Счастливая американская мать

 

 

А другая девочка, у которой тоже было тяжелое компьютерное детство, плюс псевдо-телесные осложнения в связи с разводом родителей, когда стала совсем-совсем взрослой и прошла усиленную терапию с местным психологом, вдруг поняла, что она получила острую психологическую травму в период полового созревания, потому что была лишена возможности гулять во дворе (как её же собственные родители в своем безоблачном детстве), а была вынуждена сидеть дома у монитора и прислушиваться к скандалам взрослых людей. И до того она доприслушивалась (не имея в свои юные девяностые-нулевые годы дорогих и мощных наушников, дабы отстраниться от внешнего назойливого мира)... В общем, до неизлечимой психо-соматической травмы она и доприслушивалась! И теперь у девушки болели все органы сразу. А всё от нервов, да-с.

И выхода теперь у неё не было никакого. Девица бегала по врачам и лечила, лечила, лечила свои внутренние органы все сразу и по отдельности, но безрезультатно. И казалось бы всё, конец! Но тут умный психолог нашел таки для сверхсложной пациентки простой и безопасный выход. На очередном сеансе гипноза он ей сказал:

— А знаете, почему наши безукоризненные гештальт-методы на вас не работают?

— Не знаю, — заплакала девочка.

— А потому что вы не избавились от причины своих психологических травм.

— И каковы эти причины? — снова захныкала девочка.

— Родители, — смело ответил психолог. — Твои родители.

— В смысле? — не поняла пациентка. — Их обоих должна топором? Я не умею, я не смогу-у-у-у-у....

— Ну зачем же так кардинально? — ухмыльнулся психолог. — Достаточно указать предкам на их место.

— На какое ещё место? — взорвалась припадочная. — Они у меня собаки что ли?

— Ну... где-то рядом, раз довели тебя до такого невменяемого, извиняюсь, состояния. А «их место» это вовсе и не место, а комфортная для тебя дистанция. Но возможно, что она не совсем комфортная для них обоих.

И психолог принялся долго объяснять, как заставить мать и отца держать дистанцию и никоим образом не вмешиваться во взрослую жизнь их взрослой дочери. Итак, начало было положено, операция «отчуждение» началась. Ещё одна ячейка общества должна распасться окончательно и бесповоротно. Очень нужная, скажу я вам операция, нужная... Да много кому нужная! РАЗРЫВ ПОКОЛЕНИЙ, ГЕТЕРОСЕКСУАЛЬНЫЕ СЕМЬИ и бла-бла-бла, и ля-ля-ля — ну, сами понимаете!

Итак, психологическая обработка началась с отца девочки. Ан нет, с отца начать не удалось: тот далеко и деньжат дочурке нет-нет, да и подкинет. Пришлось молодой да ранней начать с мамаши, и ей же и закончить.

Мамке, со своей стороны, долго не удавалось понять, что хочет от неё ненормальная дочь, так как последняя не выплеснула родительнице прямо в лицо: «Мать хватит мне названивать и переться в гости!» А разговаривала с матерью эзоповым языком, то есть языком истерик и прочих подсмотренных в детстве скандалов. Но когда мамаша поняла, что хочет от неё драгоценное чадо, то пришла в неописуемый ужас! Женщина вдруг осознала, что драгоценное чадо её не любит! Нисколечки не любит, ни на капельку, ни на копеечку. И осознавать такое было очень, очень, очень гадко.

Проплакав недели три, мамаша решила таки не бежать сразу вешаться (хотя ей очень этого хотелось), а поискать в интернете: что же это такое — «психологическая дистанция», «личностные границы», «персональное пространство», «зона комфорта» и прочие премудрости. После ещё трех недель тщательных поисков, неглупая мамаша наконец поняла, что её дочь хочет. А хочет она по всей видимости только одного: чтобы они обе жили как в дешевых американских сериалах. А именно — сюжет: богатая престарелая мамочка со своим молодым альфонсом приезжает в гости к своей взрослой дщери не чаще, чем один раз в год. И появившись в страусиных перьях прямо тут же, на пороге устраивает микро-скандал, и даже не попив чаю, разворачивается и быстро уезжает со своим бойфрендом обратно, весело махнув на прощание веером, ну или на худой конец дамской сумочкой.

Пришлось русской матери ещё три недели проплакать, прежде чем она приняла правила игры русской дщери. Но она их всё же приняла. И перестала звонить, писать и приезжать к своей любимой дочери. Ой, извиняюсь, уже не любимой. Любовь с этого момента стала медленно вытекать из тела матери. Но мужественная женщина ни словом не попрекнула дочь, а старательно разыгрывала пред молодой стервой роль беззаботно-американской старой биологической потаскухи. Но без последнего фактора. Молодого любовника русская мать почему-то вычеркнула из своих планов.

И вот, через год такой жизни, мать начала... нет, не морально расти и крепнуть, а впадать в тяжкий-претяжкий грех: она стала потихоньку жалеть о том, что двадцать девять лет назад не сделала аборт.

Ну, а что дальше будет? Покажет время. Знаю только одно, в церкви эта русская дама не поселится, к психологам не пойдет. И скорее всего со своей психикой разберется потихонечку сама. Сама, сама, сама, сама... И дай бог, с дочкой тоже!

 

Ай люли, люли, люли,

спи, мой крошечка, усни,

я не сделаю те больно,

потому как дюже вольно

мне на небке без тебя.

Вот и всё, и я ушла.

 

Вот мать, вот топор

 

Один мальчик зарубил свою мать топором за то, что та не разрешала ему играть в компьютерные игры. Ну конечно, если б это был городской мальчик, то всё закончилось хорошо: он разбил бы об голову матери монитор, и его бы сдали в психушку. Полежал б он там год-другой и вышел на свободу как новенький. Но дело в том, что это был деревенский мальчик, причём сибиряк. А так как он был сибиряк, то получилось вот так как получилось! Ведь топор отцовский всегда торчал в чурке во дворе, и манил, манил, звал куда-то...

В общем, определили пацана в Томскую колонию для несовершеннолетних. Но и там ему не повезло. Вышел он из колонии, а впоследствии из зоны совсем конченым и на свободе быстро скончался. Нет, не от наркотиков там всяких-разных, а от самогона. И не от паленого самогона, а просто от ранней от него зависимости, да от жизни бродячей — скитался по друзьям-приятелям, туда-сюда. А всё от того, что его папаша после смерти матери не захотел с сыном пить вдвоем под одной крышей. Ну и выгнал парня на улицу.

Вот тут то и начинается всё самое интересное (после смерти пьяного мальчика). Открывает он значит глаза, выходит из своего бездыханного тела и оглядывается кругом. Ну поплакал мертвец немного над трупом, не без того. Тело своё тонкоматериальное осмотрел: тело как тело, только чуток прозрачное, а так ничего — жить можно.

Вдруг врывается к нему в голову чужая пришлая мысль:

— Ну что, сынок, доигрался?

Пацан повертел головой в разные стороны, повертел, но ни одного нормального из тонкоматериальных живых существ вокруг себя не заметил. Лишь идиоты шастали вокруг (и то, похоже, что они были заняты каждый сам собой). А голос не отступал:

— Доигрался, сынок, в игрушки?

— Доигрался, — кивнул мальчик, но ему было уже всё равно, он с удивлением разглядывал новый для него мир и пытался осознать: кто он сам? Вон оно, его мертвое тело лежит в блевотине на полу, а дружки спят вповалку кто где, в старой хатке, и не знают пока ничего.

«Ничегошеньки бичи не знают! А когда проснутся, что они скажут, когда увидят, что я мёртв?» — совсем по-детски подумал парень.

— А хочешь душу своей матери навестить? — спросил его всё тот же голос.

— Что? — не понял дух пацана.

— Иди-ка ты до своего родного дома прогуляйся, оставь этот «курятник воронью».

Мальчик посидел ещё немного и пошёл посмотреть на отца. Вот он дом родительский, через двадцать два двора стоит, совсем рядышком. А в доме отец спит, ведь по улице гуляет ночь.

— Налюбовался? А теперь иди-ка, глянь на мать.

— На мать? — не понял мальчик.

— На мать. Выйди-ка на задний двор.

Пришлось подчиниться, уж сильно назойливый голос достался пацану! А там, на заднем дворе стояла знакомая ему чурка с топором и стонала. Пригляделась душа мальца:

— Бог ты мой!

Внутри чурки душа его матери сидит и плачет, на него глядючи.

Испугался мальчик такой картины, отшатнулся и закрыл лицо руками. А голос тут как тут:

— Ну что же ты, смотри, сынок, смотри на то, что ты сотворил с родною матушкой!

Долго приходил в себя парнишка. А потом всё же решился подойти к чурке, к воткнутому в неё топору, к любимой матери. И у самой чурки он стоял ещё долго, как будто в забытьи. Но наконец отважился и сделал шаг вперед:

— Мам, ты меня слышишь?

Но не услышала его мать, она лишь стонала и плакала внутри чурки вся скрюченная и скукоженная.

— Мама, да кто тебя туда засунул? — тоже простонал сын и заплакал, но уже не по себе любимому, а из жалости к матери.

— Я её туда засунул, — ответил всё тот же спокойный равнодушный голос.

— Так вытащи!

— Не могу. Наказана она. Исправляется.

— Наказана? Исправляется! — зыркнул на топор парень, вспомнив как его самого «исправляли» в этой чёртовой колонии, а потом на взрослой зоне.

Подбежал он к чурке и стал изо всей силы вытягивать мать наружу. А та не тянется: где у неё руки, где ноги — и не поймешь! И тогда сын бросился всем телом под топор и вытолкнул своим тонкоматериальным телом тонкое тело матери. Ну вот и встала мать на свои ноги, распрямилась, отряхнулась и... отшатнулась от родного сына. Постояла, помолчала и пошла куда-то вдаль с лицом каменным, в поле темное.

«Мама!» — хотел было закричать сынок, но не смог.

Понял, что не прощеный он и не будет прощен ею уже никогда. Горько стало сыну, обидно, одиноко в этом темном, холодном мире.

— Полетели отсюда, — услышал он знакомый голос.

И машинально спросил:

— Куда?

— Да туда, за пределы Вселенной. Только душу свою оставь-ка, паря, тут. Тут, — указал голос на опустевшую чурку.

Мальчик постоял, подумал немного и обреченно полез внутрь чурки. Улегся в ней поудобнее, закрыл глаза и умер, так как жить на Земле в качестве бестелесного духа он не захотел.

И вдруг из его мертвого тонкоматериального тела отделился его же собственный разум и взметнулся серым ястребом ввысь! И увидел тот разум сверху свою деревню, а также бредущую по ночному полю мать и ещё много-много чего: прошлое, настоящее, будущее... Но и это его мало волновало, он как маньяк искал ответ только на один вопрос:

— За что сидела в чурке моя мать, за какие-такие грехи?

И тут ему пришел на помощь его приятель-голос:

— Не ищи, не найдёшь, это её жизнь, не твоя!

— Но она там, на земле... а я... а я то теперь куда... зачем?

— Но ты ведь сам не захотел больше жить на Земле ни в каком виде: ни в физическом теле, ни в тонком. Правда ведь, сам?

И тут мальчик понял, что это он сам, пусть и неосознанно, приложил все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы умерло сначала его тело, а потом и душа.

— Ну вот, — услужливо бормотал голос. — Оставь родителей в покое. Решай свою судьбу сам.

«Порешай, порешай, порешай!» — послышалось парню, и он порешил расстаться с этим миром навсегда.

И мальчик полетел, он летел, летел, летел... И улетел. А что там, за пределами Вселенной, он вам не расскажет никогда! Тем более, что вы никаких чужих голосов слушать не умеете, не приучены! Вы приучены пальцы об клавиатуру бить и родителей матом крыть. Ведь правда же, дочка? Правда, сын?

 

А на этом я ставлю точку.

Бессмертные мы. Не ссы!

 

 

Прикопай своего отца

 

 

Отец чистый, весь в белом, копает несмело, глиной падают с плеч веснушки, кукарекает за спиной кукушка. Он повернется к ней голубыми глазами, ан нет, серыми почему-то. С лопаты падает чернозема уголь, черенок блестит от мозолей и плачет потом ладоней.

— Брось, батя, лопату. Ты ж землей закидаешь маму, не надо!

Старик потрогает свои волосы, не поседевшие почему-то и крикнет кому-то:

— А-а, забирай её черт на небо!

— Ты шутишь?

Отец крутит пальцем у игреневого виска:

— Мать твоя не умерла, она у меня вот где! —он бьет себя в грудь кулаком и падает прямо в могилу, стонет, разбил о доски гроба хребет.

— Закопать их что ли обоих?

Пока думаю, на помощь спешит сосед, матерится и обещает сдать дурака Зубкова в милицию:

— Выдумал хоронить в огороде!

Я киваю и 02 набираю. А Иван расплылся по гробу, в утробу вечности видимо хочет, и по-дурному хохочет. Кукушка года считает.

Черт-те знает, что в нашем дворе происходит! Отец в могиле сидит, не уходит. Сосед за столом поселился. Я лопату беру —веселиться.

 

Не смотрите, люди,

ничего не будет,

потому что мой отец

ненавидел этот свет:

реки, горы и моря —

всё история моя.

Не смотрите, люди,

мира вам не будет,

потому что мой отец

был и вовсе молодец —

не ходил за мной кругами,

говорил: «Да и бог с вами!»

Не смотрите, люди,

а то черти судят.

 

 

Придуши свою бабушку

 

 

Моя бабушка весит 190 кг, и она 5 лет лежит парализованная, а ухаживает за ней невестка Валя —моя мать.

 

Мать сидит на завалинке, обхватив голову руками и подвывает. Рядом я и сосед Митяй.

— Ты, Валька, дура, —кряхтит Митяй, закручивая двумя пальцами самокрутку. —Оно ведь как завсегда было, ложился старик в кровать и говорил: всё, помирать буду! Ну к нему тут же попа зовут и всё такое. А наутро старик и помирал.

— Ну и? —завыла мать громче.

— Вот те и ну! —усмехнулся Митяй. —А ты покумекай.

— Изыди.

— Нет уж, я расскажу. А подушкой старика накрывали. Ты, Валь, того… А хочешь я бабку накрою и с концами.

Мать подняла заплаканные глаза на дурака-соседа:

— Ты бы хоть при ребенке постеснялся ерунду молоть!

— Не ребёнок я! —вспылила я. —А хочешь я бабушку подушкой накрою.

Мать, плюнув на нас обоих, заскулила.

 

К утру бабушка скончалась. Но даже солнышко не видало, как болезная отошла:

— Будьте вы все прокляты! —выдохнуло светило и ласково опустило на землю первые зимние лучи.

 

Не было на земле Печалей.

Налетели вдруг, раскричались,

раскричались аж свет затмили!

И если б их не убили

совсем другие Печали,

мы б до сих пор скучали.