Н.Н.ПУНИН- М. А. ГОЛУБ ЕВОЙ.

февраля 1951 года. <Абсзь>

Тика, родная, поздравляю тебя, Голубка моя, и желаю те­бе только сохранить светлым сердце и победить горечь. Не знаю, когда дойдет до тебя это письмо, т.к. в связи с началом года все пишут письма и они, естественно, накапливаются при про­смотре.

Мне бы хотелось все-таки получить Вельфлина и еще книг по искусству («Алпатов» имеет громадный успех в лагере*, но не у меня) — а что, 1-й том невозможно достать? Если бы ты могла также подобрать иллюстрации для уяснения кубизма (от иконы и негров до «скрипки» Пикассо). Ирочка пишет о крас­ках; масло посылать громоздко и дорого, но если бы вы могли достать ящик пастели, соответствующую бумагу и подобрать цветных репродукций натюрмортов и пейзажей, я бы мог, ин­терпретируя их, сделать что-нибудь для столовой и клуба, а то я бесполезный человек! Ну, о быте, кажется, все.

Спасибо за китайских фокусников; это место письма я чи­тал некоторым вслух, точно и прекрасно. Не думал я, что при

.жизни моей ты будешь одна в зале - это жестоко! Но во мне нет никакой горечи, может ли быть горечь, если любишь, горечь — это непросветленное страдание, строго говоря, бесплод­ное страдание. О, Тика, расправь шире крылья — и мир и жизнь — чудо, в буквальном смысле — и неповторимое и необъ­яснимое. Хочешь новеллу: когда Рафаэль кончал свой портрет, пришла за его душой смерть, но т.к. портрет был так похож, что смерть не могла разобрать, где настоящий Рафаэль, она хо­тела уже взять душу у портрета. «Синьора,— сказал Рафаэль,— берите мою душу — тот бессмертен». Может быть, тебе это по­кажется экзальтацией, т.е. недоработанным чувством. Ничего, доработается. Но ты назвала мое письмо милым и я обидел­ся. Неужели «милое»? О, Тика! Голубка моя, терпеть, терпеть... Ирочкины письма (их — 17, твоих - 13, не считая теле­грамм) живо рисуют мне быт Фонтанного дома, но только я не понимаю, что сталось с моей комнатой, неужели оставили? Мне больно, что я не могу ей написать, но что же делать — терпеть. И я хожу, так же постукивая палочкой, когда темно. От Ироч­ки из Москвы я получил открытку. Как ее диссертация?. марта Пришлось прервать письмо: отобрали ручку — не положе­но. Отобрали также клетчатый наш плед, т.к. сочли его за жен­ский платок; пришлось обрезать бахрому и подрубить — стал чис­литься одеялом. Многое изменилось за это время; солнце греет на 10 —15°, и дни полные. Прочел «Боги жаждут»*. Зато по ве­черам тоска обессиливающая и страшно ждать будущего. До оду­ри играю в шахматы (может быть, где найдешь карманные, с втыкающимися фигурами?). Ты скажешь, что я слишком мно­го прошу, но ведь ты мудро ничего не посылаешь из просимого. Очень давно, больше месяца не имею от тебя писем. Ирочкино и Анютино письма получил, хотя одно на неделю позже друго­го. Посылки также стали опаздывать; пятая шла 20 дней; я из­немог в ожидании. Но скоро и это может кончиться. Целуй всех детей с нежной любовью и всем зверям привет. Все будет хоро­шо, если ты останешься той, какой я себе тебя представляю — сильной и прекрасною.

Поздравь А.А. Думаю о тебе совсем просто и просто тебя целую. Твой Синь.

Ирочка! целую — папа.

Н.Н.ПУНИН- А.Г.КАМИНСКОЙ.

апреля 1952 года. <Абезь>

Здравствуй, Анюточка, светик мой и крылышко. Узнал твой адрес и тороплюсь написать тебе: поздравить тебя и всех, помнящих обо мне, со всеми праздниками, и прошлыми, и будущими. Мое здоровье хорошо; недавно переболел, правда, гриппом, но спокойно, хотя у меня не было никаких подходящих лекарств: те, что прислала Тика, вышли, а больше она не шлет, как и другое, что я просил. У меня есть две просьбы к маме: пусть она достанет миллион единиц пенициллина это стоит 18 р.— дорого? ну, пусть; а затем калоши — это последнее, когда у ма­мы будет немного денег, — хотя теперь с вашим переездом не до­ждешься?!* Как-то она прислала мне трико-рубашку — я был очень доволен; она длинная, а это оказывается много теплее.

Теперь могу немножко читать, а зимой не мог: одна лампа на 200 чел.- и то под потолком на высоте 7 метров. А знаешь, зимой-то у нас луна иногда вовсе не заходит; бегает кругом по небу, а неба много: ни домов, ни деревьев нет: так она кругом и ходит. Если Тика соберется послать книг, то только Шекспи­ра, Гете, Данте и т.д., а другого я все равно читать не буду, не лезет так же, как тресковая печенка... Делакруа почитываю — хорош: высокомерная грусть! Ну, до свидания, крылышко мое, целую твои смелые глазки. Маму, Рому, Тику, Машку* — спа­сибо ей за поцелуй Тике — и всех целуй. Хорошо, что вы уеха­ли оттуда; только все думаю: как же Акума; бросили? или она уехала в Москву?* Не забывай и люби! Жду письма.

Мамины письма я очень люблю читать. А что ее работа, пусть не боится, напишет.

Н.Н.ПУНИН- М.А.ГОЛУБЕВОЙ.

июня 1952 года. Абезь

Тиканька родная, голубка моя, не тоскуй так; ты же тем самым теряешь меня: я знаю это по себе; томление тоски за­темняет твой «светлый лик»; стоит мне только пожелать увидеть тебя непременно сейчас, как ты уходишь далеко и сокращаешься до точки. Только живя над временем и пространством, я чувст­вую тебя рядом... Эти дни нахожусь в некоторой тревоге: не имею от тебя писем более 2-х месяцев, последняя открытка «Опять не письмо...» была от 10-IV. А тут еще пришла банде­роль с Шекспиром (спасибо!). Чудесно ты написала о концерте Юдиной; но мне хочется сказать о Бетховене -*■ беспокойный он человек (динамичный), а между тем мир лежит почти в покое, только сокращается или расширяется (дышит); это хорошо по­нимал Бах; кроме того, страдания — это все-таки несовершен­ство; мир не страдает, даже когда находится в трагическом состоянии - и это тоже знал Бах. Поцелуй Никин лобик. Зем­ной поклон ангелам, среди которых ты живешь; беспримерное благородство. Ужасно жду письма. Целуй Ирочку, Аню, Маш­ку. Будущее расступается и все светлеет. О, Тика. Целую твое сердце; мир светел тобою. Синь.

 

Н.Н. ПУНИН - И.Н.ПУНИНОЙ*

<Лето 1952 года. Абезь>

Ирочка, доченька, здравствуй. Наконец я дождался случая написать тебе записочку. Ее перешлет тебе Петренко Иван Андреевич — благородный человек. Он кончил срок и теперь едет на вольную высылку. Он много помог мне, поэтому, если он об­ратится к вам за помощью, помогите, сколько будете в состоя­нии. От него вы получите ряд писем и узнаете подробно обо мне. Я осужден не трибуналом, так как для суда матерьяла не было, а особым совещанием; дело мое — 35-й год и космополитизм. Они долго затруднялись, как быть с освобождением 35-го года, пренебрегли; мне подпортил, не желая этого, Гумилев; меня при­шили к его делу, хотя, видимо, он не содействовал этому*. Сам он взят по старому делу. Акума висела на волоске. Вероятно, ее спасли стихи в «Огоньке».

Я здоров и довольно бодро себя чувствую; временами только охватывает мрак, как это видно из письма Тике в ДВС*, не огор­чайтесь только. Спасибо тебе за заботы и любовь. Твои письма я перечитываю часто, прекрасно написаны. Всякое воспомина­ние об Анюте сжимает мне горло. Ее история с экзаменами вос­хитительна. Это ее стиль. Ни в каком белье я не нуждаюсь, мы можем ходить только в казенном. Единственное, что мне надо галоши на валенки и одна портянка. Нуждаюсь я очень в по­сылках и небольшом количестве денег для ларька.

Еще одно, перешли эту записочку по адресу и сообщи ад­рес моего лагеря. Все. Прости, родная, эту беспорядочную за­писку. Торопят. Жду, волнуясь, твоей защиты*; опиши подроб­но. Пиши каждую субботу, жду. Целую тебя, мое крылышко, и целую Анютин глаз. На Тику у меня не хватает слов, она уди­вительная. Всех часто вижу во сне. Всем, всем привет и Миич-ке, что не забывает. Целую тебя и верю, что скоро увидимся.

Папа. Роме особая благодарность.

Н.Н.ПУНИН - А.Г.КАМИНСКОЙ.

марта 1953 года, <А6езь>

Светик мой Аничка, крылышко мое, спасибо за пеницил­лин; он помог, я совсем поправился и опять буду работать в ин­дивидуальной столовой. Но теперь у меня новая просьба: при­шли мне кирзовые высокие сапоги, 43-й размер, можно слегка подержанные — в комиссионном или на рынке; пусть мамочка не посылает мне очередных денег (у меня еще есть) и на них купит. Большая просьба. Ну, прости.<...> В самом плачевном состоянии моя зимняя шапка, говорят, в лагере нет хуже; но дело к весне — и это не спешно. Возьмите только на мушку. Ее можно отремонтировать, если бы был мех и подкладка. Все

.прекрасно. Живу я по новой поговорке: старость не радость, но большая сладость лежать на боку, покурив табаку. Так я и не знаю, какая у вас квартира, т.к. твоего письма с планом я не получил. Как-нибудь опиши мне ее без плана. Я очень ску­чаю, когда долго нет вестей от вас, как сейчас, например. Для Тики написал я стишок, который и прилагаю. Пусть напишет, понравился ли ей и всем вам. Целую тебя <*>, знаешь этот знак? или еще не выучила. Ну, бесконечно. Всем, всем привет. Пи­шите. Твой папа.

НА ВОСХОД ВЕНЕРЫ

(в этом году она особенно большая)

Что-то случилось сегодня в созвездьях,

Словно собрались петь хорал.

В прошлом стою или все еще здесь я?

Нет для меня ни концов, ни начал.

Трудно и страшно средь этих просторов,

В этих пространствах не разберусь.

Я только встречи обещанной, скорой,

Встречи с одною звездой не дождусь.

Это описание северного неба и вместе жеста недоумения, с которым Тика танцевала когда-то. Привет, привет. Тику и Ма­шу поцелуй, сколько можешь. Тороплюсь, поэтому почерк плох.

Н.Н.ПУНИН - А.Г.КАМИНСКОЙ.

мая 1953 года. <Абезъ>

Здравствуй, Аничка, крылышко, колокольчики степные! Нам разрешили писать в счет 2-го полугодия; тоже хороший сим­птом; ждем, как и все. От вас я имею совсем мало писем. От Тики последняя открытка от 7-го февраля. Огорчен, что не по­лучил обещанного ею большого письма-ответа; пусть напишет еще раз. Вельфлина я так и не получил, хотя мама писала, что видела его заклеенным в бандероль еще год назад. Ну и не надо, теперь другое время!* Нечего читать и газет никто не пришлет, а иногда очень хочется знать; здесь ведь много выдумывают.

Акуме передай земной поклон и благодарность за пасхаль­ную посылку. Все очень вкусно, но письмо было бы интерес­нее; впрочем, одно другого не исключает! У тебя стал хороший почерк; молодец! Но внимания по-прежнему не хватает: «По-здавляю»\..

Ну, до свидания, светик мой. Люби и не забывай. Поце­луй крепко маму и Тику, папу тоже и Дарочку, и Машука*, и Нику, и всем, всем такой привет, какого я еще не посылал. Соскучился по деревьям и колоннам; потрогать бы их руками! Жду писем. Ручку мою маленькую целую. Данья!

Н.Н.ПУНИН - М.А.ГОЛУБЕВОЙ.

июня 1953 года. <Абезь>

Бандероль получил; никаких особых перемен не усмотрел; пощипали немного Академию, но кандидаты все та же братия; нет ни Татлина, ни Фаворского, ни С.Лебедевой и т.д. «Я буду сидеть в Абези до тех пор, пока А.Герасимов сидит там, где он сидит»,— подумал я. Разве это не так? Все это, в общем, тоже не существенно.

Перечитывал твои старые письма; очень хорошо ты дер­жишь меня на высоте. И это существенно. Не гордись мною, чтобы я не возгордился. А что я светло живу — это я сам чувст­вую, но от меня это не зависит почти. Ты — свет, и вокруг тебя все светло... Кое-что стало лучше в бытовом отношении; и лю­ди перемещаются; больше уже не надо бритв и моих книг, так как те, для кого они предназначались, выбыли в другие лагеря. Может это случиться и со мной, хотя вряд ли. Мне здесь хоро­шо с тобою. А увидимся мы все равно скоро. На зиму я вполне обеспечен теплыми вещами. Кроме шапки, которую начальство справедливо выбросило с отвращением в мусорный ящик, так она была грязна, порвана и прожжена во время сушки. Шапку пришли обязательно, самую дешевую.

В этом году у нас прекрасная весна, к маю уже не было снега, в конце мая доходило до +40°, июнь испортился, и сей­час серые дни, как и у вас, вероятно; дует все время несильный западный ветер. Но весной я так загорел, что ты бы удивилась, как будто приехал с Юга.

Посмотрел сейчас на твою фотографию: дочего не похо­жа на ту, которая мне снится и которую я помню очень хоро­шо; помню даяге морщинки, а пасчет топких ноздрей ты этого все равно не поймешь, и они все равно тонкие; вспомни толь­ко, как опускается кончик носа, когда ты говоришь. Непости­жимо просто, за что только мне послано все это. Впрочем, са­мое главное не в этом, есть другая красота, и о ней лучше помолчать тихо...

Что касается сапог, то они предназначались для Горбатен-ко*. Надо же его отблагодарить за все услуги, которые он ока­зал мне. Меня только смущает цена, пусть Ира решит сама.

Если бы ты видела, как у нас суетятся в связи с события­ми — и слухи и досужие домыслы. Хорошо, что я могу быть со­вершенно спокоен. Как будто меня это не касается.

Свет мой тихий, целую тебя.

Н.Н.ПУНИН - М.А.ГОЛУБЕВОЙ

9 августа 1953 года. <Абезъ>

Подтверждаю получение почтовой посылки № 584 с объяв ленной ценностью — 125 руб.; разрешены свидания, жди письма.