тоска

Ему лишь поводом для смеха

Бывали целые века.

 

 

Черная бабочка [58]

 

 

В чернила бабочка упала —

Воздушный, светлый жданный гость —

И цветом черного металла

Она пропитана насквозь.

 

Я привязал ее за нитку,

И целый вечер со стола

Она трещала, как зенитка,

Остановиться не могла.

 

И столько было черной злости

В ее шумливой стрекотне,

Как будто ей сломали кости

У той чернильницы на дне.

 

И мне казалось: непременно

Она сердиться так должна

Не потому, что стала пленной,

Что крепко вымокла она,

 

А потому, что, черным цветом

Свое окрасив существо,

Она не смеет рваться к свету

И с ним доказывать родство.

 

 

Дождь

 

 

Уж на сухой блестящей крыше

Следа, пожалуй, не найдешь.

Он, может быть, поднялся выше

Глубоко в небо, этот дождь.

 

Нет, он качается на астрах,

В руках травинок на весу,

Томится он у темных застрех,

Дымится, как туман в лесу.

 

Его физические свойства

Неуловимы в этот миг,

И им свершенное геройство

Мы отрицаем напрямик.

 

И даже мать-земля сырая,

И даже неба синева

Нам вторят, вовсе забывая

Дождя случайные слова.

 

 

Обогатительная фабрика [59]

 

 

Мы вмешиваем быт в стихи,

И оттого, наверно,

В стихах так много чепухи,

Житейской всякой скверны.

 

Но нам простятся все грехи,

Когда поймем искусство

В наш быт примешивать стихи,

Обогащая чувство.

 

 

Деревья скроются из глаз

 

 

Деревья скроются из глаз,

Суют под ноги сучья,

Хотят с дороги сбросить нас

Таинственные крючья.

 

Мы — меньше всех, мы — мельче всех,

Мы — просто пешеходы.

И на пути не счесть помех,

Поставленных природой, —

 

Оврагов, рек, ущелий, ям,

Куда упасть недолго,

Как ты бы ни был бодр и прям

И преисполнен долга.

 

На нас с разбега небосвод

Из-за угла наткнется

И нас на клочья разнесет,

Столкнет на дно колодца.

 

И только встречная луна,

Светящая как фара,

Нарочно небом зажжена

В предчувствии удара.

 

 

Третья парка

 

 

Три пряхи жизнь мою прядут,

Чтобы скорей вплеталась

В живую жизнь любых причуд,

В любую небывалость.

 

Зачем же ты явилась здесь,

Надев одежду пряхи,

Как ты могла на небо влезть,

Презрев людские страхи?

 

Но ты — не та, что сучит нить

Волокна звездной пряжи,

Что рада счастье сохранить,

Судьбу спасти от кражи.

 

И ты — не та, что вьет клубок,

Запутывая нити

Моих извилистых дорог

Среди мирских событий.

 

Ты — та, что жизнь остановить

Всегда имеет право,

Что может перерезать нить

Моей судьбы и славы.

 

Затем и ножницы даны

В девические руки,

Чтобы казнила без вины,

А просто так — от скуки…

 

 

Гнездо [60]

 

 

Гнездо твое не свито

И не утеплено

И веточками быта

Не переплетено.

 

Твои хоромы тесны,

Холодны и жестки

В вершинах скал отвесных

У берега реки.

 

Средь каменных расселин,

Обвитых лентой льда,

Куда не может зелень

Взобраться никогда.

 

Твое гнездо, квартира,

Откуда видишь ты

Не меньше чем полмира

С надменной высоты.

 

Ты греешь камень мертвый

Своим живым теплом,

И когти твои стерты

Об острый камнелом.

 

От суетной столицы

За десять тысяч верст

Твое гнездо, орлица,

Почти у самых звезд.

 

 

Роща [61]

 

 

Еще вчера, руками двигая,

Листвы молитвенник листала.

Еще казалась вещей книгою

Без окончанья и начала.

 

А нынче в клочья книга порвана,

Букварь моей начальной школы,

И брошена на тропы черные

В лесу, беспомощном и голом.

 

И дождик пальцами холодными

Перебирает листья хмуро,

Отыскивая темы модные,

Пригодные литературе.

 

А листья письмами подметными

Дрожат у отсыревшей двери,

Стучат в ночные стекла потные,

Шуршат и молят о доверье.

 

В окно увижу муки дерева,

Морозом скрюченные кисти,

Ему когда-то люди верили,

Его выслушивая листья.

 

Я трону мышцы узловатые

Измученного исполина

И преждевременно горбатую,

Ветрами согнутую спину.

 

Я верю, верю в твердость мускулов,

Живой наполненную силой,

Не знающей ни сна, ни устали

И не боящейся могилы.

 

 

Я жив не единым хлебом

 

 

Я жив не единым хлебом,

А утром, на холодке,

Кусочек сухого неба

Размачиваю в реке…

 

 

Цепляясь за камни кручи

 

 

Цепляясь за камни кручи,

Закутанные тряпьем,

Мы шьем на покойников тучи,

Иголками хвои шьем.

 

И прямо около дома,

Среди предгрозовой мглы,

Порожние ведра грома

Бросаем вниз со скалы.

 

 

Гомер

 

 

Он сядет в тесный круг

К огню костра меж нами,

Протянет кисти рук,

Ловя в ладони пламя.

 

Закрыв глаза и рот —

Подобье изваянья,

Он медленно встает

И просит подаянья.

 

Едва ли есть окрест

Яснее выраженья,

Чем этот робкий жест

Почти без напряженья.

 

С собой он приволок

Заржавленную банку,

Походный котелок —

Заветную жестянку.

 

Изгибы бледных губ

В немом трясутся плаче

Хлебать горячий суп —

Коварная задача.

 

Из десен кровь течет,

Разъеденных цингою, —

Признанье и почет,

Оказанный тайгою.

 

Он в рваных торбасах,

В дырявых рукавицах,

И в венчиках-слезах

Морозные ресницы.

 

Стоит, едва дыша,

Намерзшийся калека,

Поднимет не спеша

Морщинистые веки.

 

Мирская суета —

Не веская причина

Хранить молчанье рта,

Зажав его морщины.

 

И в голосе слышна

Пронзительная сила,

И пенная слюна

В губах его застыла.

 

Он — музыка ли сфер

Гармонии вселенной?

Бродячий Агасфер,

Ходячий труп нетленный.

 

Он славит сотый раз

Паденье нашей Трои,

Гремит его рассказ

О подвигах героя.

 

Гремит его рассказ,

Почти косноязычный,

Гудит охрипший бас,

Простуженный и зычный

 

А ветер звуки рвет,

Слова разъединяя,

Пускает в оборот,

В народ перегоняя.

 

То их куда-то вдаль

Забрасывает сразу,

То звякнет, точно сталь,

Подчеркивая фразу.

 

Что было невпопад

Иль слишком откровенно,

Отброшено назад,

Рассеяно мгновенно.

 

Вокруг гудит оркестр

Из лиственниц латунных,

Натянутых окрест,

Как арфовые струны.

 

И ветер — вот арфист,

Артист в таком же роде,

Что вяжет вой и свист

В мелодию погоды.

 

Поет седой Гомер,

Мороз дерет по коже.

Частушечный размер

Гекзаметра построже.

 

Метелица метет

В слепом остервененье.

Седой певец поет

О гневе и терпенье.

 

О том, что смерть и лед

Над песнями не властны.

Седой певец поет,

И песнь его — прекрасна.

 

 

Опять заноют руки

 

 

Опять заноют руки

От первого движения,

Опять встаю на муки,

На новое сраженье.

 

Представлю на мгновенье

Все будущие сутки,

Неискренние мненья,

Божбу и прибаутки.

 

Глаза закрою в страхе

И в сон себя запрячу,

И ворот у рубахи

Раскрою и заплачу,

 

Чтобы рассвет немилый

Встречать без осужденья,

Как много нужно силы

При каждом пробужденье.

 

 

Ведь мы не просто дети [62]

 

 

Ведь мы не просто дети

Земли,

Тогда бы жить на свете

Мы не могли.

 

В родстве с любым и небо

И облака,

А го укрылась где бы

Тоска?

 

И в горле песни птичьей

Подчас тона,

И кажется сугубо личной

Луна.

 

 

Наедине с портретом

 

 

Ты молча смотришь со стены,

Боярыня Марина,

Залита пятнами луны,

Как стеарином.

 

Ты взглядом гонишь муть и хмарь

Бесовского веселья.

Дрожит наследственный янтарь

На ожерелье.

 

А может, это ложь луны,

И сквозь луны уловки

На шее явственно видны

Узлы веревки.

 

 

Лицо твое мне будет сниться

 

 

Лицо твое мне будет сниться,

Бровей синеющих разлет

И тот, завешенный ресницей,

Голубоватый вечный лед.

 

Но забушует в мире буря

И переменит прежний цвет

Той безмятежнейшей лазури

На краски горести и бед.

 

Сверкнет ли россыпь золотая

Среди подземных мерзлых руд,

Когда глаза твои растают,

Слезами злобы изойдут.

 

Или какой-то страсти взрывом,

В тебе гнездящейся давно,

Внезапным радостным порывом

Раскрыто черное окно.

 

И взглядом долгим и упорным

Ты на меня глядишь тайком.

Своим невидящим и черным,

Как бы обугленным зрачком.

 

 

Нет, я совсем не почтальон

 

 

Нет, я совсем не почтальон,

Простой разносчик плача,

Я только тем отягощен,

Что даром слов не трачу.

 

Ведь я не думал петь и жить,

Дрожа измерзшим телом,

Но долга этого скостить

Земля мне не хотела.

 

А я хватался ей назло,

Вставая спозаранок,

То за шахтерское кайло,

А то и за рубанок.

 

И я ее строгал и бил,

Доказывая этим,

Как крепко я ее любил

Одну на целом свете.

 

Но, вырывая обушок

Из пальцев ослабелых,

Стереть грозилась в порошок

Меня в пустынях белых.

 

Она сварила щей горшок,

Дала краюху хлеба,

В дорожный сунула мешок

Куски и льда и неба.

 

Уж недалек конец пути,

И силы так немного.

Мне только б слезы донести

До первого порога.