Свидетельство в сказке Апулея

.Включенная Апулеем в роман сказка (IV.28—VI,24) со­стоит из трех частей. Девушку по имени Психея (Душа), младшую из трех дочерей кипрского царя, преследует гнев Венеры (Афродиты), потому что ее, смертную, считают красивее самой богини. Отец советуется с оракулом Апол­лона и получает предсказание: "Царь, на высокий обрыв поставь обреченную деву и в погребальный наряд к свадь­бе ее обряди; смертного зятя иметь не надейся, несчаст­ный родитель: будет он дик и жесток, словно ркасный дракон. <...> Даже Юпитер трепещет пред ним и боги боятся. Стиксу внушает он страх, мрачной подземной реке" (IV,33,l-2).

Психею отводят на скалу и оставляют там. Зефир, за­падный ветер, подхватывает ее и относит в- цветущую до­лину с источником и дворцом. Днем девушка совершен­но одна; ночью приходит супруг, которого она любит, но не видит; с рассветом он исчезает. Сестры, навестив ее, напоминают о драконе, о котором вещал оракул. Они оставляют ей яркую лампу и бритву, чтобы, если жених все-таки окажется драконом, она отрезала ему голову.

На следующую ночь Психея встает, взяв бритву, зажи­гает светильник и видит крылатого юношу — Купидона. Ненароком она до крови колет себе руку его стрелой. Кровь привязывает ее к тому, кого она вот-вот потеряет. Капля горячего масла от лампы, брызнув на плечо бога, будит его. Открыв глаза, он видит Психею со светильни­ком и бритвой, взлетает на ближний кипарис и оттуда, укоряя ее, говорит, что1 она должна теперь делать. А потом исчезает. Такова первая часть, соответствующая Первой оргии. Ее повторяют и углубляют два испытания — зерном и овцами с ядовитым укусом.

Первым испытанием и начинается Вторая оргия. Пси­хея должна за день рассортировать кучу смешанного зер­на. Вместо девушки зерно разбирают муравьи. Это испы­тание как бы подводит итог недавним молитвам бедняжки Психеи в храме Деметры: "Заклинаю тебя твоей дес­ницей плодоносной, радостными жатвы обрядами, сокро­венными тайнами корзин, крылатой колесницей драко­нов, твоих прислужников, бороздою почвы сицилийской, колесницею хищною, землею цепкою, к беспросветному браку Прозерпины [Персефоны. — Н.Ф.] схождением, светлым обретенной дочери возвращением и прочим, что окрркено молчанием в святилище Элевсина аттическо­го, — окажи помощь душе несчастной Психеи, к твоей защите прибегающей" (VI,2).

В июне, снимая урожай, жнецы ели кашу из смешан­ного зерна, которая называлась panspermia и, кстати, не вышла из употребления по сей день. В октябре-ноябре, перед севом, богине полей тоже приносили в жертву все­возможное зерно, только разобранное, на блюде с пятью-шестью выемками, в каждую из которых клали свой осо­бый сорт. Эти блюда сохранились и сейчас. "Золушкино" испытание Психеи в стихии ветра следует, таким образом, естественному ходу крестьянских работ. С одинаковым ус­пехом оно могло стоять как под профаническим Близне­цом Кастором-Триптолемом, так и под оккультным Поли-девком-Евбулеем. Второе и третье испытания, однако, свя­заны с овцами и Коцитом, то есть принадлежат обращен­ному пути оккультного Близнеца Евбулея. Кроме того, мы полагаем, что разборка зерна — у Психеи с помощью муравьев, или инстинкта, у Золушки с помощью голубей, или более высокого понимания, — сопоставима с танцем Ямбы в Элевсиниях, когда она изображает становление человеческих и животных форм, в обратной последова­тельности, к началу — змее и яйцу. Исторически этот танец, который на многие тысячелетия старше Элевси­ний, возможно, исполнялся уже в мистериях Астарты; для более поздней Матери полей в общедоступном ритуа­ле к танцу добавили сбор зерна, в оккультном ритуале Элевсиний мы этого, однако, не обнаружили. Если гово­рить об оккультной практике, то обе эти формы способ­ствуют осознанию точных метаморфоз. В обычной жизни это способность видеть не только факты, но и скрытые за ними возможности. Из оккультных "колес" такая практи­ка стимулирует лобный лотос и отчасти — тот, что у гортани.

Второе испытание Психеи — в рамках Второй ор­гии — ставит перед ней задачу принести из заречья клочок шерсти златорунных овец. Овцы эти свирепы, укус их ядо­вит; они принадлежат зимнему пути миста навстречу смер­ти.

Сперва Психея готова утопиться от отчаяния. Но трос­тинка шепчет ей: "Когда же после полудня спадет сол­нечный жар и приятная речная прохлада стадо успоко­ит, <...> ты найдешь золотую шерсть, застрявшую по­всюду среди переплетенных ветвей, — стоит лишь по­трясти листву соседних деревьев" (VI,12). Здесь проскаль­зывает намек на предание о золотом руне. Сама Гера вела к нему аргонавтов; поэтому вполне позволительно пред­положить, что данное испытание как бы венчает визит Психеи в храм Геры. Может статься, ссылка насчет полу­дня означает: посредством соответствующих понятий воз­высь свое видение, помести его в дневное сознание, чтобы не оно завладело тобой, а ты сохранил власть над его со­держанием. Мы пока что в стихии ветра, а телесно-мисти­чески — в области горлового лотоса.

Третье испытание требует, чтобы Психея зачерпнула склянку ледяной воды из охраняемого драконами источ­ника, питающего волны Коцита, которым клянутся боги. Выполняет это дело Зевесов орел — то самое существо, что терзает печень Прометея. Психея проникает к сердечному лотосу, а возможно, и глубже, так что заглядывает одним глазком в реку судьбы. "Одиссея" излагает тут приключе­ния от Цирцеи-Кирки до Харибды, то есть до "колеса" над пупком.

В целом о "колесах" в этой сказке можно сказать сле­дующее: лобный лотос закладывается оракулом Аполлона, приводящим девушку на оккультный путь — на скалу. В лесной долине этот лотос пробуждается в виде светильни­ка: когда светильник горит, над горлом Купидона уже занесена бритва и, таким образом, закладывается горловой лотос. Пробуждают его златорунные овцы, тогда как воды Коцита стимулируют сердечный лотос. Лотос у пупка — с черными камушками, или драгоценностями, — и два других вплоть до четьгрехлепесткового лотоса в нижней части тела пробркдаются последним испытанием; их ожив­ляет сначала Персефона (Прозерпина), а под конец Ку­пидон — как огонь. Обладая этими шестью "колесами, иначе говоря органами духовного восприятия, Психея по свершении Третьей оргии способна в Четвертой свободно двигаться в кругу богов.

Третью оргию сказка описывает как путешествие Психеи к Прозерпине (Персефоне), четвертое ее испытание (VI.16—21). Получив задание принести баночку с красо­той Прозерпины, девушка понимает, что идет на верную гибель, и спешит к высокой башне, чтобы броситься от­туда вниз. Но неожиданно башня дает ей совет, объясня­ет, каким образом она сможет успешно выполнить пору­чение и остаться в живых.

Башня принадлежит знаку Козерога, под которым на­чинается Третья оргия. Козерог — дикая горная коза и относится к стихии земли. На небе (в обратном поряд­ке) за Козерогом следует Стрелец, под которым сверша­ется Третья оргия. Советы башни таковы: нужно спря­тать под язык две монеты для перевозчика на реке мерт­вых, а в руках нести две ячменные лепешки на меду для трехголового адского пса, по одной на дорогу туда и об­ратно. Мы не будем говорить об этих дарах мертвым, хотя лепешка и мед указывают на хлеб и вино в причас­тии, а касательно медяков за перевоз орфически-элевсин-ская мистика располагает однозначными текстами на зо­лотых пластинках из Фурий.

Кроме того, неподалеку от реки Психея встретит по­гонщика с нагрркенным ослом, увидит во время пере­правы всплывшего на поверхность мертвого старика, ко­торый попросит втащить его в лодку, а на том берегу — трех старых ткачих, которые станут умолять ее о помощи. Девушка должна оставить все это без внимания, ибо осел и старик суть отражение ее тела, о котором она должна забыть на пути к Прозерпине, а ткачихи — ее судьба, ко­торая в таинстве дожидается в сторйне.

Прозерпина принимает девушку благосклонно и жела­ет щедро ее угостить. Психея же садится на землю у ног богини и берет только кусок простого хлеба, а потом из­лагает просьбу Венеры. Прозерпина выполняет просьбу, и Психея возвращается в верхний мир. Перешагнув суме­речный порог, она хочет взять себе капельку Прозерпини-ной красоты, открывает баночку.и погрркается в глубо­чайший сон, который незримо вылетает из сосуда. Тут ее отыскивает Купидон, снимает сон и загоняет его на преж­нее место, в баночку, предназначенную для Венеры-Афро­диты. Засим он просит Юпитера (Зевса) даровать Психее бессмертие. Велением громовержца девушка принята в сонм вечных богов, а тем самым завершена и Четвертая оргия.

Свидетельство Апулеева "Золотого осла"

Латинский роман "Метаморфозы" написан уроженцем Северной Африки Апулеем около 170 года от Р.Х. Произ­ведение, вскоре получившее название "Золотой осел", со­стоит из пяти частей. Прежде всего оно рассказывает о превращении его героя Луция в осла, сообщая попут­но несколько любовных историй: начиная с двух жен­щин старика Сократа через слрканку Фотиду до благо­родной девицы Хариты. В этом смысле роман до раздела VIII. 14 сходен с женственно-мягкой Первой оргией. Да­лее, с раздела VIII.15 следует та же оргия в по-мужски жесткой форме — ряд жутких перипетий, которые мож­но рассматривать и как переход к Второй оргии. В на­шем толковании это промежуточная оргия с бросанием камней.

Следующая серия приключений (IX. 29—Х.12) ото­бражает Вторую оргию, и завершается она, когда осел находит приют у наместника Ахайи. Благородный госпо­дин в итоге определяет его в коринфский театр, который заменяет здесь Телестерион и представляет собою место свершения Третьей оргии (Х.13 — 35). Бегство оттуда к морю у Кенхрея и предрассветное созерцание Исиды над водами заканчивают Третью оргию. Утром процессия Исиды позволяет ослу снова обратиться в человека. Про­цессия отражает Четвертую оргию (XI. 1 —18). Далее ав­тор описывает свои посвящения в таинства Исиды и Оси­риса на Марсовом поле в Риме.

Прологом романа является путешествие Луция в Афи­ны и фессалийскую Гипату. По дороге он встречает некое­го Аристомена и слышит от него жуткую историю о двух ведьмах, которые лишили жизни его товарища Сократа, а самого Аристомена залили мочой. Моча указывает на се­далище Афродиты в человеческом теле, ведьмы же суть отражения Артемиды и Деметры. Убив Сократа, они вырезают ему сердце, то есть вслед за почками завладевают и мистическим органом над сердцем.

Первая оргия начинается любовными историями. Мо­лодой человек Луций ("просветленный") затевает в Гипа-те амурные игры с девушкой Фотидой ("огонек"). Участ­вуют в развитии событий и тетка Луция — Биррена ("ог­ненная плясунья"), незамркняя благородная дама, дом которой похож на храм Дианы-Артемиды, и хозяйка Фо-тиды Памфила ("вселюбящая"), чьи колдовские зелья пре­вращают Луция в осла. Кем бы ни была Памфила — нега­тивным отражением Деметры, Исиды или Афродиты, ее старый, скупой, богатый муж Милон вполне под стать Гадесу-Плутону ("богатому").

Ночью Луций веселится с Фотидой, днем слышит у Биррены о бдении над покойником, во время которого наемный караульщик остался без носа и ушей. Затем, когда Луция, уже превращенного в осла, гонят в горы, он слышит в разбойничьей башне, как старуха, которая стряпает для разбойников (Деметра), утешает похи­щенную от матери, как Персефона, девушку Хариту ("наделенную милостью"), рассказывает ей сказку о Купидоне и Психее. Харита тщетно пытается сбежать верхом на осле, но ее жених Тлеполем ("ревнитель та­инств"), назвавшись разбойником Гемом ("кровавым"), освобождает ее. Осла отсылают пастухам на конское пастбище, и он ошибочно полагает, что стал наконец свободен.

На этом заканчивается Первая оргия. Следует пролог к Второй: завистливый Друг жениха, по имени Тразилл ("дерзкий"), во время кабаньей охоты убивает Тлеполема. Харита ослепляет злодея, и он ищет голодной смерти, но положения девушки и осла это не улучшает. В гробни­це, устроенной как часовня Диониса, Харита вонзает себе под правую грудь меч жениха.

Любовные игры с Фотидой соответствуют элевсинскому танцу Ямбы в нижней части первого двора, изобража­ющему рождение; а последующие ужасные истории отображают священное действо вплоть до избиения юноши в верхней левой части первого двора и появления скелета. Нижняя сцена стоит под знаком небесного Тельца, верх­няя — под знаком Овна, в сказке он соотносится с ядови­тыми златорунными овцами. Любовь и смерть Хариты повторяют эту двойную сцену. Если говорить о богах, то от Артемиды и Деметры мы продвигаемся к Персефоне и Дионису.

После смерти Хариты принадлежавшие ей пастухи спасаются бегством от новых хозяев и берут с собой осла. Заночевав в какой-то деревушке, они слышат с случившейся там страшной истории. Некий раб люби свободную женщину; горя местью, его законная жена-рабыня утопилась с ребенком в колодце, хозяин же ве­лел вымазать несчастного медом и привязать к фиговому дереву, чтобы гнездившиеся в дупле муравьи обглодали его до костей. В конце концов к дереву оказался привязанным только сверкающий скелет. Все это напо­минает любовь героя Пирифоя, который сватался к Персефоне, одно из ее имен как раз и означает "сво­бодная", по-латыни liber а. Первая оргия тоже сходна со сватовством к Персефоне; мы совершаем переход к Второй оргии.

Ученица К. Г. Юнга Мария Луиза фон Франц, специа­листка по глубинной психологии, посвятила первой поло­вине романа "Золотой осел" (включая сказку) обширный комментарий, в котором она скрупулезнейшим образом анализирует все сцены и все сложности. Значимость этих сцен и вставных историй вплоть до замужества и смерти Хариты в VII книге получает вполне правильное толкова­ние. А вот книги VIII—X она уже только критикует: ее раздражают жестокости.

Но как раз эти "жестокие" истории отражают су­щественные сцены античного посвящения. Аргументи­ровать против этого нынешними ощущениями нет смыс­ла, ибо речь здесь идет не о душевных, а о духовных процессах и о средствах, которые должны пробудить в душе новые органы познания. Г-жа фон Франц знамену­ет предел своего понимания словами: "Со смертью Тлептолема и Хариты в романе заканчивается всякая любовная жизнь; отныне вокруг только супружеские измены, гомосексуализм и содомия, за исключением разве что последней главы. Теперь авторские темы — извращения, преступления и пытки. Роман становится скучноват; омерзительные истории следуют одна за дру-гои ". В первой части упомянутый комментарии, как нам представляется, весьма хорош, далее же он не бо­лее чем свидетельство ограниченности глубинной пси­хологии. Что касается сказки, полезно обратиться так­же к работе Геллы Краузе-Циммер "Об античной мистериальной сказке: Амур и Психея"236.

Роман отражает промежуточную оргию в рассказах 1) о грозящем ослу холощении, 2) о ночном побивании кам­нями, 3) о драконе, пожирающем мальчика и юношу, и 4) о скелете, привязанном к дереву.

Благородная Харита отпускает осла по случаю своей свадьбы на пастбище к лошадям. Наконец-то свобод­ный ослик! — радуется он. Но прежде чем он попадет в табун и будет искусан жеребцами, старая табунщица (Деметра) заставляет его без отдыха вращать мельнич­ный жернов. Верчение жернова (да еще и с завязанны­ми глазами!) повторяется затем на другой мельнице у другой хозяйки, на самом деле — у той же в царстве мертвых (Деметры Антеи). После первой мельницы осел Луций попадает к мальчишке, который возит на нем хворост и вскоре гибнет в лапах медведицы (Артеми­ды-Гекаты).

После смерти Хариты (VII 1.14) пастухи, опасаясь за свою участь, спасаются бегством и во время ночного странствия видят трупы да скелеты. Им угрожают вол­ки, собаки и медведи; испуганные обитатели деревень, через которые они идут, бросают в них камни. Женщи­на, едущая на осле, получает камнем по голове. Ее муж молит о милосердии и слышит с верхушки кипариса ответ главаря атакующих: "Теперь же с миром и ниче­го не опасаясь можете продолжать ваш путь" (VIII.18). С того же кипариса, дерева мертвых, Купидон в сказке ободряет Психею, после того как первая их связь рвет­ся. Мы находимся в междворье, на переходе к Второй оргии.

Утром, на первом привале, к путникам обращается старик козопас (под знаком дикого козла, Козерога), мо­лит о помощи: "Внучек мой <...> свалился в <...> ров <...> Вам <...>, молодостью и силой одаренным, лег­ко оказать поддержку несчастнейшему старцу и доста­вить мне живым и невредимым самого младшего из моих потомков и единственного отпрыска" (VIII.20). Один из молодых и крепких пастухов уходит со стариком и не возвращается. Когда же заглядывают в ров, то обнаружи­вают там огромного дракона, который пожирает юношу-пастуха. А убогого старца пропал и след. Дракон — это Дионис в подземном облике. Мальчик и юноша — его ипостаси на Крещенье.

В ближнем городе осла продают вожаку юнцов-кори-бантов, служителей сирийской богини Реи. Юнцы одеты в женское платье и танцуют под флейты и трубу, бичуя и раня друг друга в якобы божественной одержимости. Осел возит на спине статую богини и все добро труппы, служит и храмом, и складом. Тайные непристойности, которыми священнослужители занимаются с крестьянским юношей, раздев его догола, Луций выдает громким ослиным кри­ком, и в наказание его жестоко, чуть не до смерти избива­ют бичами, в которые вплетены бараньи косточки. Вто­рая оргия напоминает культовые страсти, которые следу­ют в обратном порядке и начинаются под небесным Ов­ном. Мы все еще в междворье.

В доме, куда затем попадает бродячая труппа, собака стащила у повара олений окорок. Олень — животное Ар­темиды; Первая оргия заканчивается. Вместо оленя повар намеревается зарезать осла и подать на стол его окорок.

Только бегство в хозяйскую столовую спасает Луция от ножа. Слуги хозяина зовутся Миртил, Гефестион, Гипатей и Аполлоний, то есть Евбулей, Гефест, Гермес и (ночной) Аполлон. Они проверяют, не взбесился ли осел, поставив ему для питья полное ведро свежей воды — бешеные животные воду не пьют. Осел пьет, и его отпускают (IX.1—4). Вода — господствующая стихия Второй ор­гии. А поскольку эта оргия зачинает оккультное развитие, метаморфозу сознания, рассудок миста должен постоян­но быть начеку и подвергаться испытаниям. Удивительны для нас испытатели — все участвующие в мистерии боги. Было бы достаточно одной Афины.

Труппа сирийской богини приходит в деревню, где узнает следующую историю (IX.5—7). Прелюбодей, ко­торого вернувшийся домой муж застал голым у себя в доме, объявляет простаку-мрку, что он-де за семь дена­риев купил бочку и голым залез в нее, чтобы посмотреть, годится ли она на что-нибудь. В итоге обманутый муж сам чистит бочку да еще и тащит ее в дом женина любов­ника, получивши пресловутые семь денариев. Бочка — образ человеческого тела, в которое мист нисходит ду­шевно (голым).

В конце концов шайку накрывают с поличным на кра­же золотой чаши (из Элизия) и разгоняют (IX.9—10), то есть с достижением Элизия их таинство завершается.

Осел же еще не закончил свой путь, он попадает к супругам, у которых на мельнице день и ночь трудятся рабы, в скудости своей рке похожие на скелеты. Луций, впряженный в бесконечный ворот, крутит жернов. Мель­ничиха (Деметра) исполняет обряды "какой-то ложной и святотатственной религии" и якобы "чтит единого бога", а вдобавок пристрастилась с раннего утра пить неразбав­ленное вино (IX.14). Единым богом для нее становится Дионис.

На мельнице Луций много чего видит, о чем впо­следствии говорит так: "Не без основания божествен­ный творец древней поэзии у греков, желая показать нам мужа высшего благоразумия, воспел человека, при­обретшего полноту добродетели в путешествиях по мно­гим странам и в изучении разных народов. Я сам вспо­минаю свое существование в ослиной шкуре с большой благодарностью, так как под прикрытием этой шкуры, испытав превратности судьбы, я сделался если уж не благоразумным, то по крайней мере многоопытным" (IX.13).

К примеру, он видит, что мельничиха держит любовни­ка, которого ждет "словно появления какого-нибудь бога" (IX. 22), а это указывает, что цель Второй оргии — обб-женный человек.

Однажды мельник приходит домой раньше време­ни, и мельничиха прячет любовника под деревянным чаном. А тою порой муж, призывая в свидетели Цереру (Деметру), рассказывает, что в доме его приятеля сук­новала, к которому он был приглашен на ужин, случи­лось безбожное и неслыханное преступление — жена спуталась с любовником. Когда приятели после бани явились к ужину, она "своего любовника сажает под высокую корзину, <...> увешанную со всех сторон ма­терией, которую отбеливал выходящий из-под корзины серный дым". Пока приятели ели, "молодой человек, нанюхавшись серы, принимается чихать" и тем себя выдает. Муж хотел заколоть его мечом, но мельник от­советовал: "...враг его все равно скоро погибнет от дей­ствия серы".

Мельничиха так возмутилась этой историей, что "при­нялась ругательски ругать жену сукновала", а под конец вскричала: "Таких женщин [они — это Персефона. — ДА] следует живьем сжигать!" Тут, "шагнув в сторону, я [осел. — ДА.] наступил со злобой на пальцы [спрятан­ного под чаном любовника мельничихи. — Д.Л.] и раз­дробил их на мелкие кусочки". Юноша жалобно застонал и был также обнаружен. Жену мельник выгнал из дому. А любовника ее он велел работникам поднять как можно выше [ср.: Фотида в роли "Венеры Раскачивающейся" как раз еще находится в стихии ветра] и отстегал его розгой по ягодицам. Изгнанная жена [Деметра. — ДЛ.] затем наслала на него едва прикрытую лохмотьями старую ведь­му [Рею. — ДЛ.], которая, намереваясь якобы потолковать с мельником наедине, повесила его в его же комнате [ли­шила воздуха. — ДА.]. Сама она исчезла из запертого помещения, точно призрак. Осла тогда продали огород­нику (IX. 23—31). Эти образы достигают в своем разви­тии стихии воды, Второй оргии.

Страдания осла от колючек, речки, камней и горя­щей ноши, еще когда он при жизни Хариты возит хво­рост, проводят его через стихии ветра, воды, земли и огня. Это стихии первой группы созвездий от Рака до Овна, а затем и примыкающей второй группы: Рыб, Водолея, Козерога и Стрельца. Когда старуха грозит ослу тлеющей головней, она действительно хочет оскопить его. И вообще этот период кончается решением пасту­хов накануне побега "завтра" выхолостить осла. Нечто подобное происходило в Элевсине на рубеже Первой и Второй оргии — когда иерофант пил свое зелье. И в целом тоже первые три элевсинские оргии ведут миста через стихии ветра, воды и земли к огню — небесно при обратном порядке знаков, от Близнецов к Стрель­цу; начальный Рак отпадает. Телесно же происходит нисхождение к силам пола. Иерофант, выпивая разбав­ленный сок аконита, находил защиту от чувственности. Сок он пил между Первой и Второй оргией, на перехо­де от ветра к воде, чтобы в конце Третьей оргии не опасаться телесного явления огня. Когда мельничиха (Деметра), узнав о прелюбодеянии жены сукновала, вос­клицает: "Таких женщин следует живьем сжигать!", она говорит о Персефоне, которая так и так является лишь в огне Стрельца. Мельник — это Дионис, "призрач­ная" старуха — Деметра Антея, или Рея, сукновал — Гадес. Любовники, как уже упоминалось в коммента­рии к промежуточной оргии, — это Близнецы Евбулей и Триптолем, соответственно при Персефоне и при Деметре. Гадес — это и молодой богатый сосед, убиваю­щий владельца имения, к которому приезжает огород­ник, и его трех сыновей. Владелец имения — Дионис, три сына — его ипостаси: мальчик, юноша, муж.

Любовник жены сукновала — Евбулей. Напрямую он с Аресом не связан; потому-то мельнику удается угово­рить сукновала не закалывать юношу мечом, как сделал бы Арес, а удушить его адским серным дымом или — что соответствует этому — ввести его во Вторую оргию. Воз­любленный мельничихи, подобно непреображенному Аресу и Триптолему, следует летнему ходу природного разви­тия; потому-то его оставляют в живых и подвергают, под знаком Льва, наказанию, которое отвечает побоям Мате­ри-Земли при обмолоте в июне-июле.

Водою начинается Вторая оргия, когда подозреваемый в бешенстве осел выпивает ведро воды и потому может идти дальше. Вставная новелла о любовнике в бочке свиде­тельствует, что в последующих оргиях мистам предстоит низойти в сосуд телесности. Еще в первой части романа угроза разбойников в башне выпотрошить осла и зашить в него обнаженную девушку Хариту знаменует это про­никновение в глубь тела.

На подворье огородникова благодетеля (IX. 33—34) сперва отмечаются дурные знаки: наседка вместо яйца сно­сит готового, пищащего цыпленка; под столом разверзает­ся земля и ключом бьет кровь; в погребе закипает в боч­ках вино; ласка выволакивает из норы мертвую змею; у собаки из пасти выскакивает лягушонок, а баран вцепля­ется собаке в глотку и тут же ее душит.

Кипящее в погребе вино показывает Диониса-Плу­тона в стихии огня — это цель мистерии. Яйцо, кото­рое перескакивает период высиживания, есть пасхаль­ное яйцо первоначала, подвергнутое ускоренному раз­витию таинства. Ласка посвящена Артемиде, которая стоит перед воротами, а потом, уже как Геката, откры­вает за воротами в Первой оргии мистерию смер­ти, приводящую в конце к Зевсу Мэлихию, или Плутону, — подземной змее. Собака — животное Гекаты, а именно эта богиня изгоняет чувственность в образе го­лого лягушонка; в Элевсине под конец Первой оргии иерофант пил разбавленный сок аконита, укрощающий чувственное возбуждение. Таким же средством — лату­ком — питается и огородник, промежуточный хозяин осла, к которому из-за дождя завернул почтенный вла­делец винных погребов. Знаки, которые осел Луций видит в усадьбе этого человека, ведут к Водолею, а тем самым к Второй оргии во внутреннем дворе.

Огородник, купивший осла из Мельникова наследства, выращивает один только латук. Тщетно ждет он зерна, вина и масла от почтенного землевладельца Диониса, что вместе с тремя сыновьями гибнет от злодейств соседа Га­деса.

На обратном пути из той усадьбы римский легионер пытается отнять осла и бьет огородника жезлом. Тот в рукопашной одолевает противника, валит его наземь и, забрав солдатский меч, уезжает. В лачуге у приятеля он сам прячется в какую-то корзинку с крышкой, осла же затаскивают на второй этаж. Через два дня ликторы являются в этот дом и безуспешно его обыскивают. Но перед уходом они так бурно спорят с солдатами, что осел от любопытства выглядывает в окошко. Длинноухая тень падает под ноги легионерам, так что все раскрывается. Ого­родника ждет скорая казнь, а осел попадает на военную слркбу (IX.39—42). Тень указывает на лобный лотос, кор­зинка и меч — на горловой.

Солдат со своим новым оруженосцем приходит в го­родок, где случается такая история. Домохозяин, чело­век пожилой, богатый, был в отъезде, оставив дома вто­рую, молодую жену и сыновей. Имея собственного двенадцатилетнего сына, женщина влюбляется в семна­дцатилетнего пасынка (Афродита в Адониса), но вза­имности не находит и решает отравить юношу. Услуж­ливый раб добывает у старика врача яд и наливает в бокал с вином — для юноши; однако двенадцатилетнии мальчик, сын коварной матроны, приходит с утрен­них занятий и, выпив отравленное вино, умирает. Его кладут в саркофаг в фамильном склепе. Перед город­ским судом жена обвиняет пасынка в братоубийстве. Раб выступает главным свидетелем. Только один из сенаторов не ополчается предвзято против юноши, тот самый врач, который за сто золотых в мешочке с печа­тью продал рабу яд. Он-то и предотвращает смертный приговор, рассказав, как было дело: у него возникло подозрение, что замышляется какое-то преступление, и вместо яда он продал снотворное, действие которого должно теперь прекратиться, так что пусть судьи, мол, проверят саркофаг. Вернувшийся тем временем отец сам поднимает крышку — и тотчас мальчик открывает глаза. Жену сжигают [в русском переводе (Х.12): "ма­чеху осуждают на вечное изгнание". — Н.Ф.], раба при­гвождают к кресту (Х.1 —12). Полный страстной путь.

Богатый отец, семнадцати- и двенадцатилетний сын соответствуют тому триединому Дионису, который в та­инствах обнимает все возрасты. Его мистическое седали­ще — сердечный лотос, а в ипостаси Плутона — еще и лотос над солнечным сплетением.

Римский наместник (Дионис) развлекается диони-сийской склонностью осла Луция к неразбавленному вину и покупает нашего героя за цену вчетверо выше обычной. Теперь подготовлен и нижний, четырехлепестковый лотос. Это действо всесторонне отражает Вто­рую оргию.

Как изложено выше, у каждого бога-участника есть свое место в человеческом теле: Афина властвует в голове, Арте­мида — в области гортани, Гера — в совокупном облике, Деметра — в желудке и кишечнике, а Исида-Афродита-Персефона — в органах воспроизведения и обновления, в гениталиях. Осел — это тело, наместник Тиаз — дух.

На рассвете над морем у Кенхрея "золотой осел" Лу­ций созерцает богиню, а затем встречает процессию Исиды с масками всех персонажей своих приключений, даже со знаками — яйцом, факелом и серой. И вот жрец-пред­водитель протягивает животному венок из первых роз; сжевав его, Луций вновь обретает человеческий облик. Жрец тотчас велит накинуть на нагого юношу белые одежды (XI.3—15). Для Четвертой оргии отсюда следует: 'заклю­чительная процессия всех участников, человеческий облик как смыслообразующий центр и белая одежда, которая была и в Элевсине.

X книга "Метаморфоз" отражает Третью оргию и при этом уже самими именами раскрывает лишь немногим меньше тайн, чем XI книга, непосредственно описываю­щая мистерии Исиды в Риме.

Солдат, владелец осла Луция, направляется курье­ром в Рим к важному начальнику и в Коринфе продает осла неженатым братьям — кондитеру и повару, рабам наместника провинции Ахайи, по имени Тиаз ("дио-нисийское праздничное шествие"). Осел с человечьим аппетитом поедает приносимые братьями домой лаком­ства. Братья же обвиняют один другого в краже и пря­мо-таки готовы затеять смертельную распрю, подобно сыновьям Эдипа Этеоклу и Полинику, которые убили друг друга. Но до смертоубийства кондитер и повар не доходят, вовремя обнаружив человеческие причуды осла; развеселившийся зрелищем пирующего осла, их хозяин Тиаз дает ему еще и вина и учит разным штукам. Кро­ме того, он делает осла своим личным верховым живот­ным. Как прежде Харита вместе с Луцием являла образ "девы в триумфе верхом на осле" (VII. 13), так и здесь мы видим императорского наместника, въезжающего на осле в Коринф (Х.18).

Благородная дама влюбляется в осла и берет его на­прокат у Тиазова вольноотпущенника — этакая вторая Пасифая, мать Минотавра (Х.19). Узнав об этом, Тиаз велит, чтобы Луций публично проделал это же в театре с преступной убийцей, осужденной на съедение зверям.

Сперва в театре представляют Париса на Идейской горе: он выбирает прекраснейшую из трех богинь — Геры, Афины и Афродиты; при этом белых коз "вызолотили" вином, в которое подмешали для желтизны шафран (Х.34). Луцию удается сбежать до того, как приходит его черед идти на сцену, где, как он опасается, на него кинутся хищные звери. В гавани Кенхрея он на рассвете видит над морем богиню Исиду, сулящую ему скорое избавление от ослиного обли­ка (XI. 5).

Тиаз — одновременно Дионис и иерофант, театр — Телестерион. Золотые козы, рке под знаком Козерога, по­дают намек на свет Элизия (в знаке Стрельца).

Свидетельство Апокалипсиса

Элевсинские мистерии учитывают духовную метаморфозу эпох. До их установления в XVI веке до Р.Х. посвящение в Средиземноморье носило экстатический характер, исполь­зуя прежде всего танец, и проходило обычно под знаком одной-единственной богини, которую мы вслед за Гомером зовем Афродитой, а более обобщенно — Астартой-Остарой. Элевсин сгладил формы, привнес в действо хладнокровие и на место одной богини поставил триединство — Афродиту, Геру и Афину. Случилось это, вероятно, непосредственно при установлении таинств или максимум через три сотни лет, как подсказывает мифический фон Гомеровой "Илиа­ды". Духовная перестройка была настолько серьезна и глу­бока, что спустя три с лишним тысячи лет нам трудно ска­зать, какие изменения стоило бы предпринять ныне.

За почти две тысячи лет существования Элевсиний не было никаких духовных изменений, которые можно было бы прочесть по звездам. Все это время исходили из того, что в день рождения Афродиты (24 апреля) над солнцем стоит созвездие Близнецов, как было в начале II тысячелетия, а в октябре все время искали над солнцем Стрельца, даже когда эта констелляция давным-давно сдвинулась на ноябрь. Ког­да в 396 году Элевсинии угасли, Близнецы и солнце соседст­вовали в конце мая, теперь же это имеет место в июле. Оставить подобные факты без внимания никак нельзя.

В эпоху, религиозную суть которой образует христианст­во, и в той части мира, где оно распространено, греческие мифы как ипостаси ступеней развития уже непонятны; ско­рее, осмысляется новое: родственные по характеру образы библейского Апокалипсиса. Там Вседержитель-Творец тоже является в окружении двадцати четырех старцев и "живот­ных" — льва, тельца, человека (Водолей) и орла (вместо Скорпиона), то есть в окружении древнего небесного Зо­диака. Первые шаги углубления, или таинства, опять-таки и здесь Ведут нас к Водолею — у древних греков это был Посейдон со своим юношеским отражением Хрисаором ("златомечем"). В Апокалипсисе они стали "Сыном Чело­веческим", голос которого был "как шум вод многих", а "из уст Его выходил острый с обеих сторон меч" (1:13—16).

На небосводе следуют (в обратном порядке) Козерог и Стрелец. Апокалипсис следом за посланиями ведет нас к "книге, запечатанной семью печатями", а тем самым снова к Стрельцу; снятие первых четырех печатей являет всадни­ков — новые формы греческих кентавров. Во II тысячелетии до Р.Х. Стрелец был быкочеловеком, в I тысячелетии он пре­вратился в конечеловека, а еще через полтора тысячелетия создатель Апокалипсиса превратил кентавров во всадников. Первый всадник имеет лук стрельца (6:2), второй — меч (6:4), третий — меру (весы) (6:5), четвертый всадник зо­вется "смерть"; таким образом мы через созвездие Весов попадаем к новому небесному местопребыванию смерти, то есть к месту посвящения под знаками Девы и Льва.

Следующая, пятая печать открывает под жертвенни­ком души убиенных (6:9); шестая омрачает солнце (6:12). Совершенно аналогично у Гомера бог Гелиос грозит в бу­дущем светить только для умерших. Со снятием седьмой печати перед жертвенником является Ангел с золотой ка­дильницей (8:3). Здесь брезжит золотой отсвет Элизия.

Затем звучат семь труб. Они повторяют и усиливают мировые страсти; повсюду пылает огонь (8:7 ел.): "И видел я и слышал одного Ангела <...> говорящего громким голосом: горе, горе, горе <...> увидел звезду, падшую с неба на землю, и был дан ей ключ от кладезя бездны" (8:13, 9:2). С седьмой же трубой "отверзся храм Божий на небе" (11:19). "И яви­лось на небе великое знамение — жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд. Она имела во чреве и кричала от болей и мук рождения" (12:1—2). Дитя ее звалось "лев от колена Иудина" (5:5), явилось же как принесенный в жертву агнец. Оно одновре­менно Христос и новый, духовный человек, который в Элев­синиях звался Иакхом. В Апокалипсисе мы видим полное посвящение по возвратному чину, но не под огненным зна­ком Стрельца, а, как у Геракла, под знаком Девы и Льва.

 

 

Сцены мистерий на элевсинской урне

 

 

 

Telesterion in Eleusis

 

Fragmentary columns on a worn stone pavement flank the propylea,

or entrance to the sanctuary, at the ruins of Eleusis, seen from above.

 

The fluted shaft and base of a fallen column lie among the ruins at Eleusis, Greece

 

Fragmentary columns on a worn stone pavement flank the propylea,

or entrance to the sacred area, at the ruins of Eleusis

 

 

Fragmentary columns on a worn stone pavement flank the prop